Текст книги "Жестокий лес"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Так вот я и говорю, – подхватил военком, – что же это за отдых, если все время должен будет оглядываться? Тебе лечиться надо. Бледный, щеки ввалились…

Бутурлак незаметно подвигал левой рукой. Пуля пробила ключицу, плечо до сих пор ныло.

– Ничего, – ответил весело, – гитлеровцев добили, с японцами на Дальнем Востоке разделаемся, а потом уже и здешним хозяйством займемся.

– Нет людей, – вздохнул капитан. – Леса бы прочесать…

– Год тому назад какой-то Коршун здесь шатался, – вспомнил Бутурлак.

– Убежал, – ответил капитан. – По нашим данным, подался на Запад вместе с братом – острожанским старостой Северином Жмудем. – Он улыбнулся Бутурлаку вдруг как-то предупредительно и сказал: – Ты, лейтенант, вот что… Мы тебя на всякий случай вооружим, хочешь? Ну, чтобы и рыбу ловил, и о себе думал!

Лукавый огонек блеснул в глазах Бутурлака.

– Хитрый ты, капитан, – засмеялся и похлопал Ярощука по колену. – Хочешь вот так, даром, еще одного “ястребка” заиметь?

– Я ведь о твоей безопасности забочусь. Да и боевой офицер – он всегда в строю! А в Острожанах еще один “ястребок” живет. Я ему прикажу: в случае чего – в твое полное распоряжение.

– Вот что, – уже серьезно сказал Бутурлак, – ты меня на пушку не бери! Я сам, если будет нужно, помогу Договорились?

Военком обошел стол, стал напротив Ярощука.

– Хитрый ты, капитан, – сказал. – Я тебя себе в помощь позвал, а ты за пять минут сам помощником обзавелся.

– На вас только и надежда, товарищ военком, – не принял шутки начальник милиции. – На демобилизованных. Иначе нам всем крышка.

За окном послышался скрип колес, Бутурлак выглянул и широко, радостно улыбнулся.

– Это за мной, – сообщил. – Персональная карета…

Военком подошел к окну, увидел рябого коня, запряженного в телегу.

– Андрейка Шамрай? – спросил удивленно. – Зачем это он?

– А я еще неделю тому назад из госпиталя письмо ему написал, – признался Бутурлак. – Выходит, почта у вас работает неплохо.

Он потянулся за маленьким обтрепанным чемоданчиком, что стоял возле стола, хотел встать, но двери резко распахнулись, и в кабинет ворвался возбужденный Андрей, а за ним дежурный по военкомату.

– Я ему говорю, у меня срочное дело, а он не пускает, – пожаловался Андрей майору, но, увидев Бутурлака, бросился к нему. Наверно, хотел обнять, но остановился в шаге от него, протянул руку – неумело и смущенно.

Бутурлак прижал его нестриженую голову к груди.

– А ты вырос, Андрейка, эк какой стал! – Взял ласково за ухо, отклонил голову, заглянул в глаза. – Как я рад тебя видеть! Но что случилось?

Тревожный огонек, который было погас в глазах Андрея при встрече с лейтенантом, снова вспыхнул при его вопросе.

– Что случилось? – повторил Бутурлак, и теперь Андрей увидел и военкома, и капитана в милицейской форме. Заговорил взволнованно:

– Мы только что Гришку видели. На рынке. Смотрим, идет с корзиной, а в корзине картошка и кусок сала. Заметил нас, опешил от неожиданности и постарался смешаться с толпой… Но мы его выследили…

– Подожди, – прервал его военком, – что это за Гришка?

– Да Жмудь… Гришка Жмудь! Сын Северина.

Военком переглянулся с Ярощуком. Капитан подошел к Андрею.

– Интересно, – сказал многозначительно. – Григорий Жмудь? Родственник Коршуна?

– Племянник, – подтвердил Андрей. И добавил с огорчением: – И мой двоюродный брат!

– Куда он пошел?

– От рынка по улице Первомайской. Потом свернул – не знаю, как называется улочка, на ней еще небольшой магазинчик, рамы на окнах зеленым выкрашены…

– Яблоневая, – уточнил Ярощук.

– Третий дом направо – из красного кирпича. Гришка туда пошел.

Дом на Яблоневой принадлежал бывшему преподавателю городской гимназии Ленартовичу. Два года назад он умер, в доме проживала его вдова – старушка лет семидесяти.

Работники милиции незаметно окружили дом. Лейтенант, заместитель Ярощука, одетый в гражданское, взошел на крыльцо, постучал. Открыла старушка, до бровей повязанная платком.

– Соседи сказали, комнату сдаете? – поинтересовался лейтенант.

– Сдавала, – ответила старуха, – но уже заняли.

– Жаль… А кто же занял?

– Не все ли равно? Заняли, и все.

– Но может, не надолго?

– Не знаю. Это мой старый постоялец, я незнакомым не сдаю.

– А можно его повидать?

– Ушел, нет его.

– Вот что… – Лейтенант вынул удостоверение. – Проверка документов! – Отстранил старушку, ступил в полутемный коридор. – Где его комната?

От калитки к дому уже бежали Ярошук и двое вооруженных милиционеров. Протопали по деревянным ступенькам на мансарду. Ярощук бросился в полуприкрытые двери гостиной, обставленной старинной мебелью. Никого, только кот спит на подоконнике. На кухне тоже никого.

Сверху позвал лейтенант:

– Идите-ка сюда, товарищ капитан!

В небольшой светлой комнате две кровати. Одна расстелена. На столе – прибор для бритья, зеркало. Дверцы шкафа открыты, на дне – грязное белье. Корзина с картошкой сиротливо стоит возле дверей.

Ярощук прошелся по комнате, заглянул под кровать, вытащил стоптанные домашние туфли. Осмотрел, бросил на пол. Спросил лейтенанта:

– Считаете, убежал?

– Не сомневаюсь.

Капитан кивнул. Спустился на первый этаж, позвал старуху, которая стояла в передней.

– Кому вы сдали комнату, гражданка Ленартович? – спросил строго.

– Грише, – спокойно посмотрела ему в глаза. – Он у меня всегда останавливался.

– Какому Грише?

– Григорию Жмудю из Острожан.

– Почему не прописан?

– Так только ведь позавчера приехал.

– Один?

Старуха отвела глаза:

– Один, конечно. Сказал, что снова будет учиться в нашей школе.

– Странно, – усмехнулся Ярощук. – Григорий Жмудь – подросток, а уже бреется и туфли сорок третьего размера носит.

Пани Ленартович не растерялась.

– Родственник какой-то с ним приехал. Сегодня должен возвращаться, вот и поехали…

– А прибор для бритья забыл?

– Неужели? – удивилась.

– Григорий с ним поехал?

– Не знаю.

– Какой он из себя, родственник Жмудя?

– Человек он в годах уже, лет за шестьдесят, сухой такой и кашляет.

– Климук, – обратился капитан к лейтенанту, который стоял на нижней ступеньке лестницы, – принеси, пожалуйста, сверху рубашки. В шкафу там, грязные, видел?

Когда лейтенант возвратился, взял рубашку за плечи, растянул перед старухой.

– Сухой, говорите, а рубашки почему-то пятьдесят шестого размера носит!

– Не знаю, не знаю… – смутилась. – Может, это не его.

– Все может быть, – ответил капитан. – Жаль, гражданка Ленартович. Да, – повторил, – жаль, возраст у вас такой…

– А я еще не жалуюсь! – блеснула глазами сердито.

– Позовите понятых, – распорядился капитан, – сделаем обыск.

Бутурлак сидел на скамейке в небольшом скверике за райотделом милиции. Рядом пристроилась Вера. Андрей и Филипп лежали животами на густом спорыше.

Филипп дрыгал голыми ногами, рассказывал оживленно:

– Школа у нас теперь – семилетка, и мы с Андреем за год прошли пятый и шестой класс. Петр Андреевич сам вам скажет – знания у нас и за седьмой есть, но не твердые…

– Кто это – Петр Андреевич?

– Директор школы. Он историю преподает. Еще и географию, и немецкий. Учителей не хватает, всего четыре, да из роно обещают еще прислать.

Бутурлак положил на колени чемодан, расстегнул.

– А я вам подарки привез, – сказал подчеркнуто равнодушно. – Это тебе, – протянул Андрею часы с черным циферблатом. – Трофейные, это от наших разведчиков. Васюта и Иванов персональный привет передавали. Тебе тоже привет и это… – протянул Филиппу почти такие же часы. – Еще и Сергейке подарок есть. – Переложил что-то в чемодане. – А тебе, Вера, вот…

– Шоколад! – радостно воскликнула девочка. Действительно, Бутурлак держал большую плитку шоколада, аккуратно завернутую в серебряную фольгу.

Андрей прижал часы к уху, слушал, как мягко и бесшумно тикают. Глянул на часы Филиппа: тоже хорошие, но, наверно, не такие, как у него. Вот это подарок! У них на все село только и есть одни ручные часы у Петра Андреевича, а так несколько ходиков по хатам, вот и все.

Филипп держал свои часы на ладони, смотрел, как двигается секундная стрелка, не отводил взгляда и даже побледнел от волнения. Поднял глаза на Бутурлака, сказал робко:

– Но ведь это такая ценность… Я не смею…

Лейтенант взъерошил ему волосы.

– Смеешь, смеешь! – засмеялся весело. – Ты, Филипп, все сейчас смеешь!

Послышался гул мотора, и во двор въехал милицейский газик. Ярощук соскочил с переднего сиденья и остановился перед скамейкой. Спросил Андрея:

– Какой из себя Коршун?

– Поймали Гришку? – вскочил на ноги Андрей. – И Коршуна?

Ярощук покачал головой.

– Опоздали. Наверно, вы спугнули их. Так какой из себя Коршун?

– А такой… Ну, как вы, огромный…

– Как я, говоришь? – задумчиво сказал капитан. – Что ж, это подходит.

– Что подходит?

– А-а… – махнул рукой Ярощук. – Предположение.

Капитан подозвал Бутурлака, рассказал про результаты обыска.

– Мне кажется, – сказал под конец, – проворонили мы сегодня самого Коршуна. И появился он здесь не случайно. Подумайте, лейтенант, может быть, и в самом деле не стоит ехать в Острожаны?

– Если уже и вы начинаете уговаривать меня не ехать, то я обязательно поеду, – ответил Бутурлак. – Иначе что скажут обо мне эти ребята?

– Ну, счастливого пути, – протянул ему руку Ярощук.

…Андрей проснулся, когда еще не начало светать. Бутурлак спал, сладко посапывая. Мальчик зажег свечку в сенях, написал лейтенанту несколько слов на оберточной бумаге. Достал из погреба кувшин молока, поставил на стол рядом с запиской и, не скрипнув дверью, вышел во двор. Подхватив плетеную из лозы корзину, побежал по тропинке между огородами к лесу.

Вчера вечером лейтенант спросил, есть ли в окрестных лесах грибы, и Андрей решил с утра пораньше набрать хоть половину корзины. Знал недалеко от села грибные места, там попадались и рыжики, и белые.

Небо на востоке посветлело, но в лесу еще было темно. От росы сразу намокли штанины стареньких брюк. Андрей шел быстро, скоро согрелся, даже захотелось пить.

Напился из лесного родника. Разгреб еще прошлогодние, полусгнившие листья, вода сразу набежала в ямку. Наклонился и пил прямо из нее, чувствуя приятный запад мха и какого-то горьковатого корня. Подумал, что вкуснее воды не пил еще никогда.

Начало светлеть и в лесу.

Андрей поколебался немного: куда идти? Налево, где начинался густой еловый лес, могли быть рыжики, а прямо под дубами – боровики. Решил: лучше принести боровики, все же считаются королевскими грибами, хотя сам считал: нет ничего вкуснее поджаренного елового рыжика – твердый, хрустящий и пахнет лесом!

Пошел к дубам неторопливо. Солнце еще не пробилось сквозь чащу, а боровик хорошо прячется в сухой листве, и в полумраке его не заметишь.

Время от времени Андрей прикладывал к уху часы и, услышав тихое тиканье, улыбался.

Думал о Бутурлаке. Лейтенант будет жить в Острожанах месяц. Тридцать дней. И эти дни представлялись ему сплошным праздником.

Поселился лейтенант в его хате, которую после смерти матери так бесстыдно присвоил себе его дядька.

Парня тревожило, сможет ли он прокормить лейтенанта. Собственно, картошка есть, у соседки была корова, Андрей обеспечивал ее сеном, а она его – молоком. Рыба ловилась, молодая морковь и другие овощи поспевали на огороде, но как быть с хлебом?

Андрей сам обходился почти без хлеба, лишь иногда получал буханку, когда привозили хлеб учителям, – Петр Андреевич оформил его школьным завхозом, и Андрей добросовестно работал. Но он – одно дело, а лейтенанту после госпиталя необходимо усиленное питание!

Бутурлак вытащил из солдатского мешка три большие буханки хлеба, несколько банок консервов и большой кусок сала.

– Это сухой паек на две недели. – объяснил, – а через полмесяца съезжу в город и получу еще по аттестату.

Теперь Андрей успокоился. К грибам можно будет сварить чугунок картошки с салом или поджарить леща… А днем Сергейка с товарищами притащит корзинку черники.

Чудесно жить в таком райском месте, как Острожаны!

Андрей присел под огромным деревом, ожидая, чтобы посветлело. Почему-то сразу подумал о Вере, как вчера, когда возвращались в Острожаны, она рассказывала о ленинградской блокаде.

Верина мама была острожанка. Давно, еще в гражданскую войну, когда красные полки громили Пилсудского и какая-то кавалерийская часть забрела в их село, она приглянулась красному командиру, и он увез ее с собой. Жили они в Ленинграде – большом и сказочном городе. Когда-то баба Мотря показывала несколько цветных открыток, полученных от дочери. Андрей сам видел их и не мог поверить, что все эти дома и дворцы можно было сотворить человеческими руками.

Видел он и первую фотографию внучки Мотри, она не понравилась ему: платьице с какими-то причудливыми финтифлюшками, смотрит важно, а на голове огромный бант. Не девчонка, а барышня какая-то…

Когда началась война, Вера с матерью остались в Ленинграде, отец бил гитлеровцев на разных фронтах и дослужился до полковника.

Мать умерла от голода, а Веру вывезли из блокадного города. Жила в детдоме, но отец, получив двухнедельный отпуск, забрал ее и привез в Острожаны к бабушке. Теперь баба Мотря ежемесячно получает с почты деньги по какому-то аттестату, как с гордостью она объясняла. Еще бы, никто и никогда в Острожанах не получал так деньги – ежемесячно из рук самого почтальона.

Сначала на Веру бегало смотреть все село: как-никак, а полковничья дочь! Но потом привыкли, и нарядная девочка с ее кожаными сандалиями уже не привлекала внимания.

Первый солнечный луч пробился сквозь крону дубов и осветил сухие листья на земле. Андрей посмотрел вокруг и сразу увидел в нескольких шагах от себя коричневую блестящую шляпку боровика. Срезал осторожно – ножка крепкая, белая, совсем не червивая. А рядом еще один…

Андрей спустился в лощину и вскоре набрал уже полкорзинки грибов. Вышел на небольшую полянку и остановился, пораженный: посередине ее вытянулся на толстой ножке огромный, может быть на килограмм, белый гриб.

Андрейка подошел осторожно, будто мог испугать его, обошел вокруг и сел рядом. Снял с шляпки сухой дубовый листок, погладил, ощутил ее здоровую упругость, вздохнул и срезал.

Действительно, гриб хотя был и огромный, но без единой червоточинки, и Андрей представил себе, как удивится Бутурлак. Наверно, и не видел таких грибов сроду, точно не видел, даже и в их грибном краю такие встречаются редко.

Боровик занял все оставшееся место в корзине, и Андрей по привычке посмотрел на небо, определяя время, но сразу вспомнил о часах – посмотрел, еще не было и шести.

Растянулся на траве, подложив ладонь под голову, лежал и слушал, как тикали и тикали возле уха маленькие секундочки и отбивали время. Тогда Андрей отбросил левую руку, чтобы не слышать этого мерного времени, чтобы покорить его себе, чтобы время принадлежало ему.

Было совсем тихо. Пахло медом, травами и грибами. Рядом раскачивался большой лиловый колокольчик, раскачивался гордо и победно, будто был настоящим церковным колоколом, и нужно лишь наклониться к нему, чтобы услышать тревожную музыку.

Андрей наклонил колокольчик к себе, и… автоматная очередь разорвала тишину.

Мальчик схватил тоненький стебелек, потряс его, автомат молчал. Но ведь он точно слышал очередь, даже узнал по звуку: очередь из “шмайсера”.

Схватив корзинку, Андрей перебежал в густые заросли ежевики, замер, прислушиваясь.

Кружат бабочки над поляной, голосистые птицы ссорятся на дубе.

Андрей спрятал корзинку в кустах и, обойдя ежевичные заросли, осторожно углубился в лес.

Сразу начинался орешник, потом шел молодой дубняк; дальше – мощные дубы, солнечные лучи почти не проникали сквозь их густые кроны, лес помрачнел.

Вдруг мелькнула тень, и Андрей, прижавшись к дубу, увидел: человек наклонился над чем-то, и автомат свисает у него с шеи. Он не разглядел ни лица, ни одежды – видел только, что незнакомец высокий, а на голове у него обыкновенная шляпа с полями.

Человек с натугой поднял что-то двумя руками с земли и забросил на спину.

“Косуля…” – догадался Андрей.

Согнувшись под тяжестью туши, человек двинулся между дубов. Что-то в его фигуре показалось знакомым, будто где-то уже встречался Андрей с этим великаном. Напряг память, но образ сразу расплылся. А высокий уже исчез за стволами, будто и не было ни его, ни косули, ни автоматной очереди. Лес молчал, и лишь вдали громко трещала сорока.

…Бутурлак, заглянув в корзину, покачал удивленно головой:

– Ну и ну! – Вытащил гриб-великан, поднял над головой – еще немного, и был бы зонтик. – Такой и на сковородку жалко класть.

– Ничего, – пообещал Андрей, хотя и не совсем уверенно, – еще найдем, у нас это не диво!

Лейтенант стал чистить картошку, Андрей нарезал полную сковородку грибов и только после этого рассказал про очередь из “шмайсера” и убитую косулю.

Бутурлак слушал молча и, лишь расправившись с картошкой, поставив чугунок на плиту и обтерев руки, лишь тогда попросил:

– Познакомь меня с вашим директором.

– А я пригласил его к нам на завтрак, он тоже грибы любит.

– Вот это хорошо. И еще такое дело: в селе есть оружие, не слышал?

– Конечно, есть. Два карабина у Богдана Вербицкого, свой и убитого Шелюка, да еще в сельсовете…

Бутурлак оборвал его нетерпеливым жестом:

– Не об этом спрашиваю! Если у мальчишек поискать, что-нибудь найдем?

– Но ведь был строгий приказ о сдаче оружия, я сам отнес автомат!

– Это я знаю! – Какая-то хитринка появилась в глазах лейтенанта. – Но ведь, думаю, что-то и осталось?

– Должно быть, – согласился Андрей.

– Нужны два – три “шмайсера”. И гранаты. Побольше гранат.

– С гранатами трудно, – ответил Андрей, будто с другим оружием вопрос был решен. – Гранатами рыбу глушат.

– Значит, так: после завтрака мы с вашим директором немного потолкуем, а ты пройдись по селу – выясни обстановку.

На месте сожженной рыбацкой хижины стоял стожок сена. Антон Иванович все время собирался построить новую хатку, но сельсоветовские и другие хлопоты совсем не оставляли времени: он едва выкроил несколько часов, чтобы скосить приозерный лужок, а уже Филипп и Сергейка сами подсушили сено и сложили его в стог, – накосить еще два таких, и корова на зиму будет обеспечена кормом.

Мальчикам не хватало рыбацкой хижины: как-то уж повелось, что принадлежала она больше им, чем отцу. Здесь хранился весь их немудреный скарб, начиная от различных приспособлений для рыбной ловли и кончая одним из двух стареньких кожухов; хижина была и крепостью, и местом разных игр, и все острожанские мальчишки завидовали Демчукам – еще бы: иметь хижину, да и где – на берегу озера!

Теперь, когда хижины не было, место это обезлюдело, но все же Филипп и Сергейка считали его самым лучшим для купания и с удовольствием плескались на прогретом солнцем мелководье. Да и красноперка брала здесь неплохо.

Сергейка забрасывал и забрасывал удочку, уже наловил полсадка, но никак не мог остановиться; какая-то рыбацкая ненасытность овладела им, не заметил даже, как из-за леса выползла черная туча и хлынул ливень.

Гроза не очень испугала Сергейку – он не был человеком легкомысленным и заранее позаботился об укрытии: сделал в стогу лазейку, которая вела в маленькую уютную пещерку – здесь можно было пересидеть любую непогоду, а спалось лучше, чем дома: там отец высвистывал носом такие рулады, что хоть ноги уноси, а в стоге лишь изредка шуршали мыши да неподалеку в густых камышах квакали нахальные озерные лягушки.

Когда упали первые дождевые капли, Сергейка сразу же смотал удочку и, оставив садок с рыбой в камышах, полез в свое убежище. Прикрыл сеном лаз, чтобы не затекала вода, да так было и уютней: лежишь на мягком сене в темноте, слушаешь, как бесконечными потоками льет дождь на землю, и думаешь о своем – сладко и приятно. В такие минуты, кажется, нет преград для исполнения всех твоих желаний. А желаний у Сергейки было много, а самое заветное из них – научиться играть на рояле.

На том самом лакированном черном “Беккере”, который привез когда-то в Острожаны Северин Романович Жмудь и который стоял сейчас в той же комнате, переоборудованной в школьный зал.

В первые дни после того, как Северин Романович, нагрузив полные подводы всяким добром, подался следом за немецкими войсками, его дом под железной зеленой крышей опустел; мальчишки повыбивали стекла и залезли в комнаты, тарабанили по клавишам кому не лень, чуть ли не бегали по ним босиком…

Потом в село возвратился Демчук, он взял на учет остатки вещей Жмудя и забил окна досками.

А Петр Андреевич Ротач, приняв дом Жмудя под школу, как-то привез в Острожаны из города настройщика – глубокого старика, который колдовал над инструментом целый день.

Сергейка весь этот день просидел рядом со стариком, и не было для него более значительного человека на свете, чем этот седобородый дед. Ведь Петр Андреевич сказал недаром: единственный специалист на всю область.

Старик был молчаливым, и за день они не перемолвились ни словом. Когда на дворе легли первые вечерние тени, он собрал весь свой инструмент и пробежал пальцами по клавишам – легко, быстро. Рояль отозвался звучно, сильно – дед только крякнул удовлетворенно. Оглянулся и поманил пальцем Сергейку; тот подошел несмело, на носочках, старик разрешил ему коснуться нескольких клавиш, а сам смешно склонил голову набок и прислушался, зажмурив глаза. Потом закрыл осторожно крышку и сказал с сожалением:

– Такой инструмент для концертного зала, а не для школьных хулиганов…

С того времени рояль стоял запертым, ключ хранился у Петра Андреевича, и директор говорил, что со временем добьется в роно учителя, который будет учить музыке его синеглазых полищуков[11 – Полищук (укр.) – житель Полесья.].

Сергейка положил под щеку ладонь и представил себе, как он играет на рояле. Музыка сразу заполнила его; так бывало часто: звуки возникали в его воображении, обволакивали, возвышали, он мог сложить их в мелодию, и она была такой величественной, что Сергейка изнемогал от ее мощи, звуки рвались из него, он смотрел в темноту широко раскрытыми глазами и летел, летел на волнах музыки куда-то далеко-далеко…

Музыка убаюкала Сергейку, и он уснул, пригревшись. Не знал, сколько прошло времени, – наверно, уже наступила ночь. Рядом кто-то сказал хриплым, простуженным голосом:

– Погода собачья, я уже не хотел идти, но условились… Хотя, – вздохнул, – в такую темень безопаснее, все по хатам прячутся…

– Так что же вам от меня нужно? – спросила тонким голосом женщина и, не дожидаясь ответа, снова спросила: – А кто застрелил Шелюка?

Только теперь до Сергейки дошел настоящий смысл разговора. Лежал, боясь шелохнуться, и даже едва слышное шуршание мыши до смерти напугало его. Все еще шел дождь, не грозовой, а монотонный, обложной, скрадывая голоса. Поэтому говорили довольно громко, но Сергейке все же приходилось напрягать слух.

– Кто застрелил, тот застрелил… – Видно, вопрос не понравился человеку, потому что он добавил недовольно: – Не твое дело. Что в селе делается?

– Какой-то лейтенант приехал. У младшего Шамрая остановился. Быстро снюхались.

– Учитель как?

– Он себе под жилье в доме Северина, что под школу взяли, кладовую переоборудовал. Пробил окно и печку поставил.

– Ладно, не долго ему уже теперь…

– Можно, я его?

– Можешь! – позволил хриплый. – Только осторожненько, прошу пана, без шума, чтобы знали: твердая у нас рука и дотянется повсюду!

Женщина засмеялась злорадно:

– Для него одной пули достаточно.

– Вот я и говорю: тихонько-легонько, пальнешь разочек ночью, чтобы советским активистам не спалось.

– Долго еще возле села будешь крутиться?

– Как бог пошлет и как пан Коршун прикажет…

– Святые хлебом не накормят.

– А ты для чего?

– У меня тоже уже нет. Здесь, в корзине, две хлебины.

– Пока хватит. Мясо есть, и картошка еще осталась.

– А когда же на село пойдете?

Хриплый ответил не сразу. Наконец сказал не очень уверенно:

– Сегодня Коршун пришел. Сказал – завтра ночью.

– Погуляем! У меня руки давно чешутся! – сказала женщина.

“Кто это? – подумал Сергейка. – Какая может сказать такое у нас в селе? Может, не женщина? И неужели вообще такое возможно?”

А женщина смеялась и говорила сквозь смех:

– Разговор очень полезный состоится. – Вдруг оборвала смех, и жуткая злость почувствовалась в ее голосе: – Я эту красную сволочь, Демчука, собственными руками задушу! Вместе с его выродками!

– Никому ничего даром не проходит, – подхватил мужчина. – Наш список, знаешь, большой, но мы не торопимся, тихонько, осторожненько…

– Слышать вас не хочу… Все тихонько, осторожненько! Жечь и стрелять нужно, а вы в укрытиях отсиживаетесь!

– Заткнись! – жестко сказал хриплый. – Ты в хате живешь, а мы всю зиму в укрытии гнили. Коршуну школа нужна, документы там какие-то остались. Слышал я, в доме Северина тайник есть, вот за школу ты и отвечаешь. Коршун тебе какой приказ давал? И смотри сиди тихо, учителя тебе разрешаем – и все. Завтра вместе развлечемся, черт бы их всех побрал. Ясно?

– Что же тут неясного?

– Иди уже!

Это было сказано грубо, и женщина, наверно, ушла, потому. что разговор прекратился. Но мужчина еще стоял возле стожка. Сергейка ощущал его присутствие и не ошибся, потому что человек крякнул и сказал женщине вдогонку:

– Руки чешутся? Может, у меня они и не так еще чешутся, но, извините, выдержку надо иметь.

Он постоял еще немного, что-то бормоча себе под нос, и затем пошел к лесу.

Сергейка, переждав еще с четверть часа, осторожно выглянул из стога и, не увидев никого, побежал, разбрызгивая лужи, домой.

Антон Иванович, выслушав торопливый рассказ сына, сразу распорядился:

– Филипп, беги позови Петра Андреевича и Вербицкого. – Немного поколебался, добавил: – Подними и лейтенанта, пусть тоже придет.

Первым Филипп разбудил Бутурлака – высшего авторитета в военных вопросах, чем лейтенант, у него не было. С Бутурлаком он поднял и Андрея, послал его к Вербицкому, а сам побежал будить директора школы. Филипп понимал, что дорога каждая минута, что боевые действия уже начались.

Вскоре все четверо были в хлеву во дворе Демчука. Антон Иванович не хотел будить жену и волновать ее.

Горько пахло навозом, жевала жвачку, громко дыша, корова, а Белка встревоженно переступала с ноги на ногу и била копытом.

Не сговариваясь, все закурили.

– А теперь, сынок (светлячок цигарки разгорелся, вырвав на секунду из темноты хмурое лицо председателя и возбужденное личико Сергейки), расскажи все по порядку, что слышал…

Сергейка успел прийти в себя, рассказывал уже не так торопливо и путано, как отцу, да никто и не подгонял его, слушали терпеливо, иногда только уточняли отдельные детали.

– Что это за женщина может быть? – растерянно спросил Вербицкий. – Неужто у нас в селе есть такая?

– Я уже думал, – отозвался Антон Иванович. – Может, Груздева?.. Во-первых, муж у нее – бандеровский вояка и исчез куда-то. Во-вторых, самогонщица. Я к ней меры применял, и зуб на меня имеет. В-третьих, в город на базар ездит, спекулирует и живет безбедно. Слышали: две буханки хлеба бандерам принесла и раньше продуктами обеспечивала. Кто, кроме нее?

– Может быть, – согласился Богдан, – но неужели сама будет стрелять?

– Языкастая она… – сказал Демчук. – Но никогда бы не подумал, что может стрелять. И все же Сергейка слышал…

Вербицкий не выдержал:

– Под арест ее сейчас же, и все!

– Как под арест? – удивился Петр Андреевич. – А если не она? Сергей, подумай, – обратился к мальчику, – ты помнишь голос Груздевой? Она это была?

– Кажется, нет… А может быть, и она… Дождь шумел, – пожаловался Сергейка.

– Вот видите, – уверенно сказал директор школы, – нет у нас оснований для ее задержания.

– Вчера самогон гнала, вот и основание, – выпалил Богдан.

– Откуда знаешь? – спросил Антон Иванович. – Причащался?

– Прошу не оскорблять! – обиделся Вербицкий. – Степан Кушнир в отпуск пришел, а я что, монах, по-вашему?

– Хватит, – прекратил неприятный разговор Антон Иванович. – Итак, решаем: гражданку Груздеву задерживаем до выяснения обстоятельств.

Никто не возражал, только лейтенант Бутурлак сказал директору школы:

– И все же, Петр Андреевич, вы не должны ночевать у себя. Приходите к нам. Места много, и всем вместе веселее.

Директор кивнул.

– Итак, давайте по порядку, – сказал Бутурлак. – Первое и самое важное, о чем мы узнали: бандеровцы завтра ночью пойдут на село. Мы должны организовать оборону.

– Нас здесь четверо. Как считаете, Богдан, тот парень, что приехал в отпуск…

– Не просыхает…

– Больше, кроме стариков, насколько мне известно, в селе мужчин нет.

– Еще Игнат, заведующий сельпо, – сказал Демчук, – Игнат Суярко.

– Слабый он какой-то…

Бутурлак вспомнил заведующего магазином: длинный, тонкошеий, а голова большая, тяжелая, всегда раздражен. Вчера лейтенант спросил, можно ли будет через две недели поехать вместе с ним в райцентр. Суярко посмотрел с неприязнью, ответил, что конь у него слабосильный, а придется везти товар; может быть, правда, товара и не будет, тогда…

– Больной он: не то почки, не то печень – бог его знает… По болезни и демобилизован из армии, – ответил Демчук. – Но ведь солдат и воевал!

– Для чего он нам? – вмешался Вербицкий. – На все село два карабина, а нас уже и так четверо.

– Мы с санкции Антона Ивановича, – возразил Бутурлак, и веселые нотки прозвучали в его голосе, – провели небольшую ревизию. Точнее, не мы, а Андрейка с Филиппом. Они знали, что год назад сельские мальчишки нашли в лесу оружие. Спрятали, да потом не могли найти. Так вот, наши ребята разыскали ту захоронку. Теперь у нас три “шмайсера”, ручной пулемет, не считая гранат.

– Вот это да! – с неподдельным удивлением воскликнул “ястребок”.

Лейтенант не выдержал и весело рассмеялся, и этот его смех немного разрядил сгустившуюся обстановку.

– А я уже думал, – сказал Вербицкий, – конец нам. Что сделаешь с карабином против автоматов? Как кроликов…

– Подождите, – сказал директор школы, – никак все же не могу поверить, что Груздева собирается меня убить. На днях разговаривал с ней, еще дочку ее хвалил… А что тот бандеровец говорил про какие-то документы, спрятанные в школе, и что сам Коршун интересуется ими? Я считаю, надо сообщить обо всем этом районному руководству.

– Связи с районом нет, – сказал Демчук. – Опять линия повреждена. Или повредили, – уточнил.

– Придется ехать.

– Вы и поезжайте, Петр Андреевич! – предложил Бутурлак. – Только не задерживайтесь, ведь каждый активный штык нам важен!.. А вы, Антон Иванович, все же поговорите с Суярко. Слышали, сам Коршун прибыл, и сколько их сейчас с ним, подручных, только бог знает.

– Бог богом, а нам бы стоило знать, – отозвался Антон Иванович. – Пока что их не больше четырех-пяти.

– Откуда знаете?

– Две буханки хлеба, – сказал рассудительно Демчук. – Для пятерых буханка на день – в обрез. Мясо у них есть – косулю убили, – так хлеба им как раз на два дня.