Текст книги "Дочь Сталина"

Автор книги: Розмари Салливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

В 1929 году Андрей Бубнов, нарком просвещения РСФСР и заведующий Агитационно-пропагандистским отделом ЦК РКП(б), призвал все школы «включаться в классовую борьбу, направленную на преобразование советской экономики и общества». Учителя и ученики образцовой школы № 25 должны были усвоить сталинское кредо: «выполнение указаний, уважение к иерархии и официальной власти; вера в разум, оптимизм и прогресс; признание необходимости изменений природы, общества и людей и принятие необходимой жестокости». Как и все советские школы, образцовая школа № 25 проводила внушение этих принципов с помощью плакатов, развешенных в коридорах: «Против фашистской интервенции в Испанию» или «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее» (известное сталинское высказывание в 1935 году).

Все советские дети воспитывались как коммунисты. Вначале они были октябрятами, потом становились пионерами, затем – комсомольцами. Ребенок становился октябренком в 1-м классе к Седьмому ноября, празднику годовщины Октябрьской революции, которая по старому стилю произошла 25 октября. Все дети носили на груди красные звездочки с портретом маленького Ленина.

В третьем классе вступали в пионеры. Детям повязывали на шею красные галстуки. Еще они носили пионерские значки с надписью: «Будь готов!» Светлана с гордостью носила пионерскую форму и с энтузиазмом маршировала в колонне образцовой школы № 25 на первомайской демонстрации на Красной площади. «Ленин был нашим идолом, Энгельс и Маркс – его апостолами, каждое их слово – божественным откровением», – так скажет она в будущем. И, само собой разумеется, ее отец был прав во всем «без исключений».

Но внутри самой образцовой школы № 25 было противоречие. Когда Светлана поступила туда в 1933 году, только пятнадцать процентов всех учителей были членами коммунистической партии. У многих из них было сомнительное происхождение, следы которого легко было отыскать в дореволюционных благородных семействах, Белой гвардии, религиозных конфессиях или купеческих семьях. Образцовая школа № 25 должна была быть, в общем и целом, демократичной, но, как это ни парадоксально, воспитывала идеологически неприемлемый индивидуализм. Некоторые из ее выпускников впоследствии выступали против коммунистической системы, став реформистскими редакторами, историками, адвокатами и защитниками прав человека.

Интересно сравнить репутацию детей Сталина в школьные годы. Они очень отличались друг от друга. Большинство Васиных одноклассников вспоминали его как веселого и неугомонного мальчика, у которого постоянно были проблемы. Его лучшего друга прозвали колхозником, потому что семья этого мальчика недавно приехала из деревни и его мама мыла в школе полы.

Василий пользовался дурной славой из-за своих выходок. Позади образцовой школы № 25 когда-то стояла часовня, и остатки могильных холмов на кладбище при ней все еще были заметны. Одной из любимых проделок Василия было пробираться туда вместе с друзьями и выкапывать кости. Также он был хорошо известен благодаря тому, что ругался отборным матом. Когда же учителя ловили Васю на месте преступления, он клялся, что больше не будет, что обязательно исправится и говорил: «Вспомните, чей я сын!»

Тем не менее, одноклассники воспринимали его как равного. Когда Вася разбил окно и обвинил другого, они побили его. Когда он издевался над мальчиком с плохим зрением, товарищи постановили исключить его из комсомола. Был даже забавный момент, когда Василий преднамеренно прервал фильм, который показывали приглашенным в школу учителям, и его классный руководитель крикнул: «Сталин, выйди из комнаты!» Все присутствующие замерли в ужасе, пока маленький Василий не выбежал из помещения. Когда бы он ни попытался воздействовать на учителей и соучеников своей фамилией, об этом сразу же сообщали Сталину, которые оставил четкие инструкции – относиться к его детям так же, как и ко всем остальным.

Василий явно боялся своего отца, но он и пользовался властью, которую давало его имя. В возрасте двенадцати лет он написал такое письмо, подписав его прозвищем Васька Красный, придуманным, скорее всего, для того, чтобы угодить отцу.

5 августа 1933 года

Здравствуй, папа!

Я получил твое письмо, спасибо. Ты пишешь, что мы можем выехать в Москву 12-го. Папа, я спросил коменданта, может ли он лично позаботиться о благополучии жены учителя, но он отказался. Поэтому учитель устроил ее на работу в барак, где живут рабочие… Папа, я посылаю тебе три камня, которые сам раскрасил. Мы живы-здоровы, я буду заниматься до нашей скорой встречи. Васька Красный.

В тот момент вмешательство Василия, кажется, было проявлением его великодушия, но иметь детей Сталина на своем попечении – нелегкий труд. В другом письме Василий жалуется отцу:

26 сентября (год не проставлен,)

Здравствуй, папа!

Я живу хорошо, хожу в школу, все отлично. Я играю в нашей школьной футбольной команде, но каждый раз, когда я прихожу на тренировку, все обсуждают, можно ли мне играть без разрешения моего отца. Напиши, можно ли мне играть, и все будет, как ты сказал. Васька Красный.

Только Светлана, кажется, понимала, чего стоило Василию самоубийство их матери. Она считала, что исчезновение Нади из их жизни полностью разрушило ее брата. В тринадцать лет он начал пить и, напившись, часто вымещал злобу на сестре. Когда его грязные выражения и грубые сексуальные истории становились слишком уж недвусмысленными, их сводный брат Яков приходил на помощь сестре. Позже она рассказывала в нескольких интервью: «Мой брат обеспечил мне очень раннее сексуальное образование самого грязного сорта». Светлана прямо не говорила об этом, но понятно, что она держала Василия на расстоянии и сказала, что поняла, что любила брата, только после его смерти.

Тем не менее, за одну вещь она была ему благодарна. В детстве Светлана часто болела, но отец не отправлял ее в больницу, в основном, по соображениям безопасности. Она запомнила длинные одинокие дни, проведенные в своей комнате под опекой медсестер и няни. Но в отрочестве все изменилось. Василий сказал, что она «толстая и больная» и заставил ее заняться спортом. Вскоре Светлана записалась в лыжную и волейбольную секции и приобрела крепкое здоровье на всю жизнь.

В 1937 году Василия, в конце концов, перевели в московскую специальную школу № 2, где он продолжал, прикрываясь своим именем, не выполнять домашние задания, бросать в классе шарики жеваной бумаги, свистеть, петь и выходить за дверь, когда ему вздумается. Но в новой школе администрация сквозь пальцы смотрела на его выходки. Василия даже освободили от выпускных экзаменов. Учителю немецкого, который собирался вывести ему неудовлетворительную отметку, пригрозили увольнением. Даже когда доведенный до белого каления Сталин приказал вести «тайный дневник» поведения своего сына, администрация школы продолжала покрывать Василия. Про него ходили и куда более страшные слухи. Поговаривали, что Василий спровоцировал арест родителей мальчика, победившего его на спортивных соревнованиях.

В 1938 году семнадцатилетнего Василия отправили в Качинскую военную авиационную школу. Сталин надеялся, что военное училище дисциплинирует его сына, но Василий и там требовал и получал привилегии. Он уже научился пользоваться властью отцовского имени, что, в конце концов, привело его к гибели.

Тем временем Светлана, как примерная ученица, продолжала приносить домой свой дневник, где отражались ее академические успехи и поведение. Во время ужинов в Желтом дворце Сталин, как внимательный родитель, просматривал и подписывал его. Он гордился ею. Она была хорошей маленькой девочкой. То, насколько Светлана усвоила принципы коммунизма, видно по тем словам, которые она написала в третьем классе в поздравлении директору школы Нине Иосифовне Грозе: «Под вашим руководством наша школа войдет в число лучших школ Советского Союза! Светлана Сталина». Светлана стала одним из маленьких «бойцов коммунизма».

До своего шестнадцатилетия, как и многие ее одноклассники, Светлана оставалась искренним приверженцем коммунистических идей, отражая идеологию правящей партии. Вспоминая об этом, она апеллировала к тому, что эта идеология требовала постоянного контроля всех частных мыслей вне коллектива и привела к массовому гипнозу миллионов советских граждан. Она называла ее «психологией рабов». Василий научился цинично манипулировать системой, которая по самой своей природе приветствовала продажность. Он рано понял, что лучший способ пробиться наверх – это предать другого человека.

Глава 4
Террор

6 декабря 1934 года, через два года после смерти матери, Светлана стояла в Колонном зале, провожая в последний путь Сергея Кирова. Он был одним из ее любимых «дядей», с которым она играла в «хозяйку». Несколько дней назад «клан» Сталина был в Малом театре на комедийном спектакле «В чужом пиру похмелье», а потом отец пригласил всех на ужин на дачу в Кунцево. Дядя Сергей прислал из Ленинграда снетки. А теперь дядя Сергей тоже умер. «Мне не нравилась эта вещь, которую называли смертью, – рассказывала позднее Светлана подруге. – Я была в ужасе. Я боялась темных мест, темных комнат, темных глубин».

Вечером 1 декабря 1934 года, в Смольном, где располагался Ленинградский горком и обком ВКП(б), С. М. Кирова, первого секретаря ленинградского обкома партии, убил выстрелом в затылок Леонид Николаев. По первоначальным докладам НКВД, убийца руководствовался личными мотивами – ревностью. Версия о ревности опирается на свидетельства о любовной связи Кирова с Мильдой Драуле, женой Леонида Николаева. Но вскоре было объявлено, что он был членом контрреволюционной террористической организации, имеющей своей целью свержение правительства. К концу декабря Николаев и его четырнадцать соучастников были казнены.

Кировы, Сталины, Аллилуевы и Сванидзе стояли в строгом Колонном зале вместе. В своем личном дневнике, позже конфискованном госбезопасностью, Мария Сванидзе так описывала эту сцену:

…Зал был ярко освещен, украшен тяжелыми плюшевыми драпировками до потолка… Зал высокий, в два этажа. Посреди зала… стоял гроб, простой красный кумачовый гроб, с рюшками, в ногах лежало покрывало из красного плюша. Лицо [Кирова] было зеленовато-желтое, с заострившимся носом, плотно сжатыми губами, с глубокими складками на лбу и щеках, углы губ страдальчески серьезно опущены. У левого виска и на скуле синее пятно от падения. Кругом гроба много венков, красные ленты переплетены с подписями от всех организаций… Кругом стояли прожектора для киносъемок. Толпились фотографы с “лейками”, охрана, на эстраде все время играл оркестр Большого театра… Несмотря на полное освещение, казалось, что темно, мрачно и болезненно неуютно…

В 11 часов появились лидеры страны под предводительством Сталина.

На ступеньки гроба поднимается Иосиф, лицо его скорбно, он наклоняется и целует лоб мертвого Сергея Мироновича. Картина раздирает душу, зная, как они были близки, и весь зал рыдает, я слышу сквозь собственные всхлипывания мужчин».

Мария записала, что сразу же после известия о смерти Кирова ее брат Павел приехал на дачу в Кунцево. Сталин сидел, положив голову на руки, и неожиданно произнес: «Совсем я осиротел». Павел был так тронут, что бросился к своему зятю, чтобы обнять его и поцеловать.

Но в тот день Сталин не был на даче. Сцена, так тронувшая Павла, очевидно, произошла несколькими днями позже. В день смерти Кирова Сталин был в своем кабинете в Кремле. Новость об убийстве он узнал примерно в пять часов вечера. Тогда Сталин был вовсе не сентиментален: он сразу же вызвал членов Политбюро и Генриха Ягоду, главу НКВД, чтобы тем же вечером поездом отправиться в Ленинград. Возможно, именно той ночью он написал Постановление от 1 декабря, предписывающее «следственным властям – вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком. Судебным органам – не задерживать исполнение приговоров…» Таким образом, правила ведения следствия были упрощены, и за этим постановлением последовали массовые репрессии против партийных и хозяйственных руководителей СССР.

Существовала версия, что Сталин сам организовал убийство Кирова, опасаясь его как конкурента на пост Генерального секретаря партии. Кроме того, Киров был очень популярен в народе и выступал за снижение темпов индустриализации. Эта версия, скорее всего, является вымыслом. Но нельзя отрицать, что убийство Кирова положило начало Великому террору, в результате которого пострадали сотни тысяч людей.

Во время коллективизации и раскулачивания ОГПУ, переименованное в НКВД в 1934 году, уже раскинуло свои сети сквозь все слои населения в поисках классовых врагов. Прослушивание телефонных разговоров, слежка, давление на арестованных, одиночное заключение, признательные показания, полученные под пытками, – все это стало нормой. Компрометирующая информация распространялась как вирус, задевая тысячи людей.

В 1935 и 1936 годах, когда массовые аресты были начаты, страну охватила коллективная истерия. На пике «Великого террора» только за «семнадцать месяцев в 1937 и 1938 годах были арестованы 1,7 миллиона человек, более 700 тысяч из них расстреляны, примерно 300 или 400 тысяч отправлены в лагеря или ссылку в Сибирь, Казахстан или другие отдаленные регионы страны.

В 1937 году Сталин произнес такую речь для своих ближайших соратников на банкете, посвященном двадцатой годовщине Октябрьской революции:

Мы будем уничтожать любого врага, пусть это даже старый большевик; мы будем уничтожать весь его род, его семью. Мы будем уничтожать каждого, кто своими делами или своими мыслями – да, даже мыслями – угрожает единству социалистического государства.

В 1938 году, когда репрессии осуществлялись НКВД, население тюрем ГУЛАГа выросло до двух миллионов человек.

* * *

Одиннадцатилетняя Светлана, конечно, не могла ничего понять в этом, но она лично почувствовала эту новую атмосферу террора, когда вернулась из Сочи, где проводила каникулы, в конце лета 1937 года. Каролина Тиль, немка-домоправительница, которая проработала в семье Сталина десять лет, была уволена как ненадежная, и ее место заняла лейтенант Александра Накашидзе. Накашидзе полностью изменила комнату Светланы, убрав всю мебель, которая когда-то принадлежала матери девочки, выкинув из шкафа все детские дневники, альбом с рисунками, глиняные фигурки и подарки, полученные от тетушек. Несколько дорогих ей вещей, которые связывали девочку с матерью, – эмалевая коробочка с драконами на крышке, крошечный стаканчик и несколько чашек – пропали без следа. Когда Светлана пожаловалась няне на это исчезновение, та сказала, что ничего сделать не получится: ведь все вокруг принадлежало государству.

Накашидзе была лейтенантом госбезопасности. Молодая женщина моложе тридцати лет, она была плохой домохозяйкой, но ее брали вовсе не для этого. Главной ее обязанностью было соглядатайство. Она должна была сблизиться со Светланой и ее братом Василием и отслеживать их знакомства.

Осенью 1937 года у Светланы появился личный охранник Иван Кривенко, кислый, желчный мужчина, который ей сразу не понравился. Он сопровождал ее везде: в школу, в театр, на уроки музыки. Однажды она обнаружила, как он роется в ее портфеле и читает ее дневник.

В школе тоже все стало по-другому. Светлана больше не пользовалась общим гардеробом, она раздевалась в отдельной комнате рядом с учительской. Ей запретили обедать вместе с другими учениками. Теперь она ела еду, принесенную из дома, в маленьком уголке, отгороженном от столовой, под присмотром офицера НКВД, что заставляло девочку краснеть от смущения.

Затем случилась беда с Мишей, близким другом Светланы. Рыжеволосый и веснушчатый, как и она сама, Миша был страстным читателем. Они знали друг друга с восьми лет. Дети любили рыться в богатых библиотеках своих родителей и обсуждали прочитанные книги. В одиннадцать лет они разделили страстную любовь к Мопассану и с ума сходили от Жюля Верна и индейских романов Фенимора Купера. В школе Миша и Светлана обменивались шутливыми любовными записочками, а дома целый день звонили друг другу по телефону. Вскоре родители Миши, которые работали в ГОСИЗДАТе, были арестованы. Гувернантка Светланы отнесла ее любовные записочки директору школы и настояла на том, чтобы Миша был переведен в другой класс. Его влияние явно сочли опасным из-за его «ненадежных» родителей и прекратили их со Светланой дружбу. Встретились они только через девятнадцать лет.

С первых дней революции в большевистской идеологии было принято разоблачать «врагов народа» и «антисоветских элементов». Показательные процессы и сфабрикованные доказательства были в порядке вещей во время Гражданской войны. Люди привыкли верить в то, что тайные враги пытаются сорвать великий советский эксперимент. После Первого и Второго московских процессов, организованных Сталиным в августе 1936 года и январе 1937 года и нацеленных на старую большевистскую гвардию, тетя Светланы Мария Сванидзе писала в своем тайном дневнике:

17 августа 1937 года

Душа пылает гневом и ненавистью. Их казнь не удовлетворит меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими… Продавцы Родины, паразиты на теле партии! И их так много!

Ага, они хотят уничтожить все победы революции, все наше общество, убить наших мужей, наших сыновей…

Без конца исчезают люди с именами, которые годами были нашими героями, занимали большие посты, которым доверяли и много раз награждали. Они превратились в наших врагов, предателей человечества, продававших и покупавших все… Как мы могли пропустить все это?!

Мария Сванидзе верила во все эти злодейства, пока ее саму не арестовали.

21 декабря Мария и Александр Сванидзе стали первыми членами семьи Светланы, которые попали в лапы НКВД.

По словам Анастаса Микояна, Сталин относился к Александру Сванидзе как к брату. Он был заместителем председателя правления Внешторгбанка СССР с 1935 года, а до этого – торговым посланником в Германии. В апреле Сталин приказал новому главе НКВД Николаю Ежову (предыдущий глава Генрих Ягода в это время ждал расстрела) начать чистку во Внешторгбанке.

21 декабря Павел и Женя Аллилуевы принимали гостей у себя дома. Мария и Александр были у них, а после окончания праздника вернулись в свою квартиру в соседнем подъезде. После полуночи в дверь позвонил их сын Джоник, названный так в честь американского писателя Джона Рида, автора «Десяти дней, которые потрясли мир». «Маму и папу арестовали! – закричал он. – Они увезли ее прямо в нарядном платье!» Сестру Александра Марико тоже арестовали, так же как и брата Марии. Джоник, товарищ Светланы по играм в Зубалово, вскоре исчез.

У Светланы в голове не укладывалось, что дядя Алеша и тетя Мария могли оказаться «врагами народа». Она считала, что они стали «жертвами такой страшной ошибки, в которой даже сам отец не смог разобраться». Все в семье были перепуганы и пытались передать Сталину какие-то сообщения через Светлану. Когда она их пересказывала, Сталин говорил: «Что ты повторяешь все, что тебе скажут, как пустой барабан!» Он приказал девочке перестать «адвокатствовать».

Александр Аллилуев, сын Павла и Жени, рассказывал историю о том, как Мария сумела передать его матери письмо из тюрьмы. Оно было написано на обрывке рубашки: «Женя, ты не представляешь, что здесь делается. Я уверена, что Сталин ничего не знает об этом. Я прошу тебя о милости – пожалуйста, расскажи ему». Ничего не сказав мужу, Женя перепечатала письмо Марии и отдала его Сталину. Его ответ был холодным и сдержанным: «Женя, я прошу тебя больше никогда не подходить ко мне с письмами наподобие этого».

Летом 1938 года дядя Павел часто бывал в кремлевской квартире, надеясь вымолить прощение для Сванидзе. Подавленный, он сидел в комнате Светланы или у Василия, глубоко вздыхал и ждал Сталина. Сын Павла Александр считал это совершенно бесполезным: «Сталинская широкая сеть стукачей бесперебойно поставляла доносы. В нее постоянно попадали старые большевики и представители высшего военного эшелона, которые могли быть потенциальными соперниками вождя. Как ужасно это ни звучит, люди были разделены на категории. Бесполезно было просить за тех, насчет ликвидации кого Сталин сам лично распорядился.»

* * *

Вскоре чистка добралась и до армии. Павел был заместителем командира танковой дивизии. Первого ноября Павел приехал с отдыха из Сочи, пришел на работу и узнал, что большинство его коллег арестовано. Тогда ему стало плохо.

Его жене Жене звонили с работы мужа и спрашивали, чем она накормила его на завтрак. Когда Женя приехала в больницу, Павел был уже мертв. Все стояли вокруг в ужасе, когда она рвала на нем одежду. Женя искала дырки от пуль, потому что муж говорил ей: «Если они придут за мной, то я застрелюсь».

У Павла на самом деле и раньше были сердечные приступы. Так что, возможно, это была естественная смерть, если можно назвать естественным то давление, которое человек выдерживает в такие страшные времена. Павла похоронили на Новодевичьем кладбище, туда его тело отвезли на пушечном лафете в сопровождении почетного караула. Хотя Сталин позвонил Жене, чтобы выразить свои соболезнования, на похороны он не пришел, заявив, что там очень легко организовать покушение на него. Вспоминая об этом, сын Павла Александр назвал эти слова «хорошей отговоркой».

Другие члены семьи пытались вымолить пощаду для своих родных. Дедушка Сергей часами ждал на диване в кремлевской квартире, пока Сталин не приходил рано утром. Сталин прогонял старика, потешаясь над ним. «Вижу, вы пришли меня повидать. Точно, точно», – Сталин повторял выражения, которые все время использовал дедушка Сергей.

Бабушка Ольга злилась на своего зятя: «Что бы где ни случилось, все-то он знает». Ольга была права: Сталин и вправду знал все. На кунцевской даче или в своем саду в Сочи, он часами сидел на террасе над бумагами, зажав в руке синюю ручку. Глава НКВД Ежов предоставил ему 383 «альбома», где содержались имена 44 тысяч предполагаемых жертв. Сталин просматривал эти списки и выбирал тех, кого пора «пустить в расход». Несмотря на огромный объем работы и свое пристальное внимание к деталям, вождь находил время на это занятие.

Муж Надиной сестры Анны, Станислав Реденс, был арестован вскоре после смерти Павла. 19 ноября Реденс приехал из Казахстана, где занимал должность наркома внутренних дел. Светлана знала его как своего дядюшку Станислава, полного жизни и кипучей энергии, доброго к детям. Она совсем не знала его как человека государственного. Будучи председателем ГПУ Украинской ССР, он принимал участие в чистках начала тридцатых годов, но теперь, занимая большой пост в НКВД, сам стал мишенью. 22 ноября Реденс был арестован. Как и многие другие, он стал жертвой жестокости, в которой сам принимал участие.

По всей видимости, Сталин сам организовал для тети Ани свидание с мужем в Лефортовской тюрьме. Он был готов лично гарантировать свободу и жизнь их детей, если только Реденс сознается в своих контрреволюционных преступлениях. Анна передала это предложение мужу, но он не принял его, сказав, что никаким обещаниям Сталина верить нельзя. Сталин одобрил смертный приговор своему родственнику, и Реденс был расстрелян 20 августа 1941 года (Во всех других источниках указано, что Реденс был расстрелян зимой 1940 года. – Прим. пер.)

С Анной и детьми ничего не случилось. Ей даже позволили сохранить за собой квартиру в знаменитом «Доме на набережной», хотя обычно жен арестованных офицеров оттуда выселяли. Тем не менее, Анне было запрещено встречаться со Светланой и Василием в кремлевской квартире, хотя она могла бывать у них в Зубалово.

В 1939 году НКВД попыталось избавиться от няни Светланы. Сталину сообщили, что Александра Андреевна была замужем за бывшим чиновником, служившим до революции в царской полиции, следовательно, она «неблагонадежная». Услышав о «заговоре» против няни, Светлана начала биться в истерике и умолять отца вмешаться. Она была почти в ужасе, когда он разозлился и позвонил в НКВД. «Мой отец не мог выносить слез», – говорила она. Эту фразу следует уточнить: кажется, он не мог выносить только слезы собственной дочери.

Однажды в школе, в 1940 году, Светлана заметила, что ее подруга Галя плачет. Когда Светлана спросила, в чем дело, та ответила, что ее отец был арестован прошлой ночью. Мать дала Гале письмо, чтобы она попросила Светлану передать его своему отцу. Этим вечером за ужином Светлана в присутствии членов Политбюро отдала Сталину письмо и попросила его вмешаться. Сталин разозлился и сказал: «НКВД никогда не ошибается». Светлана заплакала и воскликнула: «Но я люблю Галю!»

«Иногда приходится идти и против тех, кого любишь», – коротко ответил Сталин.

Обсудив вопрос со всеми своими сотрапезниками, в том числе и с Молотовым, Сталин долго ругал Светлану, предупредив ее, чтобы она больше никогда не брала никаких писем у своих друзей в школе. Но в этот раз ее просьба помогла. Через несколько дней Галиного отца выпустили из тюрьмы, и он вернулся домой. Но Светлана кое-что поняла: «Жизнь человека целиком и полностью зависела от слова моего отца».

Атмосфера страха завладела образцовой школой № 25, где велась активная пропаганда бдительности. Учеников предупреждали по поводу антисоветских агитаторов и шпионов, которые пишут невидимыми чернилами, передают секретные записки и, прочитав их, тут же сжигают.

Хотя никто из учителей Светланы или руководителей школы, по всей видимости, не пострадал, некоторым родителям ее одноклассников повезло гораздо меньше. Как бы то ни было, пока один из родителей оставался на свободе, ребенку разрешали посещать образцовую школу. Они были совершенно сбиты с толку, детям было очень трудно разобраться в происходящем. Один ученик так объяснил арест своего отца: «Я верю, что мой отец невиновен, хотя органы безопасности не ошибаются. Значит, его одурачили, и он стал инструментом наших врагов».

Но большинство вообще не говорило о том, что происходит. Светлана вспоминала: «Это было что-то вроде несчастного случая, который мог произойти с каждым». Дети продолжали учиться так хорошо, как только могли, но она всегда знала, когда у кого-то арестовывали родителей. Директору было приказано переводить таких детей из ее класса как «ненадежных элементов».

Конечно, четырнадцатилетняя Светлана видела во всех этих трагедиях не больше смысла, чем кто-либо еще. Став взрослой, она объясняла: «Много лет должно было пройти до того момента, когда все стало на свои места, когда я поняла происходящее не только в нашей семье, но и во всей стране, соотнесла все с именем моего отца и осознала, что все это сделал он». Ее слова говорят о том, каким ужасным грузом легло на ее душу это понимание.

Тем не менее, о своих потерянных родных она писала с чистой грустью: «У нас был свой круг, который формировался вокруг моей матери, и исчез вскоре после того, как она умерла. Он распадался поначалу не очень быстро, но безвозвратно, раз и навсегда». Она начала верить, что, если бы ее мать была жива, то Надя этого бы не допустила. В самые страшные моменты своей жизни Светлана была уверена, что ее мать тоже стала одной из жертв ее отца.

Возможно, что Сталин в это время вовсе не собирался специально расправляться со своей семьей. Он просто отказался спасать родных. Они имели несчастье попасть под жернова власти, которые неизбежно должны были их перемолоть. Они играли в игру с властью и выигрывали или проигрывали в ней. И они были нужны Сталину как прикрытие: он всегда мог отмежеваться от своей политики чисток. Он мог сказать: «Вы же видите, что это не я. В моей семье это тоже случилось.

Одним из орудий любой диктатуры является кажущаяся приверженность судебной системы закону. Под видом требований законности совершаются самые ужасающие злодейства. После ареста Марии и Александра Сванидзе в декабре 1937 года расследование по их делу продолжалось три с половиной года. Оба они были приговорены к расстрелу.

Расследование (по делу Александра Сванидзе) продолжалось с декабря 1937 года по декабрь 1940 года. 4 декабря 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила А.С. Сванидзе к высшей мере наказания по обвинению в том, что он якобы был завербован Сокольниковым и являлся «активным участником национал-уклонистской группировки в Грузии», будто бы примкнул к «антисоветской организации правых и проводил вредительскую деятельность», а в 1932 установил антисоветские связи с Сокольниковым, дав ему согласие на участие в антисоветской деятельности. В материалах следствия имеются указания на то, что обвиняемый был осведомлен о подготовке убийства Л.П. Берии. Сталин ожидал, что Александр попросит прощения, покается во всех своих преступлениях и будет молить о спасении своей жизни, но тот не стал.

23 января 1941 года высшая мера наказания Президиумом Верховного суда СССР была заменена на 15 лет лишения свободы. Но 20 августа Пленум Верховного суда СССР отменил свое постановление в отношении А.С. Сванидзе, оставив в силе приговор Военной коллегии – расстрел. В тот же день по распоряжению Л.П. Берии приговор был приведен в исполнение.

Его жена Мария Анисимовна Сванидзе 29 декабря 1939 года была приговорена постановлением Особого совещания при НКВД СССР к восьми годам лишения свободы за то, что «скрывала антисоветскую деятельность своего мужа, вела антисоветские разговоры, осуждала карательную политику Советской власти и высказывала террористические намерения против одного из руководителей Коммунистической партии и Советского правительства (Берии)».

3 марта 1942 года по тем же материалам Особое совещание при НКВД СССР вынесло постановление о расстреле М.А. Сванидзе, которое было приведено в исполнение в тот же день.

Сестра А.С. Сванидзе Марико была приговорена к десяти годам тюремного заключения, но 3 марта 1942 года она также была расстреляна по решению Особого совещания при НКВД СССР.

* * *

В 1955 году, после смерти Сталина, А.И. Микоян поручил Прокуратуре СССР разобраться с делом Сванидзе. 6 января 1956 года военный прокурор В. Жабин сообщил Микояну о том, что решением Военной коллегии Верховного суда СССР по протесту Прокуратуры СССР дело А.С. Сванидзе и М.А. Сванидзе прекращено за отсутствием состава преступления. Это означало, что дело против Сванидзе как предателей Родины продолжалось еще много лет после их смерти. Но теперь они могли быть посмертно реабилитированы, так как не совершили никакого преступления.