Текст книги "В порыве страсти"

Автор книги: Розалин Майлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Отец и дочь, стоя рядом, смотрели ему вслед.

Ну, ну, думал Бен, украдкой взглянув в лицо ничего не подозревающей Джины. Генри Саффолк, вот как? Что ж, могло быть и хуже!

24

Почему всегда, когда дела идут из рук вон плохо, погода устанавливается – лучше некуда? Отвернувшись от солнца, чувствуя, что только тусклые серые небеса и тяжелые тучи, набухшие всей мировой скорбью, отвечали бы ее настроению, Элен брела по коридору, ведущему к комнате Чарльза. Она наконец приняла решение, которое следовало как можно скорее сообщить ему. Она обязана сделать это – последний знак внимания, который она может ему оказать. – Войдите!

Он отлично выглядит, тоскливо отметила она, приоткрыв дверь и не решаясь переступить порог. Только что принял душ, расчесал мокрые волосы, они темные и блестят, точно напомаженные; и теперь, обвязавшись полотенцем, ищет в шкафу чистую рубашку и брюки.

– Элен! – обрадовался Чарльз. – Входи и закрой дверь.

– Нет-нет, – поспешно запротестовала она, – я не останусь. Я только зашла сказать, что… прости, я сегодня не выйду к ужину…

Несмотря на рутинные слова приличествующих случаю извинений Чарльз мгновенно все понял.

– И в обозримом будущем ты не будешь ужинать со мной ни здесь, ни где-либо еще, так надо понимать?

Господи, почему ей так тяжело?

Она долго размышляла, плакала и молилась, пытаясь совместить свой долг перед Джоном, дань уважения к долгому замужеству и к человеку, подарившему ей и это замужество, и сына, с ожившим вновь, вспыхнувшим с новой силой давним чувством к другу молодости.

Наконец ей показалось, что она пришла к окончательному решению. И вот теперь она здесь и знает, что делать, чего бы ей это ни стоило.

Но увидев лицо Чарльза, Элен почувствовала себя убийцей; она убивала его любовь, его надежды. Она словно ударила его, он дрожал всем телом, руки его покрылись гусиной кожей. Он шагнул к ней, как лунатик.

– Я не верю, Элен, не могу поверить, что ты меня прогоняешь.

– Я должна, – заплакала она. – Я говорила с Джоном…

– С Джоном! – Его горе и ярость выплеснулись взрывом отчаяния. – Элен, ты когда-нибудь слышала, чтобы сын радовался, видя мать в объятиях другого мужчины? Особенно если сын вроде Джона: обожествляет отца и считает мать такой слабой, что не представляет, как она жила, пока не появился отец!

– Но он не такой, он… Чарльз схватил Элен за локти.

– Дорогая, сделай напоследок одолжение, не рассказывай о своем драгоценном сыночке! Я давно говорил тебе: пора относиться к нему как к взрослому! Жизнь устроена так, что у женщин есть и сыновья, и любовники, и пора маленькому Джонни с этим смириться. Но это ваши трудности – твои и его!

Он умолк и потряс головой, как бык, терзаемый пикадором. Потом поднял глаза – такой боли в них она никогда не видела.

– Элен, если ты отказываешь мне, если считаешь, что между нами ничего не может быть, соберись с духом и скажи это от себя. Посмотри мне в глаза и скажи: «Чарльз, я тебя не хочу, я тебя не люблю, я хочу, чтобы ты ушел и больше меня не тревожил!»

– О Господи, Господи, – плакала Элен, – я не могу, не могу…

– Ты не можешь этого сказать! – Чарльз с силой тряс ее, словно она кукла, у которой сломался завод. Он был так близко, ей хотелось погладить его по груди, провести пальцем по каждому ребру, поцеловать мягкую ямку у основания шеи. – Ты не можешь этого сказать, потому что это неправда!

Элен хотелось прижаться к Чарльзу, оросить слезами его плечо, почувствовать невыносимую сладость крепких мужских рук, хотелось, чтобы он поцелуями изгнал все ее печали. Но если сделать хоть один шаг к нему, она погибла.

– Тебе нужно уйти, – сквозь слезы выдавила она. – Я не могу выйти за тебя, не могу быть с тобой, не могу потерять сына!

– А когда он сам женится, что будет? – спросил Чарльз. – Как ты думаешь, найдется у него тогда время для мамочки?

– Не знаю, – безнадежно рыдала Элен. – Но сейчас, сейчас, когда он только что потерял отца, я не могу требовать, чтобы он распростился еще и с матерью!

– Глупая! – Чарльз отошел, исполненный достоинства и укоризны. – Ты чувствуешь себя неизвестно в чем виноватой и поэтому приносишь в жертву и себя, и меня, и все, что у нас могло бы быть. Ты не станешь от этого счастливее, и Джон не станет. Итак, ты меня в расчет не принимаешь. Но я не хочу торчать здесь и любоваться, как ты испортила себе жизнь.

Теперь Чарльз всем своим обликом напоминал священника, духовника, а не влюбленного.

– Ты свой выбор сделала. И я ухожу, можешь проститься со мной, не буду тебе мешать, пока ты не передумаешь. Могу уйти и навсегда. – Он помолчал и выдавил из себя подобие улыбки. – Да, дорогая, навсегда, потому что в наши годы удача редко приходит дважды. Нельзя всю жизнь искать горшок с золотом у конца радуги, особенно если однажды хватило глупости его потерять. – В его улыбке отражались муки всей утраченной любви на свете. – Я был наивен, поверил, что мы снова нашли нашу радугу. Я ошибся, вот и все. – Он обнял Элен и заглянул ей в лицо. – Чтобы проститься по-настоящему, нужна вся жизнь. До свидания, до встречи в новой жизни, милая моя девочка.

Господи, она была у него в комнате, они так долго оставались вместе, он на прощание поцеловал ее, что, черт возьми, происходит?

Проведя целый день в попытках извлечь еще хоть толику информации из компьютера, работу которого он едва понимал, Джон, еле живой от усталости, поднимался по лестнице. Он решил не ходить на ужин, а вместо этого покататься на Кайзере или погулять, чтобы прояснилось в голове. Затем можно еще посидеть у компьютера и постараться что-нибудь узнать о Чарльзе. Или позвонить в авиамедслужбу, выяснить, проводилось ли вскрытие отца, – не верится, что тут все чисто…

В доме царила тишина. Тяжелая входная дверь была распахнута настежь, как всегда в жаркие дни. Поднимаясь к себе, он заметил на площадке быстрое движение. Из комнаты Чарльза вышла Элен, прижимая руки к губам – безошибочно узнаваемый жест женщины, которую только что поцеловали. Казалось, тело ее хранило следы объятий. Чарльз, завернутый в полотенце, опустив глаза, закрывал дверь, буря эмоций исказила его лицо.

Что, черт возьми, происходит?

Неужели они…

Джона снова охватило мрачное подозрение. Знает ли она, что сотворил Чарльз? А может быть, мать поощряла его, чтобы он избавил ее от мужа, даже помогала?

Не может быть!

Мозг работал не переставая. Ноги сами принесли его к комнате Элен. Он бесцеремонно ворвался в дверь.

– Ну, мама, пора поговорить!

Она стояла за дверью, стараясь сдержать слезы, прижимая кулаки к губам, ее плечи поникли, как у потерявшегося ребенка.

– Джон… что?

С тяжелым сердцем он шагнул вперед.

– Мама, ты о Чарльзе говорила? Это за него ты собралась замуж? Когда решила, что не сможешь прожить всю жизнь одна?

Он безжалостно насмехался над ней, передразнивая ее интонации. Элен вспыхнула от стыда.

– Джон, о чем ты?

Ее смущение только сильнее разозлило его.

– О чем я? Мама, милая, подумай только! Подумай! Если ты еще не разучилась думать! Вот когда поиски нового мужа закончатся, тогда и поговорим!

– Джон, я… – Элен расплакалась. – Мне очень жаль, если…

Он не смог сдержаться.

– Тебе только жаль, что я не вовремя вошел! Или что я вообще сел вам на хвост!

– Бога ради, о чем ты?

Внезапно он стал занудным, как чиновник в суде.

– О тебе, мама. О тебе и Чарльзе. Господи, я только что тебя видел! Ты выходила из его комнаты, а он стоял там, и на нем было только полотенце!

Элен увидела эту сцену как бы со стороны и представила, что сотворило из нее распаленное воображение сына. Ее охватило отчаяние.

– Тебе не надо было этого видеть.

– Естественно, не надо!

– Нет, я хочу сказать, нечего было видеть!

– Мама, прошу тебя! – Джон скривился от отвращения. – Сделай одолжение, я взрослый мужчина, а не ребенок! Не думаешь же ты, что я в это поверю?

– Послушай, Чарльз и я… – Господи, как жалко это звучит, надо было что-то другое сказать!

Сын отступил, казалось, он готов зажать уши руками.

– Слышать не желаю!

Элен попыталась собраться с силами.

– Нет, ты это начал, так теперь слушай!

Джон взглянул ей в глаза.

– Ты моя мать!

– Но я еще и человек! – крикнула она. – У меня есть своя жизнь, так же как и у тебя…

– Я не говорил, что нет!

– И, Джон! – Отчаяние захлестнуло Элен, иначе она ни за что не сказала бы этого. – Ты не представляешь, как я несчастна…

Он взял ее за руки и больно сжал.

– Конечно, несчастна, мама, как всякая вдова. Любая женщина, потеряв такого мужчину, как папа…

– Такого, как папа… Джон, он…

Она прикусила язык. Господи, зачем она это говорит? Разрушить образ отца, хранящийся в душе сына, ради отвлеченного представления об истине? Ради чего – только ради себя самой? И теперь, когда она все равно потеряла Чарльза? Его поцелуй был прощальным; даже если они будут встречаться по сто раз на дню, последние слова уже сказаны, он не вернется, не будет вновь принадлежать ей.

Джон продолжал, словно обезумев:

– Понимаю, ты пала духом, но почему ты считаешь, что… – Он едва не поперхнулся, не в силах заставить себя произнести ненавистное имя. – Почему ты думаешь, что он даст тебе счастье?

– Не знаю, я только…

– Жизнь продолжается, так? Папа умер, а ты жива?

– Но…

– Так ведь говорится?

– Дорогой, это правда! Жизнь продолжается!

– Но не для него! – Лицо Джона исказилось от горя. – Не для отца! Он лежит глубоко под землей, а ты тут с проклятым дядей Чарльзом играешь в веселую вдову! Пошел он…! И ты тоже!

До сих пор Джон никогда не ругался при Элен, тем более не ругал ее. Пораженные, они в полном молчании глядели друг на друга, от ужаса у обоих перехватило дыхание. Вдруг, очень медленно, тело Джона начало сотрясаться от мощных, отчаянных рыданий. Элен протянула руку, чтобы погладить сына по лицу, и еле удержалась, чтобы не обнять его, как всегда обнимала раньше, отводя его горести.

– Ох, сынок, сынок.

– Господи, мама, не надо!

Джон яростно смахнул руку Элен и вместе с ней – наворачивающиеся на глаза слезы. Но ей стало спокойнее.

– Послушай меня, ладно? – хрипло попросила она. – Послушай и не перебивай, а потом можешь злиться, сколько хочешь. Выслушаешь?

Он поколебался и неохотно кивнул.

– Чарльз действительно просил меня подумать, не сможем ли мы возобновить наши отношения, – начала она как можно спокойнее. – Потому что мы… когда-то мы нравились друг другу… давным-давно… до того, как появился твой отец. Чарльз всегда считал, что Филипп увел меня у него. Теперь, кажется, пришло время… – она замолчала, потеряв уверенность в себе.

Но Джон слушал, не сводя с матери потемневших взволнованных глаз. Она устало продолжила:

– Но я отказала ему. Что бы тебе ни померещилось, что бы ты ни заподозрил, непозволительное свидание или тайную встречу среди дня, на самом деле мы прощались. Когда я вчера поговорила об этом с тобой, узнала твое мнение, то поняла, что у нас с Чарльзом ничего уже не может быть. – Элен глубоко вздохнула. – Так что я сделала то, чего ты от меня хотел, будь ты трижды счастлив! Я уже отказала ему. Он уедет, как только сможет, и мы никогда больше не увидимся, ну что, доволен?

Джону стало безумно стыдно за свою несдержанность, за то, что подозревал мать. Он не знал, куда девать глаза.

– Да, – еле слышно прошептал он.

Ее сердце, все ее существо истекало кровью, словно невидимый убийца перерезал ей вены. Кто им был – Джон или Чарльз? Думай о Джоне, приказала Элен себе, сейчас важен только он, ради него ты терпишь эти муки!

– Слушай, забудь обо мне, – сердито обратилась она к сыну. – Думай о себе, у тебя выбор больше, чем ты считаешь.

– Выбор? Какой выбор?

– Ты знаешь, что я всегда хотела, чтобы ты учился в колледже, попробовал поступить в университет.

– Ой, мама!

Он смотрит так, словно готов ударить, подумала она, оцепенев от ярости.

– Слушай… – Джон пытался совладать с собой. – Слушай, мам, я понимаю, ты всегда считала меня неоткрытым гением Северной Территории, но на самом деле я не книжный червь, у меня нет ни малейших задатков ученого! Я не желаю получать даже простейшего образования, по мне, пусть эти чертовы книги хоть сожгут! – Он вздохнул и поднял голову, его взгляд бессознательно блуждал по широкому горизонту. – Я принадлежу земле. Этой земле.

– Но теперь…

– Теперь, когда умер папа, – упрямо повторил он, – я на ферме еще нужнее.

От его наивности Элен чуть не закричала.

– Но фермы больше не будет!

Джон криво, как помешанный, улыбнулся.

– Они ее перекопают? Унесут с собой?

– Ох, дорогой…

Не плакать, сурово приказала она себе, только не расплакаться, хватит слезами заливаться.

– Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Отчего же, понимаю! Ты хочешь сказать, что мне надо учиться жить по-новому, хватит играть в ковбоев. Я не смогу жить здесь, пора посмотреть правде в глаза. – Джон замолчал, охваченный каким-то сильным порывом, но она не могла понять – каким. – Правде, мама, надо смотреть прямо в глаза! Знать бы только, какова она! – Он снова повернулся к ней. – Знаешь, до смерти хочется узнать хоть какую-нибудь правду – получить в руки четкие факты вместо этой… этой…

– Чего?

Элен охватила тревога. Все ли в порядке с Джоном? Он в таком напряжении. Ее отношения с Чарльзом могут оказаться последней каплей. Мальчик всегда был чувствителен и раним, с самого детства. Неужели он сломался?

Джон словно почувствовал страх матери и сдержал внезапно охвативший его странный восторг.

– Да, предложи мне хоть какую-нибудь правду, и я взгляну ей в глаза, – сказал он более спокойно, расслабленно улыбнувшись. – И не волнуйся. Я думаю о «будущем», как ты это называешь, и знаю, что мне делать. Если миссис Мацуда купит поместье, я попрошусь к ней на работу. Этот дурень-счетовод Бакли здесь не справится. Ей нужен управляющий.

– Джон, не унижайся! – не сдержалась Элен. – Работать управляющим на земле, которой твой отец…

– Которой владел мой отец? И его отец, и отец его отца, с тех пор, как существует Королевство? Что это даст нам, мама? И с чем останусь я?

На его лице мелькнуло замешательство. Он пробормотал:

– С чем отец оставил меня? – Снова последовал резкий перепад настроения, теперь на Джона напала мрачная веселость. – Наверняка у них есть планы начет этих мест, у миссис М. и нового начальства. Если они в часовне откроют дискотеку, я пойду работать диск-жокеем!

– Что ты такое говоришь?!

Но Джон уже опять стал самим собой.

– Послушай, я всегда любил Кёнигсхаус и дал папе, дал себе обещание заботиться о нем, пока не появится новый владелец. Алексу это не под силу, хоть земля сейчас и его, он просто не умеет с ней обращаться. – Его глаза потемнели. – Такая ферма – живое существо, поэтому ее нельзя бросать на произвол судьбы, так же как скот или лошадь. Если за животным день не ухаживать, оно начинает гибнуть. Следить за Кёнигсхаусом – наш долг перед ним, ведь и он следит за нами. И я буду этим заниматься, сколько смогу.

Джон замолчал, глядя в открытое окно, на просторы, расстилающиеся вдали. В пронизанном солнцем воздухе тихо шелестел, словно в приветствии, буш. Когда Джон заговорил снова, его голос звенел, вплетаясь в мягкую паутину звуков природы.

– Когда сделка совершится, я постараюсь продолжать вести дела здесь, где всегда жили Кёниги, вот что я сделаю. А если не удастся, поселюсь еще где-нибудь. – Теперь он выглядел так, словно ему было двенадцать лет. – Где-нибудь, где смогу держать скот. И ухаживать за тобой. Где-нибудь поближе к Кёнигсхаусу.

Ухаживать за тобой…

Он все еще ничего не понял, он ни слова не уловил из всего, что она пыталась сказать, даже после того, что случилось.

Элен поймала себя на том, что задает вопрос, который уже обдумала, сама того не подозревая:

– Где-нибудь с Джиной?

– С Джиной… – Лицо Джона исказилось. – Нет, не думаю.

– Так подумай!

Он улыбнулся, сделавшись вдруг бесконечно старым.

– Ты романтик, мама. Ты искренне веришь, что любовь побеждает все.

– Конечно побеждает!

– Ну уж. – Сын встал перед Элен на колени и взял ее руки в свои. – Иногда дела идут плохо. В семьях. У людей. Это как павшее животное на солнце. День или два оно лежит, будто спит. Но гниения не избежать. Оно начинается внутри, его не видно. Оно потихоньку делает свое дело, и рано или поздно его уже нельзя не замечать. Его не могут вылечить ни любовь, ни свадьба. – Джон тяжело вздохнул. – И поэтому, прежде чем кто-нибудь из нас сможет подумать о чем-то другом, мы должны позаботиться о ферме!

25

С пятидесятого этажа одного из престижнейших деловых зданий Сиднея, где располагалась компания «Мацуда ПЛК», открывались самые блестящие во всей Австралии перспективы. А значит, и во всем мире, думал Крэйг Бакли, и счетная машинка, заменявшая ему душу, ликовала, насколько это было возможно.

Да, конечно, мадам занимала угловые апартаменты, откуда так удобно поклоняться двум божествам австралийской архитектуры – мосту через гавань и Оперному театру, угнездившемуся у его подножия, как стая присевших отдохнуть чаек; они уверенно вырисовывались по центру огромного, во всю стену, окна. Но из его кабинета по соседству видно то же самое и даже больше. Потому что прямо из-за стола, почти под собой он видел бетонные ущелья финансового квартала, бесконечные вереницы деловито снующих муравьев, непрестанно трудившихся на нижних этажах. Это зрелище тешило ему душу, напоминая Уолл-стрит, словно он снова находился дома. И, показывая мадам новые находки в отчетах Кёнигов, Бакли считал, что скоро они вернутся в родные пенаты.

– Крэйг!

А вот и она.

Он никак не мог привыкнуть к ее манере входить без стука, слишком прочно сидели в нем внушенные в чопорной коммерческой школе правила поведения. Да и не по-японски это. Но что ни говори, она его хозяйка. Крэйг Бакли вскочил.

– Слушаю вас!

Он заботливо усадил мадам в кресло, с которого только что поднялся, и встал за ее спиной, не убирая руки с клавиатуры компьютера.

Йосико положила ногу на ногу и откинулась назад, дразняще глядя па управляющего.

– Вы говорили, что хотите мне что-то показать? Надеюсь, интересное? Я это уже видела? Или вы намерены меня удивить?

Он слишком хорошо знал ее, чтобы в рабочее время клюнуть на приманку. Осторожно отведя взгляд от соблазнов, карауливших его под синим деловым костюмом с перламутровыми пуговицами и шелковой блузкой цвета магнолии, он вызвал на экран материалы, которые только что изучал, и коротко бросил:

– Вот. Я подумал, это может вас заинтересовать.

Йосико не нужно было объяснять, что означают цифры, они были первым языком, который она научилась понимать. Крэйг знал ее и не ожидал, что она тут же отзовется. Пока она читала данные на экране, ее глаза увлажнились и заблестели, в точности также, иронически заметил он, как во время любовной игры.

– Вот оно что! – наконец сказала Йосико. Крэйг кивнул.

– Именно. Что бы ни говорил Чарльз Кёниг, «Кёниг Холдингз» мыльный пузырь. – Он кивнул на экран. – Судя по тому, что у них творится, здесь вот-вот объявится Австралийская комиссия по ценным бумагам и начнет задавать каверзные вопросы. – Крэйг снова ухмыльнулся. – Пока считает бухгалтерия, прожекты могут подождать! «Кёниг Холдингз», считай, лопнула!

– Да.

В таких случаях мадам бывала немногословна. Но он знал, по ее дыханию слышал, что ей безумно нравится, когда он вот так заживо препарирует перед ней очередную жертву, рассекает ее на части и отдает то, что осталось, ей на растерзание. Как маэстро, дающий мастер-класс.

– Кто бы ни управлял этой фирмой, – продолжал Крэйг, – он потерял над ней контроль. Их убыточность нарастала, они не владели даже ростом месячной процентной ставки. И быстро летели в тартарары.

Он замолчал, Йосико долго сверяла его слова с пляшущими цифрами на оранжевом экране. Он терпеливо ждал. Наконец она подняла на него черные, как сливы, глаза и мягко спросила:

– Вы сказали «кто бы ни управлял этой фирмой»?

Крэйг снова кивнул, согласно улыбнувшись.

– По-моему, в этом-то все и дело, поэтому фирма и разваливается.

Расскажи, требовали ее глаза.

Боже, как ему это нравилось, как волновало!

– У них два с лишним десятилетия было надежное, устойчивое, хорошо управляемое дело. Крах наступил несколько лет назад. В конце восьмидесятых они влезли в долги. Банки вливали в них деньги, они их хватали обеими руками. Затем наступил октябрь восемьдесят седьмого, рынок рухнул, и до сих пор им приходится хитрить и выпутываться.

– Даже теперь?

Ты хорошо знаешь, что теперь, хотел сказать он. Но так у них было заведено, и он не волен был менять ритуал.

– В прошлом году в «черную среду» они получили еще одну хорошую трепку, рынок снова ухудшился. Они могли бы продать международную и городскую части компании, рассчитаться с долгами, сократить расходы и жить скромно на скотоводческой ферме в Кёнигсхаусе.

Йосико улыбнулась, как кошка, заприметившая большую чашку сливок.

– Но кому-то этого не хочется, это стало бы признаком неудачи. Кому-то не хочется жить скромно, кто-то не хочет провести всю жизнь в глуши, в Кёнигсхаусе.

– Верно. Поэтому они и раскрутили эту безумную спираль займа и перезайма.

– И…

Ему нравилось, как она играет в кошки-мышки, ничто иное, кроме денег, так не возбуждало его.

– И, хоть им довольно долго удавалось это скрывать, бремя долгов в конце концов начало тянуть их ко дну.

– И они?..

Он притворился, что не понимает.

– Они?

Мадам была счастлива, игра шла так, как ей нравилось.

– Заканчивай, – приказала она.

Крэйг почувствовал напряжение в паху. Затрахать бы ее сейчас до полусмерти!

– Вы знаете, кто эту музыку заказал, кто ее играл и кто покрывал, – тихо сказал он. – Вы и раньше все знали, но теперь у нас есть доказательства. Это значит, что вы крепко держите «Кёниг Холдингз» и «Кёниг Кеттл» за горло. Каждая живая душа вплоть до последней коровы перед вами стелиться по земле должна, а вы их, если захотите, возьмете за жабры. – Он самодовольно ухмыльнулся и пробежался пальцами по клавишам, выводя данные на принтер. – Ваш ход.

Йосико взглянула на него.

– А что вы хотите делать?

– Я хочу, – серьезно объявил Крэйг, – чтобы вы сказали мне, что намерены предпринять. А потом я хочу увести вас отсюда во французское бистро на Маклей-стрит и показать, что такое добрая, хорошо приготовленная еда. – Он отважился слегка поддразнить свою хозяйку. – Не то что ваша японская стряпня – хоть я и знаю, что хорошие вещи пакуют только в маленькие свертки. А потом я хочу…

– О, да, – безо всяких эмоций ответила Йосико. – Вы хотите поужинать у «Дэниела»? Где такой хорошенький мальчик? – Она махнула рукой в сторону внешнего кабинета. – Закажите столик. А потом…

Настала его очередь перебить.

– Но прежде всего – «Кёниг Холдингз».

– О, да.

Это был последний ход в игре. За это она и ценила Бакли. При всех его далеко не королевских достоинствах он, как и мистер Мацуда, всегда ставил дело выше удовольствия.

– Мистер Алекс Кёниг звонит каждый день, – сообщила Йосико, – и настаивает на нашем возвращении. У них там какое-то корробори – готовят представление об истории Кёнигсхауса. Он говорит, это возможность увидеть ферму во всей красе.

Крэйг умел читать ее мысли. По дороге во внешний кабинет он сказал:

– Хорошо. Я все устрою и позвоню в Кёнигсхаус. Вылетаем завтра?

– Завтра. – Йосико кивнула. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало. – И возьмите с собой в бистро свой чемодан – завтра вечером вы домой не вернетесь.

Почему ему так плохо, хотя дела идут так хорошо? Алекс раздраженно вытащил из джипа полупустой портфель и поспешил в дом. Ну и что, что завтрак с напыщенным идиотом, банковским управляющим, был скучен до чертиков. Зато он выдержал испытание на ура, а на прощание тряс руку этому хмырю с таким восторгом, точно обрел друга на всю жизнь.

Итак, дело почти закончено, хоть эта крысиная морда Карри и тянул, сколько мог, пока наконец с гордостью не объявил, что все, что нужно, чтобы «подтвердить» завещание, делается в должные сроки.

– Теперь имущество может стать вашим в любой момент, мистер Кёниг! – торжественно провозгласил он. – И посему вы можете полагаться на вашего покорного слугу, я сообщу вам по телефону обо всех новостях в предельно короткий срок!

– Премного вам благодарен, мистер Карри, – тепло заверил банкира Алекс и снова начал трясти ему руку, словно тот был его самым близким другом. – Как мне вас отблагодарить. – Он помолчал и, для лучшего впечатления понизив голос, продолжил: – Мне незачем вам говорить, что я рассматриваю это дело как начало долгих взаимовыгодных деловых отношений. Надеюсь, я ясно выразился.

Он усмехнулся про себя. У крысы в заднице, вот где он будет вести дела с Карри. Но никогда не помешает порадовать ближнего…

Вот только почему никак не удается порадовать себя?

Отчасти оттого, что вечно не хватает наличных!

Да, он бесспорный наследник, но «бесспорный» не синоним «конкретного». Конечно, ему удалось, возвращая этот жуткий «форд», надуть парней из фирмы по прокату автомобилей, да и жил он в имении на всем готовом, ни в чем себе не отказывая, но дальше околачиваться без гроша в кармане ему не удастся, он понимал это все яснее.

И она понимала.

Из чего бы ни были скроены женщины, Триша явно не была создана, чтобы ждать. Свирепо хмурясь, он вошел в кабинет и взглянул на часы. Третий час, пора бы ей и проснуться. Со странной болью в сердце, которая всегда возникала при мысли о ней, он стоял посреди комнаты и не мог решить, пойти ли в дом для гостей или дождаться, пока Триша встанет и сама отправится его искать. В любом случае лучше сначала приготовить ей утренний тоник.

Швырнув в угол портфель, который он носил только для вида, Алекс скинул пиджак строгого делового костюма и направился в кухню.

– Добрый день, Роза!

Проходя мимо домоправительницы, он заметил, что она сидит за столом с Элли. Отлично – вчерашняя мелодрама окончена.

– Известие от Мацуда, – монотонным голосом отрапортовала Роза. – Завтра они возвращаются, приедут на корробори.

Здорово!

Дурное настроение мгновенно улетучилось, волной накатило торжество. Японка собирается купить Кёнигсхаус, иначе зачем бы она сюда ехала. Такая женщина, как миссис Мацуда, не тратит времени и денег на пустяки! Теперь ему есть что сообщить Трише, есть что с ней отпраздновать! Он пообещает ей, что еще до конца недели они отсюда смоются с битком набитыми карманами! Тут и пригодится заветная бутылочка, что он припрятал в холодильнике…

Алекс уже был на пороге кухни, как вдруг понял, что сидевшая за столом напротив Розы местная девчонка, которую он мельком видел со спины, была вовсе не Элли. Он постарался унять всколыхнувшуюся тревогу. Значит, чертова дура еще погуляет, пока не поймет, что она не уволена. Чем скорее она объявится, тем лучше. Она должна узнать, что никто ее не увольнял, что не Трише решать, кто приходит и уходит из Кёнигсхауса. Она наверняка понимала, что, выскочив из спальни с воплями и визгом, тем самым очень себе навредила, и поэтому исчезла. Следовало, хоть и с опозданием, исправить ошибку.

– Добрый день, Джина. – Алекс вытащил из холодильника бутылку белого вина и поспешил из кухни.

– Гммм. – Все свое неодобрение поступков Алекса Роза выразила, молча тряхнув ему вслед головой. Подумать только, удивилась Джина, она знала его маленьким мальчиком, может быть, даже учила говорить первые слова.

Роза сменила тему, чтобы не обсуждать увиденного.

– Не понимаю, чего ты так волнуешься о своем представлении.

Джина улыбнулась.

– Да, но корробори так скоро! Сначала казалось, что до него много лет, а как теперь выяснилось – всего несколько дней.

Роза смотрела на девушку без всякого сочувствия.

– Еще столько работы, – жаловалась Джина. Домоправительница нетерпеливо хлопнула рукой по столу.

– Как будто они понимают.

– Хотелось бы думать, что все пройдет как надо.

Роза протянула сухую черную руку.

– Спросим у карт.

Джина затаила дыхание. Она не знала, хочется ли ей услышать, что скажут карты. Но противиться старой женщине не могла.

– Сдвинь! – приказала та. – Еще раз!

Первая карта, по мнению Розы, должна была ответить на все волнения Джины. С торжественным видом положив ее на стол, домоправительница почтительно выдохнула:

– Императрица! – И, перейдя на благоговейный шепот, по-новому, с уважением, взглянула на девушку: – Это верхушка дерева, конечная карта, последняя из старших аркан. Лучшая карта.

Слегка дрожа, Джина рассматривала яркое рельефное изображение женщины в короне струящихся локонов, обнаженной, если не считать полоски ткани, обернутой вокруг венериного бугорка. Великолепная в своей наготе, она изящно, как танцовщица, стояла на летящем облаке. Ангел и летящий грифон держали над ней лавровый венок, а внизу лошади и львы припали к земле, с обожанием глядя вверх и покоряясь ее власти. Джина подняла глаза и встретила изумленный взгляд широко распахнутых глаз Розы.

– Что она означает?

Роза рассмеялась резким смехом, похожим на кашель:

– Это значит, прелесть моя, что тебя ждет весь мир и все, что в нем есть! Она означает удачу во всех твоих делах, великое окончание твоих трудов. Она означает, что твое представление будет очень успешным, хоть, может, и не в том смысле, как ты думаешь. Она несет мир, эта карта, удовлетворение делом, доведенным до конца, сделанным на славу. – Джина потрясенно подумала, что никогда не видела Розу такой счастливой. Старая женщина жила этими картами и радовалась им. – Ты совершишь великие дела, добрые дела, – пылко продолжала Роза. – Ты в первый раз гадаешь на картах Таро и сразу достала Императрицу? Скажу тебе, детка, лучше не бывает!

Джина понимала, что должна радоваться, ощущать благодарность к старой женщине хотя бы за доброе предсказание. Но пока она искала подходящие слова, у нее возникла мысль: «Этого недостаточно».

Да, конечно, она хотела, чтобы представление прошло успешно, у нее сердце сжималось, когда она думала, как близко праздник, и это доказывало, как важен для нее хороший результат, как нужна награда за тяжелый труд. Но это не все – это не о Джоне…

Роза проницательно смотрела на нее, потом подошла к холодильнику и достала заветную бутылку.

– Хочешь попробовать еще?

Джина снова вздрогнула.

– Да.

* * *

«Он хороший человек, – сказал ей Бен, – ты могла выбрать намного хуже». Разве сумела бы она ответить ему: да, папа, но я хотела бы выбрать намного лучше? На самом деле она не замечала Генри Саффолка, пока отец не обратил ее внимания на этого тихого мужчину.

– Знаешь, – задумчиво подметил он, когда Генри, подвезя ее, уехал, – уверен, что ему совсем не хотелось возвращаться домой.

– Почему? – рассеянно спросила она.

– И я его не виню, – продолжал Бен.

– Папа! – Джина разозлилась. – О чем ты говоришь?

– О Генри, – просто ответил он. – Ты ему нравишься.