Текст книги "Дочь Сталина"

Автор книги: Розмари Салливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

13 января 1953 года информационное агентство ТАСС опубликовало официальное сообщение об аресте «врачей-вредителей».

Из последних новостей.

Арест врачей-вредителей.

Некоторое время тому назад органами государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза.

В этот же день в «Правде» появилась статья без подписи «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». «Врачи-убийцы» в ней назывались «убийцами в белых халатах». Всего было названо девять имен врачей, среди которых шесть человек были евреями.

Доктор Я.Л. Рапопорт, известный советский патологоанатом, был арестован третьего февраля. В своих мемуарах он так описывал атмосферу того времени:

Мы чувствовали, как сгущается политическая и общественная атмосфера, как нарастает притеснение, которое уже почти душило. Чувство тревоги, предвидение скорой и неминуемой катастрофы временами становилось ночным кошмаром. Более того, оно подпитывалось происходяшими событиями.

Публика, подхлестываемая сообщениями в газетах, крыла на чем свет стоит кровавых убийц и требовала мести. Люди отказывались лечиться у врачей-евреев.

Доктора Рапопорта арестовали как убийцу и члена антисоветской террористической организации. Как и другие врачи, он подвергся «секретному снятию», как в МГБ называли тайное исчезновение. Агенты МГБ приходили за своими жертвами ночью, обыскивали их квартиры и конфисковывали сберкнижки, облигации и все деньги. Это была специальная стратегия, направленная на то, чтобы оказавшаяся без средств к существованию семья бросилась занимать деньги у товарищей-«подпольщиков». Поэтому, встречая на улице жен и детей арестованных, многие отводили глаза, делая вид, что не знакомы с ними. «Врачей-вредителей» отправляли в Лубянскую тюрьму или в Лефортово. Не имеющие никакого понятия о том, что происходит, оставшиеся на свободе члены семьи в ужасе ждали возвращения агентов МГБ.

Доктор Рапопорт вспоминал, что «вначале «Дело врачей» не имело национальной окраски: русские и еврейские врачи обвинялись одинаково. Но через некоторое время оно приобрело антисемитскую направленность». Евреи были во всех слоях советского общества, в российской истории было принято обвинять их во всех грехах. Теперь Сталину понадобились врачи. Хорошо отработанная стратегия была проста: «Если их в чем-то обвиняют, значит, это правда».

По всей видимости, следующим должно было стать «Дело писателей». Доклад от источника в Союзе писателей СССР, отправленный в Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), сообщал, что «Литературная газета» «захвачена евреями и управляется евреями». Ее редактор, знаменитый писатель и герой войны, Константин Симонов на самом деле был Симоновичем, родился в еврейской семье и был сыном шинкаря в барском имении. На самом деле, Симонов не был евреем: его мать была урожденной княжной Оболенской. Вначале он смеялся над этой выдумкой, но потом стал более серьезным, узнав, что его «назначили» главой подпольной группы, которая связана с законспирированными космополитами в литературном мире Москвы. Его редактор предупреждал: «Есть ублюдки, которые хотят вырыть вам могилу, они и распространяют эти слухи. И запомните, какими бы абсурдными ни были обвинения, они были произнесены так серьезно, что я даже не поверил своим ушам». Вот так человек становился новой мишенью.

Светлана так вспоминала атмосферу этого года: «Зимой 1952 – 53 годов мрак сгустился до предела». Это было «так же тяжело для меня, как и для всех. Страна жаждала глотка свежего воздуха». Слишком многие родственники и знакомые находились в тюрьме или лагерях: тети и двоюродная сестра за «болтовню», Полина Молотова за «сионистский заговор», Лена Штерн как член Еврейского антифашистского комитета. Светлана консультировалась со Штерн по поводу лечения туберкулезного менингита у ребенка подруги.

Светлана слушала Валечку, верную домоправительницу своего отца, которая говорила, что Сталин «очень расстроен тем, как складываются события». Валечка слышала, как он говорил, что «не верит, что эти врачи были «нечестны» и что единственным доказательством их вины были доносы». Но даже Светлана к тому времени знала, что для ее отца это была проформа. Сталин предпочитал оставаться в тени, пока другие расправлялись с его врагами, которых он хотел наказать. Но именно он был кукловодом, который дергает ниточки из-за сцены.

В те дни Светлана слышала слухи о том, что скоро начнется третья мировая война с Западом. Один полковник, артиллерист, друг ее брата, доверительно сказал Светлане: «Эх, сейчас бы самое время начать, чтобы отвоеваться, – пока жив твой отец. Сейчас мы непобедимы!» Действительно ли готовилась война? Среди товарищей Василия, конечно, были горячие головы и сплетники, но посол США Джордж Кеннан был выслан из СССР по незначительному поводу всего через четыре месяца после этого разговора. Тем не менее, не похоже, что Сталин планировал наступательную войну. Некоторые историки считают, что он готовил глобальную депортацию евреев из страны, но эти сведения не подтверждены ничем, кроме слухов. Как бы то ни было, судьба врачей висела на волоске. Давление было невыносимым. Люди боялись говорить, «все затихло, как перед грозой».

И тут умер Сталин.

Глава 10
Смерть вождя

Второго марта Светлану вызвали с занятия по французскому языку в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Ей сказали, что ее ждет машина, чтобы ехать в Кунцево. Она почувствовала, что у нее кружится голова. Никто, кроме отца, никогда не звонил ей из Кунцева. Что-то случилось – ведь последние дни она не могла до него дозвониться. Охранники все время говорили, что приезжать не надо, что время неподходящее и связаться по телефону тоже не получится.

Вечером первого марта она почувствовала себя так неуютно, что поехала на дачу к своей подруге Люсе Шверник. Они вместе смотрели немой фильм «Станционный смотритель» по повести Пушкина, где старик-отец умирает на обочине дороги, отправившись искать уехавшую дочь. Когда она возвращается в свою родную деревню, то находит только отцовскую могилу. «Я проплакала весь фильм, – вспоминала Светлана. – Он запал мне в самое сердце. (Мой отец) звал меня. Это был немой зов. Возможно, я была единственным человеком на свете, которого он мог позвать». Замечание горькое, но, скорее всего, верное.

Все, что связано со Сталиным, было окружено какой-нибудь тайной или интригой. Его медленная смерть не является исключением. Что на самом деле происходило в последние дни? Ниже мы попытались восстановить события.

Вечером 27-го февраля Сталин отправился в Большой театр на балет «Лебединое озеро». На следующий день Светлане исполнялось двадцать семь лет, но отец не пригласил ее в театр. Это был последний раз, когда его видели на публике.

На следующий вечер он пригласил на обычный вечерний кинопросмотр в Кремле четверых членов Политбюро: Берию, Маленкова, Булганина и Хрущева. Про день рождения дочери он снова не вспомнил. По словам Хрущева, Сталин появился «оживленный и довольный». Потом мужчины поехали на кунцевскую дачу, где их, как обычно, ждал накрытый грузинскими блюдами стол. За обедом, по всей вероятности, говорили про дело врачей.

– Врачи уже признались? – спрашивал Сталин. – скажите Игнатьеву (глава МГБ), что, если он не получит от них полное признание, то не сносить ему головы.

На это Берия ответил:

– Они признаются… Мы закончим расследование и предоставим все материалы к публичному процессу.

Насколько этот разговор достоверен, точно неизвестно, поскольку каждый участник позже описывал свою версию событий, выгодную для него самого. Но то, что шел разговор о показательном публичном процессе по делу врачей-вредителей, вполне вероятно.

Хрушев так описывал конец этого вечера:

Как всегда, обед окончился в пять или шесть часов утра. Сталин был немного пьян и в очень хорошем расположении духа. Не было никаких признаков того, что у него что-то не так со здоровьем. Когда мы уезжали, он вышел проводить нас. Он грубо шутил, тыкая меня кулаком в живот и произнося мое имя с украинским акцентом, как делал всегда, когда был в приподнятом расположении духа. Итак, после этой встречи мы все разъехались по домам в хорошем настроении, потому что обед прошел хорошо. А обеды со Сталиным не всегда заканчивались так приятно.

По сообщениям охраны, проводив гостей, Сталин прилег на диван в своей «маленькой столовой» и сказал им: «Вы тоже можете вздремнуть.

Вы мне пока не нужны».

На следующее утро, первого марта, весь персонал ждал его распоряжений. Обычно Сталин просыпался около одиннадцати часов. Охранники начали тревожиться все больше и больше, поскольку из его комнаты не доносилось ни звука весь день. Но его все еще не решались побеспокоить. Наконец, в шесть часов вечера в комнате загорелся свет. Сталин явно проснулся, но так как он никого не звал к себе, никто не решился войти.

Около десяти вечера из Кремля прибыл курьер, который привез почту из Центрального комитета. Охранник Сталина Лозгачев, ответственный за получение почты, твердой поступью прошел в его комнату – к Сталину никто никогда не подкрадывался. В комнате Лозгачев увидел такую картину:

Иосиф Виссарионович лежал на полу, подняв кверху правую руку. Я остолбенел, руки и ноги просто отказывались меня держать… Он не мог говорить… Я бросился к нему и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?»

Тут я понял, что он обмочился, пока лежал на полу… Я сказал: «Может быть, позвать врача?» Он издал какой-то нечленораздельный звук – что-то вроде «дз-дз». Все, что он мог произнести, – это «дз». На полу рядом с ним лежали его карманные часы и «Правда»… Часы показывали 6.30…

То есть, по всей видимости, все случилось в половине седьмого… Я поднял трубку внутреннего телефона.

Когда сбежались другие охранники, Хозяин был уже без сознания. Они положили его на софу в большой столовой. Позвонили Берии, Игнатьеву, который теперь отвечал за личную безопасность Сталина, и Маленкову, который позвонил Хрущеву и Булганину. Потом стали ждать. Лозгачев утверждал, что поседел за ту ночь. Никто не вызвал врача.

Существуют разные версии того, что произошло дальше. Скорее всего, пять членов Политбюро приезжали в разное время, увидели, что Сталин мирно спит и уезжали, раздраженные на охранников за то, что они позвонили. «Не разводите панику», – так сказал охране Берия. Хрущев сказал, что им не нужно быть здесь, когда Сталин проснется утром и обнаружит себя в таком неловком положении: он всю ночь пролежал в собственной моче.

Врачей вызвали только в семь часов утра (по другим источникам – в девять) второго марта, то есть, только спустя двенадцать с половиной часов после удара и через девять часов после того, как он потерял сознание. Существует мнение, что эта задержка была преднамеренной попыткой лишить Сталина медицинской помощи.

Создается ощущение, что все, в том числе приближенные Сталина, были слишком испуганы, чтобы принимать какие-то решения. Если бы Сталин пришел в себя, он мог бы воспринять вызванных к нему врачей как действия заговорщиков с целью лишить его власти. К тому же это было не самое лучшее время для Сталина, чтобы обращаться к услугам докторов.

Когда личный врач Сталина доктор Виноградов осматривал его в последний раз, он диагностировал атеросклероз сосудов и рекомендовал курс медикаментозной терапии. Он также предложил Сталину уйти на отдых. Виноградов был принципиальным врачом, но неосмотрительным человеком. Разъяренный Сталин приказал уничтожить все его медицинские предписания. Виноградова арестовали четвертого ноября в связи с делом «врачей-вредителей». Далее лечение Сталина было весьма затруднено тем, что ведущие специалисты страны сидели на тюремных нарах на Лубянке или в Лефортово.

Когда приехала команда докторов под руководством профессора Лукомского, «они дрожали от страха не меньше, чем мы», как заметил охранник Лозгачев. Руки стоматолога, который вынимал у Сталина изо рта вставную челюсть, тряслись так, что он уронил зубы на пол. Было организовано постоянное дежурство невропатолога, терапевта и медсестры. Привезли кислородные баллоны.

Когда приехала Светлана, ее встретили Хрущев и Булганин, оба в слезах. Она подумала, что отец умер. Но они сказали, чтобы она прошла в комнаты, Берия и Маленков расскажут ей о ситуации.

Привычная тишина кунцевской дачи сменилась хаосом. Вокруг ее отца толпились врачи, они «ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни». На первый взгляд, Светлане показалось, что «все делалось, как надо». За исключением одной странной подробности: ей сказали, что отца нашли лежащим на полу в три часа ночи. На самом деле его обнаружили как минимум на пять часов раньше. Зная о состоянии Сталина, не пытались ли его заместители скрыть, что задержали начало лечения?

Светлана знала, что в Академии медицинских наук собрана специальная сессия, где обсуждают, как спасти ее отца. Ей казалось, что это смешно: «Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти». По комнате разлился страх, начали искать специалистов, которые могли бы спасти Сталина.

Вечером второго марта доктор Рапопорт находился в своей камере, в Лефортовской тюрьме, ожидая очередного ночного допроса. Его допрашивали часами, чтобы добиться «добровольного признания» вины. Сталин сам следил за ходом расследования по делу Рапопорта и был «разочарован». Когда следователь вошел в его камеру, Рапопорт был ошеломлен. Он решил, что это конец, но его мучитель сказал, что требуется его мнение как специалиста. Не мог бы доктор объяснить, что означает «дыхание Чейн-Стокса»? Вероятно, врачи Сталина рискнули объявить это своим диагнозом.

Рапопорт ответил, что это «судорожное, нерегулярное дыхание», которое бывает у детей и взрослых, «страдающих поражением дыхательных центров в головном мозге, что может быть вызвано опухолями, кровоизлиянием в мозг, уремией или тяжелым атеросклерозом». «Может человек в таком состоянии выжить?» – спросил следователь. Рапопорт ответил, что в большинстве случаев смерть, увы, неизбежна. Тогда следователь спросил, не может ли он рекомендовать специалистов по таким случаям. Рапопорт назвал восемь фамилий, но добавил, что, к сожалению, все эти врачи в данный момент находятся в тюрьме. Он решил, что МГБ готовит дело против очередного врача. До своего освобождения он и понятия не имел, что пациент, о состоянии которого с ним консультировался следователь, был самим Сталиным.

Суета вокруг смерти ее отца напомнила Светлане мрачную пьесу-гротеск. Она с отвращением смотрела на аппарат искусственного дыхания, который откуда-то привезли. Никто из присутствующих врачей не знал, как с ним обращаться. Они стояли вокруг, разговаривая шепотом, временами кто-нибудь на цыпочках подходил к дивану, где лежал больной. Когда профессор Лукомский приближался к лежащему без сознания Сталину, он, должно быть, думал о судьбе своих коллег, сидящих в тюремных камерах, потому что его трясло так сильно, что Берия прикрикнул: «Вы доктор или кто? Идите и возьмите его за руку правильно!»

Вскоре приехал Василий, пьяный в стельку, и закричал, что врачи убивают его отца. Они его отравили. Затем он выбежал из дома. Каждый раз, когда он возвращался, Василий выкрикивал те же самые обвинения. Как отметила Светлана, ее брат «ощущал себя наследным принцем».

Светлана была единственным членом семьи Сталина, кто был рядом с ним, пока он умирал. Ее двоюродным братьям, которые могли бы приехать, было запрещено бывать на кунцевской даче. Ее тети были в тюрьме. Чтобы успокоиться, она время от времени уходила на кухню к слугам.

Она была поражена сложностью нахлынувших на нее чувств, которые колебались от любви до облегчения:

Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда передо мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни прощания в Колонном зале, – я любила отца сильнее и нежнее, чем за всю свою жизнь… В те дни, когда он успокоился, наконец, на своем одре, и лицо стало красивым и спокойным, я чувствовала, как сердце мое разрывается от печали и от любви. Такого сильного наплыва чувств, столь противоречивых и столь сильных я не испытывала ни раньше, ни после.

* * *

Возможно, Светлана увидела лицо человека, которым он мог бы стать, но никогда не был, отдав все человеческое в себе идее – идее Сталина, символа мощи Советского Союза. Странно, но она чувствовала вину – она не была ему хорошей дочерью. «Я жила в доме как чужой человек, я ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своем Олимпе человеку».

Горе исказило реальность. На самом деле у Светланы не было практически никакого влияния на отца. Ее фантазии о том, что она могла спасти его, требовался враг, который угрожал ему. И она увидела Берию, который крутился вокруг постели Сталина и подолгу всматривался в лицо больного. Сталин иногда открывал глаза, но, по-видимому, был без сознания. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал продемонстрировать свою преданность и одновременно оказаться главным партийным лидером, когда удостоверится, что Сталин умер. Светлана решила, что Берия – враг. Он был «лукавым царедворцем», которому удалось обмануть Сталина, его Яго, который «сумел хитро провести отца» и впутать его в свои преступления. Это была нелепая, сознательная слепота, которой были подвержены многие в семье Сталина. Они боялись взглянуть правде в глаза и увидеть, что злом был Сталин, человек, которого они любили и который должен был любить их, но совершал преступления против них. Они хотели верить, что именно Берия довел мстительность, присущую Сталину, до настоящей паранойи.

Это отчасти было правдой. Всех членов Политбюро и государственного аппарата можно обвинить в соучастии в сталинских преступлениях. Все были виновны, но каждый знал, что Сталин несет ответственность за все и каждый слишком сильно боялся, в том числе и Берия, который начал подозревать, что Сталин готовит его падение. Берия был мингрелом из Западной Грузии. В 1951 году мингрельская националистическая группа была осуждена по обвинению в ведении подпольной шпионской работы в Грузии. Этот процесс получил известность как «Мингрельское дело», по которому был арестован ряд государственных деятелей мингрельского происхождения. Лидером группы якобы являлся дядя жены Берии. Опасность была очень близко. Берия прекрасно знал методы Сталина. Лаврентий Павлович должен был молиться о смерти вождя.

Агония Сталина продолжалась. Несколько дней он пролежал без сознания, захлебываясь своей собственной слюной. Кровоизлияние все больше распространялось. Лицо постепенно темнело, губы почернели. Он начал медленно задыхаться. В предсмертной агонии он открыл глаза и поднял руку в жесте, который Светлана приняла за прощание или угрозу, хотя, скорее всего, это была отчаянная попытка умирающего сделать еще один глоток кислорода:

«В последнюю уже минуту он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, – это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть – тут он поднял вдруг кверху левую руку и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».

Хрущев тоже заметил этот жест, но принял его за последний рефлекс умирающего организма.

Сталинская дача в Кунцево с тех пор и до конца жизни преследовала Светлану в ночных кошмарах. Эти комнаты представали перед ней холодными, темными, душными, внушающими страх. Она бежала по бесконечному мрачному лабиринту, пока не просыпалась. Ее отец любил эту дачу. Светлана верила, что где-то неподалеку бродит его душа. После того, как увезли тело Сталина, она побывала на даче только один раз.

Сталин умер в 9 часов 50 минут пятого марта. Светлана запомнила, как они все стояли, окаменев в молчании, вокруг его постели. Она верила, что слезы на глазах собравшихся были искренними. Хрущев вспоминал об этом моменте так:

«Каждый из нас принял смерть Сталина по-своему. Мне было очень тяжело. Честно говоря, я принял это близко к сердцу не потому, что я был привязан к Сталину, хотя, конечно, я был к нему привязан. Я был обеспокоен составом правительства, которое осталось после Сталина, а особенно – местом, которое занял в нем Берия». Тело Сталина еще не успело остыть, а Берия уже громким хозяйским голосом требовал машину с шофером.

Когда все члены правительства устремились к выходу, Светлана осталась одна, раздираемая противоречивыми чувствами: горе и облегчение. Она потеряла отца и поэтому чувствовала боль и ужас, но она ощущала, как одновременно приходит облегчение. Тяжесть отпускала души и сердца людей, и со Светланой происходило то же самое.

Светлана смотрела на слуг, которые по очереди заходили в комнату, чтобы проститься. Домоправительница Сталина Валечка упала головой на грудь покойнику и заплакала, по деревенской традиции, в голос. Светлана была поражена и почти завидовала ей. Сама она сидела как каменная. Она не могла плакать.

Уже под утро тело положили на носилки и увезли в морг. Светлана сидела вместе с прислугой в столовой, они ждали официального объявления о смерти Сталина по радио. Наконец из радиоприемника раздался медленный голос диктора: «Перестало биться сердце соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя коммунистической партии и советского народа….» В сообщении говорилось, что Сталин умер в Кремле, что, конечно же, не соответствовало действительности, но именно в этот момент Светлана поняла, что смерть ее отца – реальность. И, сидя среди прислуги Сталина, она, наконец, зарыдала. Среди них она не чувствовала себя одинокой. «Все знали меня, и то, что я была плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом, и то, что отец все-таки любил меня, а я любила его».

За эту мысль Светлана держалась так, как будто, если она перестанет в нее верить, то прекратится ее существование. Однажды она сказала: «Вокруг отца как будто очерчен черный круг – все, попадающие в его пределы, гибнут, разрушаются, исчезают из жизни».

Для того, чтобы просто жить на свете, ей надо было верить в то, что он ее любил.

Сразу же после того, как тело Сталина вынесли, на грузовиках приехали агенты МГБ, чтобы забрать из его комнат всю обстановку, в том числе и телефоны. Молотов заявил, что Сталин жил так скромно, что теперь нет подходящего костюма для похорон и что его старую военную форму нужно вычистить и починить. Тело было выставлено для прощания в Колонном зале Дома Союзов с утра шестого марта и находилось там до девятого. Светлана, Василий и их дети были в официальном почетном карауле у гроба. Остальных членов семьи – дядю Федора, детей Анны и Жени – не подпустили ближе специального участка, отведенного для простых граждан.

Жизнь в стране остановилась. Театры и кинотеатры не работали, в школах были отменены занятия. Тысячи людей стекались на Красную площадь и стремились в Колонный зал, чтобы взглянуть на гроб Сталина. Народу было так много, что милиция просто не справлялась с толпой. На соседних улицах в давке погибло более ста человек, в том числе и дети. У тех, кто страдал, как доктор Рапопорт, создавалось ощущение, что «даже его мертвое тело требует новых жертв».

Константин Симонов, который считал себя следующим кандидатом в списке репрессий, получил распоряжение прибыть в Колонный зал седьмого марта в составе делегации писателей. Ему понадобилось два часа, чтобы добраться до Кремля сквозь толпу. Пришлось перебираться через грузовики, которыми перегородили Неглинную улицу. Там было так много народу, что Симонов даже не мог вынуть из кармана свое удостоверение Центрального Комитета партии, пока не нашел обходной путь позади Малого театра. Стоя в Колонном зале в почетном карауле среди других писателей, Симонов заметил, как дочь Сталина отделилась от группы родных. Светлана тихо поднялась на возвышение, где стоял гроб с телом ее отца, и долго стояла там, глядя в его лицо. Потом она отвернулась от него и спустилась вниз. Ни слез, ни поцелуев не было.

Девятого марта гроб установили на орудийный лафет и перевезли в Мавзолей, где тело положили в саркофаг напротив мумифицированного тела Ленина. Официальные лица выстроились в очередь, чтобы подняться к саркофагу по ступенькам. Сверху тело Сталина было накрыто стеклом полукруглой формы. Когда подошла его очередь подойти к саркофагу, Симонов, привыкший видеть «длинное восковое лицо Ленина», был поражен: Сталин выглядел «ужасно», «ужасающе живым». Было очень похоже, что под стеклом лежит живой человек. Симонову это напомнило о «чувствах страха и опасности», которые он совсем недавно ощущал, думая о своем будущем, о страхе, который до сих пор жил в его душе, так как он понятия не имел, как теперь повернутся события.

Миллионы советских граждан стояли в очереди, чтобы пройти мимо тела и проститься со своим вождем. Их горе вовсе не было лицемерием. Молодой Олег Калугин, который позже стал генералом КГБ, так описывал свое юношеско-восторженное отношение к Сталину:

Многим людям трудно было себе представить, как целая нация могла поклоняться такому чудовищу, но в действительности большинство из нас – те, кого не коснулись репрессии, – на него молились. Мы воспринимали его как человека, который провел страну через войну, превратил разрушенное государство в сверхдержаву, поднял нашу экономику так, что в стране больше не было безработицы, а жилье и продукты были у всех. Его пропагандистская машина была всесильной… Я просто почитал Сталина.

Сталин, человек, который железной рукой управлял страной четверть века, умер. Даже те, кто ненавидел Сталина, были вынуждены скрывать свое облегчение. Было очень неосторожно проявлять какие-то другие чувства, кроме глубокой скорби, по отношению к вождю. Кто мог знать, каким будет новый порядок?