Текст книги "На синей комете"

Автор книги: Розмари Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Но сейчас сорок первый год, Оскар. Тридцать первый остался в прошлом.

– Нет, папа, всё не так. Все года находятся по берегам одной реки. Они существуют одновременно. Так считает профессор Эйнштейн.

– Какой профессор?

– Неважно, пап. Ты мне просто поверь. Поверь и помоги найти макет. Я попробую прыгнуть. Если мне всё удастся, если я вернусь в тридцать первый год, то всего, что происходит сейчас, уже не будет! Ни ранчо мистера Тип-топа, ни твоей одинокой жизни на съёмной квартире. И плакать ты по ночам не будешь.

Папа снова покачал головой.

– Это невозможно, мой мальчик. Человек не может сесть в игрушечный поезд.

– Папа, я это уже делал. И снова сделаю. Я просто положу голову на край макета и представлю, что я такой же маленький, как оловянные человечки на платформе.

Как только мне покажется, что поезда настоящие, всё и произойдёт. Я вернусь в Кейро и первым делом пойду в банк. Там я наверняка припомню лица и имена тех подлецов. Их арестуют, и мистер Петтишанкс выдаст мне десять тысяч долларов. Понимаешь? Ты тут же приедешь домой. И даже лысым не будешь! Ты будешь прежним, а волосы выпадут позже, намного позже.

– Оскар… – Голос у папы дрогнул.

– И мы опять будем вместе. Нам не придётся расставаться.

Папа потёр глаза и вздохнул.

– Ну как же не придётся, Оскар? В том-то и беда, что мы с тобой в любом случае расстанемся. Не успел я обрести давно потерянного сына, как жизнь нас опять разлучает. Случилось удивительное, непостижимое чудо, Бог вернул мне тебя, но тут же решил отобрать. – Таким же глухим и безнадёжным голосом папа говорил, когда продал наши поезда. И тут он добавил знакомую фразу: – Я слышу вой волка, вон там, в горах…

– Пап, давай лучше искать поезд, – перебил его я. – Надо хотя бы попробовать. Не сработает – спрячемся в Монтане, как ты предлагаешь.

Папа вытер руки о штаны. Машина резко тронулась с места.

– Поезд! Легко сказать! – бормотал он. – Макеты стоят бешеных денег. Я не знаю ни одного человека, который может позволить себе такую роскошь в наши дни.

– Давай сходим в магазин игрушек, – предложил я. – Нам не нужно покупать поезд. Просто я хочу примериться, как в него запрыгнуть. Но вот что мне непременно нужно купить, так это одежду. По возрасту. Не могу же я вернуться во взрослом рабочем комбинезоне.

По заброшенным просёлочным дорогам мы выехали к Санта-Монике и покатили вдоль Тихого океана, а потом свернули на бульвар Уилшир и, остановившись у магазина «Для мальчиков», купили одежду на мальчика одиннадцати лет – трусы, брюки, рубашку, ботинки, носки, пиджак в полоску и сумку на молнии. В сумку я бросил мою шоколадку «Херши» – на чёрный день – и пачку билетиков на поезда компании «Лайонел». После этого мы направились в огромный, самый большой в городе, магазин игрушек – «Дом игрушек Миншмана».

Оказалось, что седьмого декабря, в день нападения японцев на Пёрл-Харбор, руководство этого магазина решило разобрать макет с поездами. Теперь все витрины и внутреннее убранство помещения кричали только об одном: война! Повсюду танки, пушки и подводные лодки. И все они были сделаны исключительно из дерева или картона. Никакого металла. Во всю ширину магазина был растянут призыв:

ИГРАЙТЕ В НАШИ ТАНКИ – РАДИ ПОБЕДЫ НА ВОЙНЕ!

А сбоку помельче:

^{ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ ВЫРУЧКИ ЭТОГО МАГАЗИНА ИДЁТ НА НУЖДЫ НАШИХ ДОБЛЕСТНЫХ СОЛДАТ!}

Мы сходили в другой магазин, а потом в третий. Везде продавали миниатюрные бомбардировщики, пулемёты и армейскую форму детских размеров. А ещё – эсминцы, авианосцы, самолёты-разведчики, истребители и зенитные установки. И никаких поездов. Даже одного круга железной дороги нигде не нашли. В последнем магазине нам попался услужливый и разговорчивый продавец, который сообщил, что компания «Лайонел» на время боевых действий остановила производство – чтобы сэкономить металл для военных нужд. Совсем приуныв, мы сидели в пикапе, а на сиденье между нами лежал пакет с одеждой для мальчика.

– Тупик, – наконец произнёс папа. – Поехали лучше в горы. Там я тебя спрячу до конца войны или до отмены обязательного призыва.

– Подожди минуту! – Я достал из кармана кошелёк и, порывшись, вытащил оттуда листок из экспресса «Золотой штат», на котором Голландец написал: «Оскар, если тебе когда-либо понадобится помощь, звони! Удачи!» Дальше шёл телефонный номер в Пасадене и полное имя Голландца. Листок был потёртый, буквы выцветшие.

– Ого-го! Это и есть твой Голландец? – воскликнул папа, прочитав имя. – Значит, он стал кинозвездой! Снимается в каждом втором вестерне. Не думаю, что ты ему дозвонишься. Он теперь настоящая знаменитость.

Глава 8

Ответил приятный женский голос.Я попросил позвать к телефону Голландца, назвав его настоящим именем. Женщина рассмеялась:

– Боже мой! Он же теперь кинозвезда! А почему вы позвонили сюда? А! Да-да, он когда-то дружил с моей дочерью Одри. Они в колледже вместе учились. Он приехал к нам из Де-Мойна на Рождество. По-моему, в тридцать первом году… тогда у них был роман. Но с тех пор мы его не видели. Одри сейчас замужем за адвокатом. Они живут в Нью-Йорке.

– А вы не знаете, как можно разыскать Голландца? – спросил я, ни на что не надеясь.

Она задумалась, постукивая ногтями по трубке, то есть прямо мне в ухо.

– Так-так… в телефонной книге его наверняка нет. Слишком знаменит… Погодите, кажется, Одри однажды встретила его в «Билтморе». Он ещё угостил её лимонадом в баре. Когда он в городе, киностудия снимает для него номер в этой гостинице. Попробуйте поискать там. Удачи!

Девушка-оператор отеля «Билтмор» ни в какую не хотела соединять меня с Голландцем. Но записала мой номер и предложила подождать. Минут через пять раздался звонок.

– Бар отеля «Билтмор», – произнёс мужской голос с сильным акцентом. – Чем могу помочь?

Я снова попросил Голландца. Разумеется, назвал настоящее имя, а не прозвище. И, затаив дыхание, принялся молиться всем святым, чьи статуи стояли вдоль стен у нас в церкви, и в первую очередь самой Деве Марии Скорбящей. Не прошло и минуты, как в трубке прозвучал чудесный знакомый голос.

– Он тебя не вспомнит, – удручённо прошептал папа.

Но Голландец вспомнил.

– Оскар! – воскликнул он. – Ты шутишь?! Как я мог тебя забыть? Никогда! Если б не ты, я даже не сунулся бы в Голливуд. Но ты меня вдохновил, и я ходил на пробы до посинения, а потом – бац! – вытащил лотерейный билет. Едва я снял очки, мне дали роль. Как ты предсказывал… Оскар, ты голоден? – прибавил он заботливо.

– Голландец, я всегда голоден, – ответил я.

– Тогда жду тебя через полчаса в ресторане «Браун Дерби»!

Я повесил трубку и, повернувшись к папе, спросил:

– Ты знаешь, как проехать в ресторан «Браун Дерби»?

– Туда в таком виде не пустят. – Папа осмотрел нас обоих с головы до ног и вздохнул. Он был в запылённых тяжёлых ботинках, не самом чистом рабочем комбинезоне и клетчатой рубашке с эмблемой «Джон Дир» на нагрудном кармане. Я выглядел не лучше.

Мы кое-как оттёрли самые грязные пятна, и вскоре папин неказистый пикап уже стоял среди шикарных машин, которые выстроились у входа в «Браун Дерби», как на выставке. Папа вдруг засмущался, поэтому я сам сообщил метрдотелю, к кому именно мы пришли. Он не сдержал презрительной усмешки, но тут в дверях показался Голландец – большой, загорелый, солнечный человек. Он был крупнее и шире в плечах, чем раньше. И улыбка его сверкала ещё ярче. На голове у него красовалась широкополая ковбойская шляпа. Войдя, он тут же надел очки, без которых – я это помнил – ничего не видел. Заметив мой рыжий вихор, он просиял и направился к нам широким шагом, снимая очки на ходу. Настоящий голливудский принц. Он шёл, зная, что все вокруг смотрят только на него.

– Как ты умудрился с ним познакомиться? – шёпотом спросил папа.

– Я же тебе рассказывал! Мы в поезде вместе ехали.

– Надо же! Вырос на две головы, а веснушки и рыжий вихор на месте! – Голландец пожал руку сначала папе, потом мне. – Ты вымахал, пострелёнок! Настоящий мужчина. Оскар! Скажи, ты получил те десять тысяч долларов?

– Неужели помнишь? – изумился я.

– Ещё бы! Мы с тобой тогда простились на вокзале, а у меня прямо ноги не шли. Не хотелось оставлять тебя одного. Сел в такси, а сам думаю: эх, надо было с пацаном остаться, передать отцу с рук на руки… – Он на миг помрачнел, но потом снова оживился: – Впрочем, я вижу, что ты справился, ковбой!

Похоже, Голландцу было совершенно наплевать, как мы одеты, хотя официант, усаживая нашу компанию за столик у окна, окинул нас с папой критическим взглядом. А за окном цокал каблучками Лос-Анджелес сорок первого года: женщины тут ходили в брюках и шортах. Дома, в Иллинойсе, такого не увидишь.

Папа буквально язык проглотил – ну, не умел он разговаривать со знаменитостями, и всё тут. А по мне, будь Голландец хоть президентом Соединённых Штатов, всё равно он – просто Голландец. Он заказал всем бифштексы. Потом спросил у меня:

– Значит, ты вспомнил, что тогда случилось в банке? Лица грабителей, их имена?

– Нет, – ответил я. – Я словно бы вижу их краем глаза, смутно. А когда пробую всмотреться – они исчезают.

– Н-да, жалко. – Голландец склонил голову набок и улыбнулся знакомой, милой моему сердцу улыбкой.

– Но ведь прошло всего несколько дней, – робко произнёс я.

Голландец удивлённо вскинул брови.

– Что? Не понял!

Они с папой переглянулись.

– Голландец, мне нужна твоя помощь, – признался я.

– Оскар, если это в моих силах, я всё для тебя сделаю.

Тут официант ловко вынес из кухни сразу три сковороды со скворчащими бифштексами и три тарелки с печёной картошкой и салатом. Ничего подобного я не едал с незапамятных времен… а впрочем… Голландец кормил меня так же вкусно в поезде, когда мы ехали в Калифорнию. В тридцать первом году. Пару дней назад.

– Понимаешь, мне надо найти макет с поездами, – продолжил я. – Большой, чтоб вся страна была. С кучей поездов. Как думаешь, есть такой в Лос-Анджелесе?

– Оскар, а зачем тебе это понадобилось? – поинтересовался Голландец.

Папа сидел, не поднимая глаз. То разворачивал, то сворачивал полотняную салфетку.

– Мне надо вернуться назад, – объяснил я.

Обдумывая ответ, Голландец успел отрезать и проглотить несколько кусков мяса. Наконец он сказал:

– А в магазинах, где игрушками торгуют, ты искал? Загляни туда. Где-нибудь наверняка есть макет, может даже фирмы «Лайонел».

– Мы по дороге сюда как раз заезжали в магазины. Во все крупные магазины игрушек, какие только есть в городе. Там теперь продают танки, бомбардировщики и подводные лодки.

– Оно и понятно, – вставил папа. – Война.

Голландец кивнул:

– Что и говорить! После Пёрл-Харбора страна точно свихнулась. Здешние японцы боятся даже нос высунуть на улицу. Их всех, того и гляди, отправят за колючую проволоку. Куда-нибудь подальше. В Айову. Всех без разбора – и женщин, и детей. – Подозвав официанта, он попросил принести воды. – И вся страна встаёт под ружье. В Калифорнии призывают всех подряд. Ноги держат – иди на войну. Скоро и до тебя доберутся, ковбой. Меня не тронут из-за близорукости, а вот тебе не отвертеться.

– Но мне всего одиннадцать лет! Я приехал сюда на игрушечном поезде.

Глаза у Голландца изумлённо округлились, но он продолжал жевать.

– Никто мне не верит. – Загрустив, я принялся возить по тарелке кусок политого соусом мяса.

Голландец вытер рот салфеткой и заговорил:

– Я верю, ковбой. Я верю… причём очень крепко, вот во что: десять лет назад, в банке, ты испытал такое потрясение, что не оправился от него до сих пор. Пошёл камнем на дно и не всплыл. Где ты был все эти годы? – Он размял печёную картофелину вилкой.

Я долго изучал каждый сантиметр скатерти.

– Я уже рассказывал всё, что помню, – начал я и взглянул на Голландца в упор, не мигая. – В тот вечер, в сочельник, я стоял возле западной оконечности макета. Церковные колокола как раз пробили пять часов. Сам считал. Пять ударов. Потом – только туман, а потом сразу – кто-то грязным пальцем нажимает на спусковой крючок. Целится мне в голову. Я закрыл глаза и прыгнул так далеко, как смог. Как будто я – пушечное ядро. И оказался в макете, в колючих кустах из прессованной пенки, выкрашенной в зелёный цвет, под можжевельник. Рядом увидел железнодорожную станцию «Песчаные дюны». Это недалеко от Кейро, на Южнобережной линии. В семнадцать ноль четыре там остановилась «Синяя комета», и я сел на поезд.

Голландец нахмурился, отпил воды из бокала. Приоткрыв рот, провёл кончиком языка по краю верхних зубов… Но так ничего и не сказал.

Внезапно мне вспомнилось, что есть ещё одно доказательство. Я достал из кармана кошелёк:

– Вот, смотри! С этим билетом я ехал до Чикаго. На нём штамп кондуктора: семнадцать ноль четыре. Видишь, вот здесь? Теперь ты мне веришь?

Голландец взял билет и, рассмотрев его со всех сторон, передал папе.

– Мне такие билеты знакомы, Оскар, – заметил папа. – Их присылали в каждом наборе вместе с поездами.

– Вот именно, – кивнул я. – И когда ты продал поезда, я билеты не отдал, а спрятал…

– Погоди-ка, – остановил меня Голландец. Повернулся к отцу, забрал у него билет и, осторожно проведя пальцем по штемпелю, спросил: – Мистер Огилви, вы ведь сами из Иллинойса, верно?

– Да, – подтвердил папа. – Я там родился и вырос.

– Тогда скажите, сколько нужно времени, чтобы доехать от «Песчаных дюн» до вокзала в Чикаго и успеть пересесть на экспресс «Золотой штат»?

Папа задумался и, помолчав, ответил:

– Ну, от «Песчаных дюн» до города плюс-минус полтора часа. Если потом бежать со всех ног с платформы на платформу, можно успеть за час сорок.

– Оскар, ты ехал в этом экспрессе! Я это знаю наверняка, ведь именно там мы и встретились. Он ходит ежедневно, по расписанию, минута в минуту. Что напечатали газеты, я тоже помню. Там было написано, что ограбление произошло около пяти часов вечера. Попасть из Кейро на «Золотой штат», который уходит в семь вечера с вокзала Дирборн, можно разве что на крыльях… или на местном поезде, который идёт по Южнобережной линии. На станции «Песчаные дюны» он останавливается в семнадцать ноль четыре. Итого: на ограбление остаётся четыре минуты! Не было у них времени тебя похитить! Тебя никто не связывал, кляп тебе в рот не засовывал, в багажник не запихивал. Потому что ты спал на верхней полке в купе, когда я в полночь сел в Де-Мойне на «Золотой штат».

Папа силился понять, что к чему.

– Но вы-то сели на настоящий поезд! – напомнил он.

– Верно… – проговорил Голландец. – На настоящий.

– Голландец! – воскликнул я. – Помнишь, как ты помогал мне разыскать папу? Как мы звонили по телефону-автомату? Помнишь шум в трубке? А как тебя ударило током?

– Никогда не забуду! Я одним ухом целую неделю вообще не слышал.

– Кажется, я понял, что тогда произошло… – произнёс я.

– Что? – выдохнули папа и Голландец одновременно.

– Экспресс, на котором мы приехали, и вокзал в Лос-Анджелесе были в тридцать первом году. А тот, кто отвечал по телефону на ранчо «Индейская роща», был уже в сорок первом. В будущем. Поэтому из трубки доносился такой громкий треск.

– Понял! – воскликнул Голландец. – Я всё понял!

– Что? – спросили мы с папой, тоже одновременно.

Вместо ответа Голландец заказал для всех мороженое и, извинившись, ушёл кому-то звонить.

Вернувшись, он произнёс загадочную фразу:

– Джоан сейчас в отъезде, нас впустит Алма.

Когда мы доели мороженое, а папа с Голландцем ещё и выпили по чашке кофе, солнце уже зашло. Голландец объявил:

– Мы едем смотреть на знаменитый макет Кроуфордов. Достопримечательность Голливуда. Уж не знаю, почему я о нём сразу не вспомнил!

– Макет Кроуфордов? – осторожно переспросил папа.

Голландец одарил нас широкой, довольной улыбкой.

– Есть такая актриса, Джоан Кроуфорд. Она купила своему сыну макет размером с целый город. Мало того что он занимает весь подвал под домом, так ещё туннель проходит сквозь стену – через каменную породу – и поезда выезжают в сад. Сынишка у Джоан совсем маленький, так что ему всё это пока не интересно. Мамаша просто выпендрилась. У неё вообще характер ещё тот. Женщина-дракон, одним словом. Вполне огнедышащий. По счастью, Джоан сейчас в отъезде, так что встречаться с ней нам не придётся. Её дом арендует один мой знакомый режиссёр с женой.

Я не стал уточнять, где снималась Джоан Кроуфорд, поскольку вообще не знал ничего и никого в сорок первом году. Ни президента страны, ни лучшего игрока в бейсбол. А папа, похоже, прекрасно понял, о какой актрисе идёт речь.

Новенький «крайслер-тандерболт» летел по центру Лос-Анджелеса. Мотор урчал тихо, еле слышно. Потом Голландец вырулил на шоссе, которое дугой тянулось меж гор к северо-востоку от города, вдоль сияющего в ночи залива Тихого океана. Я сидел рядом с Голландцем, а папа – за мной, на заднем сиденье. Наклонившись вперёд, он положил ладонь мне на плечо и сидел так всю дорогу, словно хотел голыми руками уберечь от армии и от неизвестности. Он боялся, что потеряет меня снова и больше никогда не увидит.

– Где мы едем? – спросил я у Голландца.

– Выезжаем из Санта-Моники, – ответил он. – Впереди – Беверли-Хиллз.

Пейзажи и дома вдоль дороги сменялись так быстро, что многое я просто не успевал рассмотреть. Но в каждом окне мелькали люди: пили коктейли в гостиной, одевались в спальне. Огромные дома были как страницы книг, которые мне ещё предстояло прочитать.

Особняки в Беверли-Хиллз относились к самым разным, порой причудливым архитектурным стилям. Голландец называл имена владельцев:

– Здесь живёт Джуди Гарленд. А вон там – Кларк Гейбл.

Я этих имён не знал, но их обладатели жили в настоящих, окружённых пальмами дворцах с чистейшими, словно выскобленными зубной щёткой, дорожками: по одной дуге машины подъезжали к дому, по другой – отъезжали.

– Кто эти люди? Актёры? – спросил я, но папа на меня зашикал, чтоб я не позорился. Он-то знал всех здешних жителей по фильмам.

– У меня одинокая жизнь, Оскар. Я часто хожу в кино, – пояснил он.

Голландец крутанул руль, и мы свернули на другую, не менее потрясающую улицу с особняками ещё большего размера. Мы неслись мимо, а я смотрел не на парадные фасады, а в глубину садов и парков – там серебрилась вода в бассейнах, темнели купы деревьев, виднелись опрятные гостевые домики. Многие особняки прятались за деревьями далеко от дороги, совсем как у нас в Кейро, на Прибрежных холмах. Наверно, чтобы зеваки не подглядывали за жизнью богачей.

Колёса «крайслера» буквально вспарывали улицы Беверли-Хиллз.

– Вон там дом Роя Роджерса, – объявил Голландец. – Его знает каждый мальчишка во всём мире.

Я был единственным исключением, поскольку не знал о Роджерсе ничего. Может, он водолаз? Или играет на банджо?

В таких шикарных машинах я тоже никогда не ездил. Да в Кейро их и не было. Даже «бентли» мистера Петтишанкса померк в сравнении с «крайслером» Голландца. В последний раз я смотрел на машины, улицы и людей на улицах десять лет назад. Как всё изменилось! В сорок первом году всё вокруг выглядело новеньким, современным, как… в самолёте. Мне хотелось разом и зажмуриться, скрыться от нахлынувших впечатлений, и смотреть без устали, не сводя глаз с людей и их повседневной жизни.

Мы подкатили к дому 426 по Северной Бристольской авеню.

– Настоящий итальянский дворец! – воскликнул папа.

И правда! Черепичная крыша, увитые виноградом и плющом стены…

Голландец повернулся ко мне:

– Джоан сейчас на съёмках. И дом этот арендует один человек… На сегодняшний день он – самый модный человек Голливуда, Оскар. Так сказать, гвоздь программы. Но он не актёр. Маленький толстый человечек. Режиссёр. Родом из Англии. Я бы что угодно отдал, чтобы попасть в его следующую картину, но шансов мало. Он выберет Кэри Гранта, помяни моё слово.

– Кто такой Кэри Грант? – спросил я, представив старого, бородатого президента Гранта с портрета, висевшего над учительским столом в классе миссис Олдерби.

Голландец не ответил. Он уже вышел из машины и позвонил в дверь. На порог вышла женщина. Голландец учтиво прижал к груди шляпу. Может, со дня нашей с ним встречи и миновали десять лет, но на его внешности они никак не отразились: те же крепкие скулы, та же шевелюра, разделённая почти прямым пробором, те же широкие плечи пловца. У входа в дом горел фонарь, и я хорошо видел, как Голландец склонил голову, здороваясь с дамой. А она приветливо улыбалась. Потом оба посмотрели на нас, и Голландец дал знак, чтобы мы тоже шли в дом.

Не скажу, чтобы нам с папой было уютно в роскошной гостиной – слишком роскошной для простых людей в рабочих комбинезонах. Вдоль стен выстроились шкафы и комоды с позолоченными дверцами и медными, похожими на веера выпуклыми ручками; повсюду стояли и висели фотографии знаменитой кинодивы Джоан Кроуфорд – с её личной размашистой подписью, в вычурных рамках. Спорить не буду, хороша! Прекрасное лицо в обрамлении чёрных как смоль волос. Длинные густые ресницы, глаза с поволокой, чувственные губы. Она улыбалась с каждой фотографии лично мне: стоя на коленях в обнимку с детьми, сидя на диване с любимой собачкой, прильнув к груди какого-то красавца. Короче говоря, владелица нужного мне макета с поездами была настоящей голливудской звездой.

Передо мной на огромном стеклянном столе стояла стеклянная пепельница рубинового цвета размером с большое блюдо. Вообще, вещи в этом особняке отличались слишком яркой, вызывающей расцветкой – у Петтишанксов они бы не прижились. Тем не менее оба дома источали таинственный запах мягких ворсистых ковров, лимонной полироли для мебели и ароматных пирогов. У простых людей так не пахнет.

Дама представилась и пожала нам руки. Хорошо всё-таки, что мы имеем дело с приветливой Алмой, а не с огнедышащей Джоан.

– Значит, вы хотите посмотреть макет? – Речь Алмы напоминала щебет, так говорят дамы из высшего общества в фильмах и по радио.

Папа смотрел на Алму, словно ему явился сам архангел Гавриил с благой вестью.

– Кто она такая? – шёпотом спросил я у папы, пока мы шли вслед за Алмой к бару.

– Чёрт возьми, Оскар! Она – жена самого успешного режиссёра Голливуда. Он снимает триллеры. Его фильм «Ребекка» получил в прошлом году премию «Оскар».

Алма предложила нам угоститься всем, что душа пожелает, из сияющего хромовой отделкой бара, и я по привычке замотал было головой, но потом напомнил себе, что мне не одиннадцать лет, а двадцать один год. Я даже имею право голосовать на выборах! Раз так, можно, наверно, и пива выпить. Только я ни разу в жизни не пил ничего крепче вина, которое дают в церкви во время причастия. Да и не лежала у меня душа ни к чему, кроме джин-тоника. Его я и попросил.

– Мисс Чау! – позвала Алма. Оказалось, что на другом конце комнаты сидит хрупкая азиатка в красной блузке и чёрных брюках. – Мисс Чау приехала из Китая, она личный ассистент моего мужа. Как вы, наверно, знаете, на её родину напали японцы, они бомбят китайские города. Кстати, мой муж скоро придёт. – Алма, точно волшебница, в мгновение ока приготовила каждому из нас напиток по вкусу и уселась в кресло. – Оскар, вы ведь скоро станете знаменитостью, – прибавила она неожиданно.

Сердце у меня встрепенулось.

– Я?! Почему?

– Голландец рассказал мне, ещё по телефону, про ограбление банка, про гибель ночного сторожа и премию в десять тысяч долларов.

– Только я мало что помню, – признался я. – А грабители, наверно, давно сбежали в Мексику. И живут припеваючи.

– В Мексику? – оживился Голландец. – Почему в Мексику, Оскар?

– Не знаю. – Я нахмурился. – Не помню.

В этот момент я поймал на себе пристальный взгляд мисс Чау – слепящий, словно фары встречного автомобиля в тёмную безлунную ночь. Он осветил какие-то дальние закоулки моей памяти, но только на миг. Потом дверца снова захлопнулась.

– Ну что ж. Макет семьи Кроуфорд по праву считается одной из достопримечательностей Голливуда, – снова заговорила Алма. – Из города сюда, в Беверли-Хиллз, ходит автобус, привозит туристов, которые хотят посмотреть на дома кинозвёзд. Иногда этот автобус останавливается у ворот, и мисс Кроуфорд пускает туристов в сад. Если она в настроении. – Алма переглянулась с Голландцем. – Но я, к сожалению, не умею запускать поезда. А кто-нибудь из вас умеет?

Отец кивнул:

– Ещё бы! Конечно, умеем.

– Я очень рада. – Алма встала и оправила юбку. – Формально поезда принадлежат Кристоферу, сыну Джоан. Мне бы не хотелось никаких неприятностей. Ведь характер у Джоан – не сахар. Она очень вспыльчива. Если с поездами что-то случится, она, пожалуй, разобьёт о мою голову хрустальный графин.

Папа заверил Алму, что имеет огромный опыт обращения с миниатюрными железными дорогами и, когда он рядом, поездам ничего не грозит.

– Я вам полностью доверяю! – воскликнула Алма. – У вас такое честное лицо!

Она повела нас к лифту. Вот уж не думал, что в частном доме может быть лифт! Мы спустились на два этажа. Алма включила свет.

– Оскар, не возражаешь, если я расскажу мужу твою потрясающую историю? – спросила она. – Про ограбление банка.

– Конечно, рассказывайте, – ответил я. – На здоровье.

– Мой муж коллекционирует криминальные сюжеты. – Она лучезарно улыбнулась нам с папой. – Особенно непридуманные. Я уверена, что твоя история его очень заинтересует.

Макет в подвале Кроуфордов оказался гигантским. Намного больше того, что стоял в банке мистера Петтишанкса, а наш макет, с улицы Люцифер, с ним и сравнивать нечего. Чего тут только не было: и автопогрузчики, и груды угля, и механизмы для загрузки бочек! Тут бегал знаменитый товарняк под названием «Тихоокеанский», длиной в шестьдесят вагонов! Ещё было много новых, не виданных мною раньше грузовых полувагонов. Сверкали лучи прожекторов. Я даже рот открыл от изумления. Да, за десять лет компания «Лайонел» сделала большой шаг вперёд. Простенькие поезда и паровозы по большей части канули в прошлое, лишь несколько моих прежних любимцев оставались в строю. Но нынешние поезда!.. Они стремительно вылетали из туннеля, словно из будущего, – мощные, обтекаемые, как неумолимые торпеды:

«Командор Вандербильт», «Гудзон» и «Гайавата» с сияющим на локомотиве золотым орлом. «Летящий янки» отсчитывал круг за кругом, полностью оправдывая своё название. Папа оказался к такому великолепию не готов. Взглянув на макет Кроуфордов, он не смог сдержать слёз.

– Я десять лет не видел таких поездов. – Папин голос дрожал.

Голландец дружески потрепал его по плечу:

– Не грусти, Оскар-старший! Главное, что твой сын жив и здоров. Благодари судьбу и не вешай нос!

Папа вытер глаза и улыбнулся.

– Да я и не вешаю! – сказал он. – Вот, увидел поезда – словно помолодел!

В отличие от папы, я волю чувствам не давал. Я занимался делом. Перво-наперво проверил все линии. Оказалось, что на этом макете Центральный вокзал Нью-Йорка выглядит крупнее и вообще иначе, чем на макете мистера Петтишанкса. От этого реконструированного вокзала вели прежние линии и две новые: Южная и на Баффало.

Скалистые горы для Кристофера Кроуфорда сделали не из папье-маше, а из натурального гранита. Их вырубили из скалы, на которой стоял особняк. Вершина Пайкс-Пик вздымалась на невиданную высоту. Выдолбленные в камне ущелья и утёсы выглядели совсем как настоящие. А вокзал в Лос-Анджелесе был ровно такой, как сейчас. Новый, недавно построенный. Перед его фасадом красовались богини с тёмно-красными светильниками, а в огромное, как у мамонта, чрево вели одновременно десять путей, по которым сновали поезда.

Однако главной достопримечательностью этого макета были не вокзалы, а мост Хеллгейт. Компания «Лайонел» и в прежние времена выпускала этот арочный мост через Ист-Ривер в Нью-Йорке как самую дорогую и ценную часть макета. Кстати, у мистера Петтишанкса моста не было. А ведь это шедевр инженерной мысли! Подвесной мост в сто раз меньше настоящего, но ничуть не менее величественный.

Я нашёл место, где экспресс «Тихоокеанский союз» на полной скорости выезжал из туннеля, пересекая сразу три другие линии – на Атчисон, на Топеку и на Санта-Фе. Поезд поменьше покорно остановился на семафоре, чтобы пропустить эту махину. Крепко зажав в руке пакет с новой одеждой, я прижался щекой к жёсткой крашеной траве и попытался представить, что нахожусь рядом с метельником, массивным устройством на передней части локомотива, которое удаляет с путей всё, что мешает движению состава. Настоящего состава. Я представлял, что камни, уложенные для укрепления колеи, не крошечные, а большие, как бейсбольный мяч. Я слышал – почти слышал – звук собственных шагов: будто бегу по жёлтым плиткам, по платформе нового лос-анджелесского вокзала. Голландец следил за мной во все глаза.

Получится? Не получится? Всё вроде бы готово… Есть только одно «но»… Хватит ли у меня сил расстаться с папой?

– Ты сможешь, Оскар? – прошептал он. – Как думаешь, получится?

– Пап, если получится, ты это сразу поймёшь. Я просто исчезну.

Папа обнял меня и не отпускал целую минуту. Потом отстранился и, не отнимая рук, молча смотрел мне в глаза. Долго-долго.

– До свидания, Оскар, – наконец прошептал он и беспомощно провёл рукой по лысине, словно приглаживал растрёпанные тёмные волосы.

– До свидания, папа. – Мой голос, взрослый мужской голос, дрогнул совсем по-детски.

Папа не мог смотреть, как я исчезаю. Он отвернулся.

Нас связывает трос, канат. Его надо отвязать… обрубить… Мы разбогатеем! Я делаю это ради нас обоих.

Я улыбнулся сквозь застилавшие глаза слёзы.

Голландец слегка подтолкнул меня меж лопаток и громко, как спортивный комментатор, закричал:

– Давай, Оскар! Вперёд!

Я прыгнул. Но сердце моё осталось с папой.