Текст книги "Кризис социал-демократии"

Автор книги: Роза Люксембург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Иначе понимали защиту отечества учителя международного пролетариата. Когда пролетариат в осажденном Пруссией Париже взял в 1871 г. власть в свои руки. Маркс писал, воодушевленный этим событием:

"Париж-центр и столица старой монархии и исторический центр французского рабочего класса. Париж поднял оружие против попытки г-на Тьера и поддерживающего его дворянства установить и увековечить старую правительственную власть, перешедшую к ним от империи. Париж мог лишь оказать сопротивление, так как, вследствие осады, армия была распущена и вместо нее была создана национальная гвардия, составленная, главным образом, из рабочих. Эта реформа сейчас же была закреплена оффициально. Первый декрет Коммуны был об упразднении постоянного войска и о замене его вооруженным народом… Если Коммуна была истинной защитницей всех здоровых элементов французского общества и к тому же действительно – национальным правительством, то одновременно она была, защитницей рабочего класса и смелым борцом за освобождение труда, а потому она была в полном смысле слова международна. На глазах прусской армии, аннексировавшей в интересах Германии две французские провинции, аннексировала Коммуна симпатии рабочих всего мира в интересах Франции". (Адрес Генерального Совета Интернационала).

А как думали наши старые учителя о роли социал-демократии в такой войне, как настоящая? Фридрих Энгельс так писал в 1892 году относительно основной линии политики, которую должны проводить пролетарские партии в большой войне:

"Война, при которой русские и французы могли бы вторгнуться в Германию, явилась бы для Германии войной на жизнь и смерть, и она могла бы обеспечить свое национальное существование лишь применением революционных методов.

Теперешнее правительство, если оно не будет к этому вынуждено, вряд-ли даст выход для революции, но мы имеем сильную партию, которая может его к этому принудить, или же в случае необходимости его низложить – социал – демократическую партию.

Мы не забыли великого примера, который нам дала Франция в 1793 г. Столетний юбилей 1793 г. приближается. Если завоевательный пыл царя и шовинистическое нетерпение французской буржуазии задержат победоносное, но миролюбивое шествие вперед немецких социалистов, то последние-будьте в этом уверены-готовы доказать миру, что современные немецкие пролетарии не уступят французским санкюлотам и что 1893 год может стать рядом с 1793 г., и если иноземные солдаты поставят ногу на немецкую землю, их встретят словами марсельезы:

 
Quoi, ces cohortes etrangeres
Feraient la loi dans nos foy
 

 
Как эти чужие когорты
Будут писать нам законы у наших очагов?
 

Коротко и ясно. Мир обеспечивает победу немецкой социал-демократии приблизительно в течение 10 лет. Война принесет ей или победу в течение 2–3 лет, или полное разрушение по крайней мере на 15–20 лет".

Энгельс, когда писал, представлял себе дело совсем иначе, чем оно сложилось сейчас. Перед его глазами еще стояла царская империя, тогда как мы пережили с тех пор большую русскую революцию. Он думал о действительной национальной оборонительной войне Германии, на которую нападают одновременно с востока и запада; он, наконец, переоценил зрелость общественных взаимоотношений Германии и возможность социальной революции, как вообще истинные бойцы имеют привычку переоценивать темп развития. Из всех его положений явствует, что Энгельс под национальной защитой, в смысле социал-демократической политики, понимал не поддержку прусско-юнкерского военного правительства и его генерального штаба, но революционные действия по примеру французских якобинцев.

Да, социал-демократы обязаны защищать свою страну в момент большого исторического кризиса. И тяжкая вина социал-демократической фракции рейхстага заключается в том, что, заявив торжественно в своей декларации от 4 августа 1914 г.: "мы не оставим под ударами наше отечество в час опасности", они тотчас же нарушили свое слово.

Они в час величайшей опасности оставили под ударами свое отечество. Первым их долгом по отношению к отечеству в тот час было: показать истинную подоплеку этой империалистической войны, разорвать сеть патриотической, империалистической лжи, при помощи которой опутывали обманом отечество; громко и внятно заявить, что для немецкого народа в этой войне равнозначущи и война и поражение; самым решительным образом противиться зажатию отечества в тиски осадного положения, провозгласить необходимость немедленного вооружения народа и участия народа в решении вопросов войны и мира; требовать со всей настойчивостью продления заседания народных представителей на время всей войны, чтобы обеспечить контроль народных представителей над правительством и контроль народа над народными представителями; требовать немедленного устранения всех ограничений политических прав, так как только свободный народ может защищать свою страну; наконец, противопоставить империалистической программе, направленной на сохранение Австрии и Турции, т. е. реакции в Европе и в Германии, старую действительно национальную программу патриотов и демократов 1848 года, программу Маркса, Энгельса и Лассаля – лозунг единой великой немецкой республики. Это знамя должно было быть выдвинуто впереди страны, действительно национальное, действительно свободное, отвечающее как лучшим традициям Германии, так и международной классовой политике пролетариата.

Великий исторический час мировой войны решительно требовал политического руководства, дальновидной и широкой политики, превосходного ориентирования в стране, что способна была выполнить лишь одна социал– демократия. Вместо этого последовала печальная, беспримерная капитуляция парламентских представителей рабочего класса, имевших слово в этот момент. Благодаря своим руководителям социал-демократия не проводила даже дурной политики, она просто не проводила никакой политики, она просто вычеркнула себя, как классовую партию, имеющую собственные воззрения, предала без всякой критики страну на волю ужасающих случайностей империалистической войны извне и военной диктатуры внутри и, кроме того, взвалила на себя ответственность за войну. Декларация фракции рейхстага говорит, что она лишь согласилась отпустить средства для защиты страны, отклонив от себя ответственность за войну. Но это противоречит правде: средства для этой «защиты», т. е. для империалистической бойни, производимой войсками империалистической монархии, социал-демократия совсем не должна была вотировать, так как ассигнование этих средств ми в коем случае не зависело от согласия социал– демократии. Ей, как меньшинству, противостояло компактное большинство, составлявшее три четверти буржуазного парламента. Своим добровольным соглашением социал-демократическая фракция достигла лишь одного: демонстрации единства всего народа в войне, провозглашения буржуазного мира, т.– е. прекращения классовой борьбы, прекращения оппозиционной борьбы социал– демократии по отношению к войне, т.-е. участия в Моральной ответственности за войну. Своим добровольным вотированием средств она наложила на эти военные действия штемпель демократической защиты отечества и таким образом поддерживала обман и выдавала неправильное руководство массами за истинно необходимые условия и задачи отечественной самозащиты.

Таким образом, трудная дилемма между интересами отечества и между народной солидарностью, тот трагический конфликт, который наши парламентарии с "тяжелым сердцем" разрешили в пользу империалистической войны, был лишь простым воображением, буржуазной националистической фикцией. Отечественные и классовые интересы пролетарского Интернационала находятся как при войне, так и при мире в полной гармонии. Те и другие требуют энергичного развертывания классовой борьбы и упорной защиты социал-демократической программы.

Что же должна была сделать наша партия, чтобы выразить свою оппозицию против войны и свои требования? Должна ли она была провозгласить всеобщую стачку или же призвать солдат к отказу от службы? Так обыкновенно ставится вопрос. Утвердительный ответ на эти вопросы был бы так же забавен, как если бы партия решила: когда начнется война, мы сделаем «революцию». Революции не «делаются», и большие народные движения не вынимаются из кармана по техническим рецептам партийных инстанций. Маленькие кружки заговорщиков могут в определенный день и час «подготовить» выступление, могут дать сигнал двум дюжинам своих последователей «выступить» в определенный момент. Массовые движения в великие исторические моменты не могут быть руководимы подобными примитивными способами. Хорошо «подготовленная» массовая стачка может при известных обстоятельствах, когда партийные руководители дают ей сигнал, жалко провалиться или распасться при первой же попытке провести ее в жизнь. Наступление больших народных движений и массовых действий в той или другой форме может быть вызвано лишь совокупностью экономических, политических и психических факторов: существующим напряжением классовых противоречий, степенью сознательности, зрелостью боевого настроения масс, т.-е. факторами, которых невозможно перечислить, и которые ни одна партия не может вызвать искусственно. Здесь лежит разница между крупными кризисами истории и маленькими народными выступлениями, которые хорошо дисциплинированная партия может легко проводить в мирное время под дирижерскую палочку «инстанций». Исторический момент вызывает каждый раз соответствующую форму народного движения и сам создает себе новые, изобретает неизвестные до сих пор средства борьбы, определяет и обогащает арсенал народа, не заботясь о всевозможных предписаниях партий.

Вожди социал-демократии, как передового авангарда классово-сознательного пролетариата, должны были давать не смешные предписания или рецепты технического характера, но политические лозунги, вносить ясность в понимание политических задач и интересов пролетариата во время войны. О каждом массовом движении можно сказать то же самое, что было сказано о массовых забастовках в России.

"Если руководство массовыми забастовками в смысле определения их начала, – есть дело самого революционного периода, то социал-демократии в лице ее руководящих органов принадлежит руководство совсем иного характера. Вместо того, чтобы ломать голову над механизмом массового движения, социал-демократия призвана вести политическое руководство даже и в периоды исторических кризисов. Давать лозунги, направляющие борьбу, определять тактику политической борьбы таким образом, чтобы в каждой фазе, в каждый момент вся сумма имеющихся и уже свободно-действующих сил пролетариата была бы реализована и находила бы свое выражение в боевой позиции партии; чтобы тактика социал– демократии по своей решительности и своей резкости не только не стояла бы ниже уровня существующего взаимоотношения сил, но значительно превышала бы его– вот важнейшая задача «руководства» в большие исторические кризисы. Это руководство само собой превращается до известной степени в руководство техническое. Последовательная, решительная, стремительная тактика социал– демократии вызывает в массах чувство уверенности, доверия, жажду, борьбы; колеблющаяся, слабая, основанная на недооценке сил пролетариата, тактика парализует массы и приводит их в замешательство. В первом случае массовые действия происходят "сами собой" и всегда во-время, во втором-прямые приказания руководящих организаций к массовым выступлениям часто остаются безрезультатными"[13]13
   Р. Люксембург. Массовые стачки, партия и профессиональные союзы. Гамбург, 1907 г.


[Закрыть].

Что дело не во внешней, технической форме действия, но в его политическом содержании, видно хотя бы из того примера, что парламентская трибуна, единственно свободное, далеко слышное, имеющее мировое значение, средство агитации, лишь тогда превратилась бы в могучее орудие народного пробуждения, если бы она была использована социал-демократическими представителями для того, чтобы громко и внятно формулировать интересы, задачи и требования рабочего класса в этом кризисе.

Осуществят ли массы своей энергией эти лозунги социал-демократии? Никто не может сказать этого наверное. Но это также-не самое главное. Ведь отпустили же наши парламентарии "с полным доверием" генералов прусско-германского войска на войну, не требуя от них перед разрешением кредитов никакого обеспечения в том, что они непременно победят, и что не будет никаких поражений. То, что верно для военных армий, то верно и для революционных армий: они принимают битву там, где она им предоставляется, не зная заранее ее результатов. В самом худшем случае призыв партии не произвел бы никакого видимого действия. Да, наградой за мужественное поведение нашей партии были бы, вероятнее всего, новые преследования, бывшие также наградой для Бебеля и Либкнехта в 1870 году. "Но какое это имеет значение"? – простодушно сказал Игнац Ауер в своей речи о праздновании Седана в 1895. – "Партия, которая хочет завоевать мир, должна высоко держать свои принципы, без оглядки на то, какие опасности это повлечет за собой; если бы она поступила иначе-она бы погибла".

"Плыть против течения всегда нелегко", – писал старый Либкнехт-"когда же поток несется с бешеной быстротой и яростью Ниагары, тогда это тем более нелегко".

"Старые товарищи еще помнят травлю социалистов в год величайшего национального позора-позора закона против социалистов-1878 год. Миллионы видели тогда в каждом социал-демократе убийцу и преступника, как в 1870 году– смертельного врага и предателя отечества. Такие проявления "народной души" имеют в себе нечто смущающее, поражающее, давящее. Чувствуешь себя бессильным против какой-то высшей силы, осуждающей и исключающей всякие сомнения. Нет никакого видимого соперника. Есть что-то в роде эпидемии-в людях, в воздухе, везде.

Это явление в 1878 году по своей силе и злобности далеко не может сравниться с 1870 годом. К урагану человеческой ненависти, который ломал, валил и разбивал все, до чего он дотрагивался, присоединялась еще жестокая механика милитаризма в его полной, ужасающей деятельности. Мы находились в круговороте железных колес, прикосновение которых было смертью, и-между железными руками, которые искали нас и могли ежеминутно схватить. Рядом со стихийной силой освобожденных фурий-самый совершенный механизм убийства, который когда– либо существовал на свете! Что могла сделать отдельная воля. Особенно, когда чувствуешь себя в ничтожном меньшинстве и не имеешь никакой надежной поддержки в народе.

Наша партия была еще в процессе образования. Мы были поставлены пред величайшим испытанием, прежде чем была создана необходимая организация, Когда же началась травля социалистов в позорный для наших врагов год и в славный год для социал-демократии, мы уже имели такую сильную и разветвленную организацию, что каждый чувствовал себя сильнее, сознавая могучую поддержку, и никто, способный мыслить, не мог поверить в возможность уничтожения партии.

Да, тогда было нелегко плыть против течения. Но что же оставалось делать? Надо было приспособляться. Это значило: сжать зубы и терпеть то что должно было произойти. Для страха не было времени… И вот Бебель и я…ни минуты не тратили на размышления. Уступать поле битвы мы не хотели, мы должны были оставаться на своем посту, что бы ни произошло".

Они остались на посту, и немецкая социал-демократия жила в течение 40 лет за счет этой моральной силы, которую они противуставили тогда бесчисленным врагам.

Так должно было быть и на этот раз. В первый момент, возможно, было бы достигнуто лишь то, что была бы спасена честь немецкого пролетариата, что тысячи и тысячи пролетариев, которые гибнут сейчас в окопах днем и ночью, не с мрачным душевным смятением, но с пламенем в душе умерли бы с сознанием, что самое святое в их жизни – освобождающая социал-демократия не пустая мечта. Мужественный голос нашей партии подействовал бы на бессознательные массы, как могучий вентилятор в создавшемся шовинистическом угаре, предохранил бы от обмана сознательные круги, затруднил бы для империалистов дело затемнения и обмана народа. Как раз поход против социалистов мог бы скорее всего расшевелить массы. В дальнейшем ходе войны, по мере того, как возрастали бы ужасы бесконечно жестокой человеческой бойни во всех странах, как все ясней и ясней выступал бы империалистический фундамент войны, по мере того, как все преступнее становилось бы торгашество кровавой спекуляции, тем более и более стекалось бы под знамена социал-демократии все живое, честное, гуманное, прогрессивное. И прежде всего-во всеобщем смятении, распадении и крушении, немецкая социал– демократия стояла бы, как скала в бушующем море, как высокий маяк Интернационала, по которому вскоре ориентировались бы и все другие рабочие партии. Громадный моральный авторитет, которым немецкая социал-демократия пользовалась до 4-го августа 1917 года во всем рабочем мире, несомненно в ближайшем времени произвел бы переворот в этом всеобщем смятении. Вследствие этого, во всех странах усилилось бы мирное настроение и давление масс к миру. Немецкий пролетариат остался бы дозорным социализма и освобождения человечества. Это был тот патриотический долг, которого не выполнили ученики Маркса, Энгельса и Лассаля.

VIII

Несмотря на военную диктатуру, цензуру и воздержание социал-демократии, несмотря на братоубийственную войну, из гражданского мира, в кровавых сумерках полей сражения возникла международная солидарность рабочего класса. Не из слабых попыток искусственно гальванизировать старый Интернационал, не из обещаний возобновляемых то там, то здесь снова объединиться тотчас же после войны. Нет, в войне и из войны с новой силой и убедительностью обнаружился тот факт, что пролетарии всех стран имеют одни и те же интересы. Мировая война сама опровергла созданные ей заблуждения.

Победа или поражение? Таков лозунг воюющего милитаризма в каждой стране, который повторили, как эхо, социал-демократические вожди. Для пролетариев Германии, Франции, Англии, а также России вопрос должен был идти, как и для господствующих классов этих стран, о войне или поражении на поле битвы. С тех пор, как гремят пушки, каждый пролетарий должен быть заинтересован в победе своей страны и в поражении других стран. Посмотрим, что может принести пролетариату победа.

По оффициальной версии, принятой без всякой критики вождями социал– демократии, победа для Германии означает возможность беспрепятственного свободного хозяйственного развития, поражение же-хозяйственное разорение. Это представление основывается приблизительно на схеме 1870 г. Но капиталистический расцвет, последовавший в Германии после войны 1870 года, был результатом не войны, а политического объединения, хотя и в уродливом виде созданной Бисмарком Германской Империи. Хозяйственный расцвет появился в результате объединения, несмотря на войну и вытекающие из нее многочисленные задерживающие факторы. Победоносная война сама по себе вызвала лишь укрепление в Германии военной монархии и прусcкого юнкерства, тогда как поражение Франции вызвало ликвидацию империи и содействовало учреждению республики. В настоящее время положение вещей во всех принимающих участие в войне государствах совсем иное. Сейчас война не является лишь династическим средством доставить развивающемуся молодому капитализму предпосылки беспрепятственного национального его развития. Исключением из общего правила можно бы было считать только Сербию, и то только в том случае, если ее рассматривать, как изолированную единицу. Приведенная к своему объективному историческому значению, нынешняя мировая война есть конкуренция уже вполне развившегося капитализма за мировое господство и эксплоатацию последних остатков некапиталистических еще частей света. Отсюда происходит совершенно изменившийся характер самой войны и ее значения. Высокая степень хозяйственно– мирового развития капиталистической продукции проявляется здесь, как в исключительно высокой технике, т.-е. в разрушительной силе орудий войны, так в приблизительно равном уровне хозяйственного развития всех участвующих в войне стран. Международная организация военной индустрии проявляется в военном равновесии, которое после всех частичных успехов и колебаний неизбежно устанавливается снова и все более отодвигает окончательное разрешение войны. Неопределенность военных действий с своей стороны приводит к тому, что в огонь бросаются все новые и новые народные массы, как из стран воюющих, так и из стран, остававшихся до сих пор нейтральными. В империалистических поползновениях и противоречиях война находит повсюду горючий материал, и, прибавляя к нему свой собственный, распространяется, как степной пожар. Чем большие массы и чем больше стран вовлекаются в войну с обеих сторон, тем больше времени будет тянуться война. Все это вместе вызывает в результате войны, – задолго до военного ее окончания победой или поражением-такие явления, которые не были знакомы ни одной из войн последнего времени: хозяйственное разорение всех участвующих стран, а также все возрастающее разорение и стран, не участвующих оффициально в войне. Каждый новый месяц войны увеличивает это разорение и поэтому заранее удаляет на целое десятилетие тщетно ожидаемые выгоды военного успеха. В конечном счете ни победа, ни поражение здесь ничего не изменяют. Наоборот, чисто военное разрешение становится, вообще, сомнительным, и со все большей вероятностью окончательное прекращение войны становится в зависимость от всеобщего истощения. При таких обстоятельствах даже победа Германии-если даже воинствующим ее империалистическим кликам удастся довести массовое убийство до полного уничтожения всех соперников, если только эти мечты смогут осуществиться– будет Пирровой победой.

Ее трофеями будут несколько доведенных до нищенства, опустошенных аннексированных областей и ужасающее разрушение внутри ее собственных границ, которое тотчас же обнаружится, когда будут отодвинуты пестрые декорации финансовой политики с ее военными займами, декорации Потемкинских деревень с их "незыблемым народным благополучием", приобретенным в течение войны. Для самого поверхностного наблюдателя ясно, что даже победившее государство не может рассчитывать в настоящее время ни на какое "военное удовлетворение", которое смогло бы залечить раны, нанесенные ему этой войной. Возмездием за это и завершением «победы» могло бы быть разве лишь еще большее разорение побежденного соперника: Франции и Англии, т. е. тех самых стран, с которыми Германия самым тесным образом связана хозяйственными взаимоотношениями, от благосостояния которых, главным образом, зависит восстановление ее собственного благосостояния. Вот те рамки, в которых для немецкого народа после войны-надо заметить после победной войны-встанет вопрос о том, чтобы действительно покрыть военные издержки, «вотированные» в виде ссуды патриотическим народным представительством, т. е. в том, чтобы взвалить на свои плечи единственный плод победы-непосильную тяжесть налогов вместе с усилившейся военной реакцией.

Если же представить себе худшие последствия поражения, то они-за исключением империалистической аннексии-будут точь-в-точь похожи на ту же картину, которая является неизбежным следствием победы: результаты военных действий в настоящее время так велики и всеобъемлющи, что тот или иной военный исход очень мало может их изменить.

Но допустим на минуту, что победившему государству удастся избежать большого разорения и сосредоточить его, главным образом, у своего противника, связав его хозяйственное развитие всевозможными затруднениями. Сможет ли немецкий рабочий класс после войны успешно вести свою профессиональную борьбу, если профессиональная борьба французских, английских, бельгийских, итальянских рабочих будет подавлена хозяйственным регрессом? До 1870 года рабочее движение во всех странах шло по отдельным руслам. Лишь на мостовой Парижа велись и решались битвы пролетариата. Современное рабочее движение с его неустанной экономической борьбой, с его массовой организацией, основано на взаимодействии всех стран капиталистического производства. Если верно положение, что дело рабочих может развиваться лишь на почве здоровой интенсивно-развивающейся экономической жизни, то оно верно не только для Германии, но и для Франции, Англии, Бельгии, Италии, России. Если же все рабочее движение во всех капиталистических странах задерживается, если там устанавливаются низкие цены, слабые профессиональные организации, ничтожное сопротивление эксплоатации, – тогда не может процветать рабочее движение и в Германии. С точки зрения положения пролетариата в экономической борьбе, усиление немецкого империализма за счет французского является, в конечном счете, такой же потерей, как и усиление английского за счет немецкого.

Но вернемся к политическим последствиям войны. Здесь легче разобраться, чем в области экономической. С давних пор симпатии и партийные мероприятия социалистов склонялись на ту сторону, которая защищала исторический прогресс против реакции. Какая же сторона защищает в настоящей войне прогресс и какая реакцию? Ясно, что об этом можно судить не по внешним признакам ведущего войну государства, как, например, «демократия» или «абсолютизм», но исключительно по объективным тенденциям мировых позиций, занимаемых каждой стороной. Прежде, чем уяснить себе, что даст немецкая победа немецкому народу, бросим взгляд на то, каково будет ее действие на общее состояние политических отношений в Европе. Решительная победа Германии вызвала бы, ближайшим своим следствием, аннексию Бельгии, возможно также аннексию областей на востоке и западе, а также части французских колоний, а вместе с этим сохранение Габсбургской монархии и ее обогащение новыми областями, наконец, она вы звала бы сохранение фиктивной неделимости Турции под немецким протекторатом, что означает фактическое превращение Малой Азии и Месопотамии под той или иной формой в немецкие провинции. В дальнейшем последовала бы фактическая политическая и экономическая гегемония Германии над Европой. Этих следствий решительной военной победы Германии можно ожидать не потому, что они соответствуют желаниям империалистических крикунов в этой войне, но потому, что они являются совершенно неизбежными следствиями мировой позиции Германии, тех противоречий с Англией, Францией и Россией, в которые вступила Германия и которые в ходе войны выросли далеко за свои первоначальные границы. Достаточно представить себе эти результаты, чтобы убедиться, что они ни при каких обстоятельствах не могут привести хоть к сколько-нибудь устойчивому мировому равновесию. Как бы ни было велико разорение, которое война причиняет всем принимающим в ней участие, а тем более побежденным, на другой же день по заключении мира начнутся подготовления к новой мировой войне под предводительством Англии, чтобы сбросить ярмо прусско-немецкого милитаризма, который будет тяготеть над Европой и Малой Азией. Победа Германии будет лишь прологом для следующей мировой войны, лишь сигналом к новым лихорадочным военным вооружениям, а также к расцвету самой черной реакции во всех странах и в первую голову в самой Германии. С другой стороны, победа Англии и Франции приведет Германию, вероятнее всего, к потере, по крайней мере, части ее колоний и имперской земли и уж несомненно к банкротству мировой позиции немецкого империализма. Это же означает: распад Австро-Венгрии и полную ликвидацию Турции. Оба эти государства так реакционны и их распадение настолько соответствует требованиям прогрессивного развития, что в современной конкретной мировой обстановке распадение Габсбургской монархии и Турции не может привести ни к чему другому, как к передаче их земель и народов России, Англии, Франции и Италии. За этим грандиозным разделом и переменой власти на Балканах и Средиземном море последует неотвратимо другой раздел-в Азии. Ликвидация Персии и новое раздробление Китая. Вследствие этого на первый план мировой политики выдвинутся противоречия англорусские и англо-японские, что, возможно, тотчас же непосредственно вслед за ликвидацией сегодняшней мировой войны вызовет новую мировую войну, хотя бы за Константинополь и уж, во всяком случае, сделает ее неизбежной в дальнейшей перспективе. Также и с этой стороны победа приведет лишь к началу новых лихорадочных вооружений во всех государствах-понятно, с побежденной Германией во главе-и вместе с тем к эре неограниченного господства милитаризма и реакции во всей Европе, с конечной целью-новой мировой войны.

Таким образом, пролетарская политика от точки зрения прогресса и демократии перейдет на точку зрения той или другой партии в настоящей войне; приняв в целом ее мировую политику и дальнейшие ее перспективы, она окажется между Сциллой и Харибдой, и вопрос-победа или поражение-при этих условиях превращается, как в политическом так и в экономическом отношении, в безнадежный выбор между двумя порциями палок. Поэтому является совершеннейшим безумием предположение французских социалистов, что, вследствие военного поражения Германии, милитаризм и даже империализм будут разбиты на голову и будет проложена мировая дорога для мирной демократии. Империализм и обслуживающий его милитаризм сведут великолепно свои счеты при всякой победе и при всяком поражении, исключая единственного случая: если международный пролетариат своим революционным вмешательством проведет жирную черту на его счете.

Важнейшим выводом для политики пролетариата из настоящей войны является поэтому неоспоримый факт– что ни в Германии, ни во Франции, ни в Англии, ни в России не следует без всякой критики быть эхом лозунга: победа или поражение; лозунга, который с точки зрения империализма имеет своим реальным содержанием приобретение или потерю в мировом значении, в аннексиях, колониях и военном господстве. Для европейского пролетариата в целом, с его классовой точки зрения сейчас совершенно безразлично-победа или поражение любой воюющей стороны. Война, как таковая, каков бы ни был ее военный исход, является самым крупным поражением для европейского пролетариата, и лишь преодоление войны и принуждение к миру международной борьбой пролетариата-является единственной победой для дела пролетариата. Только эта победа и даст истинное спасение Бельгии и европейской демократии.

В настоящей войне сознательный пролетариат не может солидаризироваться ни с одной борящейся стороной. Следует ли из этого, что пролетарская политика требует сейчас сохранения существующего положения (status quo), что у нас нет другой программы, кроме желания оставить все так, как было перед войной. Но существовавшее положение никогда не было нашим идеалом, не было выражением самоопределения народов-и даже более: прежнее положение нельзя уже сохранить, оно более не существует, если даже и сохранились бы прежние границы, Война до формального своего окончания вызвала громадные изменения в соотношении сил, во взаимной оценке сил, в союзах и антагонизмах; она подвергла такой строгой переоценке отношения государств друг к другу и классов внутри общества, до такой степени уничтожила старые иллюзии и возможности, создала так много новых задач и стремлений, что возврат к прежней Европе, существовавшей до 4 августа 1914 года, – стал так же невозможен, как невозможен возврат к дореволюционным отношениям даже после поражения революции. Политика пролетариата не знает слова «назад» – она может стремиться лишь вперед, она вечно должна исходить из существующего и вновь создаваемого. В этом смысле может она противопоставить обоим лагерям империалистической мировой войны свою собственную политику.