Текст книги "На синей комете"

Автор книги: Розмари Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 13

И приземлился около стоянки такси– на жёлтый кирпичный тротуар, который тянулся вокруг вокзала. Я лежал и отчаянно молился всем святым, какие только есть на небесах, чтобы Сирил не бросил взгляд на макет и тем более не вздумал меня там искать.

Меня так и подмывало крикнуть: «Пропади ты пропадом!» – причём не только Сирилу, а всему, что я по-прежнему видел вокруг макета. Вообще всему сорок первому году!

Но большой мир не спешил пропадать. Я посмотрел вверх и увидел лицо Сирила. Неужели он меня заметил? Или всё-таки я превратился в крошечного оловянного человечка, одного среди многих?.. Потом я услышал возню и грохот – судя по всему, Сирил искал меня под столом. Воспользовавшись моментом, я взбежал по лестнице через две ступени и юркнул в вестибюль вокзала. Пролетел мимо кожаных кресел в зале ожидания, мимо торговца хот-догами, даже мимо газетного киоска. Времени на газеты сейчас не было. Звук моих шагов отдавался гулким эхом под арочными сводами, а из громкоговорителя неслось:

– Заканчивается посадка на экспресс «Золотой штат» до Чикаго. Время отправления поезда девять часов семнадцать минут. Внимание, поезд отправляется через одну минуту со второй платформы. Просим пассажиров занять свои места!

Повязка с ноги слетела, но я не стал её поднимать, я нёсся дальше, к заветной второй платформе. Если успею, Сирил исчезнет, как страшный сон. Я уеду из Лос-Анджелеса назад, домой.

Локомотив уже стоял под парами и пыхтел, готовясь тронуться в путь. Я бросился к ступеням ближайшего пульмановского вагона. Но вдруг что-то заставило меня остановиться и замереть. Тень. Над платформой нависла тень гигантской руки. Я спрятался за сигнальную будку и в ужасе смотрел на эту ручищу, на зелёно-бурую манжету, отороченную золотой тесьмой-косичкой, на кольцо на среднем пальце с гравировкой «Военное училище штата Миссури». Огромные пальцы нетерпеливо сжимались и разжимались, точно выбирали, какую бы конфетку выбрать из этой вазочки.

А потом эти пальцы потянулись к локомотиву моего поезда.

И тут я явственно вспомнил, как мистер Эплгейт говорил мне: «Какой Сирил? Отец его на пушечный выстрел к поездам не подпускает! Он тут же устроит крушение, и пяти минут не пройдёт!»

Разумеется, я понимал, что лейтенант Сирил Петтишанкс из призывной комиссии армии США слышал крик мисс Чау не хуже меня. А она крикнула: «Прыгай!» Ну и куда я мог деться из этого подвала? Других выходов тут нет – только лифт или лестница. Помещение голое и пустое, без закоулков и потайных углов, спрятаться негде. Вот Сирил и ищет на макете…

Я выглянул из своего укрытия. Да, точно. Щёки Сирила краснели прямо надо мной. Он пару раз моргнул, а потом уставился на поезд не мигая. Я отчётливо видел все нитки, из которых была соткана его форменная рубашка, видел каждую пору на его лице, каждый недобритый волосок у него на подбородке. Точно смотрел через увеличительное стекло. Сирил выглядел великаном, и мне казалось, что я вполне мог бы поместиться у него в нагрудном кармане.

Я тут же съёжился за лотком с хот-догами и затаил дыхание. Большие волосатые пальцы сомкнулись на моём поезде, на локомотиве, и рывком подняли его вверх. Экспресс «Золотой штат» болтался и раскачивался, как гирлянда: тендер, служебный и все пульманы. Сирил отрывал вагон за вагоном и тряс их изо всех сил, точно коробки с леденцами: видно, рассчитывал меня оттуда вытряхнуть. После каждой неудачи Сирил бранился, отбрасывал пустой вагон на цементный пол подвала и принимался за следующий, а я, едва дыша, наблюдал за этим варварством из своего укрытия. Локомотив, вагон-ресторан и пульманы лежали, искорёженные, у его ног.

– Вылезай из этого чёртова поезда, Огилви! – заорал Сирил, вдребезги разбив очередной вагон.

И тут подвал начал расплываться, растворяться в тумане, и я уже не видел подоспевшего капрала с наручниками. Я только слышал его громкий голос:

– Спаси и помилуй! Лейтенант, вы никак спятили? Это ж игрушечный поезд. Парня там нет. Он небось на лифте уехал. Убёг, значит. Пошли отсюдова.

Сирил ещё раз грубо выругался, но последовал за капралом. В это время на тот путь, где недавно стоял «Золотой штат», из-за поворота выехал новый поезд. Он не сбавлял скорость, но выбора у меня не было. Завидев открытую дверь вагона, я примерился и запрыгнул в поезд на ходу.

Внутри я сразу почувствовал себя в безопасности.

– Исчезни! – процедил я сквозь зубы, имея в виду не только Сирила, но весь сорок первый год. Куда идёт поезд, я не знал, но меня это совершенно не заботило. Да куда угодно! Хоть в Тимбукту! Едва Лос-Анджелес остался позади, я обессилено рухнул на нижнюю полку в одном из шикарно отделанных спальных вагонов и долго лежал, не решаясь даже пошевелиться.

Когда я всё-таки взглянул в окно, пейзаж не сказал мне ровным счётом ни о чём. Где я еду? Куда? В Техас? В Луизиану? На каком поезде?

Шли часы, но никто ко мне в купе не подсел. А я так ждал, чтобы беззаботный молодой человек разбудил меня посреди ночи, напевая развесёлую студенческую песенку! Я скучал по Голландцу. Мы бы с ним сейчас ели бифштекс… и мороженое… А ещё я очень скучал по папе. Он хоть понимает, что на это раз у меня получилось? Что я еду обратно в тридцать первый год? Что я получу награду от мистера Петтишанкса – и тогда папа сможет вернуться в Кейро? Что он снова будет молодым?

Поезд пронзительно свистнул, расставаясь с ровной каменистой местностью, и начал медленно подниматься в горы. Значит, мы точно двигаемся на восток!

В поезде было непривычно тихо. Даже не слышно проводников, а ведь они должны объявлять остановки и приглашать в вагон-ресторан. Интересно, какой железнодорожной компании принадлежит этот поезд? «Атчисон-Топека»? Или «Канадской Тихоокеанской»? Голова у меня раскалывалась, в висках стучало. Я больше не мог думать и закрыл глаза. И тут же заснул.

Во сне мне явилась разъярённая Джоан Кроуфорд. Она трясла чёрными, как вороново крыло, кудрями и что-то кричала, но я видел только движение губ, а звука не слышал. Зато было понятно, что гневается она на Сирила Петтишанкса: одной рукой она схватила его за шиворот, а другой, размахнувшись, разбила об его голову хрустальный графин. Чтоб не смел больше трогать поезда её сына! Чтоб неповадно было!

От этих кошмаров я в какой-то момент проснулся. Потом, решив умыться и привести себя в порядок, потянулся за фирменным набором туалетных принадлежностей. И увидел эмблему! На упаковке с мылом и щёткой стояла печать: «Президент». Я еду на том самом поезде! На опытном образце «Президента». Эх, жаль, что папа меня не видит! Но нас с папой уже разделяет много сотен километров…

Почистив зубы, я искоса взглянул в зеркало. И увидел тощего, как цыплёнок, мальчика. Руки, как палочки. Щёки гладкие. Никаких шрамов от стёкол на лице. Грудь красная, даже лиловая, словно переспелая слива. Но это уже неважно, сказал я себе. Пройдёт! Главное, что мне снова одиннадцать лет!

Я радостно расстегнул молнию на новой сумке и извлёк оттуда мальчишечью одежду. Переоделся и провалился в глубокий сон без сновидений.

Проснулся почти в полдень. В поезде было тихо, как в церкви. За окном простирался зимний и по-прежнему малоинтересный пейзаж. Осознав, что сильно проголодался, я направился в вагон-ресторан, но там было пусто. Ни белых накрахмаленных скатертей, ни серебряных ножей и вилок, ни приветливого швейцара и официантов, которые одним ловким движением расстилают салфетку у тебя на коленях или повязывают её тебе на шею… За окном вырастали и тут же уплывали назад красноватые скалы – точно огромный нож убирал кожуру с поверхности круглой, как яблоко, планеты. Похоже на штат Нью-Мексико. Но станционные платформы мелькали так быстро, что я не успевал читать названия.

И вдруг я заметил её. На вид моя ровесница, лет одиннадцати, с косичками. Девочка сидела ровно, выпрямив спину, на синем бархатном сиденье.

– Здравствуй! – сказала она.

Но я не успел ответить. Потому что внезапно распахнулась дверь и в вагон-ресторан вошёл проводник. Смерив нас сердитым взглядом, он спросил:

– Как ты оказалась в этом поезде, девочка? И ты, маленький побирушка? Откуда вы взялись?

– Не ваше дело, – ответила девочка, тряхнув косичками. – Села в поезд, и всё тут.

– Что это за поезд, сэр? – вежливо поинтересовался я.

– Идёт обкатка! Пробный прогон! – Возмущению проводника не было предела. – Никаких пассажиров! Никакой еды!

– А что за маршрут? – спросил я. Хотя заранее знал ответ. Осталось вспомнить, какой режим движения для этого поезда установил папа вчера вечером – с остановкой в Чикаго или прямиком до Нью-Йорка.

– Все вагоны были опечатаны, – продолжал возмущаться проводник. – Вход и выход запрещён. Как вы попали сюда, дети?.. Так, посидите-ка тут! Никуда не уходите…

Голос проводника внезапно смягчился, подобрел, словно он уговаривал загнанную в угол собаку подождать, пока он сходит за поводком и ошейником. Не сводя с нас глаз, он пятился до самой двери в соседний вагон. Ну, точно, сейчас приведёт оттуда охранника, и нас арестуют. А бежать некуда. Вагон-ресторан, названный в честь Джорджа Вашингтона, прицеплен в самом хвосте поезда. Скорость – километров сто двадцать в час, а то и сто тридцать. Что, интересно, с нами сделают? С девочкой и со мной?

Едва проводник скрылся, я скомандовал:

– Падай на пол! – И сам подал пример.

Девочка послушалась без раздумий и, уже с пола, спросила:

– Кто ты?

– Это неважно, – ответил я. – Проводник сейчас вернётся!

– Тогда я вообще пропала. И без него весёлого мало.

Я схватил её за руку. Холодная. Дрожит.

– Видишь шкафчик под сиденьем? – прошептал я. – Твои ноги в него упираются! Рядом кнопку видишь?.. Нажимай и лезь внутрь! Быстрее! Может, проводник ещё не знает, как устроен этот поезд.

Эти потайные шкафчики папа показал мне как раз вчера вечером – коснулся их тоненькой отвёрткой и объяснил, что сюда загружают продукты, запас на всё время пути. Но сейчас в поезде не было ни поваров, ни пассажиров. Шкафчики пустовали. Я нажал кнопку под сиденьем напротив и, когда дверца отъехала, тоже забрался внутрь.

Девчонка зашептала через вентиляционную щель:

– Если нас найдут, они остановят поезд и высадят нас в чистом поле. Или бросят меня в тюрьму и вызовут родителей. Ужас! – Под конец она уже говорила громко, в полный голос, потому что отчаянно пыталась перекричать стук колёс.

Послышались шаги. Я закрыл свой шкафчик и затаил дыхание. Похоже, сюда идут трое. Поначалу они искали молча: только шаркали взад-вперёд по вагону, топтались на месте и хлопали всякими дверцами.

Наконец незнакомый голос – густой баритон – произнёс что-то невнятное, а потом громко и чётко прибавил:

– Гарри, тебе померещилось. Может, на пенсию пора?

– Как перед Богом! – заговорил проводник. – Клянусь! Всем самым-самым! Вот тут и сидели! Я их ясно видел. Мальчишка-заморыш, вороватый такой. И девчонка. С косичками, в туфлях с ремешком.

– Гарри, их тут нет. Никого тут нет. Да и в поезд этот никто сесть не мог. Двери ведь были опечатаны. До самой последней минуты.

– У тебя галлюцинации, Гарри, – услышал я ещё один незнакомый голос. – Спать надо пораньше ложиться и не обжираться перед сном. Признавайся, сколько вчера сосисок в тесте умял?

– Да бросьте вы! – В голосе Гарри послышались жалобные нотки. Спорить он больше не стал, и вскоре я понял, что проводники уходят. Гарри напоследок поклялся проверить каждый закуток в «этом чёртовом поезде».

Мы пролежали в наших укрытиях целую вечность. Потом мне пришло в голову, что Гарри вполне может вернуться один и произвести в вагоне-ресторане более тщательный осмотр. Я выбрался из своего шкафчика и постучал в соседний, желая поделиться со спутницей своими опасениями.

– Гарри наверняка сюда вернётся, – торопливо объяснил я. – Проверит купе во всех спальных вагонах и вернётся. Он же хочет доказать остальным проводникам, что у него крыша не съехала. Он сунет нос во все дыры, как собака-ищейка. Предлагаю перейти в четвёртый вагон, в пульман имени Линкольна. Переждём там, пока Гарри не успокоится.

Девчонка молчала. И дверцу не открывала. Наконец произнесла:

– А всё-таки как ты попал в этот поезд? И откуда ты всё тут знаешь?

Глава 14

– Вылезай, – велел я,убедившись, что Гарри и не думает возвращаться. – Покажу тебе, какие тут пульманы. В вагоне Линкольна за туалетом есть багажное отделение, маленькое, вроде кладовки. Спрячемся, если что. – На её вопрос я пока решил не отвечать.

Звали девочку Клер Бистер. Выяснилось, что ей десять с половиной лет и она живёт в Нью-Йорке, на углу Парк-авеню и Семнадцатой улицы. Кончики её русых косичек украшали голубые банты. Она была худенькая, вроде меня. Глаза зелёные, смышлёные, лицо упрямое.

– А тебя как зовут? – спросила Клер, залезая на мягкую верхнюю полку в пульмановском вагоне.

– Оскар Огилви. Мне одиннадцать лет. Живу в Иллинойсе. Город называется Кейро.

– Оскар Огилви! Ты спас мне жизнь! – провозгласила она. – Поймай они нас, наверняка остановили бы поезд и вызвали моего отца, а он бы вызвал полицию. И вообще, когда отец сердится, тушите свет. Я для тебя что хочешь сделаю! Всё, что смогу.

А потом неожиданно, без предварительных объяснений, она призналась, что сбежала из дому.

– Почему? – изумился я. – Родители обижали?

– Моё терпение кончилось, – ответила Клер. – Они записали меня на бальные танцы. А я ненавижу бальные танцы. Ещё мне покупают кукол. И платья с рюшечками и кружавчиками. И мама вечно мечтает, как в один прекрасный день выведет меня в свет. А я не хочу! И день будет непрекрасный! И вообще!..

– Погоди. Куда выведет? Откуда?

Клер окинула меня долгим, оценивающим взглядом.

– Это такая церемония в светском обществе. Когда девушке исполняется восемнадцать лет, она обязана надевать длинное белое платье, дурацкие перчатки до локтя и встречаться только с правильными мальчиками. На кого родители укажут. А с неправильными – ни-ни! Так и получается, что богатые детки женятся только друг на дружке, рожают новых богатых деток, и так до бесконечности. Это отвратительно. Я так не хочу. И в пансион учиться не поеду! Короче – всё. Терпение кончилось.

– Пансион? – Я повторил новое для себя слово. – Это вроде военного училища?

– Угу. Такое же мерзкое заведение. Надо носить уродскую клетчатую форму, которую придумали сто лет назад, и учиться круглые сутки. А в перерывах – только хоккей на траве. Ни в футбол, ни в бейсбол не позволяют играть.

– Но зачем? Зачем твои родители хотят тебя туда упечь?

– У предков на меня времени нет, – ответила Клер. – То они в гости, то к ним гости. Дела ещё всякие. Папа у меня адвокат. А мама – светская львица. Они считают, что мне будет лучше в Нью-Джерси, в пансионе мисс Прайор для благородных девиц. Чёрта едва!

– Наверно, твои родители скажут, что я – как раз неправильный мальчик, – сообразил я.

– Поэтому, Оскар, ты мне так нравишься! – сказала Клер, глядя мне в глаза и без тени сомнения в голосе.

Я стоял около её полки, держась за поручень. И пытался представить мир Клер. Но для бедного паренька из городка Кейро её мир – всё равно что Голливуд. Так же недосягаем. На Луну слетать и то ближе.

– Клер, а как ты попала в этот поезд? – спросил я, помолчав.

– Ты не поверишь… – проговорила Клер.

– Поверю, – пообещал я. – Во что угодно поверю. Я ведь тоже тут. И мне тоже никто не верит. И ты не поверишь.

Клер вздохнула, всем своим видом демонстрируя, что она ни за что не отвечает. Мол, сам виноват.

– Моё терпение кончилось на Рождество. – Клер в сердцах пнула лежавшее в ногах одеяло. – В каникулы родителям всегда передо мной стыдно. И чтобы загладить вину, они отвели меня и моего брата в «Шварц» на ПА.

– Куда? Какое ПА?

– ПА это Пятая авеню. А «Шварц» – магазин игрушек. Самый большой в мире. Шесть этажей игрушек, сверху донизу. Я попросила игрушечный поезд, как у Максвелла, моего брата. Но мама с папой расшумелись: «Нет! Ни в коем случае! Ни за что! Поезда – для мальчиков, а не для девочек». Короче, купили мне не поезд, а очередную куклу. Я им сто раз говорила, что терпеть не могу кукол, особенно в норковых шубах. Я пообещала, что выброшу куклу в окно, прямо на головы прохожих и машины на Парк-авеню. И вот утром, на Рождество, я спустилась в гостиную рано-рано, когда все ещё спали. Под ёлкой стоял поезд для Максвелла, уже собранный. Такой красивый! Папа хорошо знаком с мистером Кауином, владельцем компании «Лайонел». Поэтому все поезда Максвеллу достаются ещё прежде, чем их начнут продавать в магазинах. Вот, значит, стоит под ёлкой этот серебристый, похожий на стрелу красавец-поезд, а рядом моя кукла – в кружевах и шелках. Тьфу!

– И что было дальше?

– Я заплакала. Поняла, что всё без толку. Говори, не говори, они меня просто не слышат. Придумали себе Клер, которая обожает куколок, а потом вырастет и выйдет замуж за сынка одного из папиных приятелей по клубу. Я лежала на ковре, глотала слёзы, а потом нажала кнопку и запустила новый поезд. Он ехал, точно летел, причём бесшумно – намного тише, чем другие поезда моего братца. И я представила, что ни на какие бальные танцы мне ходить не надо и никаких кукол у меня нет, что сейчас сяду в этот поезд… В этот момент в гостиную спустилась мама и сказала: «Клер, милочка, это поезд твоего брата. Поиграй лучше со своей чудной куклой!» И тогда я… я просто прыгнула в поезд. И очутилась здесь.

– Испугалась? – спросил я. – Ну, когда прыгала, ты чего-то испугалась?

Клер нахмурилась. И, помолчав, ответила:

– Вроде нет. Чего мне бояться? Тем более дома. Папа с мамой никакие не чудовища. А Максвелл, конечно, олух, но тоже не страшный. Нет, я не испугалась, Оскар. Просто я мечтала… И мечта сбылась.

– Да, понимаю… Я тоже мечтал – три месяца мечтал увидеться с папой. Он уехал на заработки в Калифорнию.

– Оскар, так ты мне веришь? – Повернув голову, Клер смотрела на меня в упор. Прямо в глаза.

Я не мигал. И не отвёл взгляда. Почему, собственно, ей не верить? Её история звучит куда правдоподобнее моей.

– Конечно, верю, – ответил я. – Всё вполне логично.

– Теперь твой черёд. Рассказывай! – потребовала Клер.

Я начал с нашего с папой макета, в подвале дома на улице Люцифер. Клер слушала сосредоточенно, молча, пока я не добрался до Чёрного вторника и падения Уолл-стрит.

– С того дня и начались наши беды, – пояснил я. – И не только наши. Даже в газетах писали, как миллионеры теряли все свои миллионы за один день и кончали жизнь самоубийством. Ну, а кто не прыгнул с небоскрёба, ходил по улицам с лотком, торговал яблоками вразнос.

Клер снова нахмурилась.

– Значит, богачи разорились? Все до одного?

– Не все. Мистер Петтишанкс и разные другие люди, члены Клуба на Прибрежных холмах, кое-как выстояли. Зато фермеры-бедняки больше не могли покупать трактора. И компания «Джон Дир» уволила всех продавцов техники. Мой папа потерял работу. Больше пострадали не богачи, а самые обычные люди, вроде нас. Дом наш отошёл банку. Даже поезда пришлось продать банкиру, мистеру Петтишанксу.

– Когда случился этот обвал на Уолл-стрит? – спросила Клер.

– Двадцать девятого октября тысяча девятьсот двадцать девятого года.

Клер покачала головой.

– Оскар, этого не может быть. Двадцать девятый год ещё не наступил. Я уехала из Нью-Йорка двадцать пятого декабря тысяча девятьсот двадцать шестого года.

– Что?!

– Честное слово! И «Президент» за это время ни разу не останавливался, ну разве притормозил на вокзале в Лос-Анджелесе, когда ты сел в поезд. Мы сначала ехали на запад, теперь движемся обратно, на восток. И я умираю с голоду. За это время я ела только хлопья «Завтрак для чемпионов» и немного сгущёнки – нашла остатки в банке на кухне.

Порывшись в кармане, я достал шоколадку, которую Голландец купил мне в Лос-Анджелесе неделю назад. Или десять лет назад? Или этого вообще ещё не было? Но как же не было,если вот она, шоколадка «Херши», коричневые квадратики с миндалём! Клер съела её в два счёта.

– Я поеду до Чикаго, – сказал я. – Экспресс «Президент» там точно остановится. Мой папа вчера сам поставил его на макет Кристофера Кроуфорда и направил через вокзал Дирборн в Чикаго. Я помню, как зажёгся красный сигнал семафора и поезд подкатил к платформе.

– Что? Что ты такое говоришь?

Я вздохнул. Знал же, что не поверит!

– Клер, послушай! На этот поезд я сел в сорок первом году. А из Кейро в Лос-Анджелес уехал в тридцать первом. Есть такое явление – временной карман. Вот я в него и попал. Проехал три тысячи километров до Калифорнии и попал на десять лет вперёд.

– Так не бывает! – заявила Клер.

– А про профессора Эйнштейна ты слышала? Он изобрёл теорию относительности. Скорость может быть не только положительной, но и отрицательной. И время тоже… – Я не знал, стоит ли продолжать объяснение. – Ну, понимаешь, время похоже на реку, а на её берегах…

– Погоди, – остановила меня Клер. – Этот твой Эйн… Он профессор чего?

– Высшей математики.

– А-а-а… Я и в низшей-то ничего не понимаю. Лучше расскажи дальше про обвал на Уолл-стрит.

Про обвал?.. На самом деле про обвал я помнил плохо. Газет особо не читал, в подробности не вникал.

– Клер, а почему ты про Уолл-стрит спрашиваешь? Ты в этом что-то понимаешь?

– Ещё бы! У меня же там папа работает! Он юрист в банке на Уолл-стрит.

– Ну, вот с них всё и началось. На Уолл-стрит. Про это писали в газете «Кейро геральд». Так что скажи папе, чтобы держал ухо востро. Через три года.

Клер задумчиво водила пальцем по запотевшему окну. Интересно, о чём она думает?

– Тебе дальше-то рассказывать? Про то, как я на поезд попал? – спросил я.

– Конечно, Оскар! Что было дальше?

Память подсовывала неожиданные воспоминания, вплоть до фасолевых запеканок тёти Кармен. Я рассказал, как мистер Эплгейт выручил меня с математикой и как оставил у нас на кухне мокрый сборник «Стихи у камелька». И как Уилла-Сью нашла книгу. Потом вспомнил Сирила и его жалкие попытки выучить «Если». Тут Клер снова меня остановила.

– Киплинг? Это же моё любимое стихотворение! – воскликнула она. – Помнишь наизусть?

– Ещё бы! Да меня хоть ночью разбуди, хоть в муравейник посади, всё равно расскажу!

 
Когда ты сможешь мудрым быть и смелым,
Пусть всюду только паника и страх…
 

Я прочитал всё стихотворение наизусть, не переврав ни одного слова. А потом его прочитала Клер – с выражением, словно со сцены. А потом мы прочитали «Если» хором, с правильными паузами и жестами, как, несомненно, задумал мистер Киплинг, когда написал его в девяносто первом году девятнадцатого века.

Наш поезд тем временем резво бежал где-то посреди страны, через штаты, которые на карте похожи на большие квадраты. Каждые полсекунды мелькал фонарь. Автомобильные дороги тянулись к горизонту, подсвеченные красными габаритными огоньками редких грузовиков. Пустынные улицы городков… едва слышная сквозь толстое стекло пожарная сирена… Поезд летел мимо переездов, шлагбаумов, стрелок, семафоров, станционных задний и домиков железнодорожников, которые всегда строят из красного кирпича вблизи путей. Возле каждого домика, на железном крюке, раскачивалась зелёная сигнальная лампа и помигивала в густеющих сумерках, точно кошачий глаз. Впереди, на северо-востоке, было почти темно, а сзади, на юго-западе, ещё алели-розовели-лиловели последние отблески зашедшего солнца.

– Ты успеваешь прочитать названия станций? – спросил я у Клер, когда мы проехали ещё один неопознанный сонный городок.

– Нет. Поезд слишком быстро идёт, – ответила она. И попросила: – Рассказывай, Оскар. Что было дальше?

Вскоре дело дошло до злополучного сочельника. Я описал, как Стакпоул с МакГи ворвались в банк, ударили мистера Эплгейта по голове, наставили на меня пистолет… Воспоминания были так ярки, что голос у меня слегка дрожал.

– И ты прыгнул? – догадалась Клер.

– Выбора не было. Прыгай или пропадай.

Клер слушала внимательно: про встречу с Голландцем, про мистера X, мисс Чау и завтрак, прерванный Сирилом Петтишанксом – взрослым, в военной форме…

– И ты снова прыгнул! – подхватила Клер. – Ты снова сел на поезд? На тот, в котором мы сейчас едем?

– Мисс Чау крикнула: «Прыгай!» Оставалось прыгать в макет… или… тоже прыгать. С парашютом, в сибирскую тайгу. Помогать русским воевать с фрицами.

– Зачем помогать русским? И кто такие фрицы?

Вопросы Клер всё время ставили меня в тупик – даже голова разболелась.

– Это неважно, – ответил я. – И ещё не скоро. В сорок первом году.

Клер снова принялась водить пальцем по стеклу.

– Знаешь, Оскар, – произнесла она задумчиво. – А ведь мой папа ничего не пожалеет, лишь бы узнать будущее. И все его друзья тоже. Будущее – это их работа. Так устроена фондовая биржа. Каждое утро, перед тем как съесть овсянку и выпить кофе, папа повторяет: «Вот бы научиться гадать на кофейной гуще. Кто умеет – тот богат».

– А я думал, твой отец и так богат. Разве нет?

Клер хмыкнула.

– Ещё бы! Но ты просто не знаешь, как устроены богатые люди, Оскар. Вот представь: у них есть капитал. Сначала они хотят его удвоить. Потом утроить. Этим и занимаются с утра до вечера. Отец правую руку даст на отсечение, лишь бы узнать то, что знаешь ты. Про крах на бирже.

– Так расскажи ему. Предупреди.

– Он надо мной посмеётся. Ни одному слову не поверит. И вообще пока неизвестно – может, он меня не простит за побег из дому и не захочет со мной разговаривать. Родители, наверное, уже полстраны на ноги подняли. Когда вернусь – посадят меня под замок. На месяц. А потом снова начнётся: куколки, бальные танцы, белые перчатки…

Где-то за поворотом прогудел встречный поезд. Куда он идет? Где, в какой части вселенной находимся мы с Клер? Вокруг только прерия, спящие фермы и непроницаемая ночь.

Не сговариваясь, мы щёлкнули выключателями, и в изголовье обеих полок зажглись маленькие лампочки. От этого тьма за окном стала ещё гуще. И в этой мерно накатывающей тьме я рассказал Клер про всю свою жизнь, поделился с ней всеми самыми сокровенными мыслями и мечтами, всем, что казалось важным… А потом она тоже рассказывала… Мы проговорили долго, пока язык у неё и у меня не стал заплетаться окончательно и нас не сморил сон.

На рассвете перестук колёс немного изменился. Поезд замедлил ход. Я проснулся. Названия станций теперь читались. Мимо проплыла табличка с надписью «Напервиль». Знакомое название. Это уже недалеко от Чикаго! Я разбудил Клер, постучав по вертикальному металлическому столбу, который соединял наши полки.

– Подъезжаем к Чикаго! – шёпотом сообщил я. – Сбавили скорость. Я выхожу!

– Оскар! – воскликнула Клер. – Неужели я тебя никогда больше не увижу?

– Клер! Мне непременно надо выйти в Чикаго! – Я быстро оделся. – Но я найду способ с тобой связаться!

Мы встали вместе в тамбуре, у двери.

– До свиданья, Клер! – сказал я, завидев платформу вокзала Дирборн.

Вдруг поезд резко свернул в сторону, на другой путь, и начал снова набирать скорость. Сердце у меня упало. Он не остановится! Мы пролетели чикагский вокзал на всех парах по основной линии. Экспресс «Двадцатый век», уступив нам дорогу, стоял слева на другом пути. Мы уезжали прочь от Великих озёр, на восток. В Нью-Йорк.

Вернувшись в купе, я стал безразлично смотреть на уплывающие назад пригороды Чикаго.

– Господи, ну почему? – произнёс я со стоном. – За что?! Я никогда больше не увижу папу! И домой не вернусь…

– Это я виновата, Оскар, – прошептала Клер.

– Да как ты можешь быть виновата? – спросил я без особого интереса.

– Вчера вечером, когда ты заснул, я очень-очень сильно попросила Бога, чтобы ты остался со мной в поезде. Даже пообещала хорошо себя вести всю оставшуюся жизнь. И Бог услышал мою молитву. Вот. Я виновата и теперь должна тебе как-то помочь.

– Ты не виновата, Клер, – возразил я. – Боюсь, что мой папа так направил поезд.

– Каким образом?

Я тяжело вздохнул – неохота было объяснять. Но всё-таки ответил:

– Позавчера вечером мы с папой чинили макет у Кроуфордов. И запускали поезда. Тогда папа и поменял схему движения. Он хотел, чтобы «Президент», раз уж это опытный образец, прошёл настоящую обкатку. Проехал через всю страну без остановок. Поэтому папа сделал на вокзале Дирборн новую, раздвоенную стрелку, увёл на дублёр экспрессы, которые регулярно ходят по маршруту Чикаго – Нью-Йорк, и послал этот поезд без остановок через Чикаго до Нью-Йорка.

Клер совсем погрустнела.

– Скажи, Клер, ты католичка? – спросил я.

– Нет. Наша семья посещает англиканскую церковь.

– Тогда не волнуйся, – заверил я девочку, отчего-то решив, что англиканские молитвы не так убедительны для Бога, как католические. – С помощью молитвы стрелки ещё никто на свете не переводил.

– Всё равно я виновата, – со вздохом произнесла Клер. И тут же твёрдо прибавила: – Но я тебе помогу. Заставлю папу отправить тебя в Чикаго на настоящем поезде.

Что ж, тут ничего не поделаешь. Как вышло, так вышло. Если повезёт и папа Клер отправит меня домой, в Чикаго тоже будет двадцать шестой год. Я буду ходить в детский сад! И мне придётся всё пережить заново: продажу нашего дома, тёткины запеканки, налёт на банк… Главное, что ничегошеньки это не изменит! Скорее всего, я вообще напрочь забуду всё это. Потому что это – будущее. А будущего никто не знает.

Меж тем встало солнце. Клер кивнула за пейзаж за окном. Железная дорога шла вдоль невысоких гор, мимо покрытых утренним инеем деревьев.

– Похоже, это запад штата Пенсильвания, – сказала Клер.

Я этих мест совсем не знал, поэтому промолчал.

Спустя примерно час поезд замедлил ход, лес по обе стороны железной дороги кончился, и пошли городки и деревушки.

– Клер, я должен тебя предупредить… – заговорил я. – Подготовить к тому, что произойдёт в Нью-Йорке. Мне снова будет шесть лет.

– Ты шутишь?

– Клер, пойми же! Если полететь на скоростной ракете на запад и пересечь меридиан, который разделяет сутки, то попадёшь в завтра. Если лететь на восток, окажешься во вчера.

– Я вообще ничего не понимаю про этот идиотский меридиан и про часовые пояса, – с досадой сказала Клер. – Взяли и нарисовали какие-то зигзаги на глобусе.

– Тогда поверь мне на слово. Тем более что меридиан этот – тоже условность. Воображаемая линия. Понимаешь, эти игрушечные поезда… они вроде как на макете бегают, но это только кажется. На самом деле, если оказаться внутри, начинаешь путешествовать во времени. Туда-сюда. Калифорния находится в трех тысячах километров к западу от Кейро. В итоге я прыгнул в будущее на десять лет. А от Чикаго до Нью-Йорка полторы тысячи километров, вдвое меньше, но к востоку. Значит, я вернусь в прошлое на пять лет. И будет мне шесть лет от роду.

Клер задумалась.

– Что же нам делать? – спросила она удручённо.

– Просто быть готовыми, – ответил я. – Мы выйдем из поезда, а потом с вокзала. Там проходит граница между макетом фирмы «Лайонел» и реальным миром. Там я попаду во временной карман. В нём нет кислорода: воздух точно желе. И жуткий шум. В Лос-Анджелесе я чуть не умер. Ты меня протолкни. Или протащи. Только побыстрее.