Текст книги "Уроки английского"

Автор книги: Роузи Кукла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 3. О ней и о себе

Началось все с того, что я, как-то раз, пригласила Катю к себе домой. Хоть мать и не разрешала мне никого из чужих людей в дом приводить, но Катька, она, же дочь нашего дворника и нашей прачки, была вроде бы как своя, местная и уж точно, вовсе знакомая.

Она была старше меня на три года и училась тогда уже в ПТУ. Школу бросила, и родители ее в училище пристроили. Пристроили и не без помощи моей матери. Уж она-то рада радешеньки была, кому угодно протекцию составить и кого-то пристроить. Пусть ее только попросят. Лучше бы она мне, своей дочери что-то сделала.

А я ведь ее много раз и обо всем просила. Но она мне, все время нет, да нет! Чужим, значит, да, пожалуйста, а дочери своей, нет и нет! А я всего-то просила у нее, сначала куклу купить, потом ролики, а потом, потом я вообще перестала ее о чем-то просить. Обиделась на нее. Особенно сильно обиделась, когда папка мой к нам пришел, повидаться с нами и мне такую красивую куклу подарил, что я от радости даже его отблагодарить позабыла. Я куклу прижала к себе и все ее не отдавала, а мать отдай, да отдай.

– Забирай свою дешевку! – Это она про куклу. – Нам от тебя ничего не надо! Сами, как-нибудь, обойдемся!

Вырвала у меня из рук куклу и бросила ему. Я заревела, они стали ругаться и я вся зареванная убежала, выскочила на улицу. После того раза папка к нам уже больше не приходил. А я ведь его так ждала, тосковала! Папка у меня был очень хороший и добрый. Я все время хотела с ним быть, а мать меня не отпускала и даже, когда он приходил поначалу и просил меня с собой взять погулять, мать меня запирала, и все время ему скандалы закатывала. Почему она так? Ведь он же очень хороший, добрый!

Потом, много лет спустя я узнала, что он ушел от нас потому, что мать все время хотела им командовать и все время старалась его унизить. Он терпел, ради меня, а потом не выдержал, хлопнул дверью и ушел от нас. Мать потом сама на развод подала. Вот только почему она меня у себя оставила? Ведь не любила же! Только тыкала меня все время и даже била. А всем говорила, что она справедливая и с дочерью всегда очень строгая. А на самом-то деле? Мне кажется, что она так специально поступила, что бы ему еще больше насолить. И потом, я ведь ей только мешала.

Пока малая была то и не понимала, почему у меня чуть ли, не каждый месяц, все новый папа. Так мать меня учила о ее новых ухажерах говорить. Я их даже не запоминала, они просто мелькали передо мной, и быстро исчезали, после нескольких недель или месяцев. Это мать себе все нового мужа искала. А потом все реже и реже. Потом она, как сама мне говорила, решила пробиваться. Куда, зачем? Я и не понимала.

Билась, билась, как она потом всем говорила, что своим трудом и упорством всего добилась. А я-то, хоть и малая была, но ведь знала, все видела и знала, каким она трудом и каким упорством пробивалась. Она ведь мне полгода спать по ночам не давала. Все время в доме мужики и все пьянки, а по ночам громкие разговоры, смех, и даже крики, шум. Я уже засыпать не могла без этих ее стонов и ахов. Это она так с теми, кто ее продвигал по службе, общалась. В постели себе новую должность, у них добивалась. Вот, как она пробивалась!

И что вы думаете? Пробилась!

Сначала завучем в школе, потом директором в каком-то интернате, а потом в районе, стала работать, в отделе народного образования. Сначала кем-то, а потом заместителями, первых лиц, так и пробилась. Она пробивалась уже так, что я подолгу жила, то, у ее знакомых, то вообще, у каких-то чуть ли не посторонних людей. Но потом ей квартиру двух комнатную дали в нашем доме и она потихонечку стала успокаиваться. Вспомнила, что у нее есть я и стала хоть какое-то время на меня внимание обращать. Я, по крайней мере, хоть есть стала по-человечески, а то все бутерброды, да лимонады.

Как я росла, что делала, чем занималась, она не имела ни малейшего представления. Я все сама, да сама. Так и к вопросам по жизни.

Там послушаю, у тех расспрошу. Так же и к сексу пришла. А то, как же! Я ведь уже подросла, мне уже стало все интересно узнать про это. А на улице и вокруг все только о том и болтали, секс и секс. А я уже себя опытной считала. С детства многое видела, что в нашей квартире происходило. И не раз видела мать, как она наслаждалась с ними. И слышала, как она стонала и кричала под ними, мужиками своими. А может и не своими. Кто его знает? Она мне о них ничего и никогда потом не рассказывала. Но всегда так было. Как только к ней кто-то прейдет, она меня на улицу.

– Иди, погуляй!

А я. – А когда домой?

– Гуляй, я тебя сама позову! Ну, живо!

Другой раз вытолкает меня, даже поесть не даст. До ночи, темного и позднего вечера гуляю. Так и гуляю во дворе голодная. Спасибо Катьке, подруге моей, она меня часто домой к себе приводила и кормила. И мать ее. Вот так я и росла. Считайте, что на улице выросла, среди чужих, но добрых людей.

Глава 4. Уроки коморки

А с Катькой мы тогда уже сдружились настолько, что она со мной секретничала, делилась своими секретами женскими. Ведь и она к тому времени подросла, стала взрослой, симпатичной девушкой. И не только секретничала, но и меня вовлекла в свои волнения и тревоги.

У Катьки была своя секретная комната, так она говорила и вела меня в подвал, где у нее был ключ, который она у отца стащила. Там, в одном из пустых сараев у нее был свой уголок, комнатку. Даже с матрасом. Здесь она и предавалась своим мечтам и раскрыванием секретов женского организма. Онанировала, конечно же. Поначалу она меня к себе не приводила, но потом, как-то раз решилась.

– Поклянись! Слышишь? Матерью поклянись, что никому и ни о чем не расскажешь!

А мне эти клятвы, вовсе ни клятвы, тоже мне, ручательства. И кого? Матери моей, тоже мне. Фить! И я ей поклялась. Матерью поклялась, что все сохраню в тайне. После она еще раз меня заставила, чуть ли не кровью своей поклясться. Но это уже потом, позже.

Как-то раз притащила меня к себе в коморку. Так она свою комнатку называла. Прошмыгнула в подвал, а там темнота. Она меня за руку потянула куда-то, а потом слышу, что открывает замок и проталкивает меня впереди себя куда-то. Я чуть не упала, за матрац зацепилась и присела на него. Сели, сидим. Она свет не включила специально так, говорит, что так ей удобней со мной говорить станет. А я ее все расспрашиваю.

– А о чем, говорить? Что такого, почему ты свет не включишь? – А, она мне.

– Тише, ты! Тише! Лучше садись рядом. Да не бойся ты, я не кусаюсь. Села? Ага. Вот ты какая.

Обняла меня, к себе притянула и дышит в лицо, горячими вздохами и в самое ухо.

– Ну, вот, подруга! Ты мне лучше расскажи, что ты думаешь о сексе?

Я уже, когда к ней, когда туда шла, знала, что она не случайно меня к себе тащит. Знала, уверенна была, что она меня об этом и будет расспрашивать и просвещать. Не знала ведь, что и я уже подкованной была. Мать меня в этих вопросах с самого детства моего подковала. Поэтому я ей сразу же и как начала рассказывать, так она так и просидела неподвижно, слушая меня. А я уж и постаралась! И наврала ей и еще всякого наплела, чего было и не было. Она слушала и все время.

– Ну, да! Не может быть! Что? Что она? У него, говоришь, брала? И что?

А мне того только и надо и я ей, как знаток какой по сексу, вру, а потом поясняю. Она слушает и даже не замечает, как меня стискивает в своих крепких объятиях. А мне они, приятны! Странно? Но приятно, от ее внимания и того, что я чувствую, как мы с каждым новым моим рассказом все сближаемся и сближаемся. Обе, видать уже были тогда распутницами. Наконец она первой не выдерживает.

– Наташка! – И дышит тяжело, чувствую, что я ее своими рассказами завела. – Наташенька, милая! – Притянула, прижала меня одной рукой, а второй сначала по волосам, потом плечи, потом чувствую, лицо стала гладить.

Мне приятно так и я даже вздыхать стала. Сама ищу рукой и обнимаю ее горячее тело. Странно, пока сидели, то стали даже немного подмерзать, хотя и на матрасе, ватном, но все же, прохладно. А вот теперь, мне вдруг жарко стало и я почувствовала, что и она вся горячая. А мы уже повернулись одна к другой и уже обеими руками поглаживаем волосы, лицо, плечи. Она мне, тяжело дыша, тихо так, но очень взволновано.

– Дай свою руку.

Она своей горячей рукой берет мою руку и тянет вниз, к себе, а затем, я даже вздрагиваю от того, что мои пальцы касаются ее ног. Я не понимаю того, что она хочет от меня, а она ее еще к себе тянет. Мне неудобно и я ей.

– Мне неудобно.

– Тебе, что неприятно?

– Что, ты? Просто неудобно как-то.

– Что неудобно? Меня трогать?

– Нет! Тебя трогать приятно, а вот сидеть так неудобно. Ноги затекли.

– Тогда ложись. Ложись со мной рядом.

И потянула меня за собой, повалила на себя. Я уже на ней. Она мягкая, теплая, нежная. Чувствую, что ее какая-то дрожь донимает.

– Ты, что? Почему ты дрожишь? Ты, что заболела?

– Да!

– А почему ты мне не сказала?

– Не могла. Не решалась.

– А сейчас?

– Сейчас да!

– Что, да?

– Да! Заболела я. Тобой заболела!

Вот тебе, раз! Это как? Уже догадываюсь, что не прошли даром годы нашего детства и шалостей. Но все равно, переспрашиваю ее, надеюсь на что-то другое.

– Как? Как ты заболела? Я ведь не болею, не заразная! Я…

Хотела ей сказать, но тут осеклась, так как она мою голову руками обхватила, к себе притянула, сжала лицо руками и вот…

– Ты, что? – Шепчу ей. – Нам же нельзя. Мы же уже взрослые девочки, женщины и потом, ведь мы с тобой одинаковые…

– Дай мне свои губы, глупенькая, это же так приятно! – Шепчет она и опять касается меня своими горячими, обжигающими губами.

У меня все сбивается в сознании. И то, что так нам нельзя, что так не должно быть, что это неправильно, но уже в голове какой-то винегрет, все перемешивается и то, что мне этого хочется, и то, что это запретно и еще то, что мне так хорошо.

– Господи! – Шепчу я. – Катя, остановись, нам же так нельзя, ну что же мы делаем?

А сама вдруг стала искать в темноте ее губы и касаюсь их, горячих, влажных, ощущая знакомый до боли, с самого детства, запах ее кожи, волос, еще чего-то острого, нежного, захватывающего. Особенно запомнила, какая у нее кожа на лице. Мягкая, нежная, ароматная и такая, словно кожицей прикрыта, чуть шершавой, как у персика.

Ее руки отпускают мое лицо и скользят по плечам, талии. Я вся задыхаюсь просто от этих ее рук, они у нее такие сильные и в то же время такие нежные. А потом даже вздрагиваю от того, что ее горячие руки обнимают, а потом прижимают и ложатся сверху на мою попу. И от того во мне поднимается что-то и я ощущаю, как ее руки, горячие, настойчивые сдавливают крепко сразу обе половинки моей попки и тянут, сжимают. На меня наваливается такое, что я не знаю, что это, от чего так хорошо, что делать? Но это так приятно! Мне так хорошо от ее рук. Потом отмечаю, как ее руки тянут, задирают, затаскивают, комкают край платья, а затем, ее пальцы залезают и тянут за резинку трусиков, которая оттянулась на бугорках, между булочками торчащей попки. Я хочу ей сказать, что так нельзя! Что нельзя трогать мою попку! А уже тем более, нельзя тянуть с меня трусики. Но я только дышу учащенно, не в силах совладать с соблазном этих волнующих ощущений, касаний, растягиваний, сжатий долек своей плоти ее руками. С ужасом, с захватывающим меня диким соблазном я жду, жду ее действий, обнажения. И теперь уже жду, ставшей вдруг обнаженной и беззащитной попкой. И вот! Вот ее руки!

– Ох! Катенька, Катька! Что ты? Что ты делаешь, родненькая? Катька….

Шепчу я захваченная, сраженная наповал ее горячими и требовательными руками, которые тянут, сминают мои телеса, вместе с моей девичьей, наивной простотой и представлениями о сексе, взаимоотношениями полов. Я еще что-то хочу сказать, возразить, но уже сознание отключается само, тело переходит на инстинкты. И я, уже почти ничего не соображая, захваченная, стиснутая ее горячими руками отдаюсь ее воле и желаниям.

Потом она, вместе со мной переворачивается, и я оказываюсь под ней, тяжелой, горячей, мягкой. Ее руки ищут под кофточкой и врываются под нее, цепляются за комочки, нежных, чуть набухающих шариков груди, которые тут же напрягаются так, что у меня перехватывает дыхание и что-то внутри тянет, толкает тупо между ногами, внизу живота. С каждым ее сжатием, потягиванием желез груди, касаний соска внутри моего тела что-то так же отзывается, настойчиво, бесподобно, безжалостно напрягая, все что составляет, мое тело. Но вот, она отстраняется и надо мной нависает. Я не вижу ее, но чувствую, что ее рука двигается по моей выпирающей и костлявой грудине, потом по животу, который трепещет от этого, то сжимаясь, то расслабляясь и вот. Вот! О, мама!

– Катя! Катенька! – Шепчу, срывающимся и пискливым голоском. – Катенька! Постой! Прошу! Пусти! Не надо! Не надо туда!

Перехватываю и отталкиваю ее руку, которая уже коснулась лобка. Ее руки уходят. Уходят, покидают мое тело. Все. Теперь уже нет. Нет ее прикосновений. Нет этих чудных ощущений и мгновений.

– Ты обиделась? – Это я ей, в темноту. – Прости! Но я не готова. – Шепчу в темноту туда, откуда все слышу ее прерывистое дыхание. – Пока не готова. – Добавляю я, не совсем уверенная в том, что ее не обидела своим отказом. – Ты, обиделась? – Тишина. Сажусь, прикрывая задранным платьем голые ноги и подтягивая спущенные по ногам трусики.

А потом, рядом. Слышу шуршание одежды, ощущение перемещения ее тяжелого тела рядом, которое, то приподнимается, то опускается, то касается меня. Ничего не вижу, тяну в ее сторону руку.

Моя рука касается на мгновенье ее руки, но тут же, отскакивает. Меня, словно кипятком обдает, от поразившей меня догадки. Она мастурбирует! Она мастурбирует рядом! Вот! Вот я слышу уже ее прерывистое дыхание, мелкие, дразнящие, соблазняющие меня подрагивания ее тела, я их ощущаю своими соприкасающимися ногами, телом. Все время ощущаю, что она рядом слегка подергивается своим телом в такт ее рукам. Меня все это так же заводит, возбуждает. Жду напряженно и отмечаю, что я так возбуждаюсь и уже сама начинаю трогать себя, сжимать свою грудь, сжимать, тискать. Она рядом, пугающе откровенно и учащенно сопит с придыханиями, и это меня все сильней возбуждает. Я вся обращаюсь вслух, и теперь все отчетливей различаю, слышу, как она все взволнованней, с каждой минутой, все глубже и глубже дышит. Ее перывистое дыхание обескураживает и обнажает меня, и я сама чувствую, как неудержимо во мне нарастает желание. Пока я еще себя сдерживаю, но своя рука уже предательски соблазнительно тискает и сжимает грудь. Потом я сама, не понимая зачем, тяну свою руку к ней. Снова касаюсь ее руки своей и тут же захватываю, так как она все время в движении и я, своей рукой теперь вместе с ней, не отрываясь, перемещаю свою следом за ней. Меня это сразу же так разжигает. Затем ее другая рука перехватывает мою и тянет и тянет, туда, но к ней, к тому же месту куда я, только что не пускала ее. Она жадно и сильно прижимает мою руку к себе между ног. От ощущений этих я дернулась вся, меня словно молнией пробивает насквозь, сильный эмоциональный разряд. Вот она! Вот! Такая горячая, мягкая, необычайно приятная, на ощупь. Вот она, не моя, чужая! Вот она! Меня сразу же захватывают эти запретные ощущения. Я упиваюсь ими не в силах что-либо отменить, исправить, остановить. И тут же я слышу рядом, почему-то так громко ее оглушающий шепот.

– Делай! Делай еще что ни будь! Не сиди! – И потом. – Прошу тебя, Наташенька!

Следом шевеление ее и моя рука неожиданно глубоко уходит к ней между ног туда, в облегающую между ее ног, мягкую и горячую подушечку из складок, ямок, горячих половинок лоно. Она раздвинула ножки, догадываюсь я. От того я вся вспыхиваю, разжигаюсь так, что теперь уже сразу же начинаю сама двигать рукой там, ощущая, представляю что там такое и что происходит. Она мне мешает. Ее ноги то сжимают мою руку, заставляя меня двигать только пальцами, то отпускают. Тогда я снова ей двигаю туда-сюда сверху ее трусиков, по мягким тканям, складочкам, горячим и нежным бугорочкам ее плоти. Все это так захватывает меня, что я уже плохо, и почти совсем не соображаю и только сосредоточилась на своих ощущениях, движениях рукой, пальцев. Они все ощущают через ткани ее трусиков, которые вместе с моими движениями у нее там, сильно обтягивают выступающие контуры ее нежного и горячего, юного лона. Одновременно я ощущаю влагу на них, которая мне не понятна, откуда. Я вожусь в ней и слышу в ответ от нее радостные постанывания и даже тихие, ели различимые повизгивания, когда я особенно глубоко вдавливаю свои пальцы в ее лоно. Ее потные и горячие руки ухватили мою и стискивают, тянут вопреки моим движениям, мешают.

– Отпусти. – Прошу я.

– Сейчас! Сейчас я поправлю. – Ее рука настойчиво вытягивает и отталкивает мою, я ее убираю, не понимая, что происходит.

Она, я слышу, пыхтит, двигается, то ли садится, то ли еще что-то делает такое, чего я не вижу и не понимаю. И только я хочу спросить ее, как она снова, перехватывает, ловит мою руку, своей горячей рукой и снова тянет ее к себе, туда.

– Боже! – Может, даже одновременно восклицаем с ней вместе.

Потом она смеется, а я, я только соплю от сильнейшего возбуждения и охватившей меня похоти. Она, оказывается, сняла с себя трусики, и я ощутила сполна все ее обнаженное, влажное, женское лоно, ощутило своими пальцами, рукой, которую она прижала.

– Катька! – Шепчу я встревожено и очень взволнованно. – Ты, что хочешь?

– Трахни меня!

– Что?

– Трахни, епи!

– Ты, что?!!! Погоди, погоди! – Это я от того, что она ухватила и силой затянула мою руку к себе, туда, где так горячо и так мокро у нее. – Катька, так нельзя! Ты, что? Ты совсем сдурела!

Но пока я говорю, она успевает выбрать в ладони и загнуть, сдавить мою руку и пальцы, и тут же, их продавливает в себя.

– Ах! А…а…а!!!

Следом я ощущаю необычное, сражающее меня наповал, вспыхивающее во мне горячей вспышкой, взрывом ощущений того, что я чувствую, как она кончает с моими пальцами в себе.

– Ой! Ой, как хорошо!!!

Она отпускает руку и распрямляет ноги, согнутые в коленях. Моя рука и пальцы так и остаются в ней, сжатые, стиснутые между ее ног.

Я поражена. Я взволнована настолько, что меня всю прямо колотит, трясет мелкой и возбуждающей дрожью. Я оплываю от желания и похоти. Долгие секунды, почти полминуты мы так неподвижны, словно срослись, слиплись. Она лежит, сжав мои пальцы в себе, а я в ней, горячей, мокрой и желанной.

Затем она шевельнулась, приподняла и, раздвинув ноги, освободила мои пальцы, которые тут же я ощутила, потянула куда-то вверх.

– Понюхай, попробуй меня! – Это она мне подсовывает к лицу мокрые и такие остро пахнущие чем-то женским, пальцы.

– Я вкусная? Пробуй, съешь меня, Натусик!

Я, открыв рот, наклоняюсь к руке и сталкиваюсь с ее губами и мы с ней вдвоем, вместе, целуясь и смачно постанывая, слизываем, обслюнявливаем мои пальцы. Пальцы, с остатками нашей любви. Вернее, ее любви. Но все равно, нашей!

Когда мы выходим, на дворе уже вечер и темно.

– Пока! – Говорит она и целует мои пальчики. Потом задерживает их в руке, пытается рассмотреть, при не ясном свете фонаря подъезда и говорит.

– Я их никогда не забуду. А ты?

– И я. Я тоже не забуду.

Глава 5. Отрада

Дома меня встречает радостно мать.

– Поздравляю! – Шумит она. – Спасибо Клементьевне, спасибо Наташке! На тебя опять путевка пришла. Завтра в школу, а потом будем собираться и поедем. Вместе поедем, я тебя отвезу. Ну, что ты грустная такая? В чем дело?

– А чему радоваться? Насколько путевка то? – Она говорит, а у меня холодок по спине. – Что? Так долго?

А что делать? Ведь это она меня упекла. Точно! И уже в который раз так. Потому и радуется, что она остается одна, без меня на целые три недели. Радуется не тому, что я еду лечиться, а тому, что остается сама, подумала я. Bo, как радуется! Будто машину выиграла. Как бы сейчас мне это лечение боком не вышло. Приеду, а она меня обрадует, вот, скажет, твой новый отец! Чего я все время боюсь больше всего на свете. Ведь сейчас она уже за кого угодно готова замуж выскочить, ей как будто все равно. И на меня она не посмотрит, выскочит и прощай моя воля-волюшка. Только бы не козла какого-то привела в дом. Только бы не это.

Три недели я провела спокойно и без приключений, если не считать того, что везде стала быстро зарастать волосами. Это, как нам сказали, так происходит всегда, после гормональной терапии. Поначалу я волновалась, а потом поняла, что лечение пошло мне на пользу и наконец-то и у меня все наладилось. Я уже трижды проходила такой курс, почти каждый год и наконец– то, у меня грудь проявилась и ощутимо обозначилась. На этот раз, она у меня стразу же полезла, словно на дрожжах. И это было так необычно и так приятно. Ведь я прямо на глазах выправляюсь и становлюсь настоящей женщиной! И это мне очень понравилось. Маме написала, что я приеду сама, возвращаться мы будем с девочками все вместе. Меня не надо встречать, я сама справлюсь. С таким настроением я и приехала.

Но все так и получилось, чего я так боялась. Я лечилась, потом приехала и здрасьте! Я ваш отец! Правда, папа не русский, черный. Или, как она говорит, мулат.

– Это что? – Спрашиваю ее, в бешенстве показывая глазами в его сторону. – Ты нормальных мужиков найти не смогла? Зачем тебе этот негр?

А она меня очень грубо подхватила и тащит на кухню. Это что-то новенькое у нее появилось, выяснять со мной отношения на кухне.

– Еще раз, скажешь, негр, я тебе задам. Выдеру, как Сидру козу. Поняла? Ну? Поняла? – А я молчу. Надоело мне все это! Я же уже не маленькая девочка, за себя могу постоять и ответить, поэтому я ей в сердцах, возьми да ляпни.

– Ты бы хоть меня спросила, дождалась. А то, не расспросила меня даже, как я, как здоровье, а сразу же, вот, знакомься! С кем? С ним? С твоим…

Не успела закончить фразу, как она мне раз и по щекам! А на меня, вдруг такая злость нашла! И я ей в ответ, раз! И тоже, треснула! Она даже оторопела. Стоит, смотрит на меня удивленными глазами и все пытается что-то выговорить, сказать. А щека у нее стала краснеть, прямо на глазах. И я не дала ей даже и слово сказать.

– Все! С меня хватит! Живи, с кем хочешь! Хоть с неграми, хоть с арабами или с козлами! Мне все равно. Я ухожу от тебя. Жить с ним не буду! Как хочешь, выбирай! Я или они, твои козлы!

Что тут началось? Вообще я осталась, а она с ним ушла. Куда, даже не знаю. Утром только позвонила. Пьяная и все пыталась мне рассказать, какой этот ее Магасик, толи мудасик, хороший и что она очень жалеет, что я не приняла его. Я ее даже не дослушала, трубку повесила и больше уже не брала. А она еще полчаса все звонила и звонила.

А потом Катька пришла и спросила. Чего это я трубку не беру. Мать волнуется.

А я ей рада была несказанно, ведь все время думала, вспоминала нашу встречу и вдруг как заревела. Рассказала ей все. А Катька меня поддержала, говорит.

– Знаешь, что, ты ей скажи, что от нее уйдешь навсегда, если она опять будет этих мудасиков приводить. Ты не бойся, если, что, ты к нам приходи. Мать только рада будет.

– А ты? – Спрашиваю ее. – Ты мне будешь рада? Или же уже не вспомнишь даже.

Она смотрит на меня, а потом говорит.

– Жди! Я сейчас. – И убежала.

Я так ничего и не поняла. Куда она и зачем? И на мой вопрос не ответила.

Пока я вещи свои разбирала, да из сумки вытаскивала, и укладывала, слышу, стучатся в дверь. Она с матерью своей пришла. Та с кастрюльками, и говорит.

– Пока мать твоя перебеситься, с тобой моя Катька поживет. Так-то оно не страшно будет. Ну, что ты молчишь. Согласна? Что ты краснеешь, как рак? Она тебя не обидит и не стеснит. Ты же ее знаешь!

Еще бы! Я ели дождалась, пока Катька ко мне свои вещи перетащит и ее мать уйдет. Я все около нее крутилась и все ей мешала. А она мне.

– Да, подожди, ты! Мать еще придет. Подожди, позже, позже. – Я уже обижаться на нее стала, а она улучшила минутку и, поймав меня, прижала, притиснула в коридоре, и шепчет мне в самое ушко.

– Я тоже ели терплю. Заждалась! Пусть она уже уйдет и тогда я, мы…

У меня даже дыханье перехватило. Ели сил хватило, дождаться того, когда ее мать распрощалась и вышла. Она еще что-то из-за двери мне говорила насчет замков и света, а меня уже обнимала и лезла целовать ее дочь, Катюшка, которую она опрометчиво оставила у меня на съедение. И я ее стала по кусочку, по самым маленьким есть, объедать. Начала с ее губок, любимых и таких родных и близких, по которым так соскучилась, что от этого объедения у меня мигом голова закружилась, и ноги задрожали предательски.

Целую ее, а сама думаю, с чего же мне с ней начать. Как ей доставить море удовольствие? Придумала! Оторвалась от нее и говорю.

– Знаешь, что? Идем в ванную. Вместе будет отмокать и перышки чистить. Ты, как? Согласна?

Она в ответ меня оттолкнула, за руки ухватила и давай кружить. Кружит, а сама мне в глаза заглядывает. Я от ее взгляда просто сознание теряю и кричу ей.

– Ну, как? Идем. Ты, со мной?

– Нет! – Говорит. – Хочу быть в тебе.

– А как это?

– Да так! – И она крутит передо мной ручку свою и пальчиками перебирает. А я так и не поняла, что она задумала.

Набираем воды, брызгаемся. Раздеваемся, толкаемся и друг дружку рассматриваем. Но места мало. Она мне.

– А давай, ты сначала разденешься, а я посмотрю на тебя. А потом я. Согласна?

Головой только кивнула. Потому, что у меня от такого предложения диафрагма подтянулась и в животе, словно пустота образовалась. Тем не менее, я согласилась. Она присела на край ванной, а я перед ней стою и все не решаюсь начать раздеваться. Она мне.

– Тебе помочь?

– Да. Помоги. А то я сама не смогу, волнуюсь, и руки почему-то трясутся.

Она подтянулась ко мне, стала передо мной лицом, близко, почти прижалась, руками подхватила край платья и потянула вверх за подол. У меня сердце затарахтело, краской залилось лицо. Она платье вверх, через голову стянула, но руки мои все еще под задранным платьем остались. И я не вижу ее, лицо за платьем, но чувствую, как она коснулась груди и целует ее выше бюстика. Я задыхаюсь, прошу ее.

– Помоги, ну, же! Что ты меня мучаешь! Стяни это проклятое платье, а то я…

– Что ты? Что тогда?

Платье пролезло и валяется у моих ног, и я вся почти обнаженная перед ней стою только в одном белье. Трусики беленькие и бюстик. Маленький, но все же, уже почти второй размер.

Ведь грудь моя выросла, это я еще в санатории заметила. Заныло все во мне после гормонов тех, что кололи, да всех тех процедур, да упражнений и тренажеров. Все мое тело пришло в движение. Это я потом, уже по выходе из санатория обнаружила, что вещи мои, с теми, что я приехала, не налезли, стали на меня тесные. Пришлось мне белье даже для себя купить, большего размера. И вот я в нем. Стою перед ней и мне от этого, так хорошо, так радостно, что она на меня смотрит такими глазами, и я вижу, что я ее приятно удивила и обрадовала.

– А ты изменилась. – Говорит, загадочно.

– Что? Попоганела?

– Нет! Что ты, наоборот, еще красивее стала и округлилась вся. А ну ка, дай мне на твою грудь глянуть.

И прильнула, руками обняла, нащупала застежку лифчика за спиной и щелкнула, расцепила. Я не знаю, почему, но, как только чашечки сползли с груди, я руками скрещенными, свою грудь прикрыла и стою перед ней, мне от чего-то, вдруг стыдно стало, и я застеснялась чего-то.

А она смотрит на меня и говорит.

– Да ты, самая настоящая красавица! Нет, правда! Сама посмотри!

Повернула меня к зеркалу, что на стене висело в ванной, а сама прижалась ко мне со стороны спины, руками обняла, затем руками своими, мои руки взяла и отвела.

– Смотри, какая ты красивая! Прелесть, а не девочка! Ты у меня красавица! Смотри, смотри! Грудь, какая красивая стала. А животик, а шейка!

Говорит, а сама руками гладит меня, ласкает то, о чем говорит. Я смотрю в отражение зеркала и вижу, как ее руки ложатся, чувствую, как они касаются моей груди, скользят по выступающим, ставшими такими плотными и просто налитыми грудными железами.

– А это, что это? Ах, да это приятели мои. Ай да сосочки, ай да ареолы.

Трогает, а у меня голова кружится, и я глаза закрыла, плыву в ее волшебных и нежных словах, мягких прикосновениях. Она целует меня в плечо, в шейку, потом медленно повернула к себе, а я глаз не могу открыть, так мне приятно. Она наклонилась, чувствую ее запах, волосы, которые щекочут лицо, пахнут приятно, знакомо до боли. Но вот она коснулась губами соска. В голову сразу же хлынула кровь. Ударила и в висках стучит. А она все целует их. То один, то другой и щекочет смешно грудь, когда лицо передвигает от одной, к другой груди. А потом, целует, а руками по телу, по бедрам повела. Я уже плохо, что соображаю. Но чувствую, что она пальцами зацепила резинку трусиков и потянула вниз. Потянула, а у меня вдруг вспыхнули ощущения того, как она тогда, так же их потянула в подвале. Я вообще поплыла. Не дышу! Трусики ползут по бедрам, потом медленно так обнажают мое естество. А оно у меня уже волосиками черненькими покрылось. Легонькими такими и нежными. Она наклонилась и коснулась их. Целует, а у меня живот втянулся, а потом вдруг, как тогда, взял и запрыгал, задрожал. Я ее голову руками от себя отталкиваю, шепчу.

– Не надо, не сейчас. Мне помыться надо. Я грязная, пусти…

А она наоборот. Прижалась ко мне и целует нарочно и голову свою все ниже и ниже.

– Заечка, миленькая! – Шепчу ей. – Не надо сейчас, потом, потом! Дай же мне помыться сначала! Я грязная! Грязная я, пусти! Не надо! Пожалуйста!

Руками голову ее отталкиваю, надавлтвая не нее, что было сил, а сама не понимаю, правильно ли я поступаю, не правильно? Давила, давила, а она все целует и все там до чего-то дотрагивается и касается. Как коснется там, так у меня по телу будто бы ток пробежит, коснется чего-то, а я аж приседаю.

– Что? Что это? – Спрашиваю ее, стараясь отвлечь, оторвать от себя. – Что ты там трогаешь? Чего там такого качаешься у меня?

Она поддается на мою уловку и, выпрямляясь, наконец-то говорит.

– Это наша кнопочка любви, наша отрада, похотничок.

– Что, кто?

– Похотничек, клитор.

– А…а…! А я-то думаю, что там, как ранка какая-то. Уж больно чувствительно все.

– Да, это очень чувствительно. – Пальцами своими коснулась у меня там.

– Ой! Ой, не надо! Пожалуйста!

– Снимай же трусики! Ну, я жду!

Сбрасываю, вырываюсь из ее рук и сразу же лезу в ванную. Плюхнулась. Хорошо, то, как! Вода горячая, прелесть! А ванная у нас была старая, мать не разрешила ее менять. Она была чугунная, на ножках. Роскошная, просторная. Ляжешь на спину, вытянешься и до стенок ногами не достаешь даже. Улеглась, растянулась.