Текст книги "Уроки английского"

Автор книги: Роузи Кукла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Иди ко мне! Здорово! Ну, же!

Но она медленно так начинает раздеваться передо мной и все на меня смотрит. Я села. Глаз с нее не свожу, смотрю на нее, на ее тело. На край ванной облокотилась, оплываю в блаженстве и желании, смотрю. Вот она медленно растягивает брюки. Она все время их носит. Я вижу, что под ними выглядывает белая ткань ее трусиков. Потом стаскивает с себя брючины, поочередно помогая себе руками. Я вижу ее крепкие и ровные ноги, с хорошими линями и икры ног. Не худые, но и не полные. Она поворачивается, складывает брюки и аккуратно вешает их. И я успеваю отметить, что ее ноги не сходятся там, под самой попочкой, а образуют такой замечательный, восхитительный пустой треугольничек, между ее ножек. Я смеюсь, радуюсь. А она, оборачиваясь ко мне.

– Что? Что такого смешного? Что ты там увидела? Где? – А я вижу ее реакцию и еще сильнее начинаю прыскать.

Она крутится, пытается увидеть что-то. Сначала сзади на ногах, а потом на попке своей, на трусиках. Смешно перегибается, суетится.

– Ну, успокойся. Успокойся. Все в порядке! Просто я очень рада видеть тебя, твои ножки, ляжки, икры ног.

– А что? Они тощие, смешные, уродливые?

– Да, что ты! Они прелесть! Я уже их хочу. Давай, иди же!

Она еще раз отворачивается и тянет через голову свитерок, который так ей идет, очерчивая контуры ее груди. Свитерок сложен, она передо мной только в трусиках и бюстике. Ладная, стройная, живая. Подвигается, поворачивается спиной и просит.

– Помоги, расстегни.

Я, цепляясь дрожащими, мокрыми пальцами, и все никак не могу расцепить эту чертову застежку. Она стоит спиной, ждет. Наконец я с ней справляюсь и Катька, так же как я, наклоняется, подхватывая руками, отвисающие нежные груди и уже не складывая, бросает бюстик.

– Нет, нет! Так не честно! Ко мне! Подойди ко мне ближе. Я тоже хочу твои груди потрогать.

Она так и не подходит, не оборачивается, а быстро согнувшись, сбрасывает трусики и лезет прямо на меня. У меня прекрасное настроение и я, желая над ней подшутить, говорю серьезно, так.

– Куда ты? Куда ты прешься?

Катька замирает и смотрит недоуменно на меня, перебросив через край ванной одну ногу.

– Нет. – Говорю, прикалываясь. – Куда ты, с грязными ногами?

Она так и замирает, не понимая, серьезно я или в шутку. Смотрит на меня, не понимая и явно обескураженная, моими репликами. А я, желая ее еще подначить, говорю ей.

– А писать? Кто будет писать? Что? Прямо в ванной будешь?

Она что-то в ответ бурчит, а потом убирает ногу и, повернувшись ко мне лицом, садится на стульчик унитаза и легонько журчит. Я от всего этого ели сдерживаюсь, и уже не могу, срываюсь, взрываюсь смехом.

– Ха, ха, ха!!!

– Ах ты, проказница! – Понимает она. – Ах ты, нахалка! Заставила меня писать, и ноги мыть! Между прочим, они у меня чистые. На, понюхай!

Я еще сильнее заливаюсь! Смотрю на нее, и мне становится ее жалко.

– Ладно, поросенок не мытый, лезь ко мне! Да не так резко! Всю воду мне расплескаешь!

Села напротив. Я не могу от нее глаз отвести.

– Катька! Какая же ты красивая!

А она все еще, то ли шутя, то ли в серьез.

– Сама такая! На себя посмотри!

И мы с ней, весело, смеясь, начинаем брызгаться, а потом отмокать, наслаждаясь ощущениями обволакивающей горячей неги и присутствия наших близких, обнаженных тел.

Первые секунды мы мостимся, располагаемся. Ищем положения тел такое, что бы оставить другой больше места. Потом, найдя такие позы, откидываемся по разные стороны и погружаем тела в горячую, словно очистительную от всех напастей и неприятностей воду. Катька закрыла глаза и лежит рядом. Я вижу ее сквозь воду, вижу ее тело. Рукой дотрагиваюсь до ее ноги и чувствую, что она все еще в напряжении. Рукой приятно ощущаю ее оголенность и беззащитность. Смотрю во все глаза на ее выступающую из воды торчащую и такую, уже вовсе не маленькую грудь. Вижу, как она распласталась, обмякла, но все равно торчит темными, похожими на маленькие, крошечные наперсточки, сосками. По ним вижу, что она все еще возбуждена. Я и сама ощущаю что-то в этом совместном купании сексуальное и необычное. Но, что? Пока сама не знаю. Смотрю на ее лицо, которое замерло, откинулось и спокойное. Вижу ее такие красивые и мохнатые, густые ресницы, которые прикрыли глаза и слегка подрагивают. Что? Она подсматривает?

– Ты, что? Ты подсматриваешь?

– Ну, да! А то, как же?

– Почему? Объясни?

– Мне приятно. Это раз. Потом мне приятно вдвойне от того, что и тебе это приятно. Это два. И еще. Еще мне невозможно отвести от тебя глаз! Это три!

– Ну, прямо так и не возможно? Не верю. Что ты такое находишь в том, что смотришь на меня?

– Ты напрашиваешься на комплименты?

– Вот еще? А впрочем? Мне приятно их будет впервые услышать. Мне ведь еще никто их не говорил.

– Как это? Что? Никто и никогда? Что ты мотаешь головой? Не поверю! Обманываешь! Сознайся! Врешь? Что? Соврала?

– Ни сколько! Ну, так я слушаю! Начинай! Что? Не получается? А ты повторяй за мной. Наташенька, ты самая… Ну, что ты? Ну, давай же! Вот так то! А ты, врешь, да обманываешь. Поняла теперь? Вот так и живу. Без этих самых, комплиментов. А что поделать? Если даже самая лучшая подруга и друг, не знает что мне сказать!

– А ты что? Так и считаешь? Что ты моя подруга и друг? И все на этом?

Я стушевалась от ее вопроса. Замялась с ответом. Не хорошо промолчала. И желая разрядки, на правах хозяйки говорю.

– Ну, комплиментов в ванной я не дождалась. Может их потом, в теплой и чистой постельке услышу? Ну, давай уже мыться!

– Давай! Подруга и друг. – Это она уже с ехидством.

– А вот и давай! Чур, ты первая мне спинку трешь! Нет! Ты, ты! Я же первая попросила. Что не честно? Что я хозяйка и мне надо уступать гостям? А идите вы, знаете куда? Куда, куда! В баню! Вот куда!

Начали с перебранки шутливой, а потом все серьезней и серьезней. Она меня трет мочалкой, а я изнываю вся прямо. Мне так хочется ее прикосновений, того, чтобы она меня трогала, ласкала руками, пальчиками. А она, как назло, елозит медленно по мне мочалкой и все. Меня это уже начинает раздражать.

– Теперь я. – Говорю и начинаю ее натирать мочалкой осторожно и нежно. А она.

– Сильнее. Посильнее нельзя?

– Можно. Но только я все буду делать осторожно. Вот так, а так, можно?

Руками ловлю и начинаю гладить мыльной рукой ее груди, которые свободно и очень доступно отвисли под ее согнутым телом. Руки сами тянутся к ней и я, отпуская мочалку, уже обеими руками скольжу, пытаюсь сжать ее груди, ставшими такими скользкими, недосягаемыми, ускользающими. При этом я на мгновение ощущаю плотные и округлые утолщения в глубине, молочные железы, догадываюсь я, но только на мгновения, потом они тут, же выскальзывают. Меня эта игра сразу же захватывает, и я уже прямо, нахальничаю. Каждый раз стараюсь ухватить, сжать эти ее твердеющие комочки желез в глубине груди, но каждый раз они тут же, выскальзывают из-под рук. Очень эротично скользят и качаются, ожидая моего очередного нападения. А я все сильнее разжигаюсь, наваливаюсь на нее всем телом, и она приседает на ноги, выпрямляясь. Я так и остаюсь стоять над ней, сзади. Она откидывается, прислоняется ко мне спиной и опирается на мои ноги, и руками гладит мои ноги. Ей неудобно и я слегка поворачиваю, разворачиваю ее тело к себе лицом. Теперь она сидит у меня в ногах. Ее лицо, в опасной близости от моей зарастающей, редкими волосиками, мокрой и ждущей ее женской радости. Она поднимает лицо, смотрит, а затем ее лицо сближается и врезается в мое тело там. Я его прижимаю со стоном, так как уже давно хочу и жду этих ее незабываемых прикосновений там. Тело мокрое, поцелуи не так ярко чувствуются, и я отступаю, сажусь. Она наплывает, наваливается на меня своим скользким, горячим телом, пролезая между моих раздвинутых ног. Она тянется к моим губам, и я так же тянусь к ней навстречу. Не рассчитав, мы ударяемся больно зубами.

– Ой! Прости меня.

– Нет! Это ты прости. Я так хочу тебя, что налетела, сделала тебе больно.

– Нет, мне совсем не больно. Ты, правда, так меня хочешь?

– Нет! Не хочу! Я просто безумствую! Ты, что не видишь? Куда ты? Не уходи! Прошу тебя, милая, Катенька!

– Ляг. Ляг на спинку! Так! Теперь раздвинь ножки. Не сжимай и не мешай мне. Как тебе так? – Она садится мне между ног, закинув одну ногу и охватив ее сразу обеими ногами. Откидывается, потом сближается, втискивается в мое лоно своим, занимая такую позу, как ножничками.

– С ума можно сойти. Где ты этому научилась?

– Не говори, помолчи. Прижмись крепче. Как тебе? – Начинает медленно двигать бедрами, прижимаясь ко мне лобком.

– Ка…а…тя! Катенька! Господи, как же хорошо! – А…а! – Только и успеваю тянуть я.

Ее движения такие, что они сразу же захватывают меня. Я уже вся в этих необычайных, тесных, сдавливающих соприкосновениях. Я уже ничего не чувствую, только ее тело, только ее лоно, которое надавливает, что-то прижимает во мне, от чего меня все время пронзает, пробивает оттуда какой-то неведомой мне, но страшной, напрягающей все тело силой. Эта сила наступает, бьет в меня от того места, которым она жмется, вдавливается в меня.

– Ка…а…тя! Катенька! Милая, любимая! Еще! Прошу, умоляю! Еще! Да, да! Вот так! Нет, вернись! Вот, вот! Еще, еще!!!

Я чувствую, как я вся потею, напрягаюсь, тело мое начинает деревенеть. А там, там, где все это соударяется и уже не мягко, а все сильнее и все настойчивее я ощущаю прилив крови, тепла, радости и уже не могу более сдерживаться и начинаю что-то без связанно говорить, шептать, выкрикивать. И уже нецензурно, чуть ли не матом. Сама не знаю от чего так. И сквозь свои выкрики, вздохи, стоны начинаю слышать ее, мою дорогую, близкую, такую родную, любимую. Теперь она, поддакивает мне и так же, повторяет за мной все эти гадкие, грубые слова, о том, что делают с женщиной эти козлы, мужики, как они ее трахают, е….! И я подхлестываюсь ее голосом, ее нахальными, грубыми словами, не сдерживаясь более, кричу.

– Давай! Давай! Еще, еще! Епи, епи!!!

Не успеваю закончить, так, как на меня наваливается и вдруг опрокидывает такая волна блаженства, удар оттуда, что я, на мгновение, теряя сознание в неведомом и божественном счастье, кричу! Но себя не слышу, и уже теряясь, в навалившейся на меня блаженной тьме, слышу ее надрывный, исходящий блаженством голос.

– А…а…а!!! – И сама я. – А…а…а!!! Мама!!!

Потом мы с ней плывем. Плывем в ощущениях блаженства и радости. Сколько так плывем, не замечаю. Но мне Господи, так хорошо!

Потом опять все повторяется. И я, ели сдерживая себя, каждый раз, сначала прошу, потом кричу.

– Ка…а…тя! Когда! Скоро?

– Не сейчас! Терпи! Еще нет, еще не сейчас. Жди!

– Катенька, милая! Скоро? Я уже не могу!

– Сейчас?

– Да! Вместе! Ну, же! Не отставай! Давай! – И опять, потом. – А…а…а и мама!

Стылая, почти холодная вода отрывает, расцепляет наши тела. Она вылезает первая. Сверкая передо мной своими красивыми, обворожительными формами. И пока я с трудом, вылезаю, осторожно ступая, босыми и дрожащими в напряжении ногами, она шумно и громко писает. Меня эти звуки смешат, и я ей говорю.

– Ну, что? Ты пар выпускаешь?

– Ага! Отработанный пар. Между прочим, с тобой отработаный. Ты не находишь, что этот пар у нас с тобой очень даже ничего, хорошо получается? Ты жива?

– И, да и нет! Ноги предательски дрожат. Даже идти страшно. Помоги мне, пожалуйста.

Уже в постели, сквозь сон, она будит меня своими ласками, отрывает меня ото сна, в который я все проваливаюсь. Я еле-еле включаюсь и все никак не могу понять, где я, с кем и что она со мной делает такое, от чего мне так приятно и так хорошо?

– Катя! Катенька, милая! Спи! Спи, не надо уже. Мне и так хорошо. Что? Ты хочешь? Вот же чудачка неугомонная. Можно, можно! Бери! Все твое, меня бери, как ты хочешь, милая. Я отдаюсь, отдаюсь… спи, сплю… Катя! Катюша….

Утром. Я проснулась и сразу же ищу ее. Вот она! Рядом, голенькая, разметалась в постели. Я тихонечко лезу к ней между ножек.

– Это ты? Тебе хорошо? Тебе как, понравилось?

– И мне. Мне особенно хорошо.

– Что? – Переспрашиваю ее.

Удивляюсь тому, что она сообщает мне. Оказывается, она ночью все же добралась до меня и любила меня ручками и целовала там даже.

– Не может быть! Я бы все равно проснулась! Я бы почувствовала! Нет? Не может быть! Ты придумала! Нет, ты скажи! Скажи, что придумала!

А потом, она спохватившись.

– Вставай! Сейчас мать придет. Надо все в исходное состояние привести. Давай, милая. Потом, потом. Нам нельзя засыпаться с тобой. Ты же ведь хочешь? Хочешь еще, скажи?

Не успеваю ответить, потому, что в дверь стучится ее мать. Завтрак принесла, а заодно по комнате моей пробежалась. Все отметила. Не поняла, не догадалась, что мы с Катюшкой в постели матери моей вместе спали и там, любовью занимались. А эти постели мы специально так расстелили. Хорошо, что она в ту комнату не зашла. Вот бы тогда было разговоров!

Глава 6. Постельный режим

Я летела из школы. Да и на занятиях все никак не могла сосредоточиться. Даже отвечала невпопад. И ребята надо мной все смеялись.

Ну и пусть. Пусть смеются. Мне не обидно, наоборот. Я просто такая счастливая и спокойная. А про себя поправляюсь, нет, удовлетворенная я! Это уж точно! Ух! Какая же я удовлетворенная! Красота!

Мне училка наша, классная, даже комплемент сказала. Что, мол, я так хорошо выгляжу, и округлилась и стала такой взрослой. Просто любо-дорого посмотреть, что с людьми медицина и доктора могут сделать.

Знала бы она, какой у меня замечательный доктор есть и что он со мной сделал. А главное, во время сделал! Я ведь, правильно, так считаю? Ведь так же! А как же иначе? Ведь мне уже полных восемнадцать лет исполнилось и вот я, и стала ей. Настоящей женщиной!

Вспомнила, как утром расстались.

Она мне впопыхах, когда уходила, а я в школу мчалась, все говорила.

– Ну, пока, пока! До завтра, милая!

– Почему, почему завтра, почему не сегодня?

– Не могу, дела! Прости, не могу, никак. И потом, мать твоя. Она вернется, я чувствую. Наверняка. Ну, все! Все! Пока! – И растворилась, ушла.

Я еще постояла в дверях, прислушиваясь к ее легким, быстрым шажкам по ступенькам, а потом вздохнула тяжело, но сладко.

– А ведь как хорошо! Нет, она прелесть!

– Кто, кто, прелесть? – Это соседка с третьего этажа с песиком шла.

– Да все! Все прелесть! – Радостно отвечаю, понимаю, что она не разобралась, о ком это я.

– Да, да! Все прелесть, пока молода, а потом? Эх, старость не радость. – И прошла мимо.

Когда я из школы вернулась, то точно. Как и предсказала Катя. Мать уже вернулась. Тихая вся, не похожая на себя, и какая-то уж больно скромная.

– Что-то случилось? – Спрашиваю ее. А она не уверенно как-то и так повела плечом, вздохнула печально, и не смотря на меня, куда-то в сторону.

– Я, знаешь, рассталась.

– Ну и правильно!

– Что, правильно? Что ты не понимаешь? Он же, он…

– Что? Хороший мужик? – Чуть не сорвалась и не сказала ей грубо, что он ехарь.

– Натка! Что ты такое говоришь? – Это она всегда так, когда от меня чего-то хочет добиться. Я для нее в такие минуты, Натка. Ну, Натка, так Натка! Ну, что там у нее еще? Неужели не сложилось?

– А как же то, что ты мне говорила? Что он такой, твой этот мудасик?

Она пропускает мимо ушей мою колкость, издевку. Видно ей очень хочется мне что-то сказать, и она готова и это пропустить мимо своих ушей. Интересно? Что же у нее там с этим мудасиком приключилось? Что? Спросить, или как? И пока я рассуждаю, не зная, как мне поступить она сама.

– Ты знаешь? Ведь я тебе уже давно хотела сказать, что я уже с ними, со всеми…

Она тянет, и я пока не знаю, о чем она будет потом говорить. Ну, ладно, послушаем, для самообразования. При этом я не испытываю к ней никаких чувств. Странно даже, ведь она моя мать, все-таки? Что-то мне не нравятся эти ее паузы. Нет, что-то не то.

– Что случилось? – Говорю ей, довольно жестко. – Ну, же? Говори, слышишь, не молчи!

Она поднимает на меня виноватые и такие родные, умоляющие глаза и, отводя от меня, шепчет мне ели слышно.

– Я, я… беременная.

– Что? Ты? От кого? Что? От него? От своего мудасика!

– Да, нет же! Нет!

– Ну, слава Богу! Тогда от кого? Слышишь, скажи?

– Ну, не знаю я! Не знаю!!! О Господи! Что же мне делать?

Вот тебе и приехали! Вот это да! Мне вот-вот, восемнадцать, следовательно, ей, ага, сейчас посчитаем. Так! Ей всего-то сорок лет. Можно и рожать. А что? И я представила, как у меня объявится братик. Почему то именно его мне и хотелось, что бы он у нас был. И непременно, чтобы с этим, ну с писюнчиком их, петушком! А как она? Что она сама думает? Так будет она рожать, или как?

Остаток дня и весь вечер уходит на то, что бы понять и, в конце-то концов, выяснить у нее, так будет у меня братик, или нет? Почему-то я больше за то, чтобы она рожала, а она нет, говорит, что пойдет на аборт! Я ее весь вечер уговаривала, а потом мы с ней сошлись на том, что на днях с ней вместе пойдем к нашей врачихе. Я ей покажусь после лечения, а мать тоже покажется ей и посоветуется. И тогда уже окончательно все решим. Но решим вместе. Вот этого я от нее добивалась весь день. На том и решили.

Всю ночь я практически не спала. Мне снилось, что мать родила мальчика и что я с этим мальчиком начала, как с настоящим мужчиной обращаться. Особенно мне нравилось с его петушком обращаться, играть. И во сне он вдруг стал таким большим, что я все никак не могла от него оторваться. А потом меня с этим мальчиком и его большим петушком застала Катька и стала стыдить, говорить, что, мол, я ее, на какой-то петушок променяла. Я стала оправдываться, и так в этих оправданиях то просыпалась, то опять засыпала и все снова во сне повторялось. Тот же, но уже какой-то особенный, просто живой его пенис, который почему-то сам мне влезал глубоко в рот, и я задыхалась от того, что он все старался пролезть мне в самое горло. Я стала задыхаться. Проснулась, еще подумала, что вот, ни за что его в себя не пущу. Никогда, так я решила. Никаких их членов брать никогда не буду. Сон ведь не случайный, это как предзнаменование. Видимо не случайно мне этот сон снится. Не мое это. Стала рассуждать. Что же мое, а что нет. Так за рассуждениями и дикими, нелепыми сновидениями я, наконец, и затихла. Заснула под самое утро и только от того, что вспомнила, что вот, после этой ночи у меня наступит завтра. То самое завтра, о котором мне говорила при расставании Катюша.

Я ели его этого завтра дождалась. Утром мама меня будит, а я никакая. Она мне говорит, что я ей не нравлюсь. Спрашивает. Не заболела ли я? А я и впрямь, заболела! От Катьки заразилась! Думаю, что умру, если ее не увижу. А мама на меня глянула и говорит мне.

– Что-то ты мне не нравишься, дочка. Посиди денек дома. Я в школу сообщу. Кушай и отдыхай. Поспи. Пока.

Она ушла. А я к окну. Прижалась лбом к стеклу и жду ее. Жду мою Катеньку. Минут через десять, вижу, как она вышла во двор и направилась к арке, на выход. Я смотрю и умоляю ее. Ну, оглянись! Ну, посмотри же! Вот я!

Никогда не забуду! Она головку подняла и как глянула в окно мое. У меня сердце выпрыгнула, когда я увидела, что она ко мне в подъезд зашла.

Я ее, как была, в одной ночной сорочке дверь распахнула и в комнату затащила. Затянула и как она была, прямо в курточке, в кроссовках, так прямо вместе с ней в постель свою завалила. Сама на себя ее затянула и руками лицо ее ухватила и целую.

– Катенька! Катька! Я люблю тебя! Катенька, милая!

Лежим с ней. Прижались. Уже час времени. А я все никак не могу от нее оторваться, отпустить. Облокотилась, легла на бок и глажу ее лицо, волосы. Наклоняюсь, слегка целую лоб, глазки, носик, щечки. Она лежит, голая, руки закинула за голову, смотрит на меня, своими чудесными, бездонными глазами с мохнатыми, пушистыми, как у куколки ресницами.

– Ты, любишь меня? – Спрашиваю ее уже в сотый раз.

И замирая, жду. Жду ее кивка головой, шепота, сквозь ее чуть суховатые, полные губы. А потом, прижимаюсь, трамбуюсь в ее тело, прижимаюсь, ощущая ее тепло, мягкие и упругие ткани, контуры тела, косточки. И все никак не могу надышаться ее запахами, ее неповторимым ароматом. И пока ползу по ней, перебираю руками уголки и изгибы моей любимой, ко мне опять приходит эта волна и начинает колебать, выгибать, корежить во мне что-то.

– Я хочу опять. – Шепчу ей бесстыдно, уткнувшись неподалеку от ее таинственного и волнительного местечка, говорю ей почти в самый животик.

А сама уже тянусь губами, прижимаюсь к ее теплому, мягкому и волосатому валику, и лицо мое само скользит, тянется туда, к ее запахам, к ее горячему и волнительному местечку. Я изгибаюсь и погружаюсь лицом к ней между ножек, которые сомкнуты и которые пока не пускают меня. Мое обоняние утраивается, удесятеряется, и я чувствую ее запах. Не с чем несравнимый запах ее, моей любимой. Все! Мой мозг отравляется ей, ее прекрасным нектаром, уже в который раз, и руки, тело начинают действовать автоматически.

Я, задыхаясь, путаясь, влажным и настойчивым языком в ее редких и жестких волосиках, погружаюсь, ищу, вылизываю и нахожу волшебную, горячую, твердеющую под моими настойчивыми касаниями и поглаживаниями языка эту, волшебную и такую желанную жилку. Теперь я верчусь, поворачиваюсь, перекладываюсь, и все время тянусь, ласкаю ее, перекатываю пальцами уже заметно обозначенную бусинку.

Но вот я ощутила ее горячие, нежные руки, которые поглаживают, сладко потягивают кожу моего тела. Следом ее теплые, нежные пальцы, которые проникают, достают, касаются моих сокровенных местечек, которые тут же сжимаются, но ждут и желают их прикосновений и проникновений внутрь. Вот я почувствовала ее пальчики, которые погружаются осторожно, но и настойчиво, тянут, растягивают что-то такое от чего у меня сразу, же начинает, сбиваться дыхание и я жду, жду ее проникновения дальше, вглубь, в недра своего тела.

Я замираю и дышу в нее, прямо туда, где меня ожидает такое наслаждение.

Меняю позу. Я уже стою над ней, согнувшись на коленях, а телом прижимаюсь к ее животик. И как только я так переступаю над ней, то тут же получаю от нее долгий и такой поцелуй прямо туда, что от ощущений этих сразу же начинаю учащенно дышать и двигаю бедрами, стараясь так приноровиться, что бы она смогла доставать меня там своим ртом, язычком. Мощусь, приседаю, выгибаюсь, как кошка в истоме и вот, опять. Раз, раз и еще, еще. Ее губы, горячий и влажный язычок настойчиво и упруго цепляет какие-то складочки, губки и еще что-то в моей, только что раскрытой впервые для кого то, маленькой и беззащитной писачке. Я изгибаюсь, стараясь, уклонится от этих нестерпимых, обжигающих, ощущений и тут же опять, двигаю бедрами к ней навстречу, ищу ими снова ее касаний, лизаний, посасываний.

– Господи! Отчего так! Ой, как же мне хорошо, как приятно. – Шепчу я в волшебном полузабытьи.

И потом я вся выворачиваюсь, выгибаюсь, томлюсь, изнываю. Что это? Где оно? Почему меня так все выкручивает и тянет, тянет тревожно, настойчиво изнутри. Что оно хочет, это мое? Там! Чего оно ждет? Почему я хочу и не взрываюсь? Я хочу и не могу. Почему? Когда? А она все во мне, все ведет и тащит меня куда-то. Но, хорошо! Хорошо, ощущения одуревающие, приятные. О Боже! И я опять ей.

– Прошу тебя! Еще, еще!

Когда мать звонит я все еще с ней. С трудом заставляю себя подняться и подойти к телефону. Говорю тихо, так как не хочу ее тревожить. Она хоть и не спит и ждет меня, но пусть еще отдыхает. Мать что-то меня пытается расспросить, а я ей однообразно и глухо, как будто бы я и в самом деле такая больная. Наконец она говорит, что бы я лежала, она все купит и приедет через час. Будет меня кормить и лечить. Все! Наше с милой Катюшкой время начинает уходить. Нам пора прощаться.

Я расстаюсь, с ней и для меня как будто бы обрушивается, все вокруг. И хотя я знаю и понимаю, что нам нельзя и лишней минутки оставаться вместе, я все равно хочу ее и уже в дверях целую так, будто вкладываю в нее все свою любовь.

– Все! Иди! – Все что могу выдавить из себя.

– Я, лю! А ты? – Ее лицо все еще различимо в сумраке подъезда.

– Я лю! Тебя. Все, не рви душу, иди. Пока!

– Пока. – И медленно, сначала оглядываясь, а потом все уверенней спускается.

Я все никак не могу закрыть за ней дверь, и только когда ее шаги обрываются, я перебегаю на кухню и опять прилипаю к окну и смотрю, как она идет, не огладываясь, к себе домой.

Все. Сейчас она уйдет. Оглянется или нет? Оглянулась и как бы невзначай голову нагнула и кивнула. Любимая! Моя прелесть!