Текст книги "Кризис социал-демократии"

Автор книги: Роза Люксембург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Все дальнейшее было уже предопределено: Австрия, как активная сила, стремилась уже много лет с фатальной быстротой к своему уничтожению. Ее господствующая клерикально-военная клика, с эрцгерцогом Францем-Фердинандом во главе и его помощником бароном Шлюмецким, явно искала предлога для разрыва. В 1909 году для того, чтобы вызвать необходимый военный подъем в немецких странах, был сфабрикован при помощи профессора Фридмана известный документ, который разоблачал грандиозный и ужасный заговор сербов против Габсбургской монархии и имел лишь тот маленький недостаток, что был выдуман от начала до конца. Несколько лет спустя старательно распространялось известие о зверском убийстве австрийского консула Прохаско в Ускюбе, явившееся искрой, брошенной в ящик с порохом, несмотря на то, что Прохаско, здоровый и веселый, разгуливал по улицам Ускюба. Наконец, произошло убийство в Сараеве, так долго ожидавшееся, так страстно желанное. "Никогда еще ни одна кровавая жертва не имела столь искупляющих и освобождающих последствий, как эта"-радовались лидеры немецких империалистов. Австрийские империалисты радовались еще больше и решили использовать эрцгерцогские трупы, пока они еще были свежи [7]7
  «Почему возникла немецкая война» стр. 21. Орган клики эрцгерцога «Великая Австрия» неделя за неделей писал зажигательные статьи в таком духе; "Смерть наследника престола, эрцгерцога Франца Фердинанда может быть достойным и соответствующим образом отомщена лишь выполнением политического завещания этой невинной жертвы так несчастно сложившихся обстоятельств на юге империи.
  В течении 6 лет мы ожидали окончательных разрешений тех тягостных осложнении, которые так мучительно давали себя чувствовать в нашей политике.
  Мы знаем, что новая великая Австрия, счастливая, освобождающая свои народы, великая Австрия может возродиться только после войны, и потому мы хотим войны.
  Мы хотим войны, так как убеждены, что только через войну возможно радикальное и быстрое осуществление нашего идеала: сильная великая Австрия, где при солнечном свете великого и радостного будущего расцветет, даря свободу и культуру балканским народам, австрийская государственная идея и сознание ее высокого призвания.
  С тех пор как умер Великий, сильная рука и непреклонная воля которого бодрствовали над великой Австрией, с тех пор мы все более и более возлагали надежду только на войну.
  Это последняя карта, на которую мы все ставим.
  Возможно, что возбуждение, вспыхнувшее в Австрии и Венгрии, против Сербии, вследствие этого убийства, поведет к выступлению против Сербии, а впоследствии и против России.
  Эрцгерцог Франц Фердинанд, как один из немногих, мог только подготовить, но не провести это выступление. Можно надеяться, что его смерть будет кровавой жертвой, необходимой для того, чтобы империалистическое воодушевление охватило всю Австрию.


[Закрыть].

После поспешного обмена мнениями с Берлином была состряпана война, и посланный ультиматум должен был поджечь капиталистический мир со всех четырех концов. Причины и поводы к войне уже давно назрели. Положение, которое мы сейчас переживаем, было готово уже 10 лет тому назад. Каждый год и каждое политическом событие приближали его шаг за шагом; турецкая революция, аннексия Боснии, мароккский кризис, экспедиция в Триполи, обе балканские войны; все военные приготовления последнего времени производились прямо с расчетом на эту войну, как сознательные приготовления к неизбежному общему столкновению. В течение последних лет настоящая война пять раз висела на волоске: летом 1905, когда Германия в первый раз в решительной форме заявила притязания в мароккском вопросе. Летом 1908, когда Англия, Россия и Франция после встречи монархов в Ревеле хотели предъявить ультиматум Турции по поводу македонского вопроса, а Германия приготовилась, в целях защиты Турции, броситься в войну, которой однако на этот раз помешала неожиданно вспышка турецкой революции[8]8
  Что касается немецких политиков, то им, конечно, было известно о том, что должно было произойти, и в настоящее время, конечно, не является тайной, что немецкий флот, как и все европейские флоты, находился тогда в состоянии боевой готовности. «Робах» «Война и немецкая политика» стр. 32.


[Закрыть]. В начале 1909 года, когда Россия ответила мобилизацией на австрийскую аннексию Боснии; а Германия в ответ на это уведомила Петербург по всей форме, что она готова вступить в войну на стороне Австрии. Летом 1911 года, когда была послана «Пантера» в Агадир, что неизбежно вызвало бы объявление войны, если бы Германия не уступила в мароккском вопросе удовлетворившись Конго и, наконец, в начале 1913 г., когда Германия, в виду предполагаемого вступления России в Армению, вторично, с соблюдением всех формальностей, заявила в Петербурге о своей готовности начать войну.

Таким образом, война висела в воздухе в течение 8 лет. Если она все время отодвигалась, то исключительно потому, что каждый раз та или другая из заинтересованных сторон не была готова со своими военными приготовлениями. Теперешняя война собственно была готова еще при посылке «Пантеры» к мароккским берегам в 1911 г. – без убийства герцогской четы, без французских летчиков над Нюренбургом и без вступления русских в Австрию. Германия отложила тогда ее до более благоприятного для нее момента. Здесь также не мешает познакомиться с чистосердечным признанием немецких империалистов. "Делавшиеся со стороны так называемых старых немцев во время мароккского кризиса 1911 г. упреки в слабости немецкой политики можно опровергнуть простым указанием на то, что, когда мы посылали «Пантеру» в Агадир, постройка северо– восточного канала находилась в разгаре своих работ, что укрепление Гельголанда до размеров большой крепости требовало еще много времени для своего окончания, и что наш флот в отношении дредноутов и вооружения стоял в значительно менее благоприятном отношении к английской морской силе, чем это было три года спустя. Как канал, так и Гельголанд и боевые силы флота были по сравнению с теперешним 1914 годом или слишком отсталыми или, вообще, негодными к войне. В подобном положении было бы совершенным безумием вызывать решительную войну, зная заранее, что в дальнейшем будет для этого достаточно много благоприятных возможностей" [9]9
  Рорбах «Война и немецкая политика», стр. 41.


[Закрыть].

Сначала нужно было привести в боевую готовность немецкий флот и провести через рейхстаг большое военное вооружение. Весной 14 года Германия почувствовала себя готовой к войне, в то время, как Франция в то время еще работала над своим трехлетним сроком службы, а у России не была закончена ни морская программа, ни сухопутное войско. Надо было энергично использовать положение. "Для нас, Германии и Австрии", пишет о положении 1914 г. тот же Рорбах, который не только является крупным защитником империализма в Германии, но стоя в тесном соприкосновении с руководящими политическими кругами, может считаться также их полуофициальным представителем – "для нас главная забота состояла на этот раз в том, чтобы не быть морально вынужденными, вследствие временной и притворной уступчивости России, ждать до тех пор, пока не окажутся готовыми Россия и Франция" (стр. 83). Другими словами, главная забота в июле 1914 г. заключалась в том, чтобы не увенчались успехом «миролюбивые» действия немецкого правительства, чтобы Россия и Сербия не пошли на уступки. Дело шло на этот раз о том, чтобы принудить к войне. И дело удалось. "С глубокой скорбью мы видим разбитыми наши неустанные стремления к сохранению всеобщего мира"… и т. д.

То, что немецкие батальоны вступили в Бельгию, что германский рейхстаг был поставлен перед совершившимся фактом войны и военного осадного положения, ни в коем случае не было неожиданностью, событием, которое в своей политической связи могло бы показаться неожиданным для социал-демократической фракции. Начавшаяся официально 4-го августа война была та самая война, которая в течение десятилетий подготовлялась непрерывно немецкой и международной империалистической политикой, приближение которой немецкая социал– демократия также неустанно предсказывала из года в год в течение десятилетия; та самая, которую социал-демократические парламентарии, газеты и брошюры многократно клеймили, как наглое политическое преступление, не имеющее ничего общего ни с культурой, ни с национальными интересами, являющееся скорее противоположностью того и другого.

И, на самом деле, в этой войне вопрос идет не о "существовании и свободном развитии" Германии, как говорит декларация социал-демократической фракции, ни о немецкой культуре, как пишет социал-демократическая пресса, но о теперешних прибылях немецкого банка в азиатской Турции и о будущих прибылях Маннесманов и Круппов в Марокко, о существовании австрийской реакции – этой "кучи организованного гниения", которая называется Габсбургской монархией, как писал «Форвертс» 25-го июля 1914 г., вопрос стоит о венгерских сливах и свиньях, о параграфе 14-ом, о культуре Фридмана Прохаско, о господстве турецких башибузуков в Малой Азии, о контрреволюции на Балканах.

Большая часть нашей партийной прессы была нравственно возмущена, что противники Германии пользуются в войне "цветными и дикими" – неграми, сиксами, маори. Но эти народы играют в настоящей войне почти ту же самую роль, что и социал-демократические пролетарии европейских стран; и если маори горят желанием, по сообщению Рейтера, разбивать черепа во славу английского короля, то они проявляют такое же сознание своих собственных интересов, как немецкая социал-демократическая фракция, которая смешала сохранение Габсбургской монархии, Турции и кассы немецкого банка с существованием свободы и культуры немецкого народа. Но между обоими, конечно, существует крупная разница: маори действуют, повинуясь своему инстинкту людоедов, а не марксистской теории.

V

Но царизм! Это он сыграл решающую роль при определении позиции партии в первый момент войны. Социал-демократическая фракция дала в своей декларации лозунг против царизма, социал-демократическая пресса тотчас же сделала из этого борьбу за культуру всей Европы.

Франкфуртский Фольксштимме писал 31-го июля по этому поводу:

"Немецкая социал-демократия уже давно считала царизм кровавой опорой европейской реакции: с того момента, когда Маркс и Энгельс следили проницательным взором за каждым движением этого варварского правительства, и до настоящего дня, когда оно наполняет тюрьмы политическими преступниками и вместе с тем дрожит перед каждым рабочим выступлением. Теперь пришло время рассчитаться с этим ужасным правительством под немецкими военными знаменами".

Пфальцская почта в Людвигсгаффене от того же числа:

"Вот положение, которое высказал наш незабвенный Август Бебель. Здесь идет борьба культуры против некультурности, и пролетариат выставляет также своих людей".

Мюнхенская почта от 1-го августа:

"При исполнении своего долга против кровавого царизма, мы не позволим сделать из себя граждан второго разряда".

Галицийский Фольксблат. (Народный листок) от 5-го августа:

"Если верно то, что на нас напала Россия – а все предыдущие сообщения сделали это очевидным, – то само собой понятно, что социал-демократия одобряет все средства, годные для защиты; мы должны приложить все силы, чтобы выкинуть царизм из нашей страны".

И 18 августа:

"Железные суставы пришли в движение. Не только долг защиты отечества, национального самосохранения заставляет нас, как и всех остальных немцев, взять оружие в руки, но также и сознание того, что в лице врага, с которым мы боремся на востоке, мы боремся с врагом всякого прогресса и всякой культуры… Поражение России есть вместе с тем победа свободы в Европе"…

Брауншвейгский Фольксфрейнд (Друг народа) писал 5-го августа:

"Непреодолимое давление военной силы все увлекает за собой. Но сознательные рабочие повинуются не только силе, они подчиняются собственному своему убеждению, защищая от нападения Востока землю, на которой они стоят".

Эссе некая рабочая газета восклицает уже 3-го августа:

"Если этой стране угрожает опасность русского вторжения, то перед наличностью факта борьбы с русским кровавым царизмом, совершавшим бесчисленные преступления против свободы и культуры, социал-демократы не позволят никому в стране превзойти себя в самопожертвовании и выполнении своего долга… Долой царизм! Долой варварство! Вот лозунг, который должен быть дан"!

Точно также Бильфельдерский «Фольксмахт» (Народная власть) 4-го августа:

"Лозунг везде один и тот же: против русской деспотии и отсталости".

Эльберфельдский партийный листок от 5-го августа:

"Вся Западная Европа кровно заинтересована в том, чтобы уничтожить гнусный разбойнический царизм. Это высоко-человеческое стремление еще более возрастает, вследствие алчности капиталистических классов Англии и Франции, стремящихся воспользоваться теми источниками дохода, которыми до сих пор пользовался немецкий капитал".

Рейнская газета в Кельне:

"Исполняйте ваш долг, друзья, везде, куда бы ни бросила вас судьба! Вы боретесь за культуру Европы, за свободу вашего отечества и за ваше собственное благополучие".

Шлезвиг – Гольштинская «Фольксцейтунг» (Народная газета) от 7 августа писала:

"Само собой понятно, что мы живем в стране капитализма, и несомненно, что и после великой войны мы будем еще вести классовую борьбу, но эта борьба будет вестись в таком же свободном государстве, как и сейчас; эти классовые столкновения будут в гораздо большей степени ограничиваться экономическими рамками, и третирование социал-демократов, как отверженных, как граждан второго разряда, как лишенных политических прав, будет совершенно немыслимо, если исчезнет царизм".

11 августа "Гамбурское Эхо" восклицало:

"Мы не только должны вести оборонительную борьбу против Англии и Франции, но прежде всего мы должны вести борьбу против царизма, и мы ведем ее с большим воодушевлением, так как это есть война за культуру.

Люксембургский партийный орган объявил 4-го сентября:

"Если свобода Европы будет спасена, то этим Европа будет обязана, – конечно, когда война уже будет закончена, – силе немецкого оружия. Враг, против которого главным образом направлена наша борьба, является смертельным врагом всякой свободы и всякой демократии".

Так звучал многоголосный хор партийной прессы. С самого начала немецкое правительство стало оказывать просимую у него помощь: с недовольным видом оно нацепило на свой шлем лавровый венок освободителя европейской культуры. Да. Оно уступало необходимости, с видимым нежеланием и довольно тяжелой грацией принимая на себя роль "освободителя наций". Главное командование обеих грозных армий «научилось» уже своему – "нужда не знает запрета" и начало уже в русской Польше делать реверансы перед вчерашними "предателями и заговорщиками". Полякам тотчас был выдан вексель на царство небесное, вексель в надежде на то, что они совершат такую же "государственную измену" против своего царского правительства, за попытку к которой был повешен в Камеруне под шумок войны без всякой обременительной процедуры Дуала-Менга-Белль. И все эти медвежьи прыжки угнетенного немецкого империализма поддерживала социал– демократическая партийная пресса. В то время, как фракция рейхстага прикрывала таинственным молчанием убийство предводителя – Дуала, социал-демократическая пресса наполняла воздух ликующими песнопениями свободы, которую дадут несчастным жертвам царизма "немецкие приклады".

Теоретический орган партии "Нейе Цейт" (Новое время) писал в номере от 28 августа:

"Пограничное население империи "двоюродного братца" встретило немецкие передовые отряды с ликующей радостью, так как польское и еврейское население этих местностей, если и имело какое-либо представление об отечестве, то лишь в образе кнута и подкупа. Нищие не имеющие отечества, замученные поданные Николая Кровавого, если бы даже и хотели, не могут защищать ничего, кроме своих цепей, и поэтому они живут сейчас лишь одной надеждой, одной мечтой, чтобы немецкие приклады, зажатые в немецких кулаках, поскорее разбили бы вдребезги всю царскую систему… Ясное политическое стремление живет в груди немецкого рабочего класса, над головой которого проносятся громы мировой войны отбиться от союзников восточного варварства на западе, заключить с ними почетный мир и со всеми силами, до последнего издыхания броситься на уничтожение царизма".

Если социал-демократическая фракция придала войне характер защиты немецкой нации и культуры, то социал-демократическая пресса наделила ее атрибутом освобождения всех наций. Гинденбург стал исполнителем завещания Маркса и Энгельса.

Памятная книжка нашей партии сыграла с ней в этой войне роковую шутку. Забыв все основные положения, заветы и решения интернациональных конгрессов, как раз в тот момент, когда они должны были быть применены на практике, она, к своему несчастью, вспомнила о завещании Маркса и извлекла его из пыли истории, как раз для того, чтобы украсить им прусский милитаризм, на борьбу с которым Маркс готов бы отдать все "до последнего издыхания". Потрясающие раскаты Ново– Рейнской газеты и немецкой мартовской революции против крепостнической России Николая 1-го неожиданно зазвучали в ушах немецкой социал-демократии в 1914 году, принуждая ее, рука об руку с прусским юнкерством, взять в руки приклады против России, где готовилась великая революция.

Как раз здесь следует сделать «ревизию» и обследовать лозунги мартовской революции при свете исторического почти семидесятилетнего опыта.

В 1848 году Россия действительно была «опорой» европейской реакции: абсолютизм, защитник и в то же время могучий руководитель потрясенной и ослабленной малыми государствами, монархической реакции в Германии, являлся порождением русских социальных отношений, глубоко укоренившись на допотопном, натурально-хозяйственном базисе. Еще в 1851 г. Николай I мог дать понять в Берлине через прусского посланника Рохова, что он с большим удовольствием следил за тем, как в ноябре 1848 г. под руководством генерала фон– Врангеля, была "с корнем подавлена революция в Берлине", что "и в другие, более ранние моменты, не следовало давать плохой конституции". Или в другой раз в своем обращении к Мантейффелю, он говорил, что "с уверенностью рассчитывает на то, что королевское министерство, под руководством его светлости, будет с возможной решительностью защищать перед нижней палатой права короны и добьется признания консервативных принципов". Тот же Николай I мог еще прусскому президенту министров пожаловать орден Александра Невского в знак его "постоянных стремлений" к "укреплению законного порядка в Пруссии".

Но уже крымская война пробила здесь большую брешь. Она привела к военному и политическому банкротству старой системы. Русский абсолютизм увидел себя вынужденным вступить на дорогу реформ, модернизироваться, приноровиться к буржуазным условиям; таким образом он протянул мизинец черту, который крепко держит его теперь за руку, а скоро и совсем приберет к рукам. События Крымской войны были весьма поучительной пробой того убеждения, что освобождение порабощенного народа можно произвести «прикладами». Военное банкротство под Седаном подарило Франции республику, но эта республика не была подарком Бисмарковской солдатчины; Пруссия как и теперь не могла подарить другим народам ничего, кроме своего юнкерского режима. Республика во Франции была уже давно созревшим плодом трех революций, внутренних социальных войн, происходивших с 1789 года. Крах под Севастополем оказал такое же действие, как и крах под Иеной: при отсутствии революционной движения внутри страны он привел к внешнему обновлению и к новому укреплению старого режима.

Но реформы 60-тых годов в России, пролагавшие дорогу для буржуазно– капиталистического развития, могли быть осуществлены лишь при помощи денежных средств буржуазно-капиталистического хозяйства. Эти средства были предоставлены западно-европейским капиталом Франции и Германии. С тех пор завязались новые отношения, продолжающиеся еще и до сегодняшнего дня: русский абсолютизм поступил на содержание западной европейской буржуазии. "Русский рубль" не только не катится более в дипломатические чуланы, но не докатывается даже "до передней короля", как горько жаловался принц Вильгельм прусский в 1854 году; как раз, наоборот, немецкое и французское золото катится в Петербург, чтобы содержать там царизм, миссия которого была бы давно закончена без этого живительного источника. С тех пор царизм не является уже продуктом только русских взаимоотношений: его вторым корнем являются капиталистические отношения западной Европы, и это положение становится ясней с каждым годом. В той же степени, в какой ослабляются с развитием русского капитализма внутренние корни русского самодержавия, в такой же степени увеличиваются другие его корни – западно-европейские. К финансовой поддержке прибавилось, вследствие соперничества Франции с Германией со времени войны 1870 года, также и политическая поддержка. Чем сильнее возрастали возникшие из недр русского народа самостоятельные, революционные силы, направленные против абсолютизма, тем сильнее наталкивались они на сопротивление западной Европы, доставлявшей атакованному царизму моральное и политическое подкрепление. Когда в начале 80-х годов террористическое движение русских социалистов нанесло тяжелый удар старому русскому режиму и уничтожило его авторитет, как внутри, так и вне страны, как раз в этот момент Бисмарк заключил с Россией свое, предохранительное соглашение и таким образом создал ей тыловое прикрытие в международной политике. С другой стороны, чем больше Россия склонялась к немецкой политике, тем безграничней открывала ей свои кошельки – французская буржуазия. Черпая из обоих источников, абсолютизм тянул свое существование, борясь со все возрастающим потоком революционного движения внутри страны.

Капиталистическое развитие, которое царизм своими собственными руками вспоил и вскормил, принесло, наконец, свои плоды: с 90-х годов началось массовое движение русского пролетариата. Под царизмом заколебался фундамент в его собственной стране; бывший когда-то "опорой для европейской реакции", он видит себя вынужденным дать собственную «плохенькую» конституцию и искать спасительную опору перед поднимающимся потоком на своей собственной родине, и он нашел эту опору в Германии. Германия Бюлова возвратила с благодарностью долг, полученный Германией Врангеля и Мантейффеля. Соотношение получилось обратное: русское вспомоществование против немецкой революции превратилось в немецкое вспомоществование против русской революции. Против русских революционеров начались преследования, ссылки, высылки, регулярная демагогическая травля блаженной памяти тройственного союза, продолжавшаяся в Германии против русских революционеров до самой русской революции. Кенигсбергский процесс в 1904 году не только не явился завершением этой травли, но осветил, как свет молнии, весь период исторического развития с 1848 года – полное изменение отношений между русским абсолютизмом и европейской реакцией. "Tua res agitur" (о тебе идет дело) призывает один прусский министр юстиции господствующие классы Германии, показывая пальцем на колеблющийся фундамент царского режима в России. "Введение демократической республики в России отразится очень чувствительным образом на Германии", заявляет в Кенигсберге первый государственный прокурор Шульце, – "если горит дом моего сосед а, то это угрожает опасностью и моему дому", а его помощник Гаспар подчеркивает: "конечно, для германского общественного мнения имеет большое значение, – удержится ли твердыня абсолютизма или нет, несомненно пламя революционного движения легко может перекинуться и в Германию…". Здесь можно видеть воочию, что крот исторического развития, подкапываясь под существующее и переворачивая его вверх ногами, похоронил навсегда старую фразу об "опоре европейской реакции". Теперь европейская реакция, прусско-юнкерская главным образом, является опорой абсолютизма; благодаря ей он еще держится в ней, и через нее он может быть смертельно ранен. Это доказала судьба русской революции.

Революция была подавлена. Но именно причины ее головокружительного крушения, если их рассмотреть глубже, являются весьма поучительными для позиции немецкой социал-демократии в настоящей войне. Поражение русской революции в 1905–1906 гг., несмотря на проявленную ею беспримерную революционною силу, мужество и понимание своих целей, могут объяснить нам две причины; первая кроется во внутреннем характере самой революции, в ее громадной исторической программе, в массе экономических и политических задач, которые она нагромоздила, подобно французской революции столетие тому назад, и из которых некоторые, как, например, аграрный вопрос, вообще, не может быть разрешен в рамках существующего общественного порядка; в невозможности создать современную государственную форму для классового господства буржуазии против контрреволюционного сопротивления самой русской буржуазии в целом.

Если смотреть с этой точки зрения, то революция потерпела крушение, потому что она представляла из себя пролетарскую революцию с буржуазными задачами, или, если угодно, буржуазную революцию с пролетарско-социалистическими средствами борьбы, столкновением в грозе и бype двух эпох, плодом запоздавшего развития классовых отношений в России, с одной стороны, и чрезмерной зрелости их в западной Европе с другой. С этой точки зрения ее поражение в 1906 году является не банкротством, но естественным заключением первой главы, из которой следующие вытекают с необходимостью закона природы. Вторая причина была скорее внешнего характера, она скрывалась в западной Европе. Европейская реакция снова поспешила на помощь к своему любимцу, но не с порохом и свинцом, несмотря на то, что приклады, зажатые в немецких кулаках, уже ожидали знака из Петербурга, чтобы вступить в соседнюю Польшу, но другими средствами, которые были в такой же степени действительны: царизм был поддержан под руки финансовыми субсидиями и политическим союзом. На французские деньги он сделал картечь, при помощи которой расстрелял русскую революцию, а из Германии он получил моральное подкрепление, чтобы выкарабкаться из глубины позора, в который он попал благодаря японским торпедам и кулакам русского пролетариата. В 1910 году официальная Германия приняла Россию с распростертыми объятиями. Встреча русских кровопийц перед воротами немецкой столицы, была благословением Германии не только на удушение Персии, но, прежде всего, также и благословением кровавой работы русской контр-революции, это был официальный пир немецкой и европейской «культуры» над мнимой могилой русской революции. И замечательно. Присутствуя при этом вызывающем смрадном пиршестве на гекатомбах русской революции, устроенном на ее родине, немецкая социал-демократия молчала, забыв "завещание нашего старого учителя" 1848 года. В начале войны, с тех пор, как это позволяет полиция, мелкая партийная пресса захлебывается в кровавых выкриках против палачей русской революции, в 1910 же году, когда в Потсдаме чествовали этих палачей – не было проронено ни звука, ни протеста, ни признака солидарности с русской революцией, ничего, что налагало бы вето против поддержки русской контрреволюции; и как раз триумфальная поездка царя в 1910 г. по Европе лучше, чем что-либо другое, доказало, что побежденные русские рабочие являются жертвой не только своей реакции, но и западно-европейской, что, так же, как и мартовские бойцы 1848 года, они сложили свои головы не только против реакции в своей собственной стране, но также и против ее «опоры» за границей.

Но живой источник революционной энергии не иссяк в русском пролетариате, как не иссякла и чаша его страданий под режимом двойного кнута царизма и капитала. После периода чудовищного крестового похода контрреволюции – началось снова назревание революции. С 1912 года, со времени ленских расстрелов, рабочая масса снова бросилась на борьбу; поток снова начал подниматься и пениться. Экономические забастовки в России по официальным сведениям охватили в 1910-46.623 рабочих и 256.385 дней, в 1911-96.730 рабочих и 768.556 дней. В первые пять месяцев в 1912 году-98.771 рабочих и 1.214.881 день. Политические массовые стачки, выступления протеста, демонстрации охватывали в 1912 г.– 1.005.000 рабочих, в 1913 г.– 1.272.000 рабочих. В январе 1914 года революционный поток поднимался с глухим ворчанием все выше и все более угрожающе. 22-го января состоялась массовая демонстративная забастовка 200.000 рабочих, в память начала революции. В июне так же, как и перед началом революции 1905 года, вспыхнуло пламя восстания на Кавказе; в Баку бастовало 40.000 рабочих. Пламя тотчас же перекинулось в Петербург; 17-го июля здесь бастовало 80.000 рабочих, 20– го июля 200.000 рабочих, 23-го июля – по всей Российской империи начала распространяться всеобщая стачка; были уже построены баррикады, начались уличные столкновения, еще несколько месяцев и революция уверенно шла бы под развевающимся парусом, еще несколько месяцев – и она бы смогла, быть может, парализовать царизм, сделать его неспособным принять участие в намеченном империалистическом танце 1916 года вместе с другими государствами. Может быть, все международное положение изменилось бы вследствие этого, и над расчетами империализм был бы поставлен крест.

Но, наоборот, немецкая буржуазия снова поставил крест над революционными расчетами русского движения. Разразилась война с Берлином и Веной, и она временно погребла русскую революцию под развалинами – может быть, снова на целые годы. "Немецкие приклады" раздробили не царизм, но его противников. Они помогли царизму начать войну, наиболее популярную из всех войн последнего столетия. Все содействовало созданию морального ореола вокруг русского правительства: явная для всякого, находящегося вне Германии, провокация Берлина и Вены, гражданский мир в Берлине и разразившееся вследствие этого националистическое неистовство, судьба Бельгии, необходимость защищать республику во Франции. Никогда еще у абсолютизма не было такого поразительно благоприятного положения при европейской войне. С горячей надеждой взвившееся знамя революции поникло в диком урагане войны; но оно пало с честью, и оно снова еще поднимется из жестокой резни, несмотря на немецкие «приклады», несмотря на победу или поражение царизма на поле битвы.

Национальные восстания в России также прекратились Очевидно, угнетенные нации не так легко поймать на удочку освободительной миссии Гинденбургских когорт, как немецкую социал-демократию. Такой практический народ, как евреи, мог просто рассчитать по пальцам, что немецкие кулаки, которые до сих пор не сумели уничтожить своей собственной прусской реакции, в лице хотя бы трехклассной избирательной системы, очень мало годны для того, чтобы уничтожить русский абсолютизм. Поляки, переносящие на себе тройные тяготы войны, вряд ли могли радостно отозваться на заманчивый зов своих освободителей, вбивавших в головы польских детей кровавыми рубцами на теле немецкий "Отче наш", хорошо знакомый им по прусским колонизационным комиссиям. Они должны были немецкий национальный Гетц-фон-Берлихинген перевести потихоньку на еще более национальный польский язык. Все поляки и евреи так же, как и русские, очень скоро открыли, что "немецкие приклады", которыми им разбивают черепа, принесут им не освобождение, а смерть.

Легенда об освобождении, выдуманная немецкой социал-демократией, и завещание Маркса в применении к этой войне – более чем глупая шутка – это бессмыслица. Для Маркса все было обусловлено русской революцией. Все его исторические и политические перспективы были связаны одной оговоркой: "если тем временем не произойдет революция в России". Маркс верил в русскую революцию и ждал ее даже тогда, когда он видел перед собой крепостническую Россию. А теперь русская революция пришла. Она не победила с одного приема, но и ее уже нельзя уничтожить; она стоит в порядке дня, она понемногу крепнет снова. И вдруг неожиданно появляются немецкие социал-демократы с немецкими «прикладами», объявляют русскую революцию несуществующей, вычеркивают ее из истории. Они неожиданно вытащили старый счет 1848 года: "Да здравствует война против России!". Но в 1848 году в Германии была революция, в России же царила беспросветная реакция. В 1914 году, наоборот, Россия была революционна в своей глубине, тогда как в Германии царило прусское юнкерство. Не от немецких баррикад, как в 1848 году во времена Маркса, но из драгунских казарм, где их держал взаперти младший лейтенант, бросились немецкие "освободители Европы" к выполнению своей культурной миссии против России. Они бросились, сплотившись в единый народ вместе с прусским юнкерством, являющимся самой сильной поддержкой русского царизма. Дружески обнявшись с министрами и кенигсбергским прокурором – бросились они против царизма и стали разбивать «прикладами» черепа русских рабочих.