Текст книги "Сейф"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

13

Жеребец бил крепким копытом в деревянную перегородку стойла и раздраженно фыркал. Миша спустился с сеновала и дал ему пить, затем вывел на двор и пустил его побегать в загоне.

Вороной стал дыбом и заржал, радуясь свободе. В конюшне откликнулась кобыла. Миша оглянулся и увидел в дверях Карла. Старик погрозил ему кулаком, указал на жеребца, а потом выразительно обвел рукой вокруг шеи, показывая, что угрожает юноше. Однако Миша лишь захохотал в ответ. Карл с поднятыми кулаками бросился на него, но Миша взял его за грудки и сильно тряхнул. Карл испуганно вытаращил глаза и пробормотал:

– Графский конь, самого Генриха фон Шенка, знаешь, что тебе будет?

– А мы теперь вашего фон Шенка туда же отправим. – Миша повторил жест Карла, не без удовольствия наблюдая, как попятился конюх.

– Точно с ума сошел... – прошамкал конюх, однако, видно вспомнив свое неоспоримое превосходство над ничтожным восточным рабочим, заорал гневно: – Поставь, говорю, коня в стойло!

Миша заложил два пальца в рот, свистнул по-разбойничьи, и жеребец, всполошившись, стал дыбом. Карл поспешно отступил, а юноша насмешливо бросил ему:

– Иди, дед, домой спать! – Хотел добавить что-то, но вдруг увидел над Штокдорфом самолет: он развернулся над селом, накренившись на крыло, летел низко и медленно прямо на конюшню. И снова Миша заметил красные звезды на крыльях и даже пилота в кожаном шлеме, кажется, вроде бы поймал его внимательный взгляд и, переполненный радостью, подбросил кепку и закричал:

– Наши!

Самолет снова лег на крыло и круто повернул. Миша решил, что он сядет рядом на лугу, но рев мотора отдалялся в сторону охотничьего дома, и Миша увидел, как самолет клюнул носом и стал снижаться.

«Уже пошел на посадку», – сообразил он.

Но ведь самолет с красными звездами сел на поле, примыкающем к охотничьему дому, а там вчера вечером остался Бобренок с товарищами. Выходит, это майор вызвал самолет. Вчера ему на помощь примчался танк с автоматчиками, а сегодня – самолет. Это вовсе не удивило Мишу – он сразу разглядел в майоре большое начальство. Юноша подумал немного и бросился к конюшне. Взял седло и уздечку, перескочил через жерди загона, но жеребец разыгрался и не шел к нему. Миша громко обругал вороного и все же, приноровившись, поймал и взнуздал его. Накинул седло, туго затянул подпругу и, открыв ворота загона, вскочил на коня. Не сдерживал жеребца, наоборот, хлестнул прутом, и тот помчался прямо по засеянному полю к дороге, ведущей в обход Штокдорфа к парку фон Шенка.

А Миша все подгонял вороного. Юношу бросало в седле, едва держался. Ему казалось, конь подведет его и он прозевает самое интересное. На мгновение мелькнула мысль, что нарушает приказ майора, отославшего его, однако тут же успокоился: это ведь было вчера – действительно, Бобренок приказал ему возвратиться домой, но с тех пор прошла целая ночь, и теперь он может понадобиться майору.

14

Когда за Крауссом закрылись двери охотничьего дома, Мохнюк перебежал за кустами к месту, где затаился Бобренок. Привалился к майору, выдохнув ему в ухо:

– Он... Сам штурмбанфюрер Краусс!..

Бобренок успокаивающе похлопал его по плечу:

– Я так и понял.

– Видите, что придумали: наш самолет... И где смогли взять?

Бобренок свистнул дроздом, и чуть ли не сразу из сиреневых зарослей вынырнул Толкунов. Победно улыбался.

– Слетелись пташечки, – сказал он возбужденно, – и сейчас мы их накроем...

– Да, теперь уж никуда не денутся, – согласился Бобренок.

– А какой наглый! – воскликнул Толкунов. – Ты видел: шел по аллее, как у себя дома.

– Привык. Наверно, не раз бывал у фон Шенка. И это нам на руку. – Бобренок, помолчав немного, продолжал: – Будем брать их возле ворот, где твоя засада, старлей. Там кусты подступают к самой аллее. Мы с капитаном дождемся их у самых ворот, а ты подстрахуешь нас в кустах. Если случится осечка, побегут только в твою сторону.

– А самолет? – спросил Толкунов. – Неужели выпустим? Может, раньше возьмем пилота?

Бобренок решительно покачал головой:

– К самолету надо идти полем, незаметно не подберешься. Пилот может заметить опасность и успеет поднять машину в воздух. Как тогда брать Краусса с компанией?

– Жаль.

– Думаешь, мне не жаль? Попробуем взять их аккуратно, а потом уже пилота...

– Точно! – Толкунов засунул ладони под мышки, отогревая. – Пошли, майор, надо разделаться поскорее с этой сволочью.

Сразу за воротами начинались буйные заросли каких-то кустов, заслонявших калитку со стороны поля. Пилот не мог видеть, что делается тут. Высокий деревянный забор огораживал парк. Когда-то, вероятно еще до войны, его покрасили зеленой масляной краской, чтобы не выделялся среди кустов и деревьев, но от солнца и дождей краска пожелтела и кое-где облупилась, а доски рассохлись, образовав щели. Выбрав удобную позицию за воротами, Бобренок стал правее калитки и прилип глазом к промежутку между досками, выглядывая эсэсовцев. Должны появиться с минуты на минуту: вон пилот нетерпеливо расхаживает по полю – наверно, считает секунды...

Отчего же ему волноваться, подумал Бобренок, небо чистое, на поле ни души, только по дороге, сбегающей с холма, движется одинокая фигура – скорее всего, крестьянин из Штокдорфа. Может, пришел взглянуть на озимые или спешит в гости к знакомым. Правда, немцы теперь, возможно, не ходят в гости – хотя война в основном и миновала эти места, осторожность не повредит. Вон самолет с красными звездами почему-то приземлился, примяв озимые, далеко от ближайшего советского гарнизона...

Бобренок повел плечами, сбрасывая напряжение: можно немного расслабиться, пока аллея пуста. От поворота до ворот пятнадцать – семнадцать шагов, значит, у них с Толкуновым будет около десяти секунд, чтобы приготовиться. А это не так уж и мало, даже много. У них с капитаном бывали случаи, когда вопросы жизни или смерти решались в течение секунды или двух. Теперь же в их распоряжении секунд восемь или десять для абсолютной готовности.

Но фактически они готовы... Интересно, сколько человек будет с Крауссом? Судя по сообщению Мохнюка – двое: Кранке и Валбицын... Да кто знает, могли прихватить и охрану. Это, конечно, усложнит задание, но они с Толкуновым уверены, что справятся и с четырьмя, к тому же должен помочь и Мохнюк.

Если успеет...

Ведь успех схватки тут, у ворот, решат секунды, а Мохнюк подстраховывает тыл, он должен вступить в игру при условии, если кому-то из эсэсовцев удастся избежать ловушки, точнее, удрать. Старший лейтенант знает, что делать: брать по возможности живыми, стрелять по ногам...

Бобренок на какой-то миг оторвался от щели, лишь немного пошевелившись, но и этого едва уловимого движения было достаточно: капитан воспринял его как знак тревоги и всем корпусом подался вперед. Бобренок увидел, как побелели у него суставы на руке, сжимавшей рукоятку пистолета. Он покачал головой. Толкунов тотчас расслабился, улыбнувшись Бобренку – искренне и открыто, будто они вовсе не ждали эсэсовцев и нет впереди смертельной схватки.

А они все не шли...

Солнце уже довольно высоко поднялось над горизонтом и начало припекать Бобренку плечо, истома разлилась по телу. Вдруг шевельнулось сомнение: а если Краусс обманул их и выбирается сейчас из усадьбы фон Шенка совсем другим путем?

Однако самолет стоит в поле, и пилот нетерпеливо топчется вокруг него. А как уверенно шагал по аллее сам штурмбанфюрер! Без какой-либо тревоги, самоуверенно, вроде и не пришла война на немецкую землю и до сих пор они с фон Шенком тут истинные хозяева...

Именно в эту секунду Бобренок увидел Краусса. Появился тот из-за поворота аллеи – самодовольный, как и четверть часа назад, шагает как на плацу, и полы черного кожаного пальто разлетаются, будто крылья ворона. А за ним еще двое. Один в шляпе с полями, тянет тяжелый чемодан – вон даже перекособочился – и, вероятно, вспотел, вытирает лоб тыльной стороной ладони. Сзади – высокий, в спортивной куртке и вязаной шапке, надвинутой на лоб. Закинув за левое плечо рюкзак, отстал от человека с чемоданом на шаг, поворачивает голову, осматриваясь.

Судя по описанию Мохнюка, высокий – Валбицын, инструктор «Цеппелина» и специалист по документам, бывший врангелевский поручик. Значит, второй – гауптштурмфюрер СС Кранке, шеф команды «Цеппелина», их давний враг. О нем слышали не раз от взятых шпионов и диверсантов. Наконец-то пришлось и увидеться...

Бобренок оторвался от щели и подал знак капитану. Снова увидел, как побелели у Толкунова пальцы в суставах, и показал, что дело придется иметь с тремя противниками.

Толкунов понял и кивнул в ответ. Больше им нечего было обсуждать, и так знали, что должен делать каждый.

«Итак, трое, – с облегчением подумал Бобренок, – это значительно упрощает задание. Теперь главное – взять без шума, чтобы пилот ничего не заподозрил».

Крауссу оставалось до калитки несколько шагов. Майору показалось – услышал его дыхание. Он поднял руку, приказывая Толкунову приготовиться, но Краусс вдруг замедлил шаг и оглянулся на своих спутников. Валбицын, который как будто только и ждал сигнала, внезапно резко отклонился вправо, поднял руку с блеснувшим в ней лезвием и с размаху опустил ее на спину Кранке. Тот бросил чемодан, словно он и в самом деле обременял его, зашатался, но не упал, а сделал еще несколько шагов, наконец колени его подогнулись, ткнулся лицом в гравий аллеи перед самой калиткой, Бобренок услышал, как тяжело вздохнул он в последний раз.

Майор, не отрываясь от щели, почувствовал, как заволновался Толкунов, и предостерегающе поднял руку. Видел, как обошел Краусс тело гауптштурмфюрера, как подхватил чемодан Валбицын, и понял: то, что случилось, совсем не удивило Краусса, выходит, штурмбанфюрер договорился с Валбицыным убрать Кранке, тот почему-то стал им поперек дороги.

Как будто в ответ на мысли майора, Краусс кивнул Валбицыну и направился к калитке. Бобренок показал Толкунову два пальца и прижался боком к забору, стараясь не выдать себя.

Они договорились с Толкуновым: первого возьмет майор, но желательно было, чтобы этот первый не сразу заметил их, выйдя из калитки, сделал хотя бы несколько шагов, а те, что шли сзади, тоже миновали бы ее.

Майор еще успел увидеть, как непонимающе замигал Толкунов – почему теперь лишь один выпадал на его долю, – а Краусс уже вышел из калитки. За ним сразу протиснулся Валбицын с чемоданом.

Теперь Бобренок видел только спину штурмбанфюрера, обтянутую черной кожей, коротко подстриженный затылок под офицерской фуражкой, точно такой, какую носил он, майор Красной Армии. Но это не вызвало у Бобренка никаких эмоций: ни ненависти, ни раздражения. Теперь начиналось самое главное – их работа, то, ради чего они с Толкуновым не спали всю ночь, – задержание вражеских агентов.

Бобренок пружинисто шагнул раз и два, вовсе забыв о Толкунове с Валбицыным, зажал в правой руке дуло пистолета и ударил рукояткой Краусса в череп над виском – точно выверенным ударом: лишь бы сбить с ног. От такого удара человек терял сознание, однако не надолго, всего на несколько минут...

Видно, Краусс не успел сообразить, что к чему, не охнул, не застонал – ноги у него подкосились, он мягко опустился на колени с поникшей головой и удобно улегся на бок, точно решил отдохнуть после утомительной дороги.

Бобренок оглянулся и увидел, как Толкунов выкручивает Валбицыну руки за спину. Тут тоже был порядок. Майор потянулся к Валбицыну, обыскал его, вытянул из бокового кармана куртки вальтер и засунул себе за пояс.

Толкунов отпустил руки Валбицына, и тот поднял их. Губы у него вдруг задрожали, и он произнес по-немецки, будто его и вправду оскорбили:

– Ничего не понимаю, господа офицеры, я гражданский человек и лишь выполнял приказ штурмбанфюрера...

– Заткнись! Молчать! – ткнул его в спину дулом пистолета Толкунов. И добавил: – Хенде хох, и тихо... Тихо, понял? – Он не знал, что человек, стоящий перед ним с поднятыми руками, говорит по-русски не хуже его.

Однако Бобренок не стал объяснять это капитану, просто не было времени, каждая секунда стоила слишком дорого. Он обыскал карманы кожаного пальто штурмбанфюрера, достал парабеллум и, увидев в калитке Мохнюка, бросил ему оружие.

Старший лейтенант мгновенно оценил ситуацию: поспешил к Крауссу и повернул его кверху лицом. Похлопав по щекам, сказал довольно:

– Жив, скоро оклемается.

Бобренок и без него знал, что штурмбанфюрер через минуту-другую придет в себя, осторожно высунулся из кустов, разглядывая самолет и пилота около него. Кажется, тот ничего не заметил.

– В парк! – махнул рукой Толкунову. – За ворота!..

Капитан понял его сразу, подтолкнул Валбицына дулом пистолета, и он, не опуская рук, поплелся к калитке. Бобренок с Мохнюком подхватили Краусса и тоже перенесли в парк. Положили штурмбанфюрера на траву под забором, и майор, одернув гимнастерку, сказал:

– Ну, я пошел... – Он не спеша направился к самолету.

Толкунов проводил майора затяжным взглядом, повернулся к Валбицыну. Тот стоял с поднятыми руками и с ужасом смотрел на Мохнюка, склонившегося над Крауссом. Старший лейтенант на мгновение оторвался от штурмбанфюрера и произнес с легкой издевкой:

– Вот и увиделись, господин Кирилл...

– Валбицын? – лишь теперь догадался Толкунов.

– Собственной персоной, – подтвердил Мохнюк.

Валбицын невольно отступил назад, натолкнулся на тело Кранке и пошатнулся. Толкунов погрозил ему пистолетом и приказал сурово:

– Стоять! И без глупостей... А то получишь пулю, понял?

Валбицын стоял, не сводя неподвижного взгляда с Мохнюка, которого он знал под фамилией Маркова. Думал: теперь не выкрутиться, вот он – конец, бесславный конец жизни. Кто-кто, а Марков знает о нем больше, чем нужно. Комок жалости к самому себе подступил к горлу, в глазах затуманилось. Валбицын почувствовал предательскую слабость в коленях, но удержался на ногах. Вспомнил, как принимали смерть красные комиссары, которых он расстреливал, – так бы и ему, достойно...

Но ведь то были фанатики, ограниченные люди, из рабочих или крестьян, скоты, по глубокому убеждению Валбицына. Что видели в жизни те комиссары, а он – мыслящий человек, дворянин, голубая кровь. И какая это несправедливость, что должен умереть...

«А может, – подумал внезапно, – действительно лучше получить пулю, как пообещал ему только что капитан. Броситься на него, заорать, подавая сигнал пилоту, спасти хотя бы того...»

Напрягся, готовый к последнему броску, но перехватил пронзительный взгляд Толкунова – да, у этого красного капитана рука, кажется, твердая.

Валбицын почувствовал, как у него занемели пальцы, и пошевелил ими. Подумал, что они с Крауссом очень легко попали в ловушку. Вульгарную ловушку...

Ну хорошо, Краусс и Кранке еще не успели растерять самоуверенность, они все же на своей земле и считают, что среди своих людей, а он... Старый и опытный волк, а не какой-то чванливый штурмбанфюрер. Должен был все предвидеть, все время быть настороже, а не плестись, как баран, за Крауссом. Тем более вчера прозвучал предупредительный звонок. Вчера, когда услышал голос Маркова, уже надо было принять меры. Не надеяться на Краусса, самолет, легкое путешествие к американцам, а тотчас же рубить концы. Бежать! Бежать ночью. Но теперь Валбицын знал, что и ночью дом фон Шенка был обложен смершевцами, однако все же был какой-то шанс... Ночью он сумел бы выбраться отсюда, не замеченный контрразведчиками. И не стоял бы сейчас с поднятыми руками...

Валбицын перевел взгляд на Маркова и увидел, что тот снова склонился над Крауссом. Наверно, у штурмбанфюрера появились признаки сознания... Да, шевелится, гад ползучий, самоуверенный осел, поперся в подвал, не заметив, что дом окружен, сам сгорел и всех подвел под монастырь...

Валбицын переступил с ноги на ногу, коснувшись ботинком трупа Кранке. Зачем было убивать гауптштурмфюрера? Напрасная жертва. Хотя, пожалуй, Кранке легче. Красные не простили бы ему «Цеппелина» и сотен диверсантов, заброшенных в их тыл. Нет сомнения, гауптштурмфюрера ждал расстрел либо виселица, мучился бы, ожидая казни, а так лежит спокойно, с ножом под лопаткой. Для него все уже кончилось.

Краусс тихо застонал, и Марков опять похлопал его по щекам. Валбицын подумал: сейчас штурмбанфюрер окончательно придет в себя, откроет глаза и наконец поймет, в какую компанию попал. Вдвоем им будет веселее держать ответ перед красными...

Вдруг Валбицын вспомнил о списках из сейфа, переданных ему Крауссом, и они словно обожгли ему грудь. После того как контрразведчики возьмут пилота, они старательно обыщут их всех и найдут у него списки, что, конечно, не облегчит его вину.

Как избавиться от списков? Незаметно выбросить? Сделав вид, что вконец устал, Валбицын попробовал хоть немного опустить руки, но капитан прорычал угрожающе:

– Ну ты, не шевелись!..

«Да, – решил Валбицын, – все безнадежно, ни малейшего шанса». Правда, он хорошо помнит чуть ли не каждого курсанта «Цеппелина» и сможет детально прокомментировать Смершу список диверсантов, заброшенных к ним в тыл. Далее, надо акцентировать внимание на том, что он служил в «Цеппелине» по принуждению, что всегда ненавидел фашизм, даже собственноручно покончил с эсэсовцем, убил гауптштурмфюрера СС Кранке. И только случившееся помешало ему покончить с Крауссом. Вот-вот, он хотел убить и штурмбанфюрера, а потом прийти с повинной и передать красному командованию списки диверсантов...

Валбицын почувствовал, что отчаяние немного отступило. Ему должны поверить, труп шефа команды «Цеппелина» – убедительное свидетельство его лояльности. Незаметно ботинком нащупал тело гауптштурмфюрера. Как хорошо все сложилось, прекрасно, что Краусс побрезговал лично покончить с гауптштурмфюрером и поручил эту акцию ему...

Штурмбанфюрер, правда, может расколоться, рассказать об истинных мотивах убийства, но кто поверит фашисту, эсэсовцу, готовившему покушение на самого Верховного...

А он, Валбицын, честно и подробно изложит, как Краусс заставлял специалистов «Цеппелина» разрабатывать эту грязную акцию – примчался из Берлина, привез диверсанта. РСХА истратило свыше пяти миллионов марок на подготовку диверсии...

Валбицын с ненавистью взглянул на Краусса. Кажется, шевелится, а было бы значительно лучше, если бы тот чернявый майор прикончил его. Лишние свидетели всегда ни к чему.

Внезапно раздался выстрел, за ним второй – стреляли около самолета. Пожалуй, теперь у того майора возникли осложнения – пилот оказывал сопротивление. Капитан, стороживший Валбицына, обернулся к калитке, через которую просматривался кусок поля. Он подставил Валбицыну спину на секунду или две, и Валбицыну хватило этих двух секунд, чтобы сообразить: судьба подарила ему последний шанс – теперь он уже не контролировал своих поступков, просто не мог контролировать, делал все быстрее, чем можно было осмыслить что-либо. Наклонился и схватил рукоятку ножа, торчавшего из спины гауптштурмфюрера, лезвие блеснуло и вонзилось в спину капитана, разорвав легкую и податливую ткань. Толкунов выпустил пистолет. Валбицын перехватил его в воздухе, заметил перекошенное от ужаса или гнева лицо Маркова, увидел, как тянется он к пистолету, засунутому за пояс, – не целясь, выстрелил в Маркова и бросился к калитке.

Не знал, попал в Маркова или промазал, но не имел ни секунды на размышления. В двух шагах – калитка, и забор защитит его, сначала забор, а за ним кусты и ложбинка, дальше знакомая тропинка, пролегшая в обход парка. Ему знаком тут чуть ли не каждый куст, и вряд ли смершевцы догонят его. К тому же у него пистолет с полной обоймой...

Миновав густые заросли, Валбицын принял резко вправо, к ложбине, однако в это время именно оттуда на него выскочил конь со всадником – какой-то юноша на вороном жеребце. Он увидел Валбицына и остановил коня, вороной закружился на месте. Парень удивленно и испуганно уставился на Валбицына, а тот растерялся лишь на мгновение. Поднял пистолет, выстрелил, но юноша, спрыгнув с коня, спрятался за ним. Валбицын, рискуя попасть под копыта, схватился за луку седла, вскочил в него, не касаясь стремян, ударил каблуками жеребца в бока, увидел, как отшатнулся парень, хотел выстрелить в него, но передумал, пожалев патроны, и пустил коня по краю поля вдоль ложбины. Заметил внизу в зарослях автомобиль, услышал позади выстрел, значит, Марков опомнился и стреляет вслед – пригнулся к самой шее коня, едва ли не распластался на жеребце, а тот пошел галопом легко и быстро, великолепный верховой конь.

Сзади раздались еще выстрелы, раскатилась автоматная очередь, но Валбицын с радостью осознал: самое плохое миновало, теперь вряд ли попадут, пусть даже заведут свою машину, полем все равно не проедут, вот и получается: ищи ветра в поле!..

Валбицын погладил коня по горячей потной шее. Подумал: только отчаяние помогло ему вскочить на жеребца без стремян... А конь-то лихой, таких жеребцов любил его отец, слава богу, приучил сына к лошадям, вместе скакали по полям, гоняя лисиц и зайцев...

Когда это было, и как неудержимо летит время...

А выстрелов сзади уже не слышно.

Валбицын наконец осмелился оглянуться, но никого не увидел, только верхушки деревьев парка фон Шенка выглядывали из-за холма. А он и не заметил, что уже скачет по склону, поле перевалило через едва заметное возвышение, спасительное поле, которое он никогда не забудет.

Валбицын поудобнее уселся в седле и осмотрелся. Теперь следует повернуть круто влево, через семь или восемь километров должно быть село, где можно затеряться, – проезжали его, когда везли сейф в Штокдорф. Наверно, в машине смершевцев есть рация, они поднимут тревогу, перекроют все окружающие дороги, но только что ему дороги – полями и перелесками доберется до следующего села, называющегося, кажется, Нойкирхеном...

А искать его будут в районе Сведбурга, на запад от Штокдорфа, – какой же дурак станет удирать на восток, дальше от американцев, приславших за Валбицыным самолет. Именно так должны рассуждать в красной контрразведке, а он в это время попытается отсидеться где-то в Нойкирхене или немного дальше, в каком-нибудь глухом углу...

...Бобренок шел к самолету не спеша, но и не медленно – размеренным шагом уверенного в себе человека. Заметил, как застыл пилот, увидев его, наверно, сразу разглядел, что возвращается к самолету не Краусс, да тут и не ошибешься – от парка до машины метров сто пятьдесят, не больше...

Пилот стал пятиться к самолету. Бобренок приветливо помахал ему рукой. Пилот остановился на мгновение, вдруг достал из кармана пистолет и крикнул что-то непонятное. Майор замедлил шаг, но не остановился, пилот быстро выбросил руку вперед, раздался выстрел, но Бобренок успел уклониться от пули.

Пилот бросился к самолету... Вот он уже лезет в кабину...

У Бобренка осталась секунда на размышления, и он пустил пулю пилоту в бедро. Не мог не попасть, стрелял метров с пятидесяти, а с этого расстояния всегда на тренировке попадал в «яблочко». Тут, правда, все сложнее, и стрелять пришлось не по мишени, но тотчас увидел, как дернулся пилот и упал на землю. Бобренок рванулся к нему, но услышал выстрел в парке, оглянулся и остолбенел: из калитки выбегал Валбицын. И чуть ли не сразу из ложбины вырвался всадник.

Краем глаза Бобренок заметил, как пилот пытается поднять оружие; обратил внимание на то, что Валбицын побежал к всаднику, выстрелил в него и не попал. Бобренку бросилась в глаза мелькнувшая в калитке фигура Мохнюка, решил, что тот сам справится с Валбицыным, и устремился к пилоту. Бежал пригнувшись и виляя туловищем, видел, как дрожит в руке пилота пистолет, как ищет цель его черное отверстие, наконец из дула извергнулся огонь, и пуля просвистела совсем близко, кажется, даже обожгла ему плечо, но Бобренок уже падал на пилота, выбил у него оружие и прижал к земле. Перевернул лицом вниз, выкрутил руки, связал поясом – это заняло лишь несколько секунд, – связывал пилота и думал: что же случилось в парке и где Толкунов? Ведь именно Мохнюк преследовал Валбицына, но стерег-то его Толкунов... А капитан не имел права, да и просто не мог упустить Валбицына – безоружного, с поднятыми руками.

Бобренок оторвался от пилота. Поднявшись с колен, увидел: Валбицын скачет на коне, и Мохнюк стреляет ему вслед из автомата. Бобренок положил пистолет на согнутую левую руку, поймал на мушку коня и нажал на курок. Однако ничего не случилось, всадник отдалялся, и майор выстрелил ему вслед еще раз, со зла, зная, что пуля уже не достанет его.

Где же Толкунов?

Теперь Бобренок точно знал: что-то случилось, и случилось именно с капитаном, потому что по Валбицыну стрелял только Мохнюк. Сердце у майора оборвалось, и он побежал к парку. Мохнюк стоял с автоматом в опущенной руке, рядом с ним вчерашний парнишка, сбитый с ног конем или Валбицыным, – лежит в озимых, согнувшись, нет, уже поднимается, значит, с ним ничего страшного не произошло, а что с Толкуновым?

С момента, когда Бобренок услышал выстрел, а потом увидел возле ворот Валбицына и за ним Мохнюка, прошло, наверно, больше минуты. Этого хватило бы им с Толкуновым, чтоб обезоружить троих диверсантов. Бобренок так и подумал – троих, потому что немцы, как правило, забрасывали их тройками.

Неужели Толкунов?..

Бобренок так хотел верить, что с Толкуновым ничего не случилось, не могло случиться, но все же, выходит, случилось, вон Мохнюк повернулся и быстро побежал к калитке, – значит, тоже понял, что всадника упустили, и возвращается к Толкунову.

Но что с капитаном? Его другом, побратимом, чуть ли не братом, нет, даже больше, чем братом, – ведь их связывало с Толкуновым нечто покрепче, чем даже родная кровь!..

Бобренок скользнул взглядом по юноше, который, кривясь от боли, поднимался с земли, – ну что ему было нужно тут, прискакал не вовремя и дал возможность эсэсовцу удрать. И уже не видел, не мог видеть виноватый взгляд парня, тотчас забыл о нем – думал только о Толкунове.

Неужели?..

Ворвался в парк, зацепившись плащом за калитку, и увидел: Мохнюк поднимает капитана за голову, подложил под затылок ладони и держит осторожно.

Бобренок упал на колени, прижался щекой к губам капитана, но не почувствовал дыхания, провел ладонью по лицу, ощущая, как холодеет оно.

Неужели мертв?

Но ведь Толкунов не может умереть, просто он еще раз ранен. Не может умереть капитан, никак не может, не имеет права, тем более теперь, когда пушки гремят под самым Берлином и не сегодня завтра кончится война.

Но Толкунов молчал и не дышал. Бобренок еще раз провел ладонью по его лицу и поднял глаза на Мохнюка.

– Как случилось? – спросил он.

– Когда раздались выстрелы, капитан, видно, встревожился. Я, собственно, не видел, следил за этим, – кивнул на Краусса, все еще лежавшего с закрытыми глазами, – но, думаю, все произошло так: он оглянулся, и Валбицын, воспользовавшись этим, выхватил нож из тела Кранке и ударил капитана в спину. Потом вырвал у него пистолет. Он стрелял в меня, но не попал. Он выиграл у меня буквально несколько секунд. А тут подвернулся этот парень на коне, чтоб его черт забрал!

Бобренок бережно опустил голову Толкунова, подмостив под нее фуражку капитана. Маленькая ошибка, совсем маленькая, пустяк, но лишь на первый взгляд: Толкунов обыскал Валбицына, обезоружил его, однако забыл о ноже, которым убит Кранке. И эта ошибка оказалась фатальной...

Но что делать сейчас?

Майор поднялся, снял фуражку, постоял немного, отдавая последний долг своему побратиму, и спросил Мохнюка:

– Вы обыскали Краусса? Списки у него?

– Обыскал, но поверхностно. Никаких документов...

Майор наклонился над Крауссом, похлопал его по щекам. Веки у Краусса вздрогнули. Майор похлопал еще, сильнее. Краусс открыл глаза и воспринял окружающее как плохой сон. Он снова смежил веки, но у Бобренка не было времени для церемоний. Вытянул пистолет, ткнул ему в подбородок так, что у того щелкнули зубы. Произнес быстро и с нажимом:

– Ну!.. Отвечай! Понял? Переведи ему, старший лейтенант, спроси, где документы «Цеппелина». Это его последний шанс, внуши: последний!

Мохнюк говорил быстро, глотая слова, а Бобренок прижимал дуло, задирая Крауссу подбородок и видя, как наливается кровью вена на толстой шее.

Штурмбанфюрер дернулся, мотнул головой, стараясь хоть немного отвести дуло, открыл глаза и прошептал:

– Я все скажу, только уберите оружие. Не стреляйте, вы узнаете все, я ничего не утаю...

Бобренок немного отвел дуло, но не совсем.

– Говори! – крикнул он.

– У меня нет никаких документов... Они у того, что шел за мной, у Валбицына.

– Вы прилетели сюда за документами «Цеппелина»?

Мохнюк переводил быстро, и так же быстро Краусс отвечал.

– Да.

– Откуда?

– С аэродрома под Франкфуртом...

– Кто послал вас сюда?

– Новые шефы.

– Какое задание?

– Доставить списки диверсантов «Цеппелина», заброшенных в ваш тыл, и другие документы. Их привезли сюда в сейфе из Бреслау.

– Зачем вы убили Кранке?

– Я не убивал.

– Валбицын сделал это по вашей указке?..

– Самолет мог взять только двоих.

– Почему предпочли Валбицына?

– Классный специалист, а такие нужны за океаном. Да и Кранке вы все равно расстреляли бы. Слишком уж насолил вам...

– Не больше, чем вы.

– Я работал в Берлине и за границей, вообще ничего общего не имел с диверсиями.

– Но ведь готовили их?

– Так ведь и у вас есть разведывательные органы. Во время войны каждый выполняет приказы.

Бобренок поднялся: не желал затевать спор с Крауссом, тем более времени не было.

– Свяжи его, – приказал он Мохнюку, а сам пошел к спрятанному в кустах «виллису».

Вызвал Карего. Полковник молча выслушал его, прервал лишь в конце, когда Бобренок сообщил о гибели Толкунова.

– Не уберегли! Такого человека!

– Не уберег, – не стал оправдываться Бобренок. – Век себе не прощу, да и еще так, по-глупому...

Карий не дослушал его.

– Ваше задание – поймать Валбицына, – сказал он сухо. – Документы «Цеппелина» должны быть у нас. Сейчас мы перекроем все дороги вокруг этого Штокдорфа, передайте устный портрет Валбицына. – Выслушав, помолчал немного и приказал: – С пилотом и Крауссом оставьте Виктора. Мохнюк классный шофер и сядет за руль «виллиса». К усадьбе фон Шенка сейчас выедет лейтенант Зайцев. А вы – немедленно за Валбицыным. Чертовщина какая-то, это же надо – парнишка на коне... Однако, может, и к лучшему. Одинокий человек тут еще мог бы затеряться, а всадник вряд ли. Вороной жеребец, говорите?

– Хороший конь, вероятно, племенной, я в этом не разбираюсь...

– И я не кавалерист... – По тону Карего Бобренок почувствовал, что полковник немного смягчился. – Достаньте этого Валбицына, майор, не приказываю, прошу!

– Он убил Толкунова, – ответил Бобренок. – Мы выцарапаем его хоть из-под земли!..