Текст книги "В порыве страсти"
Автор книги: Розалин Майлз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Розалин Майлз
В порыве страсти
Алексу, в каких бы далях ни блуждал его дух.
1
Занимался новый день, ясный и солнечный, как всегда. А Элен в который уже раз повторяла про себя: «Я больше так не могу».
Она горько улыбнулась. Интересно, много ли на свете женщин, живущих среди такой красоты, но не знающих счастья? И много ли женщин повторяют про себя: «Я больше так не могу», но продолжают жить как жили, день за днем, год за годом?
Старый дом, казалось, притаился и ждал чего-то. Длинный, прохладный коридор вывел ее на широкую открытую веранду. Вокруг простиралась пустыня, она тянулась на многие километры, до самого сердца Австралии, до мертвого красного сердца, похороненного где-то там, среди пустошей, много веков назад. Полмиллиона лет выжигало солнце этот затерянный континент, а земля все так же лежала под его палящими лучами, непознанная, неприветливая, полная скрытой мощи, отказывая своим перепуганным обитателям в самом необходимом.
«Как Филипп, – подумала она, – отказывает мне в самом необходимом!»
На дороге, за надворными постройками, произошло какое-то движение. На земле, в пестрой тени серебристых эвкалиптов, сидели аборигены. Теперь они встали и двинулись вперед, взгляды их были устремлены за горизонт.
Каким-то непостижимым образом они всегда знали, когда ожидать возвращения пастухов. Впрочем, они знали все. Их предупреждали духи, они нашептывали свои предсказания тем, кому хватало мудрости их услышать. Они всегда знали, как прошел перегон скота и кто из мужчин вернется, а кто – нет. Непонятная тоска терзала ей душу, наполняя сердце тревогой и печалью. Ибо подобно миллионам и миллионам других женщин во все времена, Элен не знала, что делать, если муж вернется, и не знала, что делать, если муж не вернется.
– Миссис Кёниг?
Это была Роза, домоправительница, маленькая худая женщина, выросшая на ферме и с незапамятных времен распоряжавшаяся в доме; она подошла так тихо, что Элен не расслышала ее шагов. Никто не знал ее настоящего имени: оно было предано забвению в тот самый день, когда Филипп назвал ее Розой, в тот самый день, когда он увел ее, совсем еще юную девушку, из племени и сделал домоправительницей. И было это в те дни, когда сам Филипп был молод – первый неженатый хозяин Кёнигсхауса почти за два столетия существования фермы.
Впрочем, такой ли уж неженатый? Ходили слухи, что все те годы, пока Филипп не привез из Америки очаровательную невесту, Роза утоляла его голод, и не только за столом. «Роза была здесь, она знала Труди, она должна ее помнить, – в сотый раз подумала Элен. – Она видела, как мы сменяем друг друга. Ведь ты была первой женой, правда, Роза?»
Казалось, взгляд горящих черных глаз, остановившийся на лице Элен, начисто отмел этот вопрос. Элен с трудом подавила вздох. Она догадывалась, что ее ждет.
– Ну, Роза?
– Мужчинам нужен хороший обед, миз Кёниг. – Седая голова домоправительницы покачивалась в такт словам. – А не эти новомодные штучки, как в ресторане.
Элен с самого начала знала, что Роза не потерпит даже малейшего изменения ритуала.
– Хороший обед по случаю их возвращения? Как обычно? – Она вздохнула.
Роза кивнула.
– Они столько недель не были дома, грузили скот на машины. Они хотят, чтобы дома их ждал хороший обед, как всегда.
Наступила тишина. Роза заметила, как поникло вдруг все еще упругое тело хозяйки, не укрылась от ее глаз и безвольно опущенная голова. И поняла, что победила.
– Поступай, как хочешь. – Элен устало махнула рукой. И зачем что-то менять? Филипп не потерпит новшеств, вот уже сорок лет, как порядок установлен раз и навсегда – с тех самых пор, как он впервые перегнал скот и стал королем в своем королевстве. Да и Джон не захочет перемен, она тоже хорошо это знала. Он обожал своего отца, гордился тем, что пошел в него. Джону и в голову не придет усомниться в правильности его решений.
«Но ведь он и мой сын! – с горечью подумала Элен. Вполне естественно, что в период возмужания Джон все больше сближался с Филиппом, стремился во всем походить на него – ведь наступит время, и сыну придется занять место отца. – Но почему он так отдаляется от меня? Неужели он ничуть не похож на меня? Неужели в нем не осталось ничего моего? Или это я отдаляюсь от него так же, как отдаляюсь от его отца, меняясь буквально на глазах?»
Следовало взять себя в руки. Роза все еще находилась здесь, все так же внимательно наблюдала за ней. Элен попыталась улыбнуться.
– Роза, у тебя любое блюдо бесподобно, приготовь, что хочешь. – Она тепло дотронулась до морщинистой, натруженной руки. – Лишь бы всего было вдоволь, как любит мистер Филипп. Сделай что-нибудь особенное, и все будут счастливы.
Роза сердито покачала головой.
– Если бы еще эта девка Элли взялась за ум! Сегодня она чуть не к обеду заявилась, и виноват, как всегда, ее пьяница муж. Но она и сама может опоздать, уж будьте спокойны! С каждым днем становится все хуже и хуже.
Элен лишь сочувственно посмотрела на домоправительницу. Обе женщины прекрасно знали, что какой бы надутой, ленивой и неряшливой ни была Розина помощница, ей ничего не угрожало. Только Филипп мог нанимать и увольнять слуг, а Элли хватало ума оставаться у него на хорошем счету. Кроме того, она была уж очень соблазнительной, даже женщины это чувствовали – ленивый, зовущий взгляд, чуть приоткрытый рот, стройное тело девочки и дерзко выпирающая полная грудь умудренной опытом женщины. А Филиппу всегда нужно, чтобы рядом были женщины, которые будили бы в нем мужчину.
Наверно, когда-то и Роза была такой, но время не пощадило ее. Она состарилась раньше времени, и теперь ее единственным утешением был глоточек-другой пива или шерри да еще замусоленная колода карт – по вечерам она любила колдовать над ними.
– Мистер Филипп не любит перемен, а Элли с детских лет помогает по дому… – вот все, на что отважилась Элен.
Роза хрипло рассмеялась.
– Это называется помогать? Она стала отираться здесь еще до рождения Джона, да так и прижилась. Она старше, чем кажется. Она появилась еще при Алексе. Еще тогда…
– Спасибо, Рози. – Элен любила Розу, но большего она вынести не могла.
Домоправительница кивнула и удалилась прочь. Интересно, подумала Элен, глядя ей вслед, легче ли аборигенам от того, что они так связаны с прошлым, что мертвые для них – такая же реальность, как и живые? Ведь духи их предков и те, кто еще не родился, имеют свое имя, свое лицо, для всех находится место в их сердцах. Или же им значительно тяжелее, потому что прошлое для них не умирает и ошибки и печали прошлых лет преследуют живых до тех пор, пока они сами не умрут?
Мужчины под деревьями теперь собрались в кружок и пристально всматривались в знойное марево. Элен знала, что они чувствуют приближение пастухов, хотя те пока далеко. А еще они чувствуют Филиппа, в этом можно не сомневаться – Кёнигсхаус да и вся эта выжженная солнцем земля прочно связывалась в их представлении с Филиппом, с его неукротимым духом.
Впрочем, не только с Филиппом. Поколение за поколением ковали Кёниги в здешних бескрайних просторах свое будущее состояние; нужно было обладать поистине несгибаемой волей, чтобы буквально на пустом месте создать самую большую во всей Северной Территории скотоводческую ферму. И не зря она называлась Королевством – так окрестили ее местные жители, когда узнали, что слово «кёниг» по-немецки означает «король». Прапрадед Филиппа построил церковь, в которой крестили их детей, прадед – школу, в которой они изучали язык белых людей и их обычаи. До скончания своих дней они будут чувствовать Филиппа, его несгибаемую волю, видеть его крупное, крепко сбитое тело, его грубые руки и надменно поднятую голову, слышать его громкий голос, отдающий приказы, заставляющий повиноваться.
Элен стало зябко, хотя косые лучи утреннего солнца ласкали ее загорелые плечи. Она знала, Джона они тоже чувствуют, но по-другому. У открытого, прямодушного Джона не было на свете ни единого врага. Для большинства мужчин он все еще оставался «сыном Филиппа», достаточно взрослым, чтобы справиться с перегоном скота, когда Филипп в отъезде, и в то же время способным по-детски шутить с пастухами, когда долгий путь оставался позади.
Женская половина населения Территории, особенно юные девушки, смотрели на хорошо сложенного, сильного юношу, прирожденного наездника совсем другими глазами. Они видели мягкость, присущую его мечтательной натуре, и чувствительность, о которой даже не подозревали те, кто замечал лишь его тело, как у взрослого мужчины, припорошенные пылью светлые волосы, спокойные голубые глаза и радостную улыбку.
Аборигенов привлекала в Джоне именно мягкость, а никак не упорство, унаследованное им от отца. И потом Джон был первым Кёнигом, учившимся в школе в поселке аборигенов вместе с остальными детьми с фермы; и теперь с теми, кто работал с ним бок о бок, его связывали узы дружбы, окрепшие за долгие годы бесконечного австралийского лета. Да, они чувствовали Джона. Они чувствовали его всем сердцем.
И ее, Элен, они тоже чувствовали. Она ведь тоже родилась на этой земле, обыкновенная девушка, трудившаяся на соседней ферме, чтобы заработать себе па жизнь, пока Филипп Кёниг не решил взять ее, молодую и застенчивую, восемнадцати лет от роду, себе в жены. И вот уже двадцать пять лет она живет здесь и верой и правдой служит Филиппу и Кёнигсхаусу.
Любой женщине пришлось бы посвятить этому всю жизнь, напомнила себе Элен то ли с неудовольствием, то ли с сожалением. Зеленый оазис среди пустыни был не просто поместьем, это был небольшой поселок. Кроме просторного старого дома в колониальном стиле, где поколение за поколением рождались, боролись и умирали Кёниги, на ферме были еще дома скотоводов и аборигенов, здание конторы, из которой Филипп управлял филиалами своей фирмы, конюшни с его знаменитыми племенными скакунами, обладателями многих призов, и, конечно же, каменная часовня; первый из Кёнигов, ревностный лютеранин, воздвиг ее, как только построил для себя дом с земляной крышей.
Конечно, он строил дом не только для себя. Старый Иоганн был страстно предан своей несгибаемой русоволосой жене-немке и семи маленьким ангелочкам Кёнигам, проделавшим с ним путешествие из Старого Света. Не прошло и года, как шестеро из них навечно успокоились в этой тихой земле – слишком далеко от дома, и только седьмой выжил, доказав таким образом, что пот и кровь были пролиты не зря. Этот последний сын Иоганна Кёнига преуспел в жизни, как впоследствии и его собственный сын. Потом на свет появился Филипп, а за ним Джон.
«Джон. Мой единственный сын. Странно», – подумала Элен. Кёниги, такие неутомимые в постели, не отличались плодовитостью. Но и нужен-то был всего один ребенок. Один сын, чтобы все ему передать. Один наследник, один правитель. Один король в королевстве, один Кёниг в Кёнигсхаусе. Только это и было нужно.
И она сделала это, она дала им Джона, настоящего, до кончика ногтей, Кёнига, а еще она дала ему волосы цвета солнца и большие, доверчивые голубые глаза. И когда придет его время, он будет хорошим хозяином этой земли. Вот в чем заключалась ее работа. Так что она с полным правом могла сказать, что заслужила свое место в их «снах», как аборигены называли свое представление о мире.
Неужели им все еще снится ее соперница, после стольких-то лет? Труди и ее сын, единственный сын, как и Джон? Или только вторая жена обречена вечно помнить о своей предшественнице, обречена напрасно вопрошать Господа, почему он не дал и ей такое стройное тело и белоснежную, как у Мадонны, кожу, волосы цвета воронова крыла, какие увидишь только на картинке, и алые, будто сама кровь, губы, а еще длинные изящные руки; вопрошать, почему она лишена этой томной уверенности в себе, – словом, всего того, что она увидела на портрете жены Филиппа в тот раз, когда впервые переступила порог дома, на портрете, что потом бесследно исчез…
Хватит! Элен обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь.
Что случилось? – мысленно одернула она себя. Возьми себя в руки! Через несколько часов вернутся Филипп, Джон и пастухи, они уверены, что их ждет царский прием, с минуты на минуту прибудет вертолет из Сиднея, а с ним вагон новых неприятностей, а она стоит тут и ловит мух!
Одинокая сорока описывала в небе широкие круги, ее крики напоминали плач брошенного ребенка. Элен пригладила рукой волосы – светлые, густые, они доходили ей до плеч – и попыталась собраться с мыслями. «Возьми себя в руки, – повторила она. – Приди в себя, начинай шевелиться!»
Жара усиливалась, а ей было холодно, ее била дрожь. Приглушенный расстояниями свист лопастей возвестил о приближении вертолета. Вот уже его хищная тень со зловещим грохотом пронеслась над беспорядочно раскиданными зданиями старинной фермы, а маленькая фигурка все так же стояла на веранде, не в силах сдвинуться с места.
2
Сонные желто-коричневые коровы встрепенулись – вечерний ветерок донес до них запах дома. Стада находились уже в восьми километрах от Кёнигсхауса. Одинокий всадник, возглавлявший бесконечную колонну, привстал в стременах.
– Эй, кто быстрее доскачет домой! – прокричал он и бросился вперед. – Догоняй!
Отец как ребенок, радостно подумал Джон, пришпоривая свою лошадь в безнадежной попытке догнать летящего впереди всадника. Сейчас он прокричит: «Кто проиграет, тот баба и тряпка!» Джон усмехнулся. Господи, сколько же лет он пасет скот на этой земле? Наверно, все шестьдесят, что живет на ней!
И ведь по-прежнему такой же ловкий, сильный, все так же хорошо держится в седле, управляется с лассо и с раскаленным клеймом и все так же не спешит сдавать позиции. В его возрасте я буду не хуже, подумал Джон. А пока что не дам этому старому черту выиграть скачку!
И он с радостным криком бросился в погоню. Вокруг, куда ни посмотри, расстилались бескрайние австралийские степи, красная раскаленная земля смыкалась с выжженным небом, образуя бесконечную линию горизонта. День клонился к вечеру, жара спала. Заходящее солнце расцветило степь всеми оттенками синего и фиолетового. Еще немного, и наступит тропическая ночь. В этот предвечерний час и животные, и люди неутомимо стремились к дому.
– Шевелись! Давай, мальчик, давай! – Кто бы мог подумать, что этот всадник, слившийся воедино со своим белым жеребцом и нещадно его погонявший, прожил на земле столько лет! Господи, как он держится в седле! Джон невольно позавидовал отцу. И Кайзер, этот сумасбродный жеребец, в лепешку разобьется ради своего хозяина. «Но мы им покажем, Батч, еще как покажем!» – Юноша наклонился вперед и схватил за уши своего и без того взмыленного коня.
Лошадь прибавила ходу, резко бросившись вперед. Ферма была уже совсем близко. Среди серо-зеленой листвы эвкалиптов и зарослей лебеды, под темным покровом кипарисов, кедров и рододендронов виднелась красная двухъярусная крыша, богатством украшений не уступавшая китайской пагоде; она спускалась к открытой веранде, огороженной кованой металлической решеткой и окаймлявшей дом со всех четырех сторон. В ее спасительной тени скрывались широкие подъемные окна, доходившие до самого пола, и застекленные створчатые двери, за которыми виднелись, хоть и с низким потолком, просторные, с любовью обставленные комнаты; каждое поколение Кёнигов покупало самую лучшую мебель, какую только могло себе позволить. Это был дом, где люди жили, любили и умирали. Джон вырос в нем и любил его всем сердцем.
Но он любил и тот мир, что раскинулся вокруг поместья, небольшого клочка зелени, с таким трудом отвоеванного у дикой пустоши. Там, в пустоши, а не на ферме, было его настоящее королевство. На тысячи километров вокруг расстилался марсианский пейзаж, то был мир красной земли, выжженной растительности и опалово-коричневого неба. Только на этих бескрайних просторах и могла быть свободна человеческая душа. Джон знал, что ни за что не уедет отсюда и нигде больше не сможет прижиться.
– Ты топчешься на месте!
Расстояние между всадниками сокращалось.
– А ты уверен? – прокричал Джон в ответ. Увидев конюшни, жеребец Филиппа сбавил шаг.
Лошади завернули во двор голова в голову, оба всадника одновременно натянули поводья, направляясь к веранде, но в самый последний момент лошадь Джона вырвалась вперед.
– Я выиграл! – закричал он.
– Еще нет!
С быстротой двадцатилетнего юноши Филипп перебросил ногу через голову коня, спрыгнул на землю и коснулся рукой ближайшего столбика веранды. Джон собирался сделать то же самое, но сильный толчок ладонью, как в регби, послал его на землю. Филипп торжествующе улыбнулся и подошел к растянувшемуся во весь рост сыну.
– Я побил тебя, мой мальчик!
Джон ответил не сразу, его душил смех:
– Это нечестно!
– Я выиграл, не так ли? О честности в правилах ничего не сказано.
– Это нечестно!
Ответом Джону послужил еще один свирепый толчок, после которого он снова растянулся на земле.
– Что-то ты нетвердо держишься на ногах, мой мальчик, но ты меня слегка прижал, нужно отдать тебе должное.
Элен стояла у кухонного окна и со страхом в сердце следила за игрой отца и сына. Он выиграл. Это для него главное. Даже собственного сына ему нужно победить. Но если главное – победить, каково приходится остальным?
Ей хотелось обнять – нет, не мужа, сына. Господи, какой он красивый! И какой доверчивый, его так легко обидеть.
Но Филипп любит Джона и всегда любил. Почему же ее мучает страх, что он может что-то сделать с их сыном? Глупости все это. Хватит!
Элен заставила себя улыбнуться, откинула закрывавшую дверной проем сетку и окунулась в пыльную жару.
– С возвращением! – с напускной веселостью произнесла она, протягивая руки. – Как дела? Перегон прошел нормально?
Филипп легко взбежал по ступеням и заключил жену в медвежьи объятия.
– Замечательно! – громко объявил он. – С каждым разом все лучше и лучше. Как… – Он грубо рассмеялся и с усмешкой повторил, ожидая ее ответа: – Как…
Как секс, вот что Филипп имел в виду. Господи, только бы он не сказал это вслух, ведь рядом Джон, взмолилась Элен. Злобные искорки промелькнули в его глазах: он понял, чего она боится. Он снова обнял ее, прижал к себе. После стольких недель, проведенных в седле, от его жаркого тела исходил такой сильный мужской запах, что ей чуть не стало дурно.
Почувствовав, что она хочет отстраниться, Филипп прижал ее еще сильнее.
– Что скажешь, Эн, как – как что? Ну же! – забавлялся он, глядя ей в глаза.
– Ох… Я не знаю, Филипп…
Джон неловко переминался с ноги на ногу. Если бы отец перестал ее дразнить! Неужели он не знает, что есть вещи, над которыми лучше не шутить?
Но Филипп был неумолим.
– Не знаешь? – гремел он. – Как жизнь, вот что я имел в виду! А ты что подумала? – Он снова оглушительно рассмеялся, наслаждаясь замешательством Элен. – А вы с Рози приготовили нам хороший обед? Ведь у нас будут гости.
– Гости? – удивленно переспросил Джон. Волчья ухмылка исказила лицо Филиппа.
– Да, – небрежно ответил он. – Из Сиднея должен приехать твой дядя Чарльз, разве я тебе не сказал? И старый Бен из городской конторы. Когда я понял, что мы сегодня вернемся, я послал за ними вертолет. – Он помолчал. – Предстоит разговор. Интересный разговор. Очень интересный разговор, – со значением произнес он, обращаясь к Джону. – Вот увидишь.
Зачем он это делает? – устало подумала Элен. Было время, когда ее завораживало, даже возбуждало то постоянное состояние неизвестности, в котором она пребывала по милости Филиппа, его неожиданные, на первый взгляд, решения, оказывавшиеся на деле результатом глубоко продуманных планов.
А теперь она видела, как Джон пытается скрыть свое удивление.
– Чарльз приедет? И Бен?
Сын покачал головой. Неужели нельзя было сообщить ему заранее? Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, был озадачен, даже обижен тем, что долгожданный приезд домой оказался совсем не таким простым и приятным, как он ожидал.
Видимо, должно произойти что-то важное. С другой стороны, этот небрежный тон… Сердце Элен сжалось от боли. Джон мечтал о возвращении домой. И вот теперь его беззаботной радости как не бывало, казалось, он повзрослел лет на пять. «Ну зачем это нужно Филиппу?» – кричало ее сердце.
Филипп бросил на жену ястребиный взгляд. Наверно, он читает мои мысли, в который уже раз подумала Элен.
– Они еще не связывались с нами по радио?
– Радио им ни к чему. Они уже здесь, прибыли час назад. – Она перевела дух. – У нас еще один гость, вернее, гостья. Бен привез с собой Джину. У нее только что закончились занятия в колледже, и Бен хотел, чтобы она провела выходные за городом. Он специально позвонил, чтобы спросить разрешения. Я так долго ее не видела, что, не дослушав, сказала «да».
– Замечательно. Чем больше народу, тем лучше! Пусть все приходят! – Филипп потер руки. – Так, мальчик мой! – он ткнул Джона в плечо. – Раз ты проиграл, тебе распрягать лошадей. Проследи, чтобы все было готово к завтрашнему последнему перегону. Я пойду приму душ. Когда управишься, приходи.
Филипп тяжело протопал по веранде и скрылся в доме. Мать с сыном молча смотрели друг на друга.
– На самом деле ты выиграл, Джон, – тихо сказала Элен. – Он жульничал. Ему нужно было победить любой ценой.
– Да, – Джон неловко пожал плечами. – Ты же знаешь, он просто дурачится. Незачем принимать это так близко к сердцу.
Она поняла, что сын хотел ей сказать, и уже казнила себя за то, что вообще открыла рот. Он снова замкнулся, на этот раз уже по ее вине. Если ты разлюбила мужа, скорбно подумала Элен, это не значит, что его разлюбили все. Филипп не изменился. Он не перестал быть отцом, и сын его все так же боготворит. Не отравляй Джону жизнь, сама делай что хочешь, но мальчика не втягивай. Иначе в твоей жизни не останется ни единого светлого пятна!
