Текст книги "На синей комете"

Автор книги: Розмари Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– А со мной это тоже произойдёт?

– Скорее всего, нет. Ты же не выходила из поезда. Ты просто вернёшься в свой двадцать шестой год, без всяких временных карманов. Зато мне поможешь. – Я вздохнул. – Это очень тяжело. Не знаю, хватит ли сил…

– Я пропихну тебя в Нью-Йорк, Оскар! – пообещала Клер. – Я сильная. А когда доберёмся домой, проведу тебя в дом по чёрной лестнице. Потом подумаем, что делать дальше.

Я присвистнул и сказал:

– Я буду совсем маленьким! Приготовишкой! А папа далеко-далеко. А тебе ещё всыпят за побег по первое число. М-да, попали мы в переплёт.

Клер сидела на верхней полке, не шевелясь, лишь слегка покачивалась от движения поезда, а он, стуча колёсами на стыках рельсов, катил по бесконечной, как Россия, Пенсильвании. Клер прищурилась.

– Нам надо держаться вместе, Оскар, – твёрдо сказала она. – Мы с тобой – единственные в мире люди, которые ездили на игрушечных поездах.

Наконец мы оказались в Нью-Джерси, и «Президент» даже притормозил, поравнявшись с грязным жёлтым вокзальчиком Ньюарка. Потом снова разогнался и нырнул в длинный туннель. А через две минуты наконец остановился, словно обессиленный марафонец после финиша, на Центральном вокзале Нью-Йорка.

Клер тут же схватила меня за руку:

– Скорей, Оскар! Бежим, пока проводники опять все двери не опечатали.

Заволновалась она недаром: на платформе, расставив ноги и уперев руки в боки, стоял Гарри. Увидев нас, он даже рот раскрыл от изумления. Мы пустились бежать, а он устремился следом с криками: «Эй, стойте! Вы! Вернитесь!» Но Клер прекрасно знала, как можно быстро скрыться от преследования. Спустя пару мгновений мы затерялись в толпе.

– Куда идём? – спросил я на ходу.

– В метро. На станцию «Лексингтон-авеню», – ответила Клер, перекрикивая шум. – Оскар, ты мне обязательно скажи, когда наткнёшься на эту… невидимую стену. Ладно? – Она ловко лавировала в потоке пассажиров, приехавших на пригородных поездах и поездах дальнего следования. Я бежал за Клер по пятам. И вдруг – всё. Больше не могу сделать ни шагу.

– Вот она! – крикнул я. – Вот стена. Клер, я её не вижу, но чувствую. А ты?

Перед Клер никаких стен не выросло. Она как была, так и осталась в собственном времени. Зато она тут же остановилась и, вернувшись ко мне, надёжно подхватила меня сзади под мышки. Затем буквально отодвинула толстую тётку с двумя огромными сумками и пропихнула меня вперёд. Не успев замедлить шаг, толстуха наткнулась на нас и всем своим весом продвинула ещё немного вперёд.

– Что ж вы за дети такие! – возмутилась она. – Совсем вести себя не умеете!

Клер ответила, но как именно – я уже не услышал. Вместо этого миллион стеклянных шариков разом обрушился на жестяную крышу. Воздух загустел, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Сердце застучало, заколотилось, забухало…

Но невидимую стену я преодолел. Сначала почувствовал, как Клер тащит меня чуть не волоком, потом ощутил под ногами кафельные плитки пола. Подняв глаза, я увидел красную мозаичную надпись «42-я улица – Центральный вокзал» – точно такую же, как на макетах фирмы «Лайонел». Клер уверенно, точно у себя дома, побежала вниз по лестнице. Я кубарем покатился следом и шлёпнулся на грязный каменный пол перед газетным киоском.

– Оскар! Это ты? – неуверенно спросила Клер, наклонившись надо мной.

Я вроде бы задышал. Но вдохи получались короткие, неглубокие, и нестерпимо болела грудь. Рёбра, похоже, переломаны. Как же я пойду дальше?

– Оскар? – Клер отряхивала меня, но смотрела по-прежнему недоверчиво. – Ты совсем малыш! Это в самом деле ты?

– Я. Только встать не могу. – Слова пока выговаривались с трудом.

Как раз над моей головой вращался стенд со свежими газетами. «Рождественские распродажи!» – прочитал я. – «Налетай – подешевело!»

Дата на всех газетах была одна и та же: 31 декабря 1926 года.

– Куда… бегут… все… эти люди? – спросил я, набирая по чуть-чуть воздуха для каждого слова. Молодёжь и старики, высоченные люди и коротышки сновали мимо нас туда-сюда, и топот сотен ног отдавался в моей голове. Меня даже задевали портфелями и сумками, но извиняться в Нью-Йорке, видимо, было не принято.

– Тут всегда полно народу, даже ночью, – сказала Клер. – Это же нью-йоркская подземка, да ещё около Центрального вокзала.

Клер буквально внесла меня в вагон, так как я почти не мог двигаться самостоятельно, словно меня загипсовали с головы до ног. Мы ехали по самой загруженной линии метро, той, что проходит через Манхэттен. Ехали домой к Клер – в сторону Семнадцатой улицы. Вагон сильно дёргало и качало. А вместе с ним и моё тело. Как же больно!

– Сейчас умру, – прошептал я. – Прямо здесь и умру.

Глава 15

Приоткрыв один глаз,я попытался понять, где нахожусь. В постели, это ясно – но где? И кто уложил меня в постель? Дорога помнилась смутно. Подземка… вагон трясёт… дикая боль в груди… десять маршей чёрной лестницы… по одному шажочку вверх… по одной ступеньке… Я вспомнил, как рыдал! Боже, до чего стыдно!

Сейчас, в постели, мне было вполне уютно. В квартире у Клер царили знакомые запахи ворсистых восточных ковров и лимонной полироли. Из кухни тянуло ванильной выпечкой. Тут готовят на настоящем масле.

Так, теперь проверим, что от меня осталось. Я осторожно ощупал всё тело. Грудь – узкая грудная клетка шестилетнего мальчишки – аккуратно стянута бинтом. И рёбра вроде почти не болят.

– Привет, Оскар, – сказала Клер. – Хочешь есть?

Я кивнул и, неловко подтянувшись, уселся в кровати, откинувшись на подушки – мягкие, как два облачка.

Клер накормила меня с ложки тёплым мясным бульоном. И сил у меня ощутимо прибавилось. Потом она дала мне стакан молока и две таблетки аспирина. В комнате было сумрачно.

– Клер, где это мы? – спросил я, послушно приняв лекарство.

– Дома, в комнате для прислуги на третьем этаже. У нас трёхэтажная квартира. Никто не знает, что мы здесь, кроме Лизл, нашей горничной, а она не проговорится, потому что я отдала ей бабушкин подарок на Рождество – подарочный сертификат в «Бонуит Теллер». Это такой шикарный магазин на Пятой авеню. Так что Лизл ушла приодеться, и вообще у неё выходной. Всех слуг отпустили на Новый год. Тут никого нет.

Я не стал выяснять, что такое подарочный сертификат. Важно было другое.

– Значит, твои родители пока не знают, что ты вернулась? – спросил я. – Тебя ещё ищут?

– Пока ищут. Но тут нас никто не тронет. Лизл сказала, что полиция уже трижды перетряхнула весь дом. Сейчас двое полицейских сидят-зевают внизу, в вестибюле. А папа с мамой у телефона сторожат. Мы с тобой вошли по лестнице для прислуги. Это чёрный ход, совсем отдельный, так что Бруно, наш швейцар, нас тоже не видел. – Клер переставила пустую тарелку на пол.

– А кто… кто меня перевязал? – поинтересовался я.

– Сама, – безмятежно ответила Клер, как будто делала это каждый день. – Взяла пособие для бойскаутов и прочитала, что положено делать при переломе рёбер. Ведь у тебя явно перелом рёбер. Потом стащила у братца «набор бойскаута» и перевязала тебя по всем правилам… Оскар, а что это такое? – В её руке что-то блеснуло. – Эта монета висела у тебя на шее, вместе с медальоном.

– Сама видишь, монетка на шнурке. Мистер Эплгейт специально просверлил в ней дырку, продел шнурок. Для меня. Мы опускали монету в щель автомата, чтобы запускать поезда в банке. А потом вынимали и снова запускали.

– Оскар, это большая ценность, – сказала Клер, протянув мне монету. – Там стоит дата. Тысяча девятьсот тридцать первый год. Это настоящие десять центов. Но отчеканенные на Монетном дворе США в будущем. Понимаешь?

Я, естественно, понимал, и меня это ничуть не удивляло. Интересно, к чему она клонит?

– Оскар, ты можешь встать с кровати?

– Наверно, смогу. – Всё тело ныло, но я медленно выпростался из-под одеяла. Всё-таки аспирин – штука хорошая. – Вот, встал, – сказал я. – Дальше что?

– Возьми это письмо. Сможешь спуститься по чёрной лестнице? Потом обойдёшь дом и войдёшь в парадный подъезд. Сможешь?

– Хорошо, Клер. Попробую.

– Отлично! Внизу сидят полицейские, но на шестилетнего малыша они не обратят внимания. Они тебя даже не заметят. Пройдёшь до конца вестибюля – там сбоку комната, в ней стоит корзина для почты. Положишь туда письмо. – Клер посмотрела на часы. – Управдом обычно сам разносит почту. Три раза в день. В следующий раз он должен подняться сюда очень скоро. Так что бросай письмо в корзину и побыстрее уходи. Оскар, главное – не привлекать внимания. Вот тебе двадцать центов. Когда выйдешь из дома, сверни налево и пройди немного по улице. Увидишь вывеску «У Шрафта». Войди внутрь.

– А что там?

– Кафе, – ответила Клер. – Туда моя бабушка и её подружки ходят обедать. Там подают сэндвичи с куриным салатом. И самое вкусное мороженое во всём Нью-Йорке. Возьми себе шоколадно-молочный коктейль. Пей медленно-медленно. Тяни время. Потом – не раньше чем через полчаса – возвращайся. Опять-таки очень медленно. Обойди квартал, убедись, что за тобой не следят полицейские. Надеюсь, к тому времени они из вестибюля тоже уйдут. У швейцара – его зовут Бруно – будет для тебя ответ от моих родителей. Забираешь, выходишь на улицу, опять проверяешь, нет ли слежки, а потом поднимаешься сюда по чёрной лестнице.

– А можно я сначала прочитаю, что ты им пишешь? – спросил я.

– Конечно!

На конверте значилось: «Для мистера и миссис Бистер».

Письмо Клер написала красной ручкой на личной, с её вензелем, почтовой бумаге – плотной, с тиснением. Все буквы печатные, прямые, точно по струнке вытянулись.

Дорогие папа и мама!

Меня не похитили. Я в Нью-Йорке, недалеко от дома.

Я вернусь целая и невредимая, если вы подпишете нижеследующий договор и велите всем полицейским покинуть дом. Со мной всё в порядке. Прошу вас отдать швейцару подписанный договор прямо сейчас. Его заберет мой посыльный. Если в доме не будет полиции и за моим посыльным не будут следить, я скоро появлюсь сама.

С любовью,

ваша дочь

Клер С. Бистер

Я согласен/на и торжественно клянусь во имя Господа нашего, что наша дочь Клер:

1) Не будет отослана в пансион и по достижении восемнадцати лет не будет выведена в свет на балу;

2) Не будет получать в подарок кукол и одежду с рюшками и оборками и посещать уроки бальных танцев;

3) Получит в подарок электропоезд, который выберет сама, а также макет железной дороги.

Подписи:

Эвелин Комсток Бистер __

Роберт Уитни Бистер ____

Дата ___________

Засвидетельствовано ____

Все стороны должны понимать, что любое нарушение договора повлечёт за собой исчезновение Клер С. Бистер – она покинет дом точно так же, как сделала это на Рождество 1926 года.

Клер подыскала для меня старые вещи своего брата, потому что одежда, купленная в Калифорнии, теперь висела на мне, шестилетке, мешком. Быстро переодевшись, я стал, конечно, выглядеть поприличнее. Я проковылял в коридор и начал спускаться по лестнице. Ноги в коленях то не сгибались вовсе, то подкашивались, словно кто-то пинал меня, придавая ускорение.

В вестибюле топтались трое полицейских. Клер оказалась права: ребёнок был для них не важнее мухи. Я опустил письмо в большую плетёную корзину, стоявшую посреди отдельного помещения, которое было отведено в этом шикарном здании специально для почты.

Тут вообще хватало шику: даже в вестибюле вкусно пахло маслом и лилиями.

Беззаботно, чуть ли не насвистывая, я прошёл мимо Бруно, который обсуждал с полицейскими шансы бейсбольных команд в предстоящем сезоне. В мою сторону никто даже не взглянул. Выйдя на улицу, я свернул налево и, миновав пару зданий, увидел большую красно-белую вывеску: «У Шрафта». Я никогда прежде не бывал в ресторанах и ничего сам не заказывал – даже в одиннадцатилетнем возрасте. А сейчас-то мне всего шесть! Меня небось и на порог не пустят… Пустили. Я вскарабкался на высокий табурет возле прилавка. Совсем как у мистера Киношуры, где мы с папой обычно пили шипучку. Только здесь мои ноги не достают до перекладины, а болтаются, как у самого настоящего малыша. Набравшись смелости, я заказал коктейль.

– И как такого маленького одного отпускают? – Официантка вздохнула.

А вдруг она вызовет полицию? Вдруг меня сейчас куда-нибудь увезут? Я даже вспотел от страха.

– За мной скоро мама придёт, – пояснил я. – Она пока в магазине, а потом меня заберёт.

Официантка поставила мой напиток на фирменный картонный квадратик.

– Пей маленькими глотками, – прощебетала она, затыкая мне за ворот крахмальную салфетку. – Не торопись.

– Мэм, скажите, пожалуйста, который час, – вежливо попросил я.

– Сейчас мы с тобой посмотрим! – Официантка сняла с руки часы и приготовилась объяснять. – Вот это длинная стрелка, а это короткая. Ты понимаешь, для чего они нужны?

– Простите, мэм?

– А ты цифры-то знаешь, малыш? – спросила она с улыбкой. – Считать умеешь?

– Я умею делить в столбик и знаю дроби, – ответил я.

– Но тебе же лет пять, не больше! – изумилась официантка.

«Оскар, главное – не привлекать внимания», – прозвучал в голове наказ Клер.

Я выложил на прилавок свои двадцать центов, надеясь отвлечь внимание официантки. Она принесла сдачу.

– Вот, смотри: раз, два, три, четыре, пять центов, – весело проговорила она.

– Сдачи не надо, мэм, – пробормотал я.

И напрасно. Официантка оторопела. И начала украдкой поглядывать на дверь в ожидании мамы этого странного ребёнка.

К счастью, где-то неподалёку церковный колокол отбил половину часа. Снаружи, по Парк-авеню, пронеслись две полицейские машины. Гудение сирен потонуло в общем шуме машин. Официантка отвлеклась, а я, опасаясь лишних вопросов, выскользнул за дверь.

Медленно, прогулочным шагом, я прошёлся мимо дома Клер. Ни одного полицейского. Так, проверим, что на другой стороне улицы. А в телефонных будках? А в припаркованных у тротуара машинах? Полицейских нет! Обойдя весь квартал, я заглянул в вестибюль. Там полицейских тоже не было, поэтому я бодро направился к Бруно.

– За письмом для мисс Клер Бистер! – объявил я, приблизившись к швейцару.

Бруно округлил глаза.

– Но ты… но тебе… только…

Я выхватил письмо из его руки и выскочил на улицу, прежде чем он успел прийти в себя. Затем снова убедился, что за мной никто не следит, и нырнул в боковой подъезд, где была лестница для прислуги. Рёбра ныли нестерпимо, но я очень спешил наверх. А добравшись до комнаты, где меня ожидала Клер, рухнул на кровать.

– Сегодня больше шагу не сделаю! – простонал я.

Клер вскрыла конверт.

– Ага! Я же знала, что подпишут! – воскликнула она. – Я победила! Они на всё согласились. Оскар, я сейчас пойду к ним. А ты, если хочешь узнать, как они меня встретят, можешь постоять в коридоре возле бельевой трубы – сквозь неё всё слышно.

Поначалу в трубе, через которую в этом доме, видимо, сбрасывали в подвал бельё для стирки, слышалось только гулкое эхо. Потом раздался женский вскрик. Наверняка мама Клер. Потом послышался баритон, конечно, папин, и пошло: возгласы, ахи-охи, какие-то хлопки, словно кто-то стучал ладонью по кожаной обивке… Потом все хором запели развесёлую песню. Родители явно обрадовались возвращению дочери. Может, они редко прислушиваются к её желаниям, но назвать их плохими родителями у меня бы язык не повернулся. Наконец все немного успокоились, и родители Клер приступили к расспросам.

– Девочка моя, где же ты была? – без конца повторяла мама.

– Да так… там и сям… – неопределённо отвечала Клер.

– Тебя похитили? – мрачно спросил отец.

– Нет! Вовсе нет! Я была здесь, в квартире, – ответила Клер.

Звонкий, как колокольчик, нервный смешок её мамы задребезжал в металлической трубе.

– Доченька! Ты сама выберешь подарок на Рождество! Любой, какой захочешь! И ни в какой пансион мы тебя не пошлём. Будешь учиться в закрытой элитной школе здесь, в городе. В Брерли. Или в Спенс. Сама выберешь.

Пронзительный голос миссис Бистер звучал странновато и чем-то неуловимо напоминал голос миссис Петтишанкс. Чем же? А… ясно! Британский акцент. Раньше я такой выговор слышал только в кино.

– Я пойду в самую обыкновенную школу, – сказала Клер. – В нашу районную. Отличная школа.

Это заявление мистер и миссис Бистер встретили молчанием. Я понял, что в обычную школу родители её, разумеется, не отдадут, но они предпочли сейчас в споры не вступать. И про выход в свет тоже умолчали, поскольку восемнадцать ей исполнится только через семь лет. Они надеются, что Клер к тому времени одумается. Я-то знал, что этого не будет.

Потом до меня донёсся звон бокалов, позвякивание вилок и ножей. Семья села обедать.

– Если вы не против, когда поедим, сходим в магазин игрушек, – произнесла Клер.

– Ну что ты, дорогая. Никто не против! – радостно сказал её отец. – Обязательно пойдём, все вместе! Только не исчезай больше!

– Какое счастье, что полицейские уехали, – произнесла миссис Бистер, обращаясь, по-видимому, уже не к дочери, а к мужу. – От них несло, как от скотины в стойле. Надо написать в полицейское управление, потребовать, чтобы их сотрудники принимали душ и периодически отдавали форму в чистку.

– Милая, ты прямо социалисткой заделалась, – добродушно подколол жену мистер Бистер.

Интересно, кто такие социалисты? Помнится, тётя Кармен употребляла это слово. Кажется, это такие люди в чёрном, которые не ходят в церковь, а собираются вместо этого в подвалах и обсуждают, как свергнуть правительство.

Обед у Бистеров затянулся. В конце концов их разговоры стали мне неинтересны. Я вернулся в постель и откинулся головой на подушки, радуясь, что мне есть где прилечь. Ещё я радовался за Клер. Она скоро получит долгожданный поезд. Я радовался, но сердце внутри точно заледенело. Как и когда я доберусь до Кейро? Встречусь ли с папой? Услышу ли его смех? Приготовлю ли ему обед, увижу ли, как он закуривает свою любимую сигару? Я засунул голову под подушку и прочитал «Отче наш» – для пущей надёжности десять раз подряд. Но, скорее всего, в небесной канцелярии мои мольбы просто не услышали. Или засунули в долгий ящик.

И тут внизу зазвонил телефон.

Он звонил и звонил. Но никто не снимал трубку. Выходит, в доме никого нет? И всех слуг отпустили? Может и так, ведь сегодня тридцать первое декабря. Через несколько часов наступит Новый год. Клер говорила, что у слуг выходной.

Телефон прозвонил двенадцать раз. И тут мой внутренний голос вкрадчиво подсказал: «Оскар, позвони папе. Позвони отсюда, от Бистеров. Папа, скорее всего, дома, ведь люди сегодня встречают Новый год». Нет, нельзя! – остановил я себя. – Потом бед не оберёшься.Но желание позвонить уже завладело мною всецело. А наш номер в Кейро я знал лучше таблицы умножения.

Рёбра мои тоже сопротивлялись и подсказывали, что вставать пока рано. Тем не менее я поднялся и вышел в коридор. Тишина. Ни души. Прямо передо мной была дверь, а за ней проход вниз, на хозяйскую половину.

Ох, не стоит этого делать!Я отговаривал себя, но отворил дверь и двинулся вперёд, переступая босыми ногами по ступеням лестницы, которая вела в квартиру Бистеров.

Последняя ступенька – и я ступил на необычайно мягкий ковёр. Тишина в доме стояла такая, что я услышал бы, как летит пёрышко или пушинка. Но ничего подобного тут, разумеется, не летало. А что, если я сейчас наткнусь на Макса, брата Клер? Может, он остался дома и сейчас откуда-нибудь выскочит? Нет, не буду даже думать об этом!

Остановись, Оскар! Ещё не поздно повернуть назад и лечь в постель. Вернись в безопасное место! Немедленно!Я буквально кричал на себя. Но продолжал идти – наперекор здравому смыслу. Уж очень мне хотелось услышать папин голос, чтобы его «алло» пробежало по телефонным проводам от Кейро до Нью-Йорка.

На этом этаже располагались спальни. По стенам в коридоре висели картины в тяжёлых позолоченных рамах. Расстеленные поверх ковров шёлковые дорожки с красно-синим восточным узором приятно холодили мои нежные детские ступни. Справа оказалась спальня родителей Клер. Четыре столба стояли по углам огромной кровати, а рядом на полу лежала шкура белого медведя с головой! С самой настоящей пастью, с оскаленными клыками! Я вздрогнул, представив, как печально и жестоко окончилась жизнь медведя и как бесславно продолжилось существование его чудной шкуры: по утрам и вечерам это густой мех топчут ножки миссис Бистер. Я взглянул на тумбочку. Телефонного аппарата тут нет. Где же у этих людей стоит телефон? Может, у Бистеров, как у Петтишанксов и других богачей с Прибрежных холмов, в доме имеется отдельная телефонная комната?

Если так, где она? Ну разумеется, внизу. Так, спускаюсь ещё ниже. Тут ещё опаснее. Последний марш я прошёл, почти не дыша.

Гостиная – если такие помещения в шикарных домах называются так же, как у обычных людей, – была огромная, с целый этаж нормального дома, такого, как наш с папой. Из окон виднелся заснеженный сквер в двух кварталах дальше по улице. У камина, точно часовые, стояли тяжёлые, обтянутые шёлком кресла с высокими боковинами; по шёлку порхали вышитые стрекозы. В камине лежали поленья одинакового размера, как на подбор. Нежно-кремовый бархат дивана так и манил. Диван, наверно, мягкий! И огромный! Пожалуй, человек пять в ряд усядутся. Вот бы на нём попрыгать! Но я шёл дальше. Где же у них телефон? Да-а, не гостиная, а целый зал! Вдоль стен стоят крепкие, обтянутые кожей стулья, так что в общей сложности здесь можно посадить человек двадцать пять – и обойтись без раскладных стульев из гаража, которые папа всегда приносил, когда к нам приходили гости на День благодарения.

Так, о чём это я? В этом доме нет складных стульев. И гаража тут тоже нет. И вообще, один диван Бистеров наверняка стоит больше, чем вся наша мебель в Кейро, вместе взятая.

Оскар, одумайся! Вернись! – твердил мне внутренний голос. – Да-да, сейчас. Минуточку! Только услышу папин голос и вернусь. Больше мне ничего не надо! – отвечал внутри меня другой, безрассудный, подсказчик.

Распашные стеклянные двери вели из гостиной в столовую. Ещё дюжина стульев, потвёрже, с инкрустацией и деревянными перекладинами вместо мягких спинок, стояли на равном расстоянии друг от друга вокруг огромного стола из красного дерева, отполированного до зеркального блеска. Строго над центром стола висела люстра с сотней хрустальных подвесок.

К счастью, рядом со столовой я наконец обнаружил телефонную комнату, отделанную в испанском стиле: с тёмно-красными бархатными гардинами, на которых сидели вышитые золотой нитью стрекозы. Я включил лампу, и свет заструился сквозь разноцветные стёклышки – каждое не больше моего ногтя. Стёклышки сложились в картинку: опять получилась стрекоза. Похоже, Бистеры – большие поклонники стрекоз. Перед телефоном стоял какой-то греческий бог, выточенный из слоновой кости, с серебряными крылышками на пятках; в руке он держал то ли венок, то ли сплетённых змей.

«Это Гермес, Оскар! Римляне называют его Меркурием». Я прямо-таки услышал голос миссис Олдерби, которая заставляла нас зубрить имена всех греческих, римских и египетских богов, каждый из которых чем-то заведовал и имел свой характер.

На корпусе телефонного аппарата имелось окошечко с номером Бистеров: Баттерфилд 8-7053. Я поднял трубку.

– Ваш номер? – произнесла телефонистка бодрым, уверенным голосом, совсем как телефонистки в Кейро.

Все мои страхи тут же улетучились. Сейчас она соединит меня с папой.

– Будьте добры, Кейро, Иллинойс. Кейро, шесть, ноль, восемь, четыре, пять. – Я произносил заветные цифры, а сердце билось всё быстрее. Сейчас папа скажет «алло», я просто послушаю его голос и тут же побегу наверх и лягу в постель. И никто меня не увидит! Честное слово!

– Иллинойс? – переспросила телефонистка. – Малы-ы-ыш? Куда ты звонишь? В Иллинойс?

– Да, – сказал я, понизив голос, чтобы она не поняла, что мне всего шесть лет. Почему же меня все малышом обзывают?!

– Нам не разрешают принимать междугородние звонки у маленьких детей, – строго сказала телефонистка.

– Мне одиннадцать лет! – возразил я.

– Золотко, а рядом с тобой есть человек, который может сделать этот заказ вместо тебя? – уже мягче спросила девушка.

– Нет.

– Так я и знала, – укоризненно сказала она. – Дети вечно балуются. Поэтому наша компания не позволяет им звонить в другие города и страны. Беги-ка поищи папочку или мамочку, чтобы они подтвердили, что звонок будет оплачен. Ты понял? С Новым годом, малыш!

Ну, вот… старался, искал телефон – и всё зря! У меня задрожал подбородок – слёзы подступили уже совсем близко. Сматывайся, Оскар, пока цел! – раздался внутренний голос. Прежде чем положить трубку на рычаг, я притянул кисть оконной гардины и стёр с трубки отпечатки своих ладоней. А потом потрусил – на большее я не был способен, уж очень болели рёбра, – через столовую, через гостиную, мимо стульев, диванов и стрекоз… Когда я пробегал мимо входной двери, щёлкнул замок! Стремглав, с гулко стучащим сердцем, я бросился вверх по лестнице, на этаж, где располагались хозяйские спальни, и ещё выше, на этаж для прислуги, а прихожая за моей спиной заполнилась счастливым гомоном.

Неудача с телефонным звонком подкосила меня совершенно. На тумбочке, возле кровати Лизл, стоял пузырёк с надписью «Нервоза». На наклейке значилось, что это лекарство избавляет от тревог, которые чреваты закупоркой сосудов. Я сделал приличный глоток и стал ждать результата.

Через некоторое время появилась Клер. И прямо с порога сказала:

– Оскар, пошли скорее!

– Куда?

– Ко мне! У мамы с папой гости. Они пьют чай внизу и наверх не собираются. А я пока покажу тебе поезд. Мне купили самую длинную дорогу, какая только была в магазине!

Едва переступив порог её комнаты, я воскликнул:

– Клер! Это же экспресс «Двадцатый век»!

Кроме поезда, который совершал регулярные рейсы из Нью-Йорка в Чикаго, родители купили для Клер два вокзала: нью-йоркский и чикагский, только не Дирборн, а новый, открытый как раз в двадцать шестом году Юнион-стейшн. Мы заставили поезд покататься взад-вперёд, посвистеть, попыхать дымом из трубы паровоза.

– Клер, ты довольна? – Я посмотрел ей в глаза. Они были мечтательные, но очень грустные. – Что-то случилось? – спросил я и присел рядом с ней на корточки меж путей. – Ты же так хотела поезд! Клер! Да они тебе ещё накупят, если попросишь! Целых три поезда!

Клер равнодушно посмотрела на рельсы, по которым по овальной траектории носился экспресс «Двадцатый век».

– Просто я не хочу, чтобы ты уезжал, Оскар, – сказала она. – Но ты, конечно, поезжай домой, потому что мало ли, чего я хочу… Я ведь ещё хочу, чтобы ты был счастлив. Поэтому поезжай, Оскар… Ты первый человек, которого я по-настоящему полюбила.

– Я?

– Ты, Оскар. Ты.

Я почувствовал, что краснею. Как сигнальный фонарь на железной дороге.

– Но ты ведь и папу с мамой любишь, – сказал я. – И брата наверняка тоже… правда, непонятно, где он…

– Конечно, Оскар, я всех люблю. Но меня никто никогда не слушал так, как ты. Меня вообще никто всерьёз не воспринимал. А теперь ты уедешь… а я не хочу, чтоб ты уезжал.

– Но я так просто не уеду, – возразил я. – В твой поезд мне точно не прыгнуть. Мне ведь не страшно. Так что пока не понятно, как я попаду домой, в тридцать первый год.

– Я попрошу папу купить тебе настоящий билет на настоящий поезд, – сказала Клер.

– Знаешь, твой папа не очень-то обрадуется такому гостю, как я. Ведь я – не член клуба. И даже не сын члена клуба.

– Не бойся, Оскар! Если всё пойдёт по моему плану, мы отправим тебя домой сегодня же вечером!

Я вздохнул:

– Клер, это, конечно, неплохо. Лучше, чем ничего. Я вернусь в Кейро, снова пойду в детский сад. А через пять лет мой папа снова потеряет работу, мы снова продадим поезда… и мистера Эплгейта снова убьют…

– Ну уж нет! – твёрдо сказала Клер. – Я что-нибудь придумаю.

Она сдвинула брови. Было видно, что в голове у неё роятся мысли, сотни мыслей. Её ум вдруг представился мне огромной сковородкой, в которую Клер – одно за другим – разбивает яйца, и они там скворчат и жарятся.

– Ладно, Оскар, всему своё время, – наконец произнесла она. – Ты, например, можешь вернуться в Кейро с некоторой суммой денег. Они будут лежать в банке, и твоему папе не придётся закладывать дом и продавать поезда. А тебе не придётся переезжать к тёте Кармен. Ну и мистера Эплгейта не убьют, само собой.

– Но как ты это сделаешь, Клер? Наш дом стоит кучу денег.

Клер постучала по дальней стене: тук-тук-тук, пауза, тук-тук.

В ответ тут же раздался стук.

– Отлично! – воскликнула Клер. – Он дома.

– Кто дома?

– Мой брат Макс. Он, бедный, поёт в хоре. Сегодня с утра до вечера ему пришлось чистить скульптуры в церкви Святого Фомы на Пятой авеню. Зубной щёткой.

– Зачем?

– В прошлое воскресенье во время вечерни он там с другими парнями соревновался, кто дальше плюнет. Их застукал хормейстер, а он очень строгий. Он их не в первый раз наказывает, заставляет святым ноги мыть. Представляешь, как противно? Но парни всё равно плюются. Голос у Макса ангельский, он в хоре все соло поёт. Поэтому его там и держат, иначе выгнали бы давно.

Вскоре дверь открылась, и вошёл сердитый пятиклассник в матроске. Видно, такие матроски – парадная одежда всех мальчиков из богатых семей. На Прибрежных холмах их точно так же наряжают. Кисти рук у него были красноватые, в крапинку – до самых запястий.

– Это что за клоп? – спросил Макс. – И почему на нём моя одежда? Эй, клоп, прекрати пялиться на мои руки!

– Оскар, знакомься, это мой брат Максвелл, – сказала Клер. – Макс, знакомься, это Оскар.

– Ты чего с ним так церемонишься?! – возмутился Макс. – С какой стати?

– Вы близнецы? – спросил я у Клер.

Она кивнула, окидывая брата долгим, пристальным взглядом, и процедила:

– По счастью, не однояйцевые. И вообще, нисколечко не похожие.

Макс вытер нос рукавом рубашки и недовольно уставился на меня.

– Откуда ты взялся? – спросил он. – Может, тебя кошка с мышкой спутала?

– Меня зовут Оскар Огилви. Мне одиннадцать лет, и я родом из города Кейро, штат Иллинойс, – честно ответил я.

– Тебе шесть. Причём не с половиной, – презрительно сказал Макс. – Дошколёнок. Тебе даже моя старая одежда велика. У тебя ещё зубы молочные не сменились, сосунок! Посмотри на себя!

Я машинально прикрыл рот рукой. Ощупал зубы языком: да, вместо двух передних огромная дырка.

– Макс, – вступила в разговор Клер, – Оскар попал сюда из тысяча девятьсот тридцать первого года. Там ему одиннадцать лет. Выглядит на шесть, а на самом деле одиннадцать. По уму.

– Докажите! – потребовал Макс.

– Покажи ему монету, Оскар, – велела Клер. – Ну, помнишь, десять центов?

С большой неохотой я передал Максу свою монетку. Но конец шнурка из рук не выпускал.

– На дату посмотри, олух! – с ухмылкой подсказала Клер брату.

– Господи! Святая Мария! – воскликнул Максвелл. – Вот это вещь! Откуда она у тебя, шкет?

– Заткнись, Макс! – оборвала его Клер. И спокойно прибавила: – От тебя требуется некоторая помощь.