Текст книги "Дочь Сталина"

Автор книги: Розмари Салливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава 8
Борьба с космополитизмом

После войны многие в Советском Союзе ждали ослабления репрессий. Великая Отечественная война была выиграна невероятной ценой, небывалым героизмом и жертвенностью. Народ, одержавший такую победу, заслужил изменения к лучшему. Все были уверены, что уж теперь-то и начнется давно обещанный социализм. Вместо этого пришла новая волна репрессий. Взращивая в душах советских граждан культ личности, Сталин укрепил свою власть и стал олицетворять образ диктатора. Его приемный сын Артем вспоминал случайно услышанный разговор между Сталиным и Василием, когда отец ругал сына за то, что тот прикрывал свои неблаговидные поступки своей фамилией.

– Но я тоже Сталин! – говорил Василий.

– Нет, – отвечал отец. – Ты не Сталин, и я не Сталин. Сталин – это мощь советского народа. Это тот, кто в газетах и на портретах, а не ты и даже не я!

* * *

Пользоваться властью, цепляться за власть – эти мотивы наполняли внутреннюю пустоту этого человека. Теперь Сталин стал непогрешимым вождем. И война для него продолжалась. Пропаганда давала понять, что у Советского Союза остались враги, которые хотят его уничтожить.

В 1946 году Уинстон Черчилль впервые употребил термин «железный занавес», который позже стал политическим клише. Черчилль, выступая 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже в городе Фултоне (штат Миссури, США), заявил, имея в виду политические итоги Второй мировой войны, что «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился «железный занавес». Американцы, которые все еще считали Сталина добрым дядюшкой, решили, что Черчилль суется не в свое дело. Но вскоре их отношение к советскому вождю изменилось.

В течение года после окончания Второй мировой войны разразилась «холодная война», которая поделила мир на сферы влияния капиталистов и коммунистов. В ее основе лежала ужасная угроза атомной бомбы, первая из которых взорвалась над Хиросимой. Сталин был уверен, что рано или поздно Соединенные Штаты атакуют и Советский Союз. В 1946 году он велел педантичному бюрократу Берии заняться разработкой атомной бомбы. В отдаленных районах страны построили обнесенные колючей проволокой охраняемые поселения, где жили и работали ученые. Вскоре хорошо подготовленные советские шпионы добыли Сталину секрет атомной бомбы. Первые испытания советского ядерного оружия были проведены в 1949 году.

Хотя угроза атомной войны была нивелирована, с 1946 года подозрительность между двумя странами росла по экспоненте. В 1947 году президент Трумэн подписал Закон о национальной безопасности и создал Центральное разведывательное управление. К началу 1948 года ЦРУ уже удалось провалить коммунистические выборы в Италии. Замершая было игра международных разведывательных служб началась заново.

ЦРУ, конечно, шпионило и за американцами: по стране прокатилась волна страха. Уже в 1945 году Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности начала охотиться за советскими шпионами и прокоммунистически настроенными гражданами. Сенатор Джозеф Маккарти в конце сороковых-начале пятидесятых годов устроил безумную параноидальную борьбу против «Красной чумы». Его сенсационные публичные разоблачения коснулись многих граждан США. Но Сталин пошел гораздо дальше. Он направил Министерство государственной безопасности СССР (МГБ) против своего собственного народа. Его стратегия была нацелена на то, чтобы разделять и властвовать с помощью страха. Он научился этому еще в тридцатые годы, теперь страх надо было поддерживать. Сталин решил организовать идеологическую кампанию, направленную против советской интеллигенции и получившую название «борьба с космополитизмом». Все связи с Западом или Западной культурой были объявлены антиправительственными. Встречаться с иностранцами было запрещено, попытаться вступить в брак – государственное преступление. Даже высшему партийному руководству нельзя было выезжать за границу без «кураторов». Страну накрыл саван молчания. Никто не решался критиковать великого Сталина, который выиграл войну. Как отметил Сергей Павлович Аллилуев, «этого не делал никто. Это было неприемлемо и вообще невозможно».

К концу 1947 года новая волна репрессий коснулась семьи Сталина. 10 декабря в пять часов дня Женя Аллилуева, которой к тому времени было сорок девять лет и которая снова вышла замуж, была у себя в квартире, в Доме на набережной. В этот день она пригласила домой портниху, чтобы заказать платье к Новому году. Ее замужняя дочь двадцатисемилетняя Кира репетировала с друзьями в гостиной чеховское «Предложение». Ее сыновья девятнадцатилетний Сергей и шестнадцатилетний Александр тоже были дома, как и престарелая мать, которая жила с ними. В дверь позвонили, Кира открыла. Двое мужчин в военной форме полковник Масленников и майор Гордеев стояли на пороге.

– Евгения Александровна дома? – спросил один из них.

– Да, проходите, – пригласила Кира и поспешила вернуться к прерванной репетиции.

Потом она услышала, как ее мать говорит в соседней комнате: «От тюрьмы и от сумы никогда не зарекайся».

Женю забрали прямо в той одежде, которая была на ней. Торопливо поцеловав детей на прощание, она велела не беспокоиться о ней, потому что она «совершенно ни в чем не виновата». Другие агенты пришли обыскать квартиру. Обыск продолжался до глубокой ночи. Когда начали отрывать паркетные доски, Кира спросила: «Что вы здесь ищете? Тайный проход в Кремль?» Но с НКГБ лучше было не шутить. Всякому, кто заходил в квартиру в этот вечер, приказывали сесть и ждать. Агенты забрали все семейные фотографии, где были Сталин, Светлана или Василий, а также книги с их подписями.

Во Владимирском централе, куда ее привезли, Жене были предъявлены обвинения в шпионаже, в попытке отравить мужа, который умер десять лет назад от сердечного приступа, и в контактах с иностранцами. Ее держали в одиночной камере, детям не разрешили свиданий с ней.

Женя признала себя виновной во всем. Позже она говорила дочери: «Там подписываешь все, только чтобы они оставили тебя в покое и не пытали». В тюрьме, постоянно слыша крики жертв, которых мучили до смерти, она проглотила стекло. Женя выжила, но мучилась от проблем с желудком до конца жизни.

Этот вечерний арест был таким нереальным, что страх пришел позднее. Александр Аллилуев вспоминал, что его брат Сергей лежал в постели и, затаив дыхание, слушал, не остановился ли лифт на их площадке. Шум или шорох на лестнице заставлял его вздрагивать. Несколько недель спустя около шести вечера лифт остановился. Кира была у них дома и, конечно, агенты НКГБ об этом знали. Она сидела и читала «Войну и мир». Когда она открыла дверь, на пороге стояли те же военные. Братья встали за спиной Киры, словно пытаясь защитить ее. Агенты зачитали ей постановление об аресте, и бабушка заплакала. «Бабушка, не унижайся, не плачь, ты не должна», – это были последние слова Киры.

Внизу ждала машина. Пока они ехали через Москву, Кира смотрела, как мимо нее бегут улицы вечернего города, и понимала, что больше никогда его не увидит. В пути в машине царила мертвая тишина, которую нарушил только лязг ворот Лубянской тюрьмы, когда машина въехала во двор. Кира держалась, пока у нее не отобрали все вещи и не заперли в камеру. Тогда она заплакала.

Ее обвиняли в распространении слухов о самоубийстве Нади. Кира была ошарашена. Она даже не знала о том, что Надя покончила с собой. Она всегда верила в историю с аппендицитом. «В моей семье никогда не болтали больше, чем необходимо. Не пересказывали никаких слухов… Им просто нужно было меня в чем-то обвинить, вот они и предъявили мне это. По их мнению, я болтала со всеми обо всем подряд».

Киру полгода держали в одиночной камере. Ее спасением стали воспоминания. Ей была жизненно необходима спасительная мысль о том, что за стенами этого сумасшедшего дома существует нормальная жизнь. Она вспоминала фильмы и спектакли, которые видела. Ей разрешили читать. Она мерила шагами свою камеру, спрашивая себя, что же она сделала. Вначале она была хорошей пионеркой, потом – комсомолкой. Она не могла понять. Должно быть, это Берия, который всегда имел зуб на их семью.

Мой единственный ключ к пониманию происходящего – я была родственницей Сталина и знала, что Берия мог сказать ему про нас что-то, чему вождь бы поверил. Мама была очень прямолинейна, любила свободу, была одинаково честна и со Сталиным, и с Берией. Лаврентий Павлович невзлюбил ее, как только увидел впервые. Я поняла, что все происходящее подстроено Берией. Сталин к тому времени уже находился под его влиянием.

Кире советовали писать Сталину, но она не стала. Уж лучше было не напоминать вождю о своем существовании. Но у нее в голове, как и у большинства людей того времени, живущих в атмосфере страха, так все перепуталось, что она пыталась найти рациональное и даже справедливое зерно в действиях Сталина. Ее брат Александр объяснял это так:

Мы могли только предполагать, что где-то провинились в чем-то незначительном. Может, что-то не так в наших личных отношениях со Сталиным, может, мы недостаточно ему преданы. Мы были уверены, что без ведома Сталина никого из нас арестовать не могли. А если он решился на такую меру как арест своих близких родственников, думали мы, значит, была какая-то причина. С нашей точки зрения это было жестоко. С его точки зрения это просто соответствовало закону.

Второй муж Жени Н.М. Молочников, инженер по образованию и еврей по происхождению, тоже вскоре был арестован. Когда сыновья Жени спросили, что им говорить об отсутствии отца и матери, агент НКГБ проинструктировал их:

– Отвечайте, что они отправились в длительное путешествие.

– Но сколько оно продлится?

– До особого распоряжения.

Таким же образом были арестованы многие друзья Киры.

28 января 1948 года пришли за тетей Светланы Анной, старшей сестрой Нади и вдовой Станислава Реденса. Все в доме спали. Полковник, которого сопровождали еще несколько агентов, постучал в дверь в три часа ночи. Они показали Анне предписание об аресте. Когда ее уводили, Анна сказала: «Какое странное множество несчастий обрушилось на нашу семью, на Аллилуевых». Дети сидели вместе со своей няней, пока в квартире шел обыск. По их воспоминаниям он продолжался целые сутки.

Анну обвиняли в клевете на Сталина. Ее следователи собрали свидетельства членов семьи, друзей и знакомых. Тем не менее, когда они потребовали от нее подписать признание, ее сын Владимир отказался от своих показаний. Он гордо сказал: «Когда они арестовали мою мать, они не могли заставить ее ничего подписать, даже силой. Она стояла на своем, они ее не сломали, даже посадив в одиночку».

В 1993 году, сорок пять лет спустя, когда документы бывших заключенных были открыты для их родственников, Владимиру Аллилуеву показали дело о реабилитации его матери под номером Р-212. Самым ужасным в этой трагедии было то, что Женю и Киру вынудили дать показания против Анны.

Дом на набережной теперь называли домом предварительного заключения. Он превратился в дом-призрак. Дети Анны и Жени для удобства стали жить вместе. Дядя Федор, Надин брат, который жил там же, часто заходил к ним. «Все были в шоке – подавлены, угнетены, поражены, – вспоминал Леонид, сын Анны Аллилуевой. – Но мы старались держаться вместе, как всегда, и даже сильнее, чем всегда».

Светлана пыталась вступиться за родных перед отцом. Когда она спросила, в чем виноваты ее тетки и двоюродная сестра, он ответил: «Они много болтали. Они слишком много знали и слишком много болтали. И это было на руку нашим врагам». Все должны были держаться в стороне от семей репрессированных, а они этого не делали. Когда Светлана пыталась возражать, Сталин пригрозил: «У тебя тоже бывают антисоветские высказывания».

Сын Жени Александр вспоминал, как той зимой встретился со Светланой на Большом Каменном мосту. Они оба понимали, что открыто говорить опасно. Бабушка Александра предупреждала его: «Не вздумай ничего писать веснушчатой». Они встретились случайно, скрытно и пошли на каток под елями.

Бабушка Ольга все еще жила одна в Кремле, она целыми днями сидела в своей квартире, грустно размышляя о судьбе своих четверых детей. Ее старший сын Павел и младшая дочь Надя умерли. Младший сын Федор был душевнобольным, после травмы, полученной во время Гражданской войны в 1918 году он не мог вести нормальную жизнь. А старшая дочь Анна была в тюрьме. Ольга не могла понять, почему Сталин арестовал Анну. Она передавала через Светлану письма к нему, в которых просила освободить дочь и получала их обратно нераспечатанными. В чем же было дело?

После ареста ее внукам вскоре запретили приходить в Кремль, и по выходным бабушка навещала их в Доме на набережной. Ольге было совершенно ясно, что именно Сталин виноват в том, что их матери в тюрьме. Сын Жени Сергей так вспоминал эти ее посещения: «Бабушка сравнивала то место, где находились наши матери ни с чем иным, как с гестапо, хотя она никогда не говорила это Сталину в лицо. Она знала, о чем это слово напоминает! Ее мрачный юмор! Она знала все, она не питала иллюзий. Как мы поняли позже, это ее определение было не так уж далеко от истины».

Дедушка Сергей умер в 1945 году. К счастью, он не дожил до ареста своей старшей дочери, которую помнил девочкой, когда-то перевозившей на себе заготовки для бомб во имя дела революции и целый день отказывающейся мыть руку, которую пожал Ленин. Но идеалы Сергея погибли задолго до его смерти.

Несмотря на слова бабушки Ольги, остальные члены семьи считали, что во всем виноват Берия. Им было легче хоть кого-то обвинить. Должно быть, это Берия сочинял сказки о том, что они предают государство, и рассказывал их Сталину.

Берия по происхождению был менгрелом из Западной Грузии. В семье Аллилуевых считали, что в 1938 году он приложил руку к смерти мужа Анны Станислава Реденса, который знал что-то нелицеприятное о прошлом Берии.

Но, как бы то ни было, возможно, именно Берия подогревал таящуюся в душе Сталина паранойю. Сталин был всегда под контролем. Вместо того, чтобы взглянуть страшной правде в лицо, Аллилуевы держались за свои иллюзии. Сын Жени Сергей сознавался, что так было легче. Так было «проще все объяснить». Александр Аллилуев говорил: «Это естественная защита – изгнать из сознания ужасную мысль, чтобы совсем не сойти с ума, чтобы не потерять собственного рассудка».

Вспоминая те дни, Сергей добавлял: «Самым ужасным в тридцатые и сороковые годы было, что когда то тут, то там арестовывали людей, те, кто оставался на свободе, к этому привыкали, как будто это был нормальный ход вещей. Это было ТАК ужасно! Все вокруг считали, что так и должно быть».

* * *

В то же время Сталин ставил и более грандиозные цели. Кампания по борьбе с космополитизмом превратилась в последовательное и методичное уничтожение влияния евреев на общественную, политическую и культурную жизнь страны.

Сталин был в ярости из-за деятельности Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), общественной организации, образованной органами НКВД в начале 1942 года при Совинформбюро под руководством Соломона Михоэлса. Тогда комитет служил для пропагандистских целей за рубежом, чтобы получить поддержку американских евреев и миллионы долларов финансовой помощи. Но теперь он стал проявлением «буржуазного национализма», пытающегося продвигать еврейское национальное и культурное самосознание.

12 января 1948 года по приказу Сталина Соломон Михоэлс, создатель Московского государственного еврейского театра, был убит. По утверждению Светланы, она в какой-то мере была свидетельницей убийства. Она подслушала отцовский разговор по телефону:

Однажды на отцовской даче в одну из наших редких встреч я вошла в комнату, когда он с кем-то говорил по телефону. Ему что-то докладывали, а он слушал. Завершая разговор, он сказал: «Ну, это была автомобильная авария». Я хорошо запомнила, как он это сказал: не как вопрос, а как ответ, как утверждение. Он не спрашивал, он предлагал «автомобильную аварию». Повесив трубку, он поздоровался со мной, а через некоторое время сказал: «Соломон Михоэлс погиб в автомобильной аварии».

Когда Светлана пришла на следующий день в университет, ее подруга, отец которой работал в еврейском театре, плакала. Все газеты писали, что Соломон Михоэлс пострадал от несчастного случая, погиб в автомобильной аварии. Но Светлана знала правду.

Михоэлс был убит, и это не было несчастным случаем. «Автомобильная авария» была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему сообщили, что черное дело сделано. У меня запульсировала кровь в висках. Я хорошо знала об отцовской одержимости сионистскими заговорами, которые мерещились ему за каждым углом. Нетрудно было сообразить, что это преступление было совершено по его приказу.

Михоэлса отправили в командировку в Минск для работы над пьесой, которая должна была выдвигаться на сталинскую премию. Он остановился в гостинице. На следующее утро рабочие нашли его раздавленное тело в снежном сугробе. Не было никакого расследования, никто даже не пытался объяснить, почему Михоэлс вышел из гостиницы посреди ночи или как такая страшная автомобильная катастрофа могла случиться на тихой улочке на окраине Минска. Михоэлсу были устроены торжественные похороны как крупному государственному деятелю. Его тело было выставлено для прощания в здании Московского государственного еврейского театра, тысячи людей пришли проститься с ним. Но многих не впечатлила притворно-траурная похоронная церемония в честь одного из самых знаменитых актеров и режиссеров советского театра.

По иронии судьбы, Сталин, руководствуясь стратегическими причинами, одним из первых руководителей государств признал государство Израиль, образованное в 1948 году, и принял посла Израиля Голду Меер в СССР. Сталин надеялся, что новое еврейское государство присоединится к просоветской линии, но, когда Израиль стал поддерживать США, Сталин был в ярости. В мае 1948 года во время празднования еврейского нового года Рош га-Шана Голда Меер посетила синагогу в Москве. Чтобы ее приветствовать, собралось более пятидесяти тысяч человек. Сталину стало ясно, что русские евреи, с энтузиазмом поддерживающие Израиль, – это опасные сионисты. У них были друзья и родственники в США. Если разразится война со Штатами, они предадут СССР.

В 1948 году в «Правде» и «Культуре и жизни» начали появляться статьи, обвиняющие литературных, музыкальных и театральных критиков в «идеологическом саботаже». Большинство из них были евреями. Их называли «безродными космополитами». Они были «людьми без национального самосознания» и «беспаспортными бродягами». Евреи по определению не могли быть преданы государству. Они противились политике советского правительства, ведущей к полной ассимиляции народов СССР. Они считали себя евреями. (В 1952 году двенадцать членов ЕАК будут расстреляны).

Сама того не желая, Светлана приняла некоторое участие в этой интриге. Соломон Михоэлс, догадываясь о готовящемся убийстве, за несколько месяцев до смерти пытался найти информацию о Светлане и Морозове, надеясь, что еврей Морозов сможет уговорить тестя остановить антисемитскую кампанию, которая начиналась в Москве. Эта непростительная попытка подобраться к семье вождя и утвердила Сталина в решении подписать Михоэлсу смертный приговор. Его преступление было совершенно особенным: «Михоэлс был тайным агентом американской и сионистской интеллигенции, засланным, чтобы собрать информацию о руководителе советского правительства».

В конце 1948 года Иосиф Морозов, отец бывшего мужа Светланы, был арестован. Когда Светлана узнала об этом и бросилась к отцу просить об освобождении пожилого человека, Сталин был взбешен:

– Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька, – сказал мне некоторое время спустя отец.

– Папа, да ведь молодежи это безразлично, – какой там сионизм?» – пыталась возразить я.

– Нет! Ты не понимаешь! – сказал он резко. – Сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат…

Но когда дело касалось его семьи, мотивы Сталина становились более личными.

Пытаясь защитить тетю Женю, Светлана написала отцу необычное письмо:

1 декабря 1945 года

Папочка!

Хочу продолжить с тобой разговор насчет Жени. Мне кажется, у тебя появились такие мысли, потому что она вышла замуж во второй раз очень быстро после смерти дяди, и она немного рассказывала мне, почему. Я не спрашивала сама. Я тебе все расскажу, когда ты приедешь. Если у тебя возникают такие сомнения о другом человеке, то это унизительно, нелепо и отвратительно. Вдобавок мне кажется, что дело не только в Жене и ее семейных перипетиях, но в более принципиальных вопросах. Вспомни, что порой говорят обо мне. Но кто говорит? Пусть все эти сплетники идут к черту! Светанка.

Мы никогда прямо не обсуждали этот вопрос в разговорах со Светланой, но, кажется, она была уверена, что отец все еще злился на Женю из-за того, что она поспешила выйти замуж после смерти Павла в 1938 году. Ходили даже слухи, что она поторопилась с новым браком, чтобы избежать нежелательного внимания со стороны Сталина, с которым они некоторое время были очень близки. Но, скорее всего, Женина поспешность просто сделала ее ненадежной в глазах Сталина. Светлана пыталась убедить отца, что все это просто сплетни, и она может все ему объяснить.

Но в этой истории был и еще один слой. Теперь Сталин очень берег свою репутацию, а «тетки слишком много болтали». Оглядываясь назад, Светлана пришла к выводу: «Нет никаких сомнений, что (мой отец) помнил, что они (тети) были полностью в курсе всех событий, происшедших в нашей семье, что они все знали о мамином самоубийстве и о письме, которое она написала перед смертью».

Светлана также помнила, что Женя говорила о ее отце в самом начале войны: «Я никогда не видела Иосифа таким подавленным и в таком смятении. Еще больше я испугалась, когда поняла, что он тоже паникует». Светлана была уверена, что Сталин тоже этого не забыл. С затаенной обидой она добавляла: «Он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о его слабости. Именно поэтому Евгения Аллилуева получила десять лет одиночного заключения».

Репрессии против Анны тоже, скорее всего, были связаны с личной местью. Сталин часто называл ее «беспринципной дурой» и говорил, что «ее доброта хуже всякой подлости». В последние годы войны Анна помогала своему отцу работать над его воспоминаниями о революции. Книга, прошедшая тщательную цензуру самого автора, вышла под заглавием «Пройденный путь» в 1946 году, через год после смерти Сергея Аллилуева. Между тем, Анна решила написать свои собственные воспоминания. Перед тем, как представить свой труд на суд общественности, она отдавала их журналистке Нине Бам, которая провела очень жесткую редактуру. Воспоминания заканчивались 1917 годом, победой большевиков. Это были абсолютно безвредные, легкие, очень личные записки, но, прочитав их, родные просто оторопели. Они умоляли ее не публиковать книгу, но Анна только смеялась и говорила, что работает над вторым томом.

Когда «Воспоминания» вышли в 1946 году, поначалу они были приняты благосклонно. Но родные предупреждали Анну не напрасно. В мае 1947 года в «Правде» появилась разгромная статья П. Федосеева, озаглавленная «Безответственные мысли». Это нападение повергло Аллилуевых в шок. Федосеев развенчивал «воспоминания маленьких людей о великих деятелях, с которыми им довелось встречаться». По этому поводу автор статьи даже привел слова Горького о Толстом: «стоит величественная колокольня, и колокол ее неустанно гудит на весь мир, а вокруг бегают маленькие, осторожные собачки, визжат под колокол и недоверчиво косятся друг на друга – кто лучше подвыл?» Анну выставили такой собачкой, подвывающей Сталину, и обвинили в распространении информации об интимной жизни семьи вождя. Официальные жизнеописания и славословия в его честь писались в обязательном порядке, но писать о мелких подробностях жизни Сталина было запрещено. Он не желал, чтобы какие-то личные рассказы бросали тень на его иконный лик.

Но в своей статье Федосеев пошел дальше:

Особенно нестерпимо, когда авторы такого рода пытаются писать воспоминания о развитии большевистской партии, о ее выдающихся деятелях. В.И. Ленин назвал большевистскую партию умом, совестью и честью нашей эпохи. История большевистской партии и биографии ее лидеров запечатлевают исторический опыт борьбы за свободу пролетариата от капиталистического порабощения, за создание самого справедливого, самого свободного государства на Земле. Великие достижения большевиков и их вождей служат источником вдохновения для миллионов людей в их борьбе за полную победу коммунистического общества.

По урокам, которые дает нам история партии и ее вождей, миллионы рабочих людей учатся, как жить и бороться за интересы общества, за свободную, радостную и правдивую жизнь.

Чтобы защитить «свободную, радостную и правдивую жизнь», которую олицетворяло советское общество, Анна была приговорена к десяти годам тюремного заключения. Трудно поверить, но население Советского Союза, в большинстве своем оболваненное пропагандой и оторванное от всего остального мира, верило, что живет именно такой жизнью.

Самой большой ошибкой «Воспоминаний» Анны было то, что она не поместила Сталина в центр повествования. Поэтому ее изображение революции было неправильным:

В своей имеющей решающее значение речи товарищ Сталин убедил товарища Ленина не появляться на трибунале над контрреволюционерами, а уйти в подполье и укрываться от временного правительства. В краткой биографии И.В. Сталина особо подчеркивается важность его позиции в то время. Сталин сохранил саму жизнь Ленина для партии, для народа, для всего человечества, придерживаясь своей точки зрения не появляться на трибунале и отклонив все предложения предателей Каменева, Рыкова и Троцкого (Иосиф Виссарионович Сталин: Краткая биография, с.82) Вот настоящая правда, которую А.С. Аллилуева исказила и извратила в своих псевдовоспоминаниях.

В конце статьи рецензент приходит к выводу, что Анна – «страдающая нарциссизмом» «авантюристка», которая «занимается саморекламой», чтобы получить гонорары побольше. Читателям советовалось обращаться к «научно-разработанной» «Краткой биографии» Сталина (в которой каждое слово было одобрено им самим). Светлане казалось, что в этой разгромной рецензии видны едкие фразы ее отца.

Позже Светлана объясняла: «Моему отцу было нужно… выбросить всю историю, раз и навсегда избавиться от тех, кто стоял на его пути, кто действительно основал и создал партию и осуществил революцию». Анна была не права, рассказывая о Сталине как о простом человеке. В его сознании он уже давно был историческим персонажем.

Такая рецензия никак не могла появиться без разрешения Сталина. Анну арестовали только через год после выхода статьи, но это вообще характерно для действий Сталина. Чтобы скрыть свое вмешательство, он мог долго и терпеливо дожидаться своей мести врагам. Книга была запрещена, а потом и Анна исчезла.

В это мучительное время Светлана редко виделась с отцом, но в ноябре 1948 года он пригласил ее приехать к нему на дачу на юг. Когда она приехала, он был раздражен, назвал ее за столом при всех «дармоедкой», ругался, что из нее «все еще не вышло ничего путного». Все молчали, смущенные; молчала и Светлана, не зная, что говорить. Но на следующий день все изменилось. «Он вдруг впервые заговорил со мной о маме. Мы были одни». На ноябрьские праздники приходилась годовщина Надиной смерти.

«Мне было не по себе, – вспоминала Светлана, – я не знала, как говорить на эту тему с отцом, – я боялась ее».

Сталин по-прежнему искал виноватых. «И ведь вот такой плюгавенький пистолетик! – сказал он вдруг в сердцах и показал пальцами, какой маленький был пистолет. – Ведь просто игрушка! Это Павлуша привез ей. Тоже, нашел что подарить!» Потом он вспомнил, что Надя дружила с Полиной Семеновной Молотовой (Жемчужиной), и она «плохо влияла на нее». Потом начал ругать последнюю книгу, прочитанную Надей незадолго до смерти, модную тогда «Зеленую Шляпу». Он несколько раз заявлял, что из-за этой проклятой книги у нее помутился рассудок.

«Зеленая шляпа» – бульварный роман, вышедший в 1924 году. Он считался допустимым в большевистских кругах, так как сатирически изображал британскую правящую верхушку. Надя отвечала за библиотеку Сталина и сама заказывала книги. Очень сомнительно, что он читал «Зеленую шляпу», но она, должно быть, обсуждала с ним книгу. В романе благородную героиню-аристократку предает ее любовник, и она кончает жизнь самоубийством, показывая этим поступком презрение к своему элитарному кругу. Разумеется, эта книга не могла убить Надю, но Сталин считал, что роман подтолкнул ее к мысли о самоубийстве. Героиня очень напоминала Надю с ее болезненной гордостью и странным идеализмом. В двадцатые годы в литературных кругах произошло несколько самоубийств, в том числе покончили с собой Есенин и Маяковский. Поэтому в среде интеллигенции вокруг суицида появился некий романтический ореол. Среди простых людей самоубийство считалось изменой коллективу.

Светлане было очень больно разговаривать с отцом на эту тему. Он не хотел думать об иных, серьезных причинах, делавших их совместную жизнь столь трудной для Нади, – он искал непосредственного «повода» – как будто бы в этом и было все дело…

Потом Светлана вдруг испугалась. Она чувствовала, что отец впервые говорит с ней об этом как с равным, взрослым человеком, «но мне было бесконечно тягостно испытывать подобное доверие».

В ноябре 1948 года Светлана возвращалась в Москву вместе с отцом, поездом. На станциях они выходили гулять по перрону. Сталин прогуливался до самого паровоза, приветствуя на ходу железнодорожников. Других пассажиров не было; поезд был специальный, на перрон никто не выходил. Светлане казалось, что «это было печально, зловеще, тоскливо». Это была система, в которой сам Сталин был узником, в которой он сам задыхался и которую он сам для себя создал. Поезд остановился где-то, не доезжая вокзала; двух его пассажиров ждали генерал Власик и охрана. Они бегали и суетились, надувая щеки, а Сталин ругался на них.

Отец и дочь расстались, недовольные друг другом. Быть рядом с отцом Светлане было очень тяжело. В погоне за властью он уничтожил все человеческое в себе. Несколько дней после встречи с ним Светлана приходила в себя и отдыхала. Она говорила просто: «У меня не оставалось никаких чувств к моему отцу, и после каждой встречи с ним я стремилась поскорей улизнуть». Но это было не совсем правдой. Светлана так никогда и не смогла полностью отречься от отца. Его черная тень всегда нависала над ней, ее невозможно было прогнать. Был отец, который жалел ее, и был отец-диктатор. Она всегда верила, что в глубине души отец любит ее.