Текст книги "Временная вменяемость"

Автор книги: Роуз Коннорс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Притихший зал ждет. Патти идет по проходу к свидетельскому месту. На ней черные брюки, белая водолазка и серый свитер. В ушах у нее коралловые сережки, на груди – дешевенький медальон. Волосы подстрижены коротко и зачесаны назад. У нее очень свежее лицо – редкие симпатичные веснушки, никакого макияжа.

Патти клянется говорить правду и только правду, присаживается на краешек стула. Кивает присяжным и смотрит на меня. Выглядит она спокойной. Немного грустная, как всегда, но спокойная. Она действительно готова.

Поначалу все идет гладко. Патриция Лоуэлл Хаммонд, проживает на Бейвью-роуд в Чатеме. Родилась и выросла здесь, на Кейп-Коде. Она – жена обвиняемого и мать погибшего мальчика.

– Билли… – говорит она и вертит в пальцах медальон. – Его имя Билли.

Все женщины-присяжные понимающе кивают, и большинство мужчин – тоже. Имя мальчика – это важно; это конкретный человек. Они это понимают. Наконец-то хоть одна непосредственная реакция.

Насчет показаний Патти Хаммонд я все время сомневалась. С одной стороны, хочется, чтобы присяжные лучше ее узнали, чтобы стали сочувствовать Патти, чтобы не лишили ее еще и мужа.

С другой стороны, я понимаю, что силы у Патти не бесконечны. А ей нужно очень точно рассказать о том, что было до и после выстрела. О том, что Бак говорил и чего не говорил. И я не хочу, чтобы она слишком уж утомилась перед допросом, который устроит ей Стэнли.

Но сейчас размышлять поздно, пора приступать к делу.

– Давайте начнем с воскресенья двадцатого июня. Это было на следующий день после исчезновения Билли. Где вы находились в воскресенье вечером?

– Дома, – говорит она. – Сидела на кухне. Я так сидела… – Патти запинается и продолжает через силу: -…с тех пор, как это случилось.

– И что вы делали?

– Сидела и смотрела на телефон, – пожимает плечами Патти.

– А ваш муж?

– Искал Билли. Он его начал искать, как только полиция в субботу уехала. Ему велели ничего не предпринимать, но Бак должен был попытаться. Он заглянул домой в воскресенье вечером, всего на несколько минут. И снова уехал.

– В тот вечер муж звонил вам?

– Два раза. Сначала – около полуночи, спросил, не звонили ли мне из полиции.

– Вам звонили из полиции?

– Нет, – качает головой Патти.

– Он звонил еще раз?

– Да. В половине второго.

– То есть уже в час тридцать ночи в понедельник? Вы в этом уверены?

– Да. – Патти смотрит на присяжных. – Когда зазвонил телефон, я посмотрела на часы. А когда снова посмотрела, оказалось, что стрелки почти на том же месте. А мне показалось, что прошло много времени.

– Что сказал Бак, когда звонил во второй раз?

Патти стоит, стиснув руки. Это еще не самый трудный вопрос, но мы движемся к нему. Она старается держаться.

– Он был в полицейском участке в Чатеме. Сказал, что едет в город узнать, нет ли каких новостей. Он надеялся, что они что-то узнали. Сказал, что ему нужно посмотреть кое-кому в глаза, задать вопросы лично.

– Он сделал это?

– Он поехал в участок, но вопросов никаких не задавал.

– Расскажите присяжным почему.

Патти тяжко вздыхает:

– Оказалось, что, когда Бак пришел в участок, дежурный сержант как раз звонил нам домой. У моста рядом с электростанцией было обнаружено тело мальчика. Они предположили, что это Билли. – Она трясет головой, но находит в себе силы продолжить. – Они были в этом почти уверены. Начальник полиции хотел, чтобы Бак сразу же приехал в морг.

– Чтобы опознать тело?

– Да, – отвечает Патти с трудом.

Я наливаю стакан воды и ставлю перед ней. Она одними губами шепчет «спасибо».

– Вы знали, сколько нужно времени, чтобы доехать от полицейского участка до морга?

– Наверное, минут сорок, – пожимает плечами Патти.

– Бак, проговорив с вами, сразу же уехал из участка?

Патти качает головой:

– Он звонил мне уже из машины.

Я подхожу к скамье присяжных.

– Патти, а когда вы разговаривали с мужем в следующий раз?

– В тюрьме. Меня пустили к нему около полудня.

Я выдерживаю паузу, чтобы присяжные сами все подсчитали.

– Через десять часов?

– Да.

Я поворачиваюсь к Патти, но не отхожу от скамьи присяжных. Когда Патти, отвечая на следующие вопросы, будет смотреть на меня, она непременно повернется лицом к присяжным. А это крайне важно.

– В промежутке он вам не звонил?

Она отвечает не сразу.

– Нет, – наконец произносит она. – Его арестовали около пяти утра.

– Но вы об этом еще не знали?

– Не знала. Начальник полиции Фицпатрик позвонил мне в половине одиннадцатого. Он только тогда узнал, что Бак отказался от права на звонок. И хотел рассказать, что случилось. Он считал, что я должна это знать.

– Вы пытались связаться с мужем между половиной второго и половиной одиннадцатого?

– Нет.

– Что же вы делали эти девять часов?

Патти удивленно моргает – ей и в голову не приходило об этом думать.

– Точно не помню. Кажется, ничего не делала. Сидела на одном месте.

– Патти, ваш муж отправился в морг опознавать тело мальчика. Вы знали, что это, возможно, Билли. Вы знали, что полицейские считают именно так. Но вы просидели девять часов и даже не пытались никуда позвонить. – Я выдерживаю небольшую паузу. – Почему?

Патти на мгновение поднимает на меня глаза и, стиснув зубы, смотрит на присяжных.

– Потому что я знала.

– Что знали?

– Я знала, что мальчик в морге – это Билли. – Патти, прикусив губу, теребит медальон. По щекам у нее текут слезы. – Не знаю, как я это поняла. Поняла – и все. Я знала это сразу, как только повесила трубку в половине второго. У меня так заныло сердце…

Я смотрю на присяжных. Они сидят не шелохнувшись.

– И еще я знала, что время кончается. То время, пока ничего еще не известно наверняка. Время, пока я могу хотя бы надеяться, что это не Билли. Я знала, что, как только поговорю с Баком, никакой неопределенности уже не будет. А для меня неопределенность была спасательным кругом, и я держалась за нее.

Я снова смотрю на присяжных. Они никак не выражают своих чувств.

И тут же я слышу кашель Стэнли.

– Ваша честь, супруга обвиняемого не выступает в качестве ответчика. По-моему, адвокат пытается доказать, что она тоже находилась в невменяемом состоянии.

Присяжные переводят глаза с Патти на Стэнли. В зале тишина. Беатрис ждет, чтобы я ответила на замечание Стэнли. И не сразу соображает, что я этого делать не собираюсь.

– Продолжайте, адвокат, – говорит она. Даже у Беатрис Нолан хватает такта не унижать Патти Хаммонд перед присяжными.

– Патти, что сказал Бак, когда вы увидели его в полдень в тюрьме?

– Он ничего не сказал. Мы просто смотрели друг на друга через стекло. Мы оба молчали. Слов не было.

– Когда вы смогли пообщаться в следующий раз?

– Через несколько дней. Я приходила каждый день, но поговорили мы только через несколько дней.

– Вы спросили мужа, почему он стрелял в Монтероса?

Стэнли встает.

– Нет, – отвечает Патти. – Мне это было ни к чему.

– Ваша честь… – Стэнли хочет это прекратить. Судья, похоже, тоже. Она не выпускает из руки молоток.

Я киваю Патти в надежде, что она закончит свою мысль. Она оборачивается к присяжным, смотрит на них, широко раскрыв глаза, но молчит.

– Вам это было ни к чему?

– Ну да. Я знала почему. – Патти смотрит на присяжных так, словно вдруг поняла что-то очень важное. – Мой муж – не убийца.

– Ваша честь! – Жилка на лбу Стэнли побагровела.

Раздается стук молотка, но я не обращаю на это внимания.

Присяжные тоже. Они сосредоточены только на Патти. Она обращается только к ним, словно в зале больше никого нет.

– Бак вынужден был это сделать. Понимаете?

Многие из присяжных качают головой. Может быть, им слишком тяжело это слышать. Или же они не понимают.

– Ваша честь! – Стэнли вскидывает руки вверх – ему надо хоть как-то остановить Патти.

– У него не было выбора, – говорит Патти присяжным. Стэнли будто и не существует. – Он должен был помочь Билли. Должен был попытаться.

Молоток опускается снова, на этот раз совсем рядом с Патти. Патти подскакивает от неожиданности. И смотрит на судью. Присяжные тоже.

Беатрис не глядит ни на Патти, ни на присяжных. Ее взгляд устремлен на меня.

– Мисс Никерсон, опрос закончен.

Она совершенно права. Мы закончили. Трудно представить себе более выигрышный для нас финал сегодняшнего дня. Однако пусть лучше Беатрис думает, что это ее идея.

– Как скажете, судья. Вы здесь хозяйка.

Люк и Мэгги, которые ходили по магазинам, во время опроса Патти Хаммонд сидели в зале, в заднем ряду. Я этого не планировала. Когда просила их на моей машине приехать к четырем, я думала, что к этому времени мы уже освободимся. Но то было утром, когда дело вел судья Лонг. Теперь все иначе.

Бака увели. Мы с Гарри еще встретимся с ним сегодня, чтобы в последний раз отработать его показания. Мы собирались сначала съездить к себе в контору, прогнать все пару раз без него. Хотели убедиться, что у Стэнли не будет поводов обвинять Бака в непоследовательности.

Но судья Нолан поздно закрыла заседание, так что придется нам сразу работать с Баком.

Патти сидит на месте Бака, между мной и Гарри. Щеки у нее пылают. Она вымотана до предела.

Люк с Мэгги сидят и ждут, когда выйдет публика. Когда они наконец направляются к нам, в зал влетает Джеральдина.

Она водружает свой портфель на наш стол и говорит:

– У меня хорошие новости. О судье.

– Она решила отправиться на пенсию? – интересуется Гарри. – Раньше срока? Надеюсь, не по болезни?

Джеральдина морщится:

– Я не о том судье. Нет, она не уходит на пенсию. И со здоровьем у нее все в порядке. – Джеральдина усмехается. – Но судья Нолан будет тронута, когда узнает, как вы о ней беспокоитесь.

– Она и так уже достаточно тронута, – пожимает плечами Гарри.

– Так как там судья Лонг? – спрашиваю я. – С ним все в порядке?

– Кажется, да. Он в отделении интенсивной терапии. На следующей неделе его переведут в обычную палату. Есть надежда, что обойдется без последствий.

Патти встает и, обойдя стол, обнимает Мэгги. Как это я забыла – они же соседи. Мэгги приникает к ней, шепчет на ухо что-то подбадривающее.

– Его ударили ножом дважды, – продолжает Джеральдина. – Первая рана была достаточно глубокая – нож прошел в паре сантиметров от почки. Хирург говорит, потребуется серьезное лечение. А вторая рана поверхностная.

Джеральдина хмурится. Я знаю это ее выражение лица. То, что она рассказывает, ее беспокоит. Что-то здесь не сходится.

– Хирург сказал, что, скорее всего, тому, кто напал на судью Лонга, помешали, – говорит она. – Не дали довести дело до конца.

Гарри пристально смотрит на нее.

– И по вашей теории получается, что Ники Патерсон дважды ударил судью ножом, а когда пришел Стэнли, все бросил и уселся как ни в чем не бывало в первом ряду?

Джеральдина делает вид, что не слышала вопроса Гарри.

– Я еду в больницу, – сообщает она нам.

– Он в сознании?

– Пока что нет, – отвечает она. – Но я хочу задать ему несколько вопросов, как только он придет в себя. Может быть, он что-то видел или слышал.

– Медсестры могут тебя не пропустить.

– Пусть только попробуют!

Как только уходит Джеральдина, Люк и Мэгги тоже отправляются домой. И Патти. Она поедет за ними следом до Чатема, говорит она, на случай, если у Люка возникнут трудности на заснеженной дороге. Или у самой Патти. Я доберусь до дома только через несколько часов. Похоже, этот день никогда не кончится.

Снег все валит и валит. Мы с Гарри пробираемся мимо машин на автостоянке к исправительному дому округа Барнстабл. Рука Гарри лежит у меня на плече, и это единственное, что меня радует. Прижимаюсь к нему. Ох, если бы можно было провести этот вечер наедине с Гарри…

Но мы вынуждены расстаться. Гарри идет в мужское отделение, а я – в женское. Гарри начнет работать с Баком, а я сначала побеседую с Соней.

Гарри всегда считал, что для Бака лучший вариант – признание временной невменяемости. Присяжные редко объявляют нуллификацию. И он прав. Чтобы наши присяжные отвергли обвинение, они должны заявить, что закон в данном случае ошибается. Присяжные обычно не хотят выступать с подобными заявлениями. И шансов на то, что состав присяжных примет единогласное решение, очень малы. Это вынуждена признать даже я.

Если же присяжные согласятся с версией о временной невменяемости, у них есть выбор. Они могут отправить Бака домой, даже признав, что он совершил преступление. Они имеют право объявить его невиновным, даже если знают, что он совершил преступление. Закон это разрешает.

Мы с Гарри с самого начала знали, что Бак будет давать показания. Крайне важно, чтобы присяжные его выслушали. Если бы он решил хранить молчание, мы бы приложили все усилия, чтобы его переубедить. Но в этом не было необходимости. Бак в первый же день сказал, что даст показания: он должен рассказать присяжным, что происходило в то утро.

Я рада. Рада, что Бак принял такое решение. В конце концов, с тем, что за этим последует, жить все равно самому Баку.

В больницу мы с Гарри приезжаем уже около десяти. Двое охранников смотрят на нас, устало переглядываются. По их лицам ясно: то, что они видят, им не очень нравится. И я их не осуждаю.

У Гарри вид на редкость хорошо откормленного беженца. Он в стареньком пальто поверх костюма. Щеки и подбородок в густой щетине, под глазами круги.

Мне не нужно смотреться в зеркало – я и так понимаю, что выгляжу ничуть не лучше Гарри.

Один охранник проверяет наши документы. Другой везет нас на лифте на второй этаж.

Джеральдина сидит в закутке перед отделением интенсивной терапии и что-то пишет в блокноте. Она выглядит точно так же, как и в девять утра. На костюме ни складочки, белая блузка свежа, прическа в идеальном порядке. Не понимаю, как ей это удается.

Когда мы подходим, она откладывает авторучку.

– Очень мило, что заглянули, – говорит она, – но его честь в настоящий момент никого не принимает.

Гарри плюхается на стул рядом с Джеральдиной.

– Он в сознании?

– Нет. Но пару часов назад пришел в себя на несколько минут.

– Он что-нибудь сказал?

– Ни слова. Однако пытался. Не получилось. У него болит горло – это из-за трубок, которые ему вставляли во время операции. Бедняга умирает от жажды. Он все тянулся к кувшину с водой, но медсестра только давала ему кубики льда пососать. Потом он снова заснул.

Джеральдина встает и начинает ходить взад-вперед. Видно, что она о чем-то размышляет.

– Пришли результаты из лаборатории, – сообщает она.

Я кидаюсь к ней.

– Чья там кровь?

– Только Сони Бейкер.

Хорошая новость.

– А отпечатки пальцев?

– Все Сонины.

Эта новость не столь хороша.

В наш закуток вплывает крупная женщина в белом халате. Она складывает руки на необъятной груди и хмурится. На значке у нее написано: «Элис Берримор, медсестра».

– Судья проснулся, – сообщает она. – Но я не намерена пускать к нему толпу народу.

– Какую такую толпу? – удивляется Джеральдина.

Сестра Берримор кивает на Гарри и меня. Джеральдина бросает на меня взгляд через плечо – словно мое присутствие для нее новость.

– А, эти… Они будут молчать.

Почему-то Джеральдину все всегда слушаются. Она шагает по коридору, сестра Берримор – за ней. Мы с Гарри замыкаем шествие.

В палате судьи Лонга горит яркий свет. Везде гудят какие-то аппараты. На мониторе – постоянно меняющиеся кривые. Очень жарко. Непонятно, как тут можно спать.

Судья Лонг лежит на кровати под белым покрывалом. Около него две стойки с внутривенным раствором. Он поворачивает к нам голову и смотрит на нас умоляюще. Приподнимает левую руку, показывает на кувшин.

– Никакой воды, – заявляет сестра и сует пациенту в рот немного колотого льда.

– Попробуйте рассказать нам, – деловито говорит судье Джеральдина, – все, что вы знаете.

Судья силится сказать что-то. Звучит это как «кст».

Гарри подходит к кровати, наклоняется над судьей Лонгом, судья делает еще одну попытку. По-моему, получилось то же самое, но Гарри что-то разобрал.

– Кисть, – говорит он. – Он видел кисть руки.

Судья кивает.

– Мжс… – произносит он.

– Это была мужская рука, – переводит Гарри.

Судья снова кивает.

– Бела…

Это мы все понимаем.

Судья с трудом поднимает руку, прижимает ладонь к плечу. Наверное, нападавший схватил его сзади одной рукой, а второй нанес удар.

– Что-нибудь еще? – спрашивает Джеральдина. Блокнот у нее открыт, ручка наготове, но писать пока что почти нечего.

Мы все смотрим на судью Лонга. Он показывает себе на ногу, шевелит ступней.

– Ботинки? – спрашивает Гарри. – Вы видели ботинки?

Судья кивает.

Джеральдина щелкает ручкой, сует ее в карман и закатывает глаза:

– Значит, будем искать белого мужчину в ботинках.

– Это уже сужает круг поиска, – усмехается Гарри. И снова поворачивается к судье Лонгу. – Прокурор Шиллинг посадила за решетку Ники Патерсона, алиментщика, – сообщает ему Гарри. – Она думает, это его рук дело.

Судья морщится и мотает головой.

– Ники Патерсон был там, – говорит Джеральдина. – Он мужчина, белый. И я почти уверена, что он был в ботинках. Я сейчас не услышала ничего, что указывает на то, что это не он.

– Но и ничего, что указывало бы на то, что это именно он, – поправляет Гарри.

– Потише, пожалуйста! – Медсестра, кажется, собирается нас выгнать.

– Все указывает на него, – шипит Джеральдина.

– Замолчите же!

Все трое оборачиваются ко мне. А я показываю на судью Лонга. Он мотает головой и, глядя на Джеральдину, произносит одними губами: «Нет».

– Никогда не спорь с противоположной стороной, – говорю я Гарри. – Судья сделает это за тебя.

Домой я возвращаюсь за полночь, но не могу отказать себе в удовольствии почитать записи судьи Паксона. Я сажусь за стол и при свете настольной лампы листаю книгу.

«Французский токсиколог Орфила говорил, что мозг, растревоженный гневом, изнуренный отчаянием, терзаемый страхами или же донимаемый ревностью, всегда уязвим. В таких случаях человек уже не властен над собой. Его сознание замутнено: он ведет себя как безумец.

Но во всех этих случаях человек продолжает осознавать реальное положение вещей. Его несчастье реально, и если оно толкает его на преступление, то это преступление имеет мотив».

Я понимаю, что это именно то, что сейчас беспокоит меня. В случае с Баком Хаммондом одно можно утверждать наверняка. Его несчастье реально. И если оно толкнуло его на преступление, то это преступление имеет мотив.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

24 декабря, пятница

Джей Стэнли Эдгартон Третий пока что допрашивал Патти Хаммонд вполне формально. Патти признала, что не имела контактов с мужем в промежуток времени между тем, как он опознал тело их сына и стрелял в Гектора Монтероса.

Тут бы Стэнли и остановиться. Он получил все, что нужно для того, чтобы заявить, что ее показания не имеют отношения к делу. Но Стэнли желает большего. Он расхаживает по залу, заложив руки за спину, и жилка у него на лбу пульсирует.

– Значит, вы лично, миссис Хаммонд, не знаете, в каком состоянии находился ваш муж в то утро?

Патти изумленно смотрит на него.

– Нет, знаю, – отвечает она, обернувшись к присяжным. – Наверное, я – единственный человек, который это знает.

– Возражаю! – орет Стэнли так громко, что Патти вздрагивает.

Тогда встаю я:

– Против чего? Против своего собственного вопроса?

Стэнли разворачивается ко мне:

– Ответ свидетельницы невразумителен. Судья, предлагаю вычеркнуть ответ из протокола.

Беатрис кивает.

– Теперь позвольте возразить, – говорю я. – Обвинитель задал вопрос, свидетельница ответила. Он не имеет права снимать вопрос потому, что ему не понравился ответ.

Беатрис смотрит на меня тяжелым взглядом:

– Просьба удовлетворена, адвокат. Ответ вашей свидетельницы действительно был невразумительным.

– Давайте еще раз вспомним вопрос и ответ. – Я обращаюсь к протоколисту, тощему бледному человеку в белой рубашке с галстуком-шнурком.

– Мы этого делать не будем! – Беатрис стучит молотком. – Мисс Никерсон, в чьем ведении находится этот зал?

А вот об этом я с удовольствием напомню присяжным.

– Этот зал, ваша честь, находится в ведении граждан штата Массачусетс.

– Кто отвечает за этот зал, мисс Никерсон?

– А вот отвечаете за него вы, – говорю я с улыбкой.

Она разворачивается к присяжным:

– Леди и джентльмены, прошу вас не принимать во внимание последний ответ.

Присяжные взирают на судью. Лица у них непроницаемые. Судья Нолан переводит взгляд на Патти:

– Впредь свидетельнице рекомендуется отвечать на поставленные вопросы и воздерживаться от комментариев. Вы понимаете меня, миссис Хаммонд?

– Боюсь, что нет, – качает головой Патти.

Этот ответ судье Нолан не нравится. Она собирается что-то сказать, но тут вмешивается Стэнли.

– Ваша честь, – говорит он, – у меня больше нет вопросов к свидетельнице.

Прежде чем объявить перерыв, судья Нолан бросает на меня испепеляющий взгляд. И вскакивает до того, как судебный пристав просит всех встать.

Гарри встает, подходит ко мне и говорит:

– Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, теперь она хочет упечь за решетку тебя.

Похоже, за время перерыва настроение судьи Нолан не улучшилось. Она с кислой миной усаживается в кресло. Разворачивает его к скамье присяжных и, пока присяжные рассаживаются, изучает стену.

Хорошо хоть на нас не смотрит. Бак серьезен и сосредоточен, сидит, сложив руки на столе. Он готов давать показания. И ему незачем смотреть на нашу злюку-судью.

– Леди и джентльмены, господа присяжные… – Беатрис одной рукой держится за подлокотник, а второй, на всякий случай, вцепилась в молоток. – Настало время защите и обвинению выступить с заключительным словом.

Мы с Гарри вскакиваем. На долю секунды мы оба лишаемся дара речи.

Гарри первым приходит в себя.

– Эгей… – произносит он.

Пришел в себя, называется. «Эгей» – не слишком подходящее для зала суда словечко.

Беатрис чуть не подпрыгивает.

– Эгей? – Она поднимает молоток и держит его на весу, как томагавк, который готова метнуть в любой момент. – Вы сказали «эгей», мистер Мэдиган?

Гарри морщится.

– Сказал, ваша честь. Но я не это имел в виду.

Беатрис опускает молоток себе на ладонь.

– Рада это слышать, мистер Мэдиган. Ну, так объясните же наконец, что вы хотели сказать.

– Я хотел сказать: прошу прощения, ваша честь, но защита еще не закончила. – Гарри делает шаг вперед. – У нас еще один свидетель, судья. Мистер Хаммонд – наш последний свидетель.

– Мистер Хаммонд? – спрашивает Беатрис с таким видом, будто ей сообщили, что сейчас даст показания фикус.

– Обвиняемый, – Гарри показывает на Бака, и Бак поднимает руку. Будто судья не знает, кто он такой.

– Подойдите ко мне, – морщится Беатрис.

Стэнли и Гарри оказываются рядом с судьей раньше, чем я, но судья Нолан не намерена ждать. Впрочем, это не имеет значения. Она говорит так громко, что ее слышно даже в последнем ряду.

– Что здесь происходит, господин адвокат?

– Что здесь происходит? – озадаченно спрашивает Гарри. – Обвиняемый готов дать показания. Вот что здесь происходит.

Беатрис раздувает ноздри:

– Что он намерен сказать?

– Не можете же вы у меня об этом спрашивать! – Гарри еле сдерживается.

– Разумеется, могу. Я – судья.

– Мне плевать, кто вы такая. Я защитник. А он, – Гарри показывает на Бака, – обвиняемый. Это значит, что он имеет право давать показания без предварительного обсуждения с обвинителем.

Беатрис хмурится:

– Он не имеет права давать ложные показания.

– Ложные? – хором восклицаем мы с Гарри.

– И вы не имеете права его на это подстрекать.

– Подстрекать? – снова хором говорим мы.

– Вы объяснили вашему клиенту, что ему грозит за дачу ложных показаний, господин адвокат? – Беатрис переводит взгляд с Гарри на меня.

– Почему мы должны были это делать, судья?

Беатрис тянется через стол и хлопает рукой по телевизору.

– Я видела запись, адвокат. Пленка не лжет. Если ваш клиент собирается давать показания, противоречащие тому, что есть на этой пленке, значит, он собирается лжесвидетельствовать. А этого я не допущу.

Она вызывающе смотрит на нас, но нашего ответа не ждет.

– А если он не собирается противоречить тому, что есть на пленке, тогда его свидетельство – сплошное безрассудство. Вы ему давали советы по этому поводу? Если вы не отговорили его давать показания, это подтверждает вашу некомпетентность. И я отстраню вас от защиты.

– Отстраните?

– А если вы его отговаривали, а он вас не послушал, значит, ваши действия были неэффективными. И я все равно отстраню вас.

Беатрис все продумала.

В зале сотни людей, и все сидят не шелохнувшись. Слышно только, как тяжело дышит Беатрис. В ее взгляде – открытый вызов, и я его принимаю.

Я разворачиваюсь и направляюсь к протоколисту. Наши глаза на миг встречаются. «Только меня не впутывайте», – всем своим видом говорит он.

– Защита вызывает в качестве свидетеля Уильяма Бака Хаммонда.

Все замирают, в том числе и протоколист. Я стою перед ним и говорю:

– Вы должны были это записать.

Он бросает неуверенный взгляд на судью и начинает печатать. Она, конечно, судья, но я рядом, могу, если что, его и стукнуть.

– Мисс Никерсон, вы слышали мои вопросы?

– Да, судья. Я слышала ваши вопросы и слышала ваши угрозы.

– Угроз не было, мисс Никерсон, но я бы хотела, чтобы вы ответили на мои вопросы. Если, конечно, вас это не затруднит.

Я не спеша подхожу к ней.

– Вы только что слышали мой ответ. Защита вызывает в качестве свидетеля Уильяма Бака Хаммонда. – Я даю Баку знак встать и подойти к свидетельскому месту. – Это наш ответ, судья, на все ваши вопросы.

Бак уже идет по проходу, но тут Беатрис вопит:

– Одну минуту, мистер Хаммонд!

Он останавливается, смотрит на меня. Я киваю головой: иди, мол.

Беатрис стучит молотком, но Бак не обращает на это внимания. Он подходит и спокойно усаживается на свидетельское место.

– Что вы делаете, адвокат?

– Я вызвала своего клиента для дачи свидетельских показаний. Если вы хотите запретить мистеру Хаммонду дать свидетельские показания, вы можете это сделать. Но я не допущу, чтобы вы сделали это во время якобы закрытого совещания с представителями защиты и обвинения. – Я показываю на Бака. – Если вы лишите этого человека слова, ваше решение попадет в протокол.

Беатрис открывает рот, но не издает ни звука. Я подхожу к судейскому столу и говорю, тихо, но так, чтобы присяжные меня слышали:

– И вас отстранят сразу же после этого дела.

Беатрис поджимает губы:

– У меня не было намерения лишать мистера Хаммонда слова, адвокат. Секретарь суда, приведите свидетеля к присяге.

Взгляд Беатрис красноречивее слов. Этот бой она проиграла, но война еще не закончена.

По Баку Хаммонду видно, что ему терять нечего. Ему разрешено было надеть на суд собственную одежду, но она на нем болтается. Ни ремня, ни шнурков нет. Волосы у него взлохмачены, на щеках щетина, под глазами круги.

Бак выше Гарри сантиметров на пять, но он сутулится – его спина словно согнулась под невидимой ношей. По его огромным серым глазам трудно что-нибудь понять. Дело не в том, что у него не осталось никаких вопросов, просто на вопросы, которые его действительно интересуют, нет ответов.

Но он попросит, чтобы его отпустили домой. Он сделает это ради Патти, а не ради себя, потому что ему все равно. И моя задача – предоставить ему такую возможность.

Все очень просто. Мы начнем с вопросов, отвечая на которые Бак опишет свою жизнь до 19 июня. Присяжные узнают, как этот человек ходил каждый день на работу, ужинал по вечерам с женой и сыном. Они узнают чуть больше про человека, который родился и вырос на Кейп-Коде и впервые столкнулся с законом только полгода назад. Они узнают, как внезапно изменилась его жизнь.

Конечно же, будут трудности со Стэнли. Жилка у него на лбу набухла, он сидит на краешке стула, готовый в любую минуту вскочить. Он, по-моему, хочет выразить протест еще до того, как я задам первый вопрос.

Судья Беатрис Нолан с огромной радостью примет все возражения Стэнли. С ней нам тоже будет нелегко справиться.

– Мистер Хаммонд, назовите, пожалуйста, для протокола ваше полное имя.

– Уильям Фрэнсис Хаммонд. Но все называют меня Баком.

Стул под Стэнли скрипит. Я оборачиваюсь и вижу, как он шепчет одними губами: «Слухи».

Неужели он серьезно?

Он машет мне рукой, дает понять, что на первый раз прощает. Он разумный человек, не будет лезть с такими мелочами.

Я снова смотрю на Бака. Он спокоен и ждет следующего вопроса. Мелкой выходки обвинителя он не заметил.

Бак прав. Стэнли никому не интересен. И его злобные нападки не имеют никакого значения. Так же, как и мои предварительные вопросы.

Присяжные знают, кто такой Бак Хаммонд. Они знают, где он живет, видели его жену. О его возрасте они могут догадаться, и им все равно, как он зарабатывает на жизнь. Они знают, что он сделал с Гектором Монтеросом. Важно только одно: почему он это сделал.

Я подхожу к столу и достаю из портфеля две фотографии. На обоих Билли. До – и после.

Бак не видел этих фотографий. Первый снимок сделан им самим, но пленку проявили, когда он уже сидел в тюрьме. Второй сделали во время вскрытия. Так положено.

Обычно не рекомендуется предпринимать ничего неожиданного для свидетеля. Но это не было обычным убийством, и сам процесс тоже нельзя назвать обычным.

Гарри располагает пюпитр так, чтобы его видели и Бак, и присяжные. Я ставлю на него первую фотографию: улыбающийся Билли стоит на фоне заката на пляже. В одной руке у него удочка, в другой – здоровенная, почти метровая, рыбина.

– Вы знаете, кто это?

Бак смотрит на снимок и моргает. В глазах у него слезы.

– Да. Это мой сын Билли.

– Кто сделал этот снимок?

– Я. Мы с ним ходили на рыбалку. Билли уже поймал несколько окуней, но этот, – показывает Бак на рыбину, – был самый большой.

– Когда это было?

– В субботу, двенадцатого июня. За неделю до…

– До чего?

– Ваша честь!

Беатрис успела схватить молоток еще до того, как Стэнли заговорил.

– До чего, Бак?

– Ваша честь!

Молоток стучит.

Я знала, что это произойдет, но не думала, что так сразу. Надеялась, что мне удастся задать хотя бы пяток вопросов до того, как судья с обвинителем начнут применять силовые приемы. Но я готова. Я все спланировала заранее. И намереваюсь заткнуть рот обоим оппонентам.

– До чего, Бак?

– Ваша честь!

Беатрис наклоняется ко мне, но я не оборачиваюсь. Я не свожу глаз с Бака.

– Адвокат! – рявкает она. – Поступило возражение.

– Я его не слышала, ваша честь. До чего, Бак?

Беатрис стучит молотком и тычет им же в Бака:

– Свидетель должен молчать. Адвокат, у мистера Эдгартона возражение.

Она шумно дышит, а я оборачиваюсь к ней:

– Нет, ваша честь. Никакого возражения не поступало.

Я указываю на протоколиста. Глаза у него вылезают из орбит, но он продолжает печатать.

– По-видимому, возражение есть у вас, судья. Так выскажите же его.

Когда я снова смотрю на нее, рот у нее открыт – она словно готовится запеть оперную арию.

– Давайте же, судья. Внесите свое возражение в протокол. И мы попросим, чтобы высшие инстанции его рассмотрели.

Намека на апелляционную комиссию Беатрис снести не может.