Текст книги "Чистая вода"

Автор книги: Рой Якобсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

14

Юн провозился со стеной три дня'. Потом сутки снова штормило. А наутро пришлось идти с троюродным братом в море, искать пропавшие в непогоду снасти.

Они тралили дно кошкой, но нашли лишь несколько кусков перемета, какие-то никчемные обрывки, и еще засветло новый шторм загнал их обратно в гавань. Они пришвартовали лодку и вместе с другими рыбаками сели в плетеные кресла у входа в магазин – поболтать. Троюродный брат Юна угостил всех пивом. Разговор вертелся вокруг шторма и убытков: снастей лишились многие.

Юн едва прислушивался к беседе. Сквозь запотевшее стекло он вглядывался в большие размытые зеленые буквы на телефонной будке у школы, но прочесть их на таком расстоянии не мог.

– Это просто бред! – захохотал троюродный брат, говоря уже о водопроводе.– Сюда дотянули – и привет.

Он имел в виду школу.

– Мало того что он влетел в копеечку, так теперь правые из «Хёйре» выступают против – по ходу дела муниципалитет экспроприировал частные земли.

– Центристы тоже против,– добавил один из рыбаков, член муниципального совета.– Крестьяне жалуются, что водники развалили всю дренажную систему.

– Что там написано на будке? – спросил Юн, толкнув своего родственника в бок. Буквы вызывали у него тревогу.

Рыбак наклонился и протер окно перед собой.

– Ничего не видно. Наверняка детишки баловались какими-нибудь гадостями.

– А про Лизу там ничего нет?

– Какую Лизу? Вроде нет.

Он вернулся к разговору о чистой воде: теперь из-за нее, если верить газете и местному радио, остров сидит без гроша, зато проблем полно. Речь шла уже о том, чтобы мэру ехать в столицу, выпрашивать денег по министерским кабинетам.

Юн не находил себе места.

– Посмотри, это Элизабет? – спросил он боязливо, уже в полуобморочном состоянии.

– Ну и дела,– продолжал троюродный брат, снова приникая к стеклу.– Да, она. А ты разве не видишь? Юн, что с тобой?! Тебе плохо?

Плохо? Так же ужасно он чувствовал себя, когда увидел темное пятно под лодкой водолазов и когда в архиве редакции внезапно понял, что ему нельзя полагаться на свое зрение.

Он схватил пакеты с едой и гвоздями – ему оставалось еще приколотить поперечную балку к стене – и покинул компанию.

Сестра бросилась к нему навстречу, взяла его за руку, вид у нее был счастливый и довольный. В таком настроении она раньше встречала Юна, целым и невредимым возвращавшегося с моря.

– Пошли домой,– быстро заговорила она.– Мне нужно тебе кое-что рассказать. Ханс разводится. Как тебе эта новость?

Этот разговор был совершенно некстати. Юн глядел на огромные буквы – нет, они ему не пригрезились.

– Он уже не в первый раз так говорит,– продолжала она.– Наверно, нельзя на это полагаться… но… мне так хочется помечтать – понимаешь?

– Нет.

– Господи, подумать только, чтобы человек мог так зациклиться на мужике. Каких-то десять лет назад я о них вообще не думала, этого добра кругом хватало… Меня занимала политика, хотелось получить образование, я строила планы, что буду делать после университета, а теперь целиком завишу… Юн, ну послушай!

– Я слушаю.

– Я перестала бы наконец брюзжать и киснуть, и мы зажили бы как все нормальные люди. Но все упирается в тебя. Помнишь, после маминой смерти. Мы остались одни, и ты был еще совсем несмышленыш, но меня как корежило, я не могла тебя видеть. Помнишь, я притворилась, что не заметила, как ты свалился в колодец.

Они поравнялись со школьным автобусом, к нему гурьбой бежали ребята. Элизабет улыбнулась и замахала им.– Грустно их бросать, конечно. Я считаю их почти своими. Наверняка я сильнее привязана к острову, чем мне кажется. Ах, Юн, надеюсь, тебе никогда не придется пережить такого – знать, что люди тебя предают, и все равно доверять им, потому что ты не можешь иначе… Это ужасно.

Юн прочитал вслух надпись на стене, что Лизы нет в живых.

«Буквы зеленые»,– мысленно удивился он.

– Кошмар, правда? – сказала Элизабет.– Мы обсуждали это сегодня на педсовете. Надеюсь, не твоих рук дело? Ты в последнее время постоянно Лизу вспоминаешь.

– Нет.

– Я тоже так подумала. Сначала хотели в полицию заявить, но потом решили смыть все потихоньку, и дело с концом. Стоит из такой истории раздуть шум, тебе же боком и выйдет.

Их окружили малыши, чтобы вместе идти домой, и маленькая девочка взяла Элизабет за руку и начала полный драматизма рассказ о скакалках.

Юн замер на месте в полном отчаянии. Сунул сестре пакеты, сказал, что догонит ее, кинулся в телефонную будку и набрал номер конторы ленсмана. Никто не отвечал. И пока он слушал гудки на другом конце провода, Элизабет со своими спутниками шла по отражению букв на дороге. Юна дважды вырвало.

Через некоторое время он снова набрал тот же номер – бесполезно. Набрал другой. Наконец ленсман поднял трубку.

– Заккариассен подал на меня заявление еще раз? – спросил Юн, задыхаясь.

Ленсман с трудом сообразил, о чем речь. Юн звонил ему домой и, видимо, оторвал от ужина.

– Нет,– сказал он, помолчав.– А почему? Ты снова у него был?

– Не был.

– Понятно. Зачем тогда звонишь?

Этого Юн и сам не знал. Он мог только повторить свой вопрос. Ленсман тяжело вздохнул.

– Он забрал свое заявление. Ты об этом хотел меня спросить?

– Э-э… да.

– Без объяснения причин. Ты ему не угрожал?

– Нет.

– Очень надеюсь. Юн, не нравится мне, что ты не хочешь говорить со мной начистоту.

– Я говорю начистоту.

– Тогда что все это значит?

Юн снова почувствовал себя кругом виноватым.

– А стены в школе ты испоганил?

– Нет.

– Послушай меня, Юн. Я не знаю, преследовал ты старика или нет, теперь это не важно, он забрал свое заявление. Но я прошу тебя: пойди сейчас домой и поговори с Элизабет обо всем, что тебя мучает. Она догадывается, что ты затеваешь.

Он пошел не домой, а по главной дороге на север, прочь из деревни, подальше от людей. Комья земли на полях, стоящих под паром, напоминали мотки колючей проволоки. На раскисших лугах лежали еще не поднятые темно-серые вешала для сена. Теленок стоял на снежном островке и мычал. Тут и там ржавели остовы машин. Жизнь не должна быть такой. Сил его больше не было.

Он сошел с дороги и зашагал через поля, описал дугу в южном направлении и оказался у приемной врача. Тот уже снял халат и собирался домой.

– Я плохо вижу,– выдохнул Юн, ловя ртом воздух.

– Плохо видишь?

Но врач не засмеялся. Юн не ипохондрик, у него нет привычки заходить к врачу «просто так». Те несколько раз, что он был здесь, его всегда приводили насильно.

– Прошу в кабинет,– сказал доктор.

Юн начал рассказ с утреннего происшествия. Он выходил с родственником в море искать снасти, но был как слепой, ничего не видел буквально под носом, все Франк высмотрел. Правда, они почти ничего и не нашли.

– Наверно, он лучше знал, где искать? – предположил доктор.

Юн не отрицал этого.

Он стоял у черты и читал буквы в таблице на противоположной стене и видел все: и одним глазом, и вторым, и двумя вместе, даже «w» и «z» на нижней строчке. Они с врачом снова вернулись за стол.

– А вообще как ты себя чувствуешь? Мигрени по-прежнему мучают?

– Нет. Очень редко.

– Ночью спишь? –Да.

– Лекарства свои пьешь?

Юн заерзал на стуле. В этом кабинете за его жизнь сменилось много докторов, к лекарствам все они относились по-разному, и он не мог сразу сообразить, какой ответ устроит нынешнего.

– Э-э… нет,– наудачу произнес он.

– Ну и как, нормально? –Да…

– Отлично. У нас тут есть некоторые чуть ли не с лекарственной зависимостью… Итак, Юн, что ты хотел мне рассказать? Говори.

Юн шел не на исповедь, просто хотел проверить, все ли в порядке со зрением, но зачем упускать такой шанс?

– Я забываю.

– Что?

События последних двух лет. Детство, юность, работу на стройке и в море он помнит во всех подробностях: пейзажи, лица, погода. Но то, что происходило в последних два года, буквально выпало из памяти, а теперь иногда – Юн это не контролирует – всплывает в ней, но фрагменты склеены неправильно, на эти воспоминания нельзя полагаться.

– Симптомы шока,– сказал доктор и пожал плечами.– Наверно, ты пережил горе два года назад?

Юн не мог придумать ничего, кроме бегства Лизы в Копенгаген и ее отъезда с острова, но вслух не сказал.

– Тут в карте написано, что мой предшественник поставил тебе диагноз «депрессия» и хотел направить к специалисту, но, как я понимаю, ты отказался.

Юн кивнул.

– Мы уезжаем,– сказал он.

– Вот как… Тебя это огорчает? –Да. И…

– Говори, говори. Я здесь именно для этого.

– Элизабет не хочет брать меня с собой.

– Вот придумал! Конечно же она хочет.

– Возможно, но я там лишний.

– Все время от времени оказываются лишними, поверь мне. Но я не допускаю и мысли, что она не хочет…

– Она замуж выходит.

– Так. А он тебе не нравится?

– Нет.

– И эта неприязнь взаимна? –Да.

– Тоже довольно обычная история. Тебя это угнетает? Нет, он действительно пришел убедиться, что здоров. Доктор назвал Юна приятным исключением из правил.

Ему обычно досаждают люди, твердо знающие, чем именно и насколько серьезно они больны и какие лекарства им надо выписать.

– Можно, конечно, провести полное обследование, но, честно говоря…

Юн ушел.

Элизабет весь вечер была задумчива, ее мучили запоздалые сомнения. Сама заварила кашу, говорила она, а теперь боюсь, как все пойдет, если Ханс вопреки ожиданиям все-таки разведется.

Они пили какао и снова были почти как настоящая семья. У нее на коленях лежало вязанье, он сидел в кресле-качалке и рассматривал свои ладони – бесконечную паутину линий судьбы.

– Лизы нет в живых,– робко сказал Юн.

– Чушь. Это неправда, даже если это написано на стене.

– Откуда ты знаешь?

– Юн, нельзя, чтоб из-за таких вещей у тебя появлялись страхи.

– Осенью водолазы нашли что-то в Лангеванн. Может, Лизу?

Нельзя было говорить это, но Юн жил в постоянной тревоге, весь извелся – вот и вырвалось.

– Ты заговариваешься,—ровным голосом " сказала Элизабет.– Это просто мрачная, неудачная шутка. Я не дам и пяти эре за эти твои «пятна» в Лангеванн. Дед тоже чего только в озере не видел – ты забыл? Тогда решили, что там живет морское чудовище, он даже интервью по радио давал.

– Да, но…

– У тебя неуемная фантазия. Помнишь, как ветром снесло крышу с овина Карла и она упала на дорогу? А ты решил, что началась атомная война, настал Судный день и бог знает что.

– Мне же было лет десять, если не семь…

– Пятнадцать. Это случилось летом, после твоей конфирмации.

– Какое лето? Ноябрь.

– Нет, это было в июле, в самую страду! Сушила сдуло в море, помнишь?

Да, про сушила он помнил.

– Лиза живет припеваючи. Я видела ее пару месяцев назад, не больше. Ей пришлось уехать с острова из-за проблем с отцом – только из-за этого, кстати говоря,– и она сейчас у родни на юге. Юн, тебе нужно понять это и смириться, ты же взрослый. Жизнь не похожа ни на кино, ни на детектив. В основном она обычная и очень скучная…

Под водостоком на улице звенела капель, успокаивающе постукивали спицы в руках Элизабет, и старые ходики на стене тикали в своем обычном сонном ритме.

Юн вернулся к повседневности и сказал:

– Карл зовет меня искать овец.

– Понятно. А платить будет?

– Да нет…

– Так я и думала. Знаешь, сколько он взял за то, что вытащил из кювета машину Ханса?

– Нет.

– Триста крон! Живоглот. Почему это ты должен пахать на него бесплатно? Деньги у него есть.

Это уж наверно. Коров и быков у него много, фонд помощи жертвам стихийных бедствий ему не отказывает, работники у него нелегалы, да еще Карл ухитрился немало вытянуть из муниципалитета за то, что водопровод прошел по его земле. Так посмотреть, дела у Карла лучше, чем у большинства крестьян на острове, хотя хутор его и лежит в развалинах.

В тот вечер Юн засыпал, думая о Георге. Его мучило, что водолаз не дает о себе знать. Он уехал более месяца назад – слишком большой срок для того, чтобы его молчанию можно было найти какое-то утешительное оправдание.

15

С утеса ему открывалась вся деревня, одинокие хутора на севере острова, изрезанный шхерами берег. Юн искал в горах овец, не для заработка – от Карла гроша ломаного не дождешься,– но чтобы вырваться из дома. Там переезд из планов становился реальностью. Элизабет по мелочи паковала вещи – то картинку, то бра; как придет из школы, так до ночи и складывает. Медленно, но упорно она убирала его мир со столов, стен, со всех привычных мест и прятала в серые коробки, расставленные по всему дому, который теперь скорее напоминал склад.

Юн получил деньги за работу на озере Лангеванн и в каком-то безнадежном порыве купил на них вагонку для западной стены. Но было поздно: бессмысленные, по ее мнению, траты уже не могли заставить Элизабет свернуть с пути.

– Хоть в море выкини! – рассмеялась она ему в лицо. Все было решено.

Вот он и сбежал в горы. Здесь между ним и пропащей деревней лежит печальная даль. Там внизу все замерло. С рыбой на этот год покончено, бочки с засоленной селедкой стоят за рыбзаводом, скот в стойлах, стройки, включая водопровод, заморожены до тепла… Настала осень: куда ни бросишь взгляд – слякоть, мокрый снег, бурые поля и черные горы.

Юн закрыл глаза, уперся лбом в скалу и подумал, что, если бы не разоряли дом его детства, он был бы вполне счастливым человеком. Про пятно в воде он забыл, видения его больше не посещали. Он мог бы наслаждаться осенне-зимней спячкой, хотя бы обществом Карла и его косматых овец. Легонько уткнуться головой в камень, знать, что есть в этом мире Юн,– и ничего больше не требовать.

В ложбинке внизу посыпались камешки и комья грязи. Кто-то вскрикнул и побежал. Когда Юн открыл глаза, в березняке на соседнем склоне что-то шевелилось.

У ручья в ложбине, поросшей густым лесом, он встретил Кари, бывшую спутницей Георга на празднике, и парнишку-скотника, возившегося с каким-то мокрым тюком: Это был ком из одежды и дамская сумка, которую Юн узнал с одного взгляда.

– Что это? – испуганно спросила Кари, переминаясь с ноги на ногу.

– Пальто и сумка,– ответил скотник.

– Фу! – фыркнула Кари.– Пусть лежит, пойдемте дальше. Овцы наверняка выше.

– Я нашел это под камнем.

Скотник указал на расщелину под замшелой плитой, напоминавшую лаз.

– Зачем кричать-то? – Юн подошел к ним.– Чего ты испугалась? Кучи одежды?

– Я не испугалась. Но она какая-то… мерзкая.

Юн заглянул в расщелину. Человеку хватит места, чтобы заползти в нее и исчезнуть. Он стал вспоминать, бывал ли тут прежде.

– Брось,– не унималась Кари.– Пойдем дальше.

– Это вещи Лизы,– сказал Юн. Скотник уронил тюк – наверно, вспомнил надписи на стенах в деревне.

В ту же минуту Карл, скользя, спустился с пригорка и спросил, почему они тут застряли. Никто не ответил.

Юн развязал узел и открыл сумку. В ней лежали розовая расческа, разбитое зеркальце, коробочка слипшихся конфет и записная книжка с пластмассовой обложкой, поблекшей от влаги. На замке и ручке ни пятнышка ржавчины; никакого намека на гниль или плесень ни на одежде, ни на кожаной сумке. Значит, они валяются тут месяца два, не больше.

– Откуда ты знаешь, что это… ее? – спросила Кари, и Юн заметил, что она не хочет называть Лизу по имени.

– Я узнал,– ответил он.– Это ее расческа.

– Она может быть чьей угодно,– вставил скотник.

– Фу… – простонала Кари.– Как ты можешь к этому прикасаться?

– Почему мне нельзя это трогать? Его раздражал испуг девушки.

– Ты видел, что дети на стенах малюют? – спросил Карл.– «Лизы нет в живых».

– Это не дети,– сказал Юн.

– Вот как… А кто? Взрослые такими вещами не занимаются.

Юн оглядел вещи. Брюки, пальто и свитер, Лиза сама его вязала, насколько он помнил. И все столь же подлинное, очевидное, как буквы на стене.

– Да я спокойно их трогаю,– пробормотал он.– Ничего такого. Хотите, могу причесаться расческой.

Он пару раз провел ею по волосам, но Карл налетел на него и вырвал расческу из рук Юна.

– У тебя башка есть, парень? – завопил он.– Это не смешно. Вдруг она сама где-то здесь лежит!

Юн загоготал.

– С чего бы ей здесь лежать? – спросил он.

– Вещи-то здесь.

– Представляете…– начала было Кари. Карл продолжал:

– Можно подумать, ты видел трупы! Нет? А я вот видел, и они воняют страшно. Надо принюхаться. Вы ничего не чувствуете?

– Я пошла отсюда,– сказала Кари.– Тронд, прошу тебя!

– Нет,– ответил скотник.– Вдруг она там внутри? И он кивнул на лаз под камнем.

– Надо посмотреть.

– Надо,– согласился Карл. Он смотрел на расческу, отнятую у Юна, и не знал, что с ней делать. Юн взял ее и положил обратно в сумочку.

– Я слазаю туда,– сказал он.

– Нет, нет,– встрепенулась Кари.– Только не ты! Никто не должен этого делать… Сейчас мы пойдем домой и позвоним ленсману. Видите, Юн не в себе! Юн, тебе страшно?

Ни страха, ни чего-то необычного Юн не чувствовал. Карл пристально посмотрел на него.

– Все с ним в порядке,– заявил он.– Так ведь? Юн кивнул.

– Кари, это тебе страшно, а не нам.

– Да нет же, он совсем плох – вы что, не видите? И я не хочу здесь находиться, пойдемте.

– Так иди домой.

– Одна? Ни за что на свете. Тронд!

– Замолчи. Мы не можем уйти, пока все не осмотрим.

– Давайте я,– вызвался Юн.

– Ну вот видишь – Юн ничего не боится.

– Юн, не делай этого, не надо!

– Заткнись! – взорвался Юн.– Я сказал, что сделаю. Все, я полез.

Стало тихо. Теперь, когда каждый из них уже пережил свой страх, он сменился любопытством. Скотник неуверенно улыбнулся, Карл медленно кивнул, Кари молча грызла свои красные накрашенные ногти.

«Если я ее найду, значит, ее найду я»,– подумал Юн как в тумане. Огляделся по сторонам, потом встал на четвереньки и заполз в расщелину.

Она оказалась неглубокой, метров семь-восемь, полой вымоиной в горе. Глаза привыкли к темноте, и Юн увидел, что ничего там нет – только мокрый песок, грязь, влажный, покрытый зеленой плесенью камень и несколько гнилых листьев, занесенных сюда ветром.

– Там ничего нет,– сообщил Юн, вылезая.

Глядя, как он отряхивает песок с одежды, они внезапно засомневались. Страх пропал даже у Кари, и они были слегка разочарованы.

– Ничего?

– Ничего.

Они недоверчиво переглянулись, немного стыдясь, что подняли такой шум из-за кома вонючей одежды и розовой расчески.

– Я сам посмотрю,– раздраженно буркнул Карл, тоже встал на четвереньки и уполз в темноту. Через пару секунд он вынырнул обратно, багровый от возбуждения.

– А это что? – завопил он, тыча Юну в лицо свои находки.– Ты что, не видел?

Лизино полотенце. И рубашка, тоже Лизина. Юн сжал голову руками.

– Нет,– сказал он в недоумении, растерянно.– Я не видел. Этого там не было!

– Как же не было! Я же нашел!

– Нет, нет…

– Очнись! Ты думаешь, это я наколдовал?

– С меня довольно,– сказала Кари и пошла прочь, но через несколько метров остановилась, потому что никто даже не посмотрел в ее сторону.

– А тело? – не к месту ухмыльнулся скотник.– На ком-то все это было надето…

– Понятно. Девушка где-то здесь, рядом.

– Я этого не видел! – повторил Юн как одержимый и потряс мокрые тряпки. Опустившись на четвереньки, он снова ринулся в отверстие, но увидел все то же самое, что и в первый раз: песок, грязь, зеленую плесень и гнилые листья. Зато он внезапно вспомнил, что играл здесь в детстве. Не часто, из-за уединенности этого места, но когда они задумывали серьезные далекие экспедиции и хотели расширить границы своего мира, то шли сюда – он и Лиза, понятное дело.

– Я этого не видел! – разрыдался он, когда вылез. Голова раскалывалась, как после тяжелого удара. Ему хотелось взрезать ее, вскрыть острым ножом, чтобы ее ужасное содержимое вытекло наружу и стало прозрачным…

– Ну, ну, ничего страшного не случилось,– пробормотала Кари. Она взяла его за руку и повела вниз.– Каждый может ошибиться. Там было темно.

– Нет, нет. Все другое я видел: песок, камни.

– Ну, ну. Не заводиться из-за пустяков…

И завертелось.

Вещи передали ленсману, Заккариассен и Лизины сестры опознали их, криминалист в городе снял с предметов все пробы и отправил для всестороннего изучения дальше, в столицу.

Команда человек в тридцать—сорок прочесала с собаками все окрестности расщелины, школьники вели свои доморощенные расследования, люди присматривались к соседям и рылись в памяти.

Выяснилось, что Лизины родственники на юге последний раз видели девушку до ее приезда на остров в сентябре. Но это был не первый случай, когда она пренебрегала своим ежемесячным визитом к ним. Ее работодатель пару раз зашел к ней на квартиру, никого там не обнаружил, но не удивился – к ее необязательности давно привыкли. Все гадали, почему не забил тревогу отец, а он не мог понять, с какой стати должен волноваться: при их плохих отношениях они общались от случая к случаю. Более или менее регулярные контакты с Лизой поддерживала лишь старшая сестра, но и она призналась, что та не давала о себе знать неделями и даже месяцами. Она постоянно чудила, убегала из дома, скандалила, вечно предъявляла всем претензии – неизвестно почему.

Юн почти не участвовал в этой суете. В тот вечер он вернулся домой совершенно расстроенный и выпил целую горсть таблеток. Элизабет нашла его в коме и вызвала врача, тот сразу приехал, прощупал пульс, посмотрел в зрачки и забрал с собой все, что осталось в аптечке. Примерно через сутки Юн пришел в сознание; он был словно потерянный, но уже не в таком отчаянии. Элизабет не бранилась, готовила его любимую еду, варила какао и на пару дней приостановила сборы, чтобы излишне не травмировать брата.

Когда Юн более или менее вернулся к жизни, первым делом он позвонил ленсману и прямо, без обиняков описал все, что видел тогда на Лангеванн: если уж он проболтался об этом Элизабет, тем более следует рассказать ленсману.

Но озеро далеко от расщелины, где нашли вещи, в нескольких километрах к югу, а никакой веры Юну и его видениям у ленсмана не было – многие старались прилепиться к этой истории, чтоб оказаться в центре внимания.

Тем не менее ленсман велел обшарить берег озера, выслал туда нескольких спортсменов-водолазов и позвонил Георгу. Но ничего не нашли и не выяснили.

– Юн, я сыт тобой по горло,– заявил ленсман, когда тот позвонил, чтобы узнать о результатах.

– Наверно.

– У вас с Лизой в последнее время что-то было?

– Нет.

– Ты ее отца по ночам пугаешь?

– Говорил же, это не я.

– А свинство на стенах – твоя работа?

– Нет,– сказал Юн и подумал, что ответы с тем же успехом можно было бы поменять на противоположные – сведется все к одному.

– Водолазы, естественно, тела не видели и никаких таких находок не утаивали, так что не сходи с ума.

– Угу.

– А что ты там видел с расстояния в четыреста метров, в сумерках, в толще воды… как мы можем этому верить.

Да пожалуйста, он свое дело сделал, рассказал.

Как-то вечером пришел Карл с бутылкой водки и присел на кровать больного.

– Я много думал,– пробубнил он.– Так ты убил эту чокнутую или нет?

– Нет.

– Она была с большим приветом, да?

– Верно.

– Мне ты можешь сказать все, сам понимаешь. –Да.

– Я тебя знаю с пеленок. Я же твой ближайший сосед, не забывай.

– Да.

– Так это ты сделал?

– Нет.

– Подняли столько шума из-за какой-то шалопутки,– не унимался Карл.– А может, она и жива. Я и жене сказал: вот увидишь, Лиза спряталась где-нибудь и потешается над нами. Она ведь такая была: исчезнуть, над людьми подшутить, это в ее духе, верно?

– Да.

– Ты же ее хорошо знал, я почему и решил, что это ты. Последнюю фразу услышала Элизабет, укладывавшая в соседней комнате кухонные полотенца в чемодан, и набросилась на гостя с руганью. Если он считает ее брата убийцей, то сам он старый маразматик и богадельня по нем плачет; и это не оправдание, что он выпил,– трезвым он вообще не бывает, свинья такая. Карлу пришлось уйти.

Снова налетел шторм, на этот раз с северо-восточным ветром. Он принес множество снега, им засыпало долины и впадины. Вокруг домов выросли сугробы.

Шумиха пошла на убыль. Лизу не нашли ни живой, ни мертвой. Зловещие надписи смыли со стен, анализ одежды не выявил ничего криминального, а газетное расследование совсем не походило на бучу, поднятую после ее бегства в Копенгаген,– одна лишь сухо написанная заметка размером с извещение о смерти.

Не прошло и нескольких дней, как и журналисты, и народ единодушно пришли к выводу, что она погибла. Если бы не те страшные надписи, победило бы мнение, что она или покончила с собой, или стала жертвой собственной глупости. И, тихо выждав еще год, чтобы прошло чуть больше отведенного законом срока, вечером в какой-нибудь неприметный четверг межсезонья на погосте рядом с серой церковью украдкой поставили бы памятник с ее именем, как спокон веков делали в память не вернувшихся с моря рыбаков. Но мешали эти надписи на стенах.

Они вселяли беспокойство. Народ разделился на два лагеря: одни считали, что Лиза сама написала это перед смертью, но скептически настроенные интеллигенты, принципиально не желающие принимать всеобщую точку зрения лишь из-за ее успокоительного удобства, настаивали на версии убийства и считали письмена на стене автографом убийцы с нездоровой психикой. Была и маленькая третья группировка – всего несколько человек, хорошо знавших Лизу; они не думали ничего. Они молча кивали, когда разговор сворачивал на эту тему, и про себя думали, что лучше не торопиться с выводами.

Юн снова чувствовал себя нормально. Элизабет уехала на несколько дней, чтобы разобраться с их новой квартирой. Он проводил послеобеденные часы на крыльце: лежал там в спальном мешке, наблюдал, как сыплются с зеленоватого зимнего неба хлопья снега, и старался все забыть.

Его навестил троюродный брат, рыбак. Сказал, что во фьорд зашла треска, и просил Юна завтра пойти с ним в море, поставить сеть-перемет на десятку: одному человеку с десяткой тросов никак не управиться, здесь нужны как минимум двое.

Нет, в море Юну не хотелось.

Но тот настаивал и не отстал, пока не услышал «да», хотя Юн согласился не всерьез, а понарошку, лишь бы его оставили в покое.

Рыбак явился снова на другой день и долго удивлялся, что Юн не пришел утром на пристань, как договорились. Юн возмущался вместе с ним.

– Вот ведь,– бормотал он, качая головой.– А мы ведь договорились!

Что на это ответить? Гость ушел.

Заглянула Марта, пожаловалась, что Нильс не выходит из дому уже несколько недель, только сидит за столом и воет.

Юн отослал ее.

– Пусть повоет, старый черт,– сказал он себе после ее ухода.– У меня заботы поважнее.

Хуже стало, когда вернулась Элизабет, нервная и как никогда прежде не уверенная в своем решении: квартира оказалась удобной, место хорошим, город интересным, все замечательно… Но ведь и у них на острове неплохо – теперь она это увидела, ее даже немного тянуло домой, по ее собственному признанию. Так что сборы нужно ускорить. Действовать! И она хотела, чтобы брат тоже подключился. Ведь это и его касается…

Юн нехотя согласился, хотя, по его наблюдениям, она уже почти все упаковала сама, включая его вещи. Ему даже пришлось, пока он хозяйничал один, достать кое-что из коробок – чистые брюки и кухонную утварь для своей безыскусной, но обстоятельной стряпни.

Он испытывал ненависть к этому месту. Не Только к моткам колючей проволоки или ржавым остовам машин, но и к тому, что любил: к Нильсову камню у моря, к рябине в саду – на ней они с Лизой еще подростками вырезали сердце, и Юн каждый день смотрел на него. Здесь было некрасиво, никакого порядка, все вещи корявые и нелепые. И что делать?