Текст книги "Закон"

Автор книги: Роже Вайян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Это тебе, – пояснил он, – ты их честно заработала.

– Спасибо.

– Я тут шампанское заказал. Поди выпей-ка бокальчик со своими подружками.

– Чуть попозже, – отказалась она. – Сначала я твоего сынка отпущу. Я девушка добрая.

– Он тебе позволил уйти?

Фульвия поглядела прямо в глаза Бриганте насмешливым взглядом.

– Слишком он у тебя послушный, – сказала она. – Должно быть, ты его здорово запугал. У него скверная привычка; ему нравится чужому закону подчиняться.

Бриганте подошел к ней вплотную.

– Значит, так, обо всех ты все знаешь? – спросил он.

– И о тебе тоже, – ответила она.

– Мне еще никто никогда своих законов не навязывал.

Он обернулся к Мадам и Чинтии.

– Подождите-ка меня, – сказал он. – Я пройду на минуточку к Фульвии.

Фульвия рассмеялась.

– Нет, Маттео, только не сегодня.

– Почему это?

Она нагнулась к его уху:

– А чтобы ты подождал. Тогда тоже будешь передо мной пресмыкаться.

Произнесла она эти слова так тихо, что никто, кроме Бриганте, их не расслышал.

– Ну знаешь, я как-никак мужчина, – возразил он.

Он крепко прижал ее к себе.

– Тут уж ничего не поделаешь, – сказала она. – Передо мной даже сутенеры и шпики пресмыкаются. Этого-то им от меня и требуется.

Она подошла к двери и бросила с порога полным голосом:

– Ну, до скорого, Маттео. Через пять минут я пришлю тебе твоего сыночка.

Бриганте снова уселся перед письменным столом, покрытым стеклом.

– Ну, давай поглядим сметы… – сказал он.

– А как по-вашему, не взять ли Фульвию в наше заведение в Сипонте? – спросила Чинтия. – Если Мадам нам ее уступит, мы сразу на все побережье прогремим.

– Не будем отвлекаться на мелочи, – сказала Мадам.

Битый час они обсуждали предстоящие расходы и доходы.

– А где же твой сын? – вдруг спохватилась Мадам.

– Надо полагать, спит, – ответил Бриганте. – Фульвия его совсем уходила.

Чинтия послала за Фульвией. Оказывается, она рассталась с Франческо, когда он одевался в ее комнате, показала ему дорогу в маленькую гостиную и посоветовала там подождать отца; потом пошла со следующим клиентом, который ее вызвал. Чинтия расспросила горничную: Франческо, по ее словам, вышел из комнаты почти сразу же за Фульвией и тотчас покинул виллу. Призвали садовника, и тот действительно вспомнил, что минут сорок назад видел высокого молодого человека, внешность которого соответствовала данному ему описанию, так вот, он вышел из виллы, выбрался на шоссе и пешком направился в сторону Фоджи.

– Он торопился? – допрашивал Маттео. – Какой у него был вид? Растерянный или нет? Как по-твоему, понимал он, куда идет?

– Не знаю, – заявил садовник.

Раз после того, как Франческо ушел с виллы, прошло уже больше сорока минут, он вполне мог дойти до центра города. Вскоре отходит автобус в Беневенто; конечно, Франческо сядет в автобус и уедет к дяде, как и было уговорено. Но Бриганте чувствовал, что у него не хватит терпения дожидаться вечера, когда можно будет позвонить дядюшкиному соседу и узнать, приехал ли Франческо или нет.

– Вызови мне такси, – попросил он Мадам.

Она вызвала такси по телефону. Машина тут же подъехала. Бриганте велел отвезти себя на автобусную станцию. Последний автобус на Беневенто отошел. Франческо в нем не было.

Бриганте заглянул во все бары, где его хорошо знали. И в каждом описывал приметы сына, спрашивал, не видели ли его. Нет, не видели. Даже наверняка не видели. Ни один клиент не подходил под это описание.

Автобус на Порто-Манакоре отходил в половине седьмого. В четверть седьмого Бриганте снова отправился на автобусную станцию. Возможно, Франческо, набегавшись по городу, решил просто-напросто вернуться домой.

Франческо на станции не оказалось.

В двадцать пять минут седьмого Бриганте заметил, что к нему направляются двое полицейских в штатском, которых он знал в лицо.

Он бросился им навстречу.

– Что с сыном? – спросил он.

Он был убежден, что полицейские пришли сообщить ему о каком-нибудь несчастном случае.

– Ваш сын здесь ни при чем, – сказал один из полицейских.

– У нас есть ордер на ваш арест, – пояснил другой.

– Уж вы не взыщите, – подхватил первый. – Но у нас и впрямь есть ордер на ваш арест.

– Покажите, – потребовал Маттео.

Он внимательно прочел бумагу. Там ни словом не упоминалось о найденном бумажнике. И Бриганте решил, что, должно быть, судья Алессандро действовал в приступе малярийного бреда. Или же узнал о шашнях донны Лукреции и Франческо и решил отомстить – тоже чистый бред. Так или иначе, судья совершил глупость; а теперь придется ломать голову над тем, как выпутаться из этой истории.

– Нам ведено доставить вас в Порто-Манакоре, – сказал первый полицейский.

– Придется наручники на вас надеть, – подхватил второй.

– Войдите с нами в автобус, – продолжал первый. – А наручники на вас наденем только по прибытии в Порто-Манакоре.

– Я возьму такси, – сказал Бриганте.

Он знал, что будет так, как он захочет.

– Но дело в том, что у нас с сыном назначена здесь встреча, мы условились вместе ехать на автобусе. Давайте подождем немного.

Полицейские согласились подождать.

Автобус уехал, а Франческо так и не появился на станции. Трое мужчин отправились на поиски такси.

Уже почти у самого Порто-Манакоре их такси обогнала красная машина, “Джульетта”, в которой катил в низину врач из Фоджи, вызванный к заболевшему дону Чезаре.

В претуру Бриганте вошел в наручниках. Его тут же провели в кабинет судьи. Он скупо отвечал на задаваемые ему вопросы. Никогда он не видел бумажника швейцарца. И не понимает, каким это образом бумажник мог очутиться в подсобном помещении при его квартире. И в кармане бумажник швейцарца у него никогда не лежал. Официант из “Спортивного бара” лжет.

Судья сообщил, что завтра утром у Бриганте будет очная ставка с Джусто, и велел отвести арестованного в тюрьму и посадить в единственную имевшуюся там одиночную камеру.

А через четверть часа комиссар Аттилио приказал доставить арестованного к себе в кабинет и запер дверь на ключ.

– Подождите, сейчас, – ответил Бриганте. – Мы во всем с вами вместе разберемся… Мой сын Франческо пропал. Боюсь, как бы он каких глупостей не наделал…

Он рассказал всю историю: о перехваченном письме, о романе донны Лукреции с Франческо, их планах бегства из Порто-Манакоре, о тридцати тысячах лир, которые она ему дала, и о том, как он водил сына к Мадам, и как Фульвия выманила у него эти деньги, и что мальчик стыдится этого своего поступка и, должно быть считая себя обесчещенным, может совсем потерять от отчаяния голову.

Комиссар тут же позвонил в полицию их провинции.

– Вообще-то ты ему хороший урок дал, – протянул он. – Но пожалуй, немножко хватил через край… Я только сейчас узнал, – добавил он, – что донна Лукреция встречалась вчера с твоим сыном в Тосканской пещере неподалеку от трабукко. Их один рыбак видел, на маленьком пляже, у подножия утеса, там, где начинается сосновая роща. Но Лукреция, Лукреция… вот никогда бы не подумал… Сам виноват, почему это я не занялся ею в свое время, в ней есть своя прелесть, к тому же я избавил бы тебя и твоего сына от излишних неприятностей… А теперь, скажи мне, что это за история с бумажником?..

– Даю слово Бриганте, слово мужчины, что я не имею ни прямого, ни косвенного отношения к этой краже…

– Я так и думал, что ты человек умный и не станешь мараться по таким мелочам. Но ведь это ты спрятал бумажник в… в твоей гарсоньерке…

– Я.

– А ты знаешь, где деньги?

– Пока еще не знаю.

– Зачем же ты вчера показывал этот злосчастный бумажник официанту Джусто?

– Я и сам не знал, что бумажник у меня в кармане.

– А кто тебе его в карман подсунул?

– Пока еще не знаю.

– Очевидно, ты кого-то покрываешь.

Бриганте на миг задумался.

– Я еще не могу ответить вам на этот вопрос.

– Если ты знаешь вора, тебе будет нелегко доказать, что ты в этом деле не участвовал.

– Не думаю, чтобы бумажник мне сунул в карман вор.

– Я всегда считал тебя человеком осторожным. Но сейчас у меня создается впечатление, что ты позволил себя обкрутить. Вот я и думаю, кому…

– Я и сам пока что ясно себе этого не представляю, – ответил Бриганте.

– Ну хоть между нами, можешь ты мне сказать, в чем дело?

– Пока еще не могу.

– А кто тебе щеку расцарапал?

– Это к делу не относится.

– Ты дрался, что ли, с кем?..

– Нет, – ответил Бриганте, – это сделала девушка, которую я изнасиловал.

– Что-то не везет нам с девушками, – вздохнул комиссар.

– Да вы возьмите Джузеппину в любом темном уголке, – посоветовал Бриганте. – Суньте ей в рот кляп и насилуйте себе на здоровье. Назавтра вы о ней и думать забудете.

– Это не в моем жанре, – сказал комиссар.

– В таком случае займитесь какой-нибудь другой дамой.

– Попробую. Лукреция, например, будет весьма расстроена, узнав, что твой сын…

Бриганте насупился.

“Любит сына”, – подумал комиссар. Он почувствовал укол радости, что наконец-то обнаружил уязвимое место в неуязвимом Бриганте. И тут же спросил себя, уж не участвовал ли Франческо каким-либо образом в краже полмиллиона лир, тогда недомолвки отца вполне объяснимы.

– Лукреция… – начал он.

Бриганте быстрым движением поднес руку к паху: так отвращают дурной глаз. Он попытался себя уверить, что это жена судьи напустила на его сына порчу. Комиссару стало даже стыдно, что он так легко отнесся к горю отца, раз отец – самый разумный из всех людей, каких он только знал, – потерял разум.

– А у твоего малого деньги еще остались? – спросил он.

– Около пяти тысяч лир, которые я дал ему на карманные расходы.

– Растратит их и вернется. Такие случаи бывают сплошь и рядом.

Бриганте снова нахмурился.

– Франческо оказался вовсе не таким крепким, как я считал, – проговорил он.

– Почему ты так думаешь? – живо спросил комиссар.

– Фульвия его в два счета обработала.

Комиссар был разочарован. Он-то надеялся, что разговор снова пойдет о деле швейцарца.

– Ну, в его годы это простительно, – заметил он.

– Я его вышколю, – пообещал Бриганте. – Ученье по боку. Посажу его на грузовик, пусть возит бокситы. Двенадцать часов за рулем в сутки… Питаться будет в шахтерской столовке. Спать на тюфяке в бараке. Пусть-ка жиры порастрясет. Он слишком для своих лет растолстел. Мне бы следовало обратить на это внимание раньше, чем…

– Раньше, чем что?

– Раньше, чем Фульвия.

Комиссар поднял на Бриганте вопросительный взгляд. И вдруг впервые за все те годы, что они встречались каждый божий день, он увидел, как на глаза его дружка навернулись слезы.

– Прошу вас, очень прошу, – проговорил Бриганте. – Ищите его. Найдите.

– Я уже повсюду звонил, – сказал комиссар.

– Если он к тому же узнает, что меня арестовали… Он, чего доброго, вообразит себе, что окончательно обесчещен. Боюсь, как бы он…

– Да нет, нет, – успокоил его комиссар. – Сейчас, должно быть, он забрел в какую-нибудь таверну и пьян в дымину. Мы-то знаем, как ведут себя такие вот беглецы: все они действуют на один лад…

Комиссар поднялся с кресла.

– Сейчас снова позвоню в Фоджу, попрошу искать его поэнергичнее… А теперь я обязан отвести тебя в камеру… И так мы уж слишком долго здесь проболтали. Мой помощник непременно будет всем рассказывать, что мы, мол, совместно выработали план твоей защиты.

– Нет, – отрезал Бриганте, – просто вы меня допрашивали. Как и предусмотрено правилами.

Он тоже поднялся. Глаза его снова глядели, как и всегда, холодно и жестко.

– А что ты мне отвечал на допросе?

– То же, что и судье, никакого бумажника я и в глаза не видел. И вчера вечером я его из кармана не вынимал. Джусто все врет.

– Только он один и видел бумажник?

– Только он, – подтвердил Бриганте. – С того места, где я стоял, никто из публики видеть бумажника не мог. Впрочем, никто и не посмеет против меня свидетельствовать.

Комиссар улыбнулся.

– Ясно, – протянул он. – Значит, все это происки Джусто.

– Будь я полицией, я бы только так и решил.

– А как же он сумел пробраться в башню и спрятать там бумажник?

На миг Бриганте задумался.

– А вот как… – начал он. – Джусто украл у меня ключ от башни… вечером в субботу… Ключ лежал в кармане пиджака, помните, зеленовато-синего. Я повесил пиджак на спинку стула… А сам отошел поговорить с Пиццаччо… вернувшись, ключа я не обнаружил… решил, что это штучки гуальони… Я об этом только одному Пиццаччо сказал… А потом начисто забыл всю эту историю… И вспомню о ней лишь тогда, когда полиция найдет ключ и будет меня о нем спрашивать… Тогда и Пиццаччо тоже вспомнит…

– А где полиция найдет ключ?

– В баре на полу, – ответил Бриганте… – Завтра утром, ровно в одиннадцать, ключ выпадет из кармана Джусто, а сам Джусто будет в это время обслуживать Пиццаччо.

– Не пройдет, – заявил комиссар. – Даже судья знает, что Пиццаччо – твой подручный.

– Ну ладно, пусть тогда Джусто обслуживает Австралийца… А полицейские, которые будут сидеть за соседним столиком, подберут ключ с пола… И их, конечно, заинтересует надпись на картонке, привязанной к головке ключа, где черным по белому будет написано; “От маленькой двери башенной кладовки”.

– Мне об этом доложат, – сказал комиссар, – а ключ передадут судье.

– У меня впереди еще целая ночь, успею все продумать, – сказал Бриганте. – Мне бы очень хотелось помочь вам найти того вора, что спер полмиллиона лир. В вашем личном деле этот факт будет отмечен положительно. Возможно даже, вас повысят в должности…

– По-моему, ты об этом деле знаешь больше, чем говоришь.

– Только след, – уверил Бриганте, – один маленький следок…

– Из тебя, пожалуй, вышел бы лучший полицейский, чем из меня.

– Верно, – подтвердил Бриганте. – Потому что я злее. И потому что работаю не на кого-то, а на самого себя.

– Я тебе пришлю в камеру обед, – пообещал комиссар. – Вина прислать?

– Спасибо, не надо, – ответил Бриганте. – Мне нужно нынче ночью много кое-чего обдумать.

По лицу его пробежала полуулыбка, сморщившая только веки и не тронувшая губ.

– Нынче ночью, – продолжал он, – мне придется поработать на вас.

Комиссар кликнул своего помощника.

– Отведите арестованного, – приказал он.

– Следуйте за мной, – обратился помощник к Бриганте.

– Синьор комиссар, – проговорил Бриганте, – прошу вас, не забудьте о…

Комиссар поднял на арестованного глаза.

– …о мальчике.

Он снова как бы одеревенел и зашагал за помощником комиссара.

Очутившись в камере, наедине со старшим тюремным надзирателем, который тоже входил в число данников Бриганте, он спросил:

– В котором часу кончается твоя смена?

– Да уж давно кончилась, – ответил надзиратель. – Я только из-за вас здесь задержался.

– Так вот, мне необходимо поговорить с Пиццаччо.

– Пойду его предупрежу. Но только раньше полуночи ничего не получится. После меня дежурит один малый, которому я что-то не особенно доверяю: поставлю ему вина, придется ждать, когда он заснет.

– Полночь так полночь, – согласился Бриганте.

Из окна своего кабинета комиссар Аттилио увидел выходящего из претуры судью Алессандро, очевидно направлявшегося на свою обычную вечернюю прогулку. Комиссар послал с рассыльным записку донне Лукреции и попросил ее, невзирая на поздний час, заглянуть к нему в кабинет. До нее уже дошли слухи об аресте Маттео Бриганте, и она сразу же спустилась в полицейский участок.

– Дорогой мой друг, – начал комиссар, – полицейские чиновники по самому характеру своей службы поставлены перед необходимостью быть в курсе частной жизни любого человека со всеми его тайнами. Правда, честь, а порою и дружеские отношения вынуждают их делать вид, что им ничего не известно. Однако сегодня вечером и честь и дружеские отношения требуют от меня иного – я хочу поговорить с открытой душой… Вы дали деньги юноше, не заслуживающему вашего доверия…

Комиссар изложил донне Лукреции свою версию дела, но ни словом не упомянул о тех признаниях, которые ему сделал Маттео Бриганте. Таким образом, получилось нечто скорее напоминающее обычное полицейское донесение, которое Аттилио предпочел не снабжать никакими комментариями. Франческо Бриганте после полудня провел некоторое время в публичном доме в Фодже, где и потратил денег больше, чем было в его возможностях. У него нашли письмо донны Лукреции, из которого можно заключить, что она его любовница, что они решили вместе уехать куда-нибудь на Север Италии и что он получил от нее тридцать тысяч лир, которые и отдал девушке для радостей.

Донна Лукреция, сидевшая напротив комиссара, выслушала его, не проронив ни слова, не изменившись в лице, не ссутулив плеч.

После чего Франческо исчез, но, к несчастью, злополучное письмо при нем. Сейчас полиция его ищет. Комиссар уже принял ряд мер, дабы письмо, если беглец будет обнаружен и если оно еще находится при нем, было бы уничтожено или возвращено лично донне Лукреции.

– А почему полиция его ищет? – спросила она.

Комиссар продолжал все тем же равнодушным тоном, “объективным” тоном, каким он делал донне Лукреции свое сообщение (лживое сообщение).

– Ему стыдно показаться вам на глаза, а тут еще арест отца, обвиняемого в краже, все эти вполне понятные треволнения…

Лукреция резко выпрямилась.

– Он покончил с собой? – спросила она.

– Нет.

– Вы просто не решаетесь сказать мне всю правду.

– Нет, – твердо повторил комиссар, – нет. Просто он исчез, но мы его найдем. Вот и все.

– Вы от меня ничего не скрываете?

– Даю слово, что нет.

– Аттилио, – произнесла она, – его необходимо найти. Необходимо. Это ребенок.

– Я только и делаю, что звоню во все полицейские участки провинции.

– Может быть, эта девушка знает, где он?

– Не думаю.

– У вас же имеются хоть какие-то предположения о том, что он мог с собой сделать.

– Мы ищем.

Но она не отставала.

– Сообщите мне сразу же, как только узнаете, где и что он. В любой час дня и ночи. Можете перебудить весь дом.

– Но ведь… – запротестовал он.

– Ох, – воскликнула она, – да я на весь город могу кричать о своей любви.

– Carissima amica…

– Найдите его, – попросила она.

И вышла. Комиссар слышал только быстрый перестук ее каблуков по ступенькам лестницы. Потом на пятом этаже хлопнула дверь.

А комиссар, сидя в кабинете, горько упрекал себя за то, что столько лет прожил бок о бок с донной Лукрецией, встречался с ней чуть ли не ежедневно, и даже в голову ему не приходило, что она способна на такую страсть. Накал и естественность самой этой страсти ставили ее намного выше всех любовниц, которых он имел до сих пор. И он тут же разработал план действий. Завтра и все последующие дни держаться того же тона, что и нынче вечером, вести себя сдержанно, как и подобает должностному лицу его ранга, но, думал он, дать ей незаметно понять всю глубину его чувства через какие-нибудь второстепенные детали, ну, скажем, немедленно сообщать ей все новости о ходе розысков, заботливо отстранить назойливых и любопытствующих, вложить в простое рукопожатие дружеское тепло, держаться непогрешимо корректно. Шаг за шагом завоевать ее доверие, равно как и право стать поверенным ее тайн. Франческо, конечно, объявится и вернется в Порто-Манакоре с повинной головой; не упрекать его ни в чем, скорее уж защищать от нападок донны Лукреции, подождать, пока она сама собственными глазами не убедится в мягкотелости и трусости своего любовника. Куда, к кому пойдет она тогда искать приют своему горю, как не к единственному другу, к единственному подлинному мужчине, которого судьба поставила ей на пути, то есть к нему? А тогда перейдем в атаку, добьемся победы!

Он встал с кресла, вышел на середину кабинета и проделал несколько гимнастических упражнений: правая рука касается носка левой ноги, причем колени не сгибать, присесть десять раз, держа спину прямо. “Я, что называется, в полной форме. На Юге имеется подлинное сокровище, и оно будет моим. До чего же есть хочется”.

Он вышел из кабинета, поднялся к себе двумя этажами выше. Анна вязала, а рядом сидела Джузеппина.

– Добрый вечер, синьор комиссар, – сказала Джузеппина.

– Добрый вечер, – бросил он, даже не взглянув в ее сторону.

И он подумал, что эта тоже после трех месяцев холодного обращения с его стороны будет в конце концов принадлежать ему. А ту, другую, судя по ее поведению, ждать не так уж долго.

– Будем обедать? – спросил он.

– Ну, я ухожу, – заявила Джузеппина.

– До свидания, – сказал ей комиссар и обратился к жене: – Ужасно есть хочется. Просто подыхаю с голоду, carissima.

В одиннадцать часов утра Мариетта и Пиппо наконец проснулись в своем сарайчике на апельсиновой и лимонной плантации, на той самой груде мешков, где они заснули на заре, все в той же позе, держась за руки и переплетя ноги.

Первым делом Пиппо отрядил двух своих гуальони, приводивших в порядок оросительные борозды, в Манакоре за хлебом и болонской колбасой. А сам вскарабкался на фиговое дерево и нарвал первых в этом сезоне фиг, уже успевших созреть… Мариетта набрала в бассейне полный кувшинчик свежей воды.

За ночь сирокко одолел либеччо, и гряду туч отогнало далеко за острова, в открытое море, на горизонте тучи слились с водой и казались сейчас просто узенькой черточкой, указывающей то место, где небо отделено от моря. Но под апельсиновыми и лимонными деревьями и под густой шапкой инжира, у подножия которого с веселым плеском бежали три ручейка, было почти свежо.

Мариетта и Пиппо позавтракали с завидным аппетитом. Потом снова забрались в сарайчик, заперли дверь, и началось все сначала: они и кусались, и трогали друг друга, и сжимали в объятиях, разжимали объятия, не переставая дивиться, что, казалось бы, столь простые жесты могут доставлять людям такое наслаждение.

Только к вечеру Пиппо спустился в Порто-Манакоре. И сразу же узнал через своих гуальони из низины, что вчера вечером у дона Чезаре отнялись рука и нога, что у одра больного находится знаменитый доктор из Фоджи, который меньше чем за несколько тысяч лир с места не тронется, что приехал он на своей “альфа-ромео”, красной “Джульетте”, которой правит даже не юноша, а чуть ли не мальчишка; повезло же парню.

Гуальони из низины сообщили ему также, что дон Чезаре все время зовет Мариетту, что он желает, чтобы только она одна за ним ходила.

Наконец Пиппо узнал, что люди видели, как Маттео Бриганте вылезал из такси в наручниках, а с ним были два полицейских в штатском, что на него донес Джусто, официант из “Спортивного бара”. Что после полудня у него в доме был обыск и нашли бумажник, украденный у швейцарца-туриста, но пятисот тысяч лир там не оказалось.

Пиппо бросился обратно на плантацию и доложил Мариетте обо всех этих новостях. В заключение он добавил:

– Видно, кто-то против Бриганте такую штуку подвел. Почему это бумажник у него нашли?

– Потому что он у него и был, – отвечала Мариетта.

Пиппо кинулся к груде мешков, перерыл их все, переворошил. Бумажника не было и в помине.

– Объясни, в чем дело, – потребовал он.

Тут Мариетта и рассказала Пиппо о том, как она подменила бумажники, прежде чем вернуть заклейменному ею Бриганте его зеленовато-синий пиджак из альпага.

– А почему ты мне об этом раньше не сказала?

– Потому что у меня одна мысль есть.

– Вечно у тебя разные мысли, – возмутился Пиппо. – А по-моему, это очень плохо, Бриганте теперь знает, что мы обокрали швейцарца.

– Вот-то дурачок, – сказала Мариетта. – Кого полиция арестовала? Нас с тобой или Бриганте?

– Он нас выдаст.

– А разве бумажник швейцарца у меня, что ли, ведь у него.

– Они деньги найдут.

– Пусть ищут, – сказала Мариетта.

– Значит, ты не желаешь мне сказать, куда ты их спрятала?

– Уж слишком ты у меня большой дурачок…

– А что ты сделала с бумажником Бриганте?

– Зарыла.

– Ничего не понимаю, – признался Пиппо, – ну никак тебя не пойму.

Как это ухитрилась Мариетта, не покидая их сарайчика – он отлично знал, что она его не покидала, – вдруг подвести такую штуку, что в Порто-Манакоре у Бриганте сделали обыск, в самого его арестовали в Фодже? К тому же Пиппо отнюдь не одобрял, что в их дела замешалась полиция. Зачем Мариетта все это натворила? Да и как?

– Объясни мне, – не отставал он.

Она провела ладонью по его черным крутым локонам.

– Потому что у меня черепушка варит, – протянула она.

Потом наконец объявила свое решение:

– Надо непременно домой возвращаться. Ты меня проводишь. Пройдем кругом через оливковые плантации, чтобы в Манакоре не показываться, пусть-ка пока что нас с тобой вместе не видят, хоть на несколько дней. А ты иди спрячься в башне Карла V, я тебе сама буду еду носить.

Доктор из Фоджи был, что называется, гуманист, из тех, которые еще и поныне встречаются в Южной Италии, где, по счастью, специализация не достигла еще своего полного расцвета и по этой причине специалисту еще не заказано выработать себе свой собственный “взгляд на вещи”. Он был давно, уже лет двадцать, знаком с доном Чезаре, посещал его изредка и ценил в нем человека высокой культуры, uomo di alta cultura, как и он сам. Лгать такому больному было совершенно не нужно. “При известном уровне культуры, – утверждал он, – не столь уж сложно преодолеть страх перед истиной и даже перед смертью”. Оба они были масоны шотландского толка, но оба атеисты.

После того как у дона Чезаре отнялись рука и нога, паралич разбил всю правую половину тела, пощадив только мускулы лица. Правда, в нижней челюсти ощущалась легкая скованность, но она не мешала дону Чезаре говорить без помех.

Доктор выслушал у больного сердце и не обнаружил ни сужения митрального клапана, ни других каких-либо нарушений, словом, ничего, что могло бы привести к эмболии мозга.

Проверил он и реакцию глаза: зрачок при направленном на него луче света уже не сокращался. Тогда доктор велел больному прочитать несколько строчек и постепенно отодвигал книгу, зрачок по мере удаления текста аккомодировался.

Температура 38,2o.

Врач осведомился у больного, не болел ли он в свое время люэсом. Болел лет двадцать пять назад, аккуратно лечился имевшимися тогда в распоряжении врачей средствами. Не было ли рецидивов? Скорее всего, нет, но с уверенностью на этот вопрос ответить трудно, во всяком случае, сам больной ничего не замечал и никогда к врачам не обращался; если испытывал иногда недомогание, принимал хину; по совету дона Чезаре хину принимали в случае болезни также его крестьяне и его рыбаки; жители низины вообще склонны приписывать все заболевания малярии.

Да, он уже не раз ощущал, что у него немеют рука и нога, бывали и приступы слабости, в частности правая рука и нога иногда ему отказывали, но редко. Нет, нет, дрожи никакой не было: вплоть до вчерашнего дня он оставался лучшим охотником во всей округе. Да, да, в руке и ноге иногда он чувствовал мурашки.

Доктор сделал спинномозговую пункцию и взял кровь. Окончательный диагноз он поставит после того, как будут готовы анализы.

– А все-таки, вы что-то предполагаете? – осведомился дон Чезаре.

– Да, предполагаю, – ответил доктор. – Односторонний паралич сифилитического происхождения.

– А каков ваш прогноз?

– На выздоровление шансов мало.

И на специфическом жаргоне, имевшем хождение еще в начале нынешнего века, он объяснил пациенту, почему именно, тщательно подбирая слова и доводы, доступные пониманию всякого культурного человека.

Мысль о близкой смерти расшевелила больного. Впервые за долгие годы, с тех пор как он “потерял интерес”, он начал философствовать вслух. Наслаждение, которое он получал от общения с женщинами, ни разу не принесло ему разочарования; тяга, которую он испытывал к ним, никогда не ослабевала; и даже в то самое время, когда его разбил паралич, он мечтал о том, что положит к себе в постель самую красивую, самую молоденькую из всех женщин своего дома. Подобно воину, сраженному на поле боя, он умирает от ран, полученных в любовной схватке, в самой прекрасной из всех существовавших на свете битв. Следовательно, он умирает славной смертью, вот каково его мнение. Древний город Урия был посвящен Венере, так вот последний сеньор Урии после долгих лет, отданных раскопкам, когда из-под слоя песка и из болотной топи по его приказу собирали кроху за крохой то, что уцелело от этого благородного града, умирает ныне от болезни Венеры, следовательно, жизнь его была и будет гармоничной вплоть до последнего вздоха.

Доктор лично считал, что обыкновенный сифилис не заслуживает столь лирических славословий. Но он счастлив, что его друг достаточно тверд перед лицом смерти. Только тогда можно судить об истинных качествах человека, когда наступает его последний час. А дон Чезаре сейчас блестяще подтвердил свою принадлежность к высшей породе человеческой.

Дон Чезаре осведомился, сколько времени ему еще отпущено на приведение в порядок домашних дел. Болезнь прогрессирует быстро, температура подымается. По словам врача, до полной потери рассудка, а следовательно, возможности выразить свою волю, остается примерно двадцать четыре часа, словом, не больше суток. Впрочем, он ни за что не ручается. С минуты на минуту может наступить полная афазия. Он заглянет завтра утром, когда будут готовы все анализы.

А тем временем в большой зале нижнего этажа, как раз под спальней дона Чезаре, старуха Джулия, Эльвира, Мария, Тонио и их старшие дети читали молитвы, вознося Пречистой Деве мольбу о здравии своего господина. Молящиеся стояли вокруг большого стола из оливкового дерева. Тонио, скрестив руки на груди, женщины – сложив ладони.

– Ave Maria, piena di grazia, – начала Джулия. – Богородице, Дево, радуйся, благодатная Мария, господь с тобою. Да благословенна ты в женах и благословен плод чрева своего.

Она замолкла, и все остальные вполголоса подхватили:

– Santa Maria, матерь божья, отпусти нам прегрешения наши, возноси моления о нас до самой нашей кончины.

И все хором, и Джулия вместе с прочими произнесли:

– Cosi sia, да будет так, аминь.

Потом Джулия снова завела: “Ave Maria…”

Большое неаполитанское кресло XVIII века с позолоченными деревянными подлокотниками в форме китайских уродцев отодвинули от стола. Так оно и стояло никем не занятое посреди залы.

На дворе возле крыльца дома с колоннами мужчины и подростки – обитатели камышовых хижин из низины – толклись возле докторской “Джульетты” и расспрашивали юного шофера о достоинствах автомобиля.

Жены рыбаков, облепив крыльцо, ждали в молчании.

Мариетта появилась из зарослей бамбука, обошла группу мужчин, проложила себе путь сквозь толпу женщин, быстро поднялась по каменным ступенькам крыльца и, проскользнув между Тонио и его сыном, очутилась у стола. Она тоже молитвенно сложила ладони.

– Благословен плод чрева твоего… – продолжала старуха Джулия.

И Мариетта подхватила вместе со всеми:

– Santa Maria, матерь божия…

На лестнице послышались шаги доктора. Молящиеся замолкли и дружно обернулись к дверям, ведущим в коридор.

Доктор оглядел их всех, ища среди них взглядом молоденькую девушку, которую дон Чезаре задумал было положить к себе в постель, когда болезнь Венеры сковала его тело. Взгляд доктора остановился на Мариетте, и именно к ней он и обратился: