Текст книги "Дочь Сталина"

Автор книги: Розмари Салливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Часть вторая
Советская реальность

Глава 11
Возвращение призраков

После смерти Сталина люди начали постепенно возвращаться из лагерей. Как и все, Светлана была поражена их количеством: «Вернулись многие – тысячи и тысячи людей, кто уцелел, кто остался в живых… Масштабы этого возвращения людей к жизни трудно себе вообразить».

27 марта новый лидер страны, избранный Центральным Комитетом партии в ночь, когда умер Сталин, объявил амнистию всем неполитическим заключенным. Историк Стивен Коэн писал об этом так: «Примерно миллион заключенных, в основном, уголовники, имевшие короткие сроки» немедленно оказались на свободе. Это было сделано по инициативе Лаврентия Павловича Берии. По иронии судьбы, ГУЛАГ лег непосильной ношей на экономику страны, которая была не слишком стабильна. Если в тридцатые годы население лагерей составляли, в основном, дохлые интеллигенты, то после войны оно пополнилось большим количеством сильных мужчин, в том числе советскими и немецкими военнопленными.

Первая волна амнистии коснулась, в основном, уголовников, которые имели сроки до пяти лет, а также тех, кто находился в предварительном заключении и должны были получить сроки до пяти лет. Конечно, трудно было определить, кто совершил уголовное преступление и должен быть освобожден, а кто был политическим заключенным. Освобождение «политических» продолжалось три следующих года и тянулось гнетуще медленно как и для самих заключенных, так и для их близких на воле.

Амнистия была очень рискованным шагом для нового правительства. Не будут ли невинные люди, несправедливо получившие сроки, искать мести? Никита Хрущев вспоминал: «Мы боялись. Мы опасались, что страну зальет такой поток крови, который мы не сможем контролировать и который смоет и нас самих». Микоян считал, что процесс должен идти медленно. Если всех «врагов народа» сразу объявить невиновными, то станет ясно, «что эта страна управлялась не законным правительством, а группой бандитов».

Утром четвертого апреля, меньше чем через месяц после смерти Сталина, в шесть часов утра по радио выпуск новостей был прерван официальным сообщением министра внутренних дел СССР. Все арестованные по делу «врачей-вредителей» были признаны невиновными:

«Министр внутренних дел СССР тщательно изучил все материалы следствия и связанную с ним информацию, касающуюся группы врачей, обвиняющихся в саботаже, шпионаже и другой незаконной деятельности с целью причинения вреда некоторым лидерам Советского государства. Установлено, что арест следующих лиц (было перечислено пятнадцать фамилий), санкционированный бывшим министром внутренних дел, является незаконным и полностью неправомерным.

Установлено, что все обвинения против вышеназванных лиц сфальсифицированы, а документальные материалы дела не являются подлинными. Все свидетельские показания обвиняемых, которые якобы подтверждают их вину, были получены в результате применения незаконных методов следствия».

Это было беспрецедентно. Не только жертвы «дела врачей» были признаны невиновными, но было официально объявлено, что обвинения против них сфальсифицированы и следствие велось незаконными методами.

Третьего апреля, за день до официального объявления, доктора Рапопорта вызвали из камеры и пригласили подписать бумаги о его освобождении. Он долго ждал в маленьком боксе, пока конфискованные у него вещи перепишут с бюрократической медлительностью, а затем вернут ему. Те же самые офицеры, которые приходили его арестовывать, повезли его домой. В три часа ночи машина остановилась у его дома на Новопесчаной улице. Это путешествие Рапопорт описывал так:

Трудно передать, что я чувствовал во время этой поездки по ночной Москве, которую десятилетиями оплетали леденящими кровь легендами, когда я возвращался домой из загробного мира, из мира, полного ужасающих тайн… Я радостно сознавал, что меня везут именно домой, а не переводят в другую тюрьму, что я могу остановить машину и выйти….

В квартире Рапопорта на третьем этаже его пес Топси узнал шаги хозяина, как только он вошел в подъезд. Пес начал лаять. Рапопорт описал это с оттенком сухой иронии: «Мой пес был первым, кто объявил всему миру, что с «Делом врачей» покончено». Когда Рапопорт вошел в квартиру, изумленная жена бросилась ему на шею и спросила, знает ли он, что Сталин умер. Ему об этом ничего не говорили. Только тогда Рапопорт понял, почему его освободили.

Советской прокураторе потребовалось много времени, чтобы освободить всех заключенных ГУЛАГа. На каждого из них, в том числе и на умерших, должно было быть оформлено «свидетельство о реабилитации». Проходя эту процедуру люди сталкивались с постоянными задержками. Официальные лица не слишком-то хотели признавать, что заключенные были арестованы по сфабрикованным свидетельствам или что они сами участвовали в фальсификации показаний.

По словам Светланы, Хрущев помогал разыскивать в тюрьмах ее тетушек, которые в 1948 году были приговорены к десяти годам одиночного заключения. Создавалось ощущение, что никто не знал, где они находились. После мартовской амнистии и Анна, и Женя провели еще больше года в тюрьме. Как и другие семьи, Аллилуевы ждали, терзаясь, без всяких гарантий, что их родные еще живы. Многие люди были арестованы «без права переписки», и это зачастую означало, что они расстреляны.

Анна вернулась домой весной 1954 года. Ее сын Владимир рассказывал, что однажды в их квартире раздался телефонный звонок. Им сообщили, что их мать скоро вернется. Племянница Анны Кира, которую уже освободили из тюрьмы, поехала ее встречать. Одетая, как и все заключенные, в нищенскую одежду в заплатах, Анна выглядела на много лет старше и казалась немного безумной. Когда Кира привезла ее в квартиру, где их ждали родственники, в том числе и Светлана, Анна не узнала своего младшего сына. Молодой человек, который встал, чтобы поцеловать ее в щеку, ничем не напоминал двенадцатилетнего мальчика, который остался у нее в памяти. Когда Анна спросила, где ее мать, ей сказали, что Ольга умерла в 1951 году, стоически перенося все несчастья, которые обрушились на ее семью.

В памяти Светланы возвращение тети Ани домой навсегда осталось болезненным: «После освобождения из тюрьмы тетя Аня была очень больна, она даже не узнавала своих детей и других родных. Она просто сидела на месте, а глаза у нее были чужими. Они были словно в тумане». Кира вспоминала: «У нее были галлюцинации, она слышала голоса, которые разговаривали с ней и много говорила сама с собой».

Как и многие другие узники ГУЛАГа, Анна редко рассказывала о своих годах в одиночной тюрьме. Хотя она знала людей, которые дали на нее показания – в их числе были и Женя, и Кира, – она говорила, что все понимает: «Сталин арестовал меня по вашим показаниям, но это была не ваша вина, это я во всем виновата». Что она подразумевала этими словами, непонятно. Сын Жени Сергей говорил: «Моя тетя, Анна Сергеевна, простила Сталина». Но с одной оговоркой. Она не держала на него зла «во имя детей (Сталина), Светланы и Василия, которых очень любила». Но поведение Анны вовсе не было необычным. Очень многие, даже те, кто прошел через ГУЛАГ, продолжали настаивать, что Сталин ничего не знал. Просто у него были дурные советники.

Смерть Анны десять лет спустя стала настоящей трагедией. В 1964 году ее положили в больницу, в психиатрическое отделение. Светлана с горечью вспоминала:

После шести лет тюрьмы она стала бояться закрытых дверей. В конце концов, она оказалась в больнице, очень возбужденная, все время разговаривающая сама с собой. По ночам она бродила по коридорам, бубня себе под нос. Однажды ночью глупая сиделка решила, что Анна не должна разгуливать по ночам и заперла ее в палате, хотя персоналу было известно, что тетя не выносит закрытых дверей. Утром Анну нашли мертвой.

Женя Аллилуева вернулась домой летом 1954 года. В один прекрасный день она вошла в свою квартиру в Доме на набережной, и, по словам ее сына Александра, ее первыми словами были: «Я знала! Я всегда знала, что Сталин освободит меня!» Его брат Сергей сухо ответил: «Он не освободил тебя, он умер». Светлана старалась успокоить тетю, которая никак не могла перестать плакать.

Александр так вспоминал первый день, который его мать провела на свободе:

Когда моя мать вернулась, она не могла говорить: все мышцы у нее во рту ослабели после долгого пребывания в одиночке, где разговаривать было не с кем. Но постепенно эта способность вернулась к ней.

Вскоре после освобождения Женя попросила Светлану отвезти ее на кунцевскую дачу. «Я хочу посмотреть, что там осталось», – сказала Женя. Светлана так запомнила этот визит:

Комната была пуста; они забрали все, что принадлежало [моему отцу], в том числе и мебель. Назад привезли вещи, которые никогда не принадлежали ему. На видном месте стояла белая посмертная маска. Жене было уже за пятьдесят, и после тюрьмы она ослабела. Она стояла, схватив меня за руку, и плакала, плакала, плакала. «Все болит. Все, – сказала она. – Лучшие дни нашей жизни прошли. У нас остались от них хорошие воспоминания. Их мы сохраним, а все остальное надо простить».

Тетя Аня и Женя были приговорены к десяти годам одиночного заключения, в то время как Кира Аллилуева, дочь Жени, получила только пять лет ссылки, которую провела в городе Шуя, в трехстах километрах к северо-востоку от Москвы. Она всегда говорила, что там ей жилось неплохо:

Первые три года ссылки я работала в местном театре, потом – с умственно отсталыми детьми, а я люблю детей! На сцене у меня было много ролей, где надо было танцевать и петь, в музыкальных комедиях и водевилях. Это очень помогало – было не тяжело. Вокруг меня была творческая атмосфера, хотя я очень скучала по родным. Но вокруг всегда были люди, которые принимали меня… которые не считали меня «ссыльной».

Их обо мне предупреждали, но они все равно стали мне хорошими друзьями.

Кира отбыла свой срок в январе 1953 года, незадолго до смерти Сталина. Когда она вернулась в Москву с «подпорченным» паспортом (в нем была отметка о тюремном заключении), ее братья занимали две комнаты в их шестикомнатной квартире. В остальных комнатах жили женщины, служащие в МГБ. Кира решила, что лучше поселиться где-нибудь в другом месте. Позже Женя потратила несколько лет, пытаясь получить свою квартиру обратно.

Этой семье лучше было не анализировать причины того, что с ними произошло, а просто стоически принимать свою судьбу. И члены семьи выработали для себя стратегию выживания, которую сын Жени Александр объяснял так: «Даже после того, как наши матери вернулись из тюрьмы, никто в семье не верил, что сам Сталин приказал их арестовать. Они всегда думали, что какая-то злобная сила исходила откуда-то еще, поэтому Сталина никак невозможно обвинять в их несчастьях напрямую». Его брат Сергей добавлял: «Мы считали влияние Берии на Сталина большим злом, потому что так было лучше для нас. Так было проще объяснить все происшедшее». Берия был их «заклятым врагом», который настроил против них Сталина.

Светлана, как и ее родные, придерживалась этого противоречивого объяснения: она обвиняла отца в семейной трагедии, но Берию она винила куда больше. Она всегда удивлялась: «Очень странно, что никто в семье не затаил никакой злобы». Возможно, она понимала, что таким образом родственники защищают ее.

К тому времени, когда тети Светланы вышли из тюрьмы, Берия был уже мертв. Хрущев только несколько месяцев после смерти Сталина терпел двоевластие в правительстве. В июле 1953 года Берия был арестован по обвинению в руководстве группой подпольщиков, которые стремились «к ликвидации Советского рабоче-крестьянского строя, реставрации капитализма и восстановлению господства буржуазии». Его судили и расстреляли в декабре. Точная дата смерти Берии разными источниками указывается по-разному. Для семьи Аллилуевых это было большим облегчением. «Это был большой праздник для нас», – сказал сын Жени Сергей. Со смертью Берии закончилась целая эпоха.

Брат Светланы Василий так и не оправился после смерти отца. После похорон Сталина его вызвал к себе министр обороны и приказал уехать из Москвы командовать одним из округов. Когда Василий стал требовать себе пост в Москве, министр отказал ему. Тогда Василий снял с себя знаки отличия и подал в отставку. Весь апрель он провел, шатаясь по московским ресторанам и барам, часто напивался и в пьяном угаре выкрикивал обвинения в убийстве отца в адрес членов правительства. Министру обороны это не нравилось. После пьяной вечеринки с иностранцами Василий был арестован. Это произошло 28 апреля 1953 года.

Василия обвиняли в злоупотреблении служебным положением, рукоприкладстве по отношению к младшим офицерам, интригах, в результате которых люди попадали в тюрьму или даже погибали. Его бывшие лизоблюды дали против него показания, и военная коллегия приговорила Василия к восьми годам тюремного заключения. Наказание он отбывал во Владимирском централе, в ста десяти милях к северо-востоку от Москвы. Василий никак не мог понять, как все это могло случиться с ним, сыном Сталина. Он неоднократно писал письма с просьбой разобраться в его деле, письма оставались без ответа. В отличие от сестры Василий не понимал, что после смерти отца он стал никем.

Зимой 1954 года Хрущев пожалел Василия и перевел в санаторий в Барвиху. Но там его быстро начали навещать старые дружки, приносили водку, он стал снова напиваться и буянить. Василия отправили назад в тюрьму. Его третья жена Капитолина ездила к нему на свидания вместе со Светланой, он умолял их помочь, но они ничего не могли сделать.

Когда она стояла возле тела своего отца в марте 1953 года, Светлане казалось, что приходит «какое-то освобождение». На самом деле никакого раскрепощения не было. Она все так же жила со своими двумя детьми в квартире № 179 в Доме на набережной. Глядя со своего балкона, она видела внизу маленькую церковь шестнадцатого века с куполами-луковицами и, через реку, Кремль, где прошло ее детство. Как и раньше, она чувствовала себя окруженной «вниманием одних, злобой других, любопытством всех без исключения». Призрак ее отца преследовал не только ее, но и всю страну. Она жаловалась: «Его тень продолжает стоять над всеми нами, и еще очень часто продолжает диктовать нам, и мы действуем по ее указу».

Пока ее дети росли, Светлана жила, в основном, одна, у нее бывали только ее бывшие мужья. Она научилась вести хозяйство – немного готовить, шить, пользоваться газовой плитой – всем тем вещам, которые раньше за нее делала прислуга. Ее няня теперь жила со своим сыном в Москве. Светлана получала от государства двести рублей пенсии (в пятидесятые годы это составляло примерно пятьдесят долларов), дети получали каждый по сто рублей.

Вспоминая детские годы, сын Светланы Иосиф говорил, что они жили очень тихо. Его мать не очень любила куда-то ходить, редко приглашала гостей, к ней приходили только подруги, с которыми она сидела, по советской традиции, на кухне. Там же все обедали и пили чай по вечерам. На ужин обычно брали готовые обеды из столовой Дома на набережной. Светлана водила детей на симфонические концерты в консерваторию и на выставки в Третьяковскую галерею. Как и все советские дети, жизнь которых была организована от и до, Катя и Иосиф были вначале октябрятами, потом – пионерами и, наконец, вступили в комсомол.

У Светланы была небольшая машина «Победа». Когда Центральный Комитет партии предложил ей поменять ее на «Волгу» как более подходящую для дочери Сталина, она, по словам подруги, «отказалась из принципа». Светлане выделили роскошную дачу, но, как сказал ее сводный брат Артем Сергеев, она попросила, чтобы вместо нее ей дали более скромную. «Я не хочу жить на огромной совнаркомовской даче», – сказала Светлана ему. Как у любого советского человека, у нее не было никакой собственности, так как ее контролировало государство, но она хотела, чтобы к ней относились как к обыкновенному человеку. Впрочем, многие советские люди считали, что у нее было достаточно много привилегий.

Светлана нашла скромную дачу в Жуковке, совсем недалеко от Москвы. Там они с детьми проводили выходные и жили летом. Когда у нее не хватало денег, Светлана, зная, что ее узнают в магазинах, просила жену своего двоюродного брата Леонида, Галину, продать шубы или украшения. Иначе вполне мог бы произойти скандал, если бы кто-нибудь узнал, что дочь Сталина продает свою одежду. В Жуковке Светлана пыталась воссоздать прелесть своего детства. Дети играли в лесу и с огромной скоростью гоняли на велосипедах по проселочным дорогам, плавали в реке и ночевали в палатках в лесу под звездами.

Приезжали родственники. Племянник Светланы Александр Бурдонский, сын ее брата Василия, с восторгом вспоминал дачу:

Жуковка даже не была деревней. Это был дачный поселок, стоящий прямо в лесу и принадлежащий Совету Министров… На этой огромной территории, расположенной по Рублевскому шоссе, Светлане принадлежал маленький участок, обнесенный низенькой изгородью. Там был дом и цветочный сад, никакого огорода не было. Дом был маленький, двухэтажный. Внизу была прихожая, столовая, еще две комнаты и застекленная терраса. Справа была кухня. Наверху были три спальни: комната Иосифа, комната Кати и комната Светланы. Дача была совсем небольшая… Там была настоящая плетеная дачная мебель. Все выглядело очень мило. Все безделушки – разные там вазочки – принадлежали Светлане. Я по-настоящему любил эту дачу.

Также приезжали сын Анны Леонид и его новая жена Галина. По воспоминаниям Галины, Светлана в то время была рисковой. Ей нравились разные шутки. По дороге в Жуковку на равном расстоянии стояли посты охраны, которые не должны были допускать в поселок чужих. Неподалеку были дачи видных членов партии и специально огороженная территория для ученых.

Однажды Галина увидела, как ворота дачи неожиданно распахнулись и через них на огромной скорости влетела машина Светланы. За ней въехали две милицейские машины, из которых тут же выскочили милиционеры. Они были в шоке, когда узнали женщину, которую преследовали, и быстро ретировались. Выяснилось, что Светлана не остановилась на посту, где должна была предъявить свои документы. Вместо этого она нажала на газ и проехала мимо. «Она была очень довольна своей выходкой», – вспоминала Галина. Ей нравилось водить за нос всяких бюрократов.

В 1954 году Светлана закончила и защитила диссертацию по теме «Развитие русской реалистической традиции в советском романе». Она получила кандидатскую степень. На полках в ее квартире стояли самые разные книги: от Чехова и Достоевского до Джека Лондона и Мопассана. Она читала и современных писателей: Анну Ахматову, Илью Эренбурга и Константина Симонова, а также все зарубежные новинки, как только они переводились на русский язык. Иногда сама работала переводчиком. В ее гостиной висела маленькая фотография ее отца в маршальской форме в серебряной рамке, фотография матери, которая держала маленькую Светлану на руках и фотографии Иосифа и Кати.

Чтобы уберечь себя и детей, Светлана решила держаться подальше от политики. Она называла это «Моя таинственная и нелепая двойная жизнь». На первый взгляд, она жила «на задворках» правительственной элиты, имея материальный достаток. С другой стороны, она чувствовала полное отчуждение от элиты. Она хотела, чтобы ее не узнавали на улицах, но люди продолжали видеть в ней «кремлевскую принцессу». В ГУМе по-прежнему продавались духи под названием «Дыхание Светланы». Правительство дало ей понять, что она не должна публично высказываться о своем отце. Все, связанное со Сталиным, было государственным делом, что ставило и саму Светлану в положение государственной собственности. В любом случае, она не верила, будто что-то, что может сказать дочь Сталина, может быть кому-то полезным. Все ее слова будут неизбежно искажены другими людьми. Мало кто относился к Сталину нейтрально: либо ему поклонялись, либо проклинали его.

Но однажды ей пришлось высказаться публично. Светлана вступила в партию в 1951 году, после того, как отец долго укорял ее, что «неприлично дочери Сталина быть вне рядов КПСС». По большей части она молча сидела на обязательных скучных партийных собраниях, зная, что если она не придет, то ее отсутствие обязательно заметят. Когда в 1954 году журналист Илья Эренбург опубликовал свою повесть «Оттепель», партия была в ярости и требовала расправы с ним. Светлана храбро выступила в его защиту. Она глубоко восхищалась Эренбургом.

Зимой, почти через год после смерти Сталина Эренбург торопился закончить свою работу над повестью. Книга немедленно стала сенсацией – ее название даже дало имя послесталинской эпохе. Вначале оно произносилось с оптимизмом и надеждой, а после – с сарказмом. Главный герой повести был совершенно равнодушным ко всему директором фабрики, из-за которого рабочим приходилось жить в нечеловеческих условиях. Директор срывал план строительства жилья, чтобы получить уменьшение производственных планов. Одним из второстепенных героев был врач-еврей. Таким образом автор впервые коснулся того ужаса, который вызвало «Дело врачей». Через основную любовную историю Эренбург показал, что государственный аппарат не имеет права вмешиваться в личную жизнь.

Власти сурово набросились на Эренбурга. Константин Симонов, который стал теперь главным редактором «Нового мира», раскритиковал повесть как «слишком мрачную». Она фальшиво изображала советскую жизнь «как полную различных недостатков и недостаточно счастливую». «Она подражала западным образцам».

На партийном собрании Светлана встала и выступила в защиту Эренбурга, сказав, что не понимает, в чем обвиняют Эренбурга, «когда даже партийная печать сейчас признает ошибки прошлого и невинно осужденные люди возвращаются из тюрем». Ее высказывания назвали «безответственными и политически незрелыми». Позже Светлана написала Эренбургу письмо, в котором тепло отозвалась о его творчестве: «Я очень благодарна Вам за Вашу редкую способность находить правдивые слова и говорить их громко, без двуличия, которое для многих из нас, современных советских интеллигентов, стало второй натурой».

Возможно, Светлана имела в виду его проект под названием «Черная книга». В 1944 году, когда война еще не закончилась, Эренбург организовал группу, в которую вошли примерно два десятка писателей, в том числе, Василий Гроссман. Они должны были собирать документы и свидетельские показания у очевидцев, которые пережили фашистские зверства против советских евреев – на советской территории от рук солдат Вермахта погибло примерно полтора миллиона евреев. Эренбургу пришлось оставить этот проект, когда при редактировании из книги убрали замечания о роли советских коллаборационистов в предательстве еврейского народа. «Черная книга» так и осталась неопубликованной при жизни автора.

Тем не менее, в личной жизни Светлана по-прежнему чувствовала себя одинокой. Ее подруга того времени, Ольга Куликовская, говорила, что «более одинокой женщины она никогда не встречала». Другая подруга, Татьяна Тесс, замечала: «Ее поиски счастья были бесконечными». Неисправимый романтик, Светлана мечтала встретить человека, который не воспринимал бы ее как дочь Сталина. В 1954 году на Съезде советских писателей в Кремле ей показалось, что она его нашла.

Проходя по сверкающему огнями Георгиевскому залу, она совершенно неожиданно, к своему изумлению, наткнулась на Алексея Каплера. В первую секунду она испугалась, что он сделает вид, что не знает ее, но он был таким же, как и прежде. Каплер просто на шаг отошел от группы деятелей кино, с которыми стоял, и сказал ей: «Здравствуй!» Потом он взял ее за руку и засмеялся. Все, кто видел эту сцену, оценили значение этого жеста.

Каплер освободился из лагеря в 1953 году, вскоре после смерти Сталина. Он вернулся в Москву к своей новой жене, актрисе Валентине Токарской, на которой женился через три месяца после освобождения. Свидания с ней и ее продуктовые посылки спасли Каплера от смерти в лагере, а брак с ней дал ему право законно поселиться в ее большой московской квартире.

Светлана и Каплер вместе ушли со Съезда, рука об руку гуляли в парке в Сокольниках и, наконец, сели в маленьком кафе. Они словно продолжили свои отношения, так жестоко прерванные ее отцом одиннадцать лет назад. Она очень боялась, что Каплер считает ее виноватой в тех ужасах, которые ему пришлось пережить, и умоляла его понять, почему она никогда не пыталась ни помочь ему, ни как-то с ним связаться. Если бы она так поступила, его положение только ухудшилось бы. Каплер ничего на это не ответил.

Тем не менее, он рассказал ей о своем освобождении из ГУЛАГа. После того, как его дело было рассмотрено, Каплера реабилитировали и сказали, что он может отправляться домой. Ему предоставили возможность воспользоваться телефоном, но он не мог сообразить, кому же позвонить. В конце концов, он набрал номер сестры, живущей в Москве, и сказал: «Здравствуй, я скоро буду у тебя. Никуда не уходи из дома, я уже еду». Он медленно вышел из Лубянской тюрьмы. Было лето, июль. Вдруг он почувствовал, что ноги его не держат. Он сел на скамейку. Рядом в сквере играли дети, листья зеленели в лучах солнца, а у него по щекам текли слезы. Каплер рассказывал Светлане: «Я сидел там на лавочке и плакал навзрыд. Потом я пошел к сестре. Слава Богу, я перестал рыдать до того, как добрался до ее дома». Растрепанный мужчина, плачущий на лавочке, не вызывал в те дни никакого любопытства.

Старая страсть вспыхнула снова. Вскоре они стали тайными любовниками. Для нее он, как ни удивительно, был «все тем же самым». Вспоминая об их отношениях пятьдесят лет спустя, она восхищалась: «Он просто смеялся надо всем. Он заглушал смехом все. Он умел это делать. Немногие люди так могут».

Вместе со своим сыном Иосифом она приехала на своей маленькой «Победе» в Крым, где у Каплера были съемки. Они проводили волшебные дни на берегу моря, он ее постоянно фотографировал. Но Каплер сразу предупредил Светлану, что их отношения могут быть только мимолетным увлечением. Он никогда не причинит боли жене. Его брак с Валентиной не был счастливым, но он чувствовал себя обязанным ей, потому что она помогла ему пережить пять страшных лет в Инте. Каплер однозначно сказал Светлане, что никогда на ней не женится.

Друзья предупреждали Светлану, чтобы она не принимала Каплера всерьез, так как он совершенно не способен хранить кому-то верность. Но Светлану невозможно было разубедить. Она так описывала их отношения с Каплером в письме к Илье Эренбургу: «Это настоящее чудо… Мы смотрим друг другу в глаза и оказывается, что слова нам не нужны. Мы начинаем говорить и заканчиваем фразы друг за друга. Мы понимаем друг друга с такой же легкостью, как и раньше».

Каплер уверял ее, что их отношения не могут продлиться долгое время. Он сказал: «Это как поднести горящую спичку к реке и ждать, что вода загорится. Так не бывает». Она запомнила эти слова, но не вдумалась в их смысл. Она переспрашивала: «Почему так не бывает?»

Однажды вечером Светлана пришла к входу в театр, где служила жена Каплера, и попросила пропустить ее в гримерную Валентины. Там Светлана сообщила Валентине, что является любовницей ее мужа. Валентина только рассмеялась в ответ, сказав, что давно об этом знает. Она уверила Светлану, что Алексей «всегда изменял всем своим женам и по-настоящему любил только первую из них». Поэтому Светлане «не стоит давать волю своим фантазиям: ни она первая, ни она последняя». Во время этого разговора лицо Светланы становилось все более несчастным и беспомощным. Возможно, она вспомнила слова своего отца: «Ты бы посмотрела на себя – кому ты нужна?! У него кругом бабы, дура!» Униженная, Светлана поспешила уйти.

Каплер рассказал о том, как закончились их отношения, итальянскому журналисту Энцо Биаджи:

Моя жена была очень сдержанным, вежливым и добрым человеком.

Она никогда не устраивала сцен и не допускала сухого обращения с людьми. Она рассказала мне о встрече со Светланой, об этом странном, неожиданном визите. Я был в шоке от того, как Светлана себя повела. Для меня это выглядело глупым, неправильным и ненужным. Светлана ничего мне не сказала и вела себя, совершенно не думая ни о ком, кроме самой себя. Это был конец моего второго брака и конец второй части моей жизни со Светой.

Конечно, Каплеру очень легко было забыть о своей собственной вине. Безусловно, поведение Светланы было возмутительным, хотя так часто поступают женщины, захваченные романтической страстью. В будущем оказалось, что Каплер не так уж сильно привязан к своей жене. У него было несколько страстных увлечений за спиной жены. Через год после разрыва со Светланой Каплер оставил Валентину и женился на молодой поэтессе Юлии Друниной, которая стала его третьей женой. Их отношения со Светланой возобновились в третий раз, когда Юлия сама предложила помочь Светлане в трудный период ее жизни.

Светлана, собрав осколки своих разбитых надежд, продолжила жить дальше. В 1955 году она получила разрешение на поездку в Ленинград. В то время советским гражданам все еще требовалось разрешение властей, чтобы путешествовать из города в город, а, тем более, чтобы сменить место жительства или работы. Жизнь Светланы была очень однообразной, поскольку это была ее первая поездка в город, который так любила ее мать. Хотя Надя родилась в Баку, она переехала в Санкт-Петербург в возрасте шести лет.

В Ленинграде Светлана посетила квартиру своих бабушки и дедушки – квартиру № 17 в доме десять по Рождественской улице, которая к тому времени превратилась в музей. Когда Ленин прятался в ней в июле 1917 года, он жил в комнате ее матери – маленькой комнате с узкой железной кроватью, туалетным столиком и письменным столом. На стене висели фотографии родных Светланы: ее бабушки и дедушки, а также детские фотографии ее матери, тетей и дядей. В комнате Павла все еще висел портрет английского поэта Байрона, напоминая о том, какими романтиками они все были в первые годы революции.

Все вокруг казалось таким близким и в то же время безвозвратно потерянным. Светлана ходила по квартире, думая о том, что из нее ее мама бегала в гимназию. Именно здесь, будучи шестнадцатилетней девочкой, Надя влюбилась в ее отца. «Теплом, уютом, любовью крепкой семьи веяло на меня от этих стен… Дух был жив, мамин дух витал где-то здесь, в этой маленькой славной квартире, он никогда не уходил отсюда, он не жил в Кремле – там ему было невмоготу… Кремль всегда был чужим ей местом».

Теперь все родные ушли. Надя умерла в 1932 году, Павел – в 1938, дедушка Сергей – в 1945, бабушка Ольга – в 1951, Яков погиб в немецком концентрационном лагере, Анна и Федор обитали в своем собственном мире душевнобольных, Василий был в тюрьме. Она была единственной живой в мире призраков.