Текст книги "Неукротимый враг"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 25

Герда Хэккет находилась в картинной галерее, поглощенная созерцанием полотна. На нем был изображен человек в смешении различных геометрических фигур. Художник, очевидно, хотел показать, как человек и это беспорядочное сочетание фигур взаимно переходят друг в друга.

– Вы интересуетесь живописью, миссис Хэккет?

– Да. Особенно – Клее. Это я продала вот эту картину мистеру Хэкке... Стивену.

– Вот как?

– Да. Я работала в галерее в Мюнхене. В очень хорошей галерее, – в голосе ее внезапно зазвучали ностальгические нотки. – Там я и познакомилась с мужем. Но если бы все можно было начать сначала, я бы осталась в Германии.

– А почему?

– Не нравится мне здесь. С людьми происходят такие ужасы.

– Ну вам-то, по крайней мере, мужа вернули.

– Да. – Но мои слова не обрадовали ее. Она повернулась ко мне, и неясный, двусмысленный огонек загорелся в ее голубых глазах. – Я очень благодарна вам. Правда. Вы спасли ему жизнь, и я хочу отблагодарить вас. Vielen Dank[14]14
  Большое спасибо (нем.).


[Закрыть].

Она притянула к себе мою голову и поцеловала меня. Это явилось неожиданностью, возможно, даже для нее самой. Может быть, сначала это действительно был поцелуй в знак благодарности, но превратился он в нечто более интимное. Она прильнула ко мне всем телом. Ее язык проник мне в рот, словно слепой червь в поисках укрытия.

Даже если бы она и смогла понравиться мне как женщина, то уж, конечно, не до такой степени. Разведя ее руки и освободившись от объятий, я будто бы отстранил от себя мягкую безвольную статую.

– Я нехорошо веду себя? – спросила она. – Я не привлекательна?

– Вы очень привлекательны, – погрешил я немного против истины. – Но дело в том, что я работаю на вашего мужа, и находимся мы у него в доме.

– Ему это безразлично! – Двусмысленный огонек в ее глазах превратился в уголек беспомощной ярости. – Знаете, чем они сейчас занимаются? Она сидит на кровати подле него и кормит его с ложечки яичком всмятку.

– Совершенно невинное времяпрепровождение.

– Я не шучу. Она ему – мать. У него по отношению к ней Эдипов комплекс, а она это поощряет.

– Кто вам об этом сказал?

– Вижу собственными глазами. Она – мать-соблазнительница. Эти яички всмятку – символ. Все – символ.

Герда была в отчаянии и, казалось, вот-вот разрыдается. Она относилась к тому типу женщин, которые быстро приходят в состояние отчаяния, словно начинать строить свои отношения с окружающими с того, с чего начинают они, слишком ненадежно и рискованно. В этом плане ей никогда не суждено было сравниться со своей свекровью.

Но это была уже не моя проблема. Я сменил тему:

– Как я понимаю, вы дружите с Сэнди Себастьян?

– Уже нет. Я помогала ей в изучении языков. Но она оказалась неблагодарным существом.

– Проводила ли она время с Лупом?

– С Лупом? А почему вы спрашиваете?

– Потому что это может оказаться важным. Она часто с ним виделась?

– Конечно нет, в том смысле, в котором вы спрашиваете. Он обычно возил ее куда-нибудь и отвозил домой.

– Как часто?

– Много раз. Но женщины Лупа не интересуют.

– Откуда вам это известно?

– Я знаю. – Она покраснела. – А почему вы спрашиваете?

– Мне бы хотелось взглянуть на комнату Лупа.

– В связи с чем?

– С вами это никак не связано. У него комната в этом доме?

– Его квартира в здании гаража. Не знаю, открыта ли она. Подождите, я возьму наш ключ. – Она вышла, и несколько минут ее не было. Я стоял, смотрел на картину Клее и чувствовал, что она надвигается на меня: человек органически переходил в геометрические фигуры, а фигуры – в человека.

Герда Хэккет вернулась с ключом, на кольце которого болталась пластинка с выбитой надписью «Кв. в гараже». Я пошел в гараж и отпер этим ключом дверь в квартиру Лупа.

Она представляла собой то, что называется квартирой-студией, и состояла из большой комнаты и крохотной кухоньки. В ней господствовали яркие смелые цвета, мексиканские ткани и артефакты. Над кроватью, покрытой цветастой мексиканской шалью, висели индейские маски, относящиеся к доколумбовой эпохе. Если Луп и был примитивом, то весьма изысканным.

Я выдвинул все ящики комода, но не нашел ничего необычного, если не считать нескольких порнографических открыток. В ванной комнате, в аптечке, стояла лишь баночка с каким-то препаратом. На ярлыке была надпись «Галлюциногенный Любовный Бальзам». Однако на кухне в сахарнице некоторые кусочки рафинада были неумело завернуты в фольгу.

Таких кусочков было шесть. Взяв три из них, я завернул их в носовой платок и положил во внутренний карман пиджака.

Я не слышал шагов по лестнице и поэтому не ожидал, что дверь у меня за спиной вдруг откроется. Это оказался Сидни Марбург, обутый в теннисные туфли.

– Герда сказала, что вы здесь. Что такое с Лупом?

– Просто проверка.

– Что проверяете?

– Чем живет, какие привычки. Он не совсем обычный слуга, вы не находите?

– Да бросьте вы. Лично я считаю его подонком. – Марбург бесшумно подошел ко мне. – Если вы раскопаете на него что-нибудь, я бы хотел знать об этом.

– Вы серьезно?

– Вы правы, черт возьми, серьезней некуда. Прикидывается, что интересуется искусством, потому что моя жена этим интересуется, но обмануть ему удается только ее.

– Между ними есть что-то?

– Думаю, что да. Он иногда приезжает к нам в дом, в Бел-Эйр, когда меня нет. Наш слуга держит меня в курсе.

– Они любовники?

– Не знаю, – с болью в голосе ответил Марбург. – Но мне доподлинно известно, что она дает ему деньги: сам видел корешки выписанных чеков. По словам слуги, Луп информирует ее обо всем, что происходит здесь, в доме ее сына. Ситуация явно нездоровая, и это еще мягко выражаясь.

– Как давно они знают друг друга?

– Да фактически, всегда знали. Сколько я помню, он все время работал здесь, если это только можно назвать работой.

– Все время, это какой срок?

– Лет пятнадцать – шестнадцать.

– Вы знали семью Хэккетов, когда Марк был еще жив? Мой вопрос почему-то оказался ему неприятен.

– Знал. Но вряд ли это имеет отношение к предмету нашего разговора. Мы же говорили о Лупе.

– Да, о нем. В чем еще вы подозреваете его, кроме того что он шпионит для вашей жены? Наркотики не принимает?

– Не удивлюсь, – ответил Марбург, пожалуй, с чрезмерной готовностью. – Я не раз видел его под кайфом. То ли выпивши был, то ли наркотиков наглотался.

– Вы видели его когда-нибудь с дочкой Себастьяна?

– Нет, ни разу.

– Я знаю, что он частенько подвозил ее.

– Это верно. Летом она проводила здесь много времени. – Он помолчал, затем вопросительно посмотрел на меня. – Думаете, он спал с ней?

– Я еще не пришел к какому-то определенному выводу.

– Ну-у, если вы сумеете навесить ему это...

Мне не понравилось такое его рвение.

– Сбавьте обороты. Я не собираюсь добывать факты, угодные вам.

– Никто и не просит вас об этом. – Однако голос у него был сердитый. Мне показалось, что сердится он на себя за то, что говорил со мной чересчур откровенно. – Если вы здесь все закончили, я отвезу вас домой, черт бы вас побрал.

– Ну, раз вы предлагаете мне это в столь изысканных выражениях...

– Не обязан быть изысканным. Я – серьезный художник, а от всего остального меня увольте.

Несмотря на дурные манеры Сидни Марбурга, я почувствовал к нему определенную симпатию или терпимость, граничащую с симпатией. Возможно, на Рут, которая была почти на двадцать лет старше, он женился и из-за денег, выгодно продав себя. Но как прожженный торговец, он сохранил значительный процент себя самого как личности исключительно для собственного пользования.

– Звучит, как своего рода Декларация Независимости, – заметил я.

Сердитое выражение у него на лице сменилось улыбкой, в которой, однако, читалось недовольство собой.

– Ну ладно. Поехали. Я не хотел показаться грубым. – Мы подошли к его «мерседесу». – Где вы живете?

– В Западном Лос-Анджелесе, но мне нужно не домой. Моя машина в Вудлэнд-Хиллз.

– Там, где живет эта девушка Себастьян, да?

– Да.

– А что с нею? Шизофреничка?

– Пытаюсь выяснить.

– Желаю вам успеха. Простите, что я немного вспылил минуту назад. Рад подвезти вас. Но эта их усадьба вызывает у меня неприятные ассоциации.

Словно надеясь навсегда избавиться от них, оставив позади, он с ревом запустил мощный двигатель «мерседеса». Взяв с места в карьер, мы вихрем пронеслись по берегу озера, дамбе и длинному зигзагообразному спуску к воротам, у которых Марбург резко нажал на педаль, и со скрежетом тормозов машина замерла как вкопанная.

– Отлично, – заметил я. – Заслужили медаль за храбрость и отвагу, проявленную в боевых вылетах.

– Извиняюсь, если напугал вас.

– У меня было два нелегких денечка. Надеялся, что хоть сегодня переведу дух.

– Я же извинился.

К скоростному шоссе, идущему по побережью, Марбург ехал спокойнее, затем повернул на север. У каньона Малибу он опять свернул в сторону от океана. Через несколько минут мы ехали в окружении гор.

Я сказал, что эти горы можно было бы красиво написать.

Марбург не согласился:

– Нет. Все, что можно красиво написать, будет плохо выглядеть на полотне. Все живописное уже изображено. Нужно делать что-то новое. Красота – трудна, как кто-то выразился.

– Например, та картина Клее в галерее?

– Да. Я посоветовал Стивену купить Клее десять лет назад. – Он добавил: – Стивену нужно советовать. Вкус у него ужасный. На все.

– И на женщин?

Марбург простонал:

– Бедная Герда. Когда он привез ее из Германии, она думала, что станет здесь жить la vie en rose[15]15
  Здесь – осыпанная розами – франц.


[Закрыть]. Но пробуждение было отрезвляющим. Они живут, как отшельники: никогда никуда не ездят, никогда ни с кем не встречаются.

– Почему?

– Думаю, он напуган, напуган жизнью. Деньги оказывают такое воздействие на некоторых. Ну, и потом, конечно, то, что случилось с его отцом. Странно, но все эти пятнадцать лет Стивен ведет себя так, словно то же самое должно случиться и с ним. И вот, почти случилось.

– Почти.

– У вас богатый опыт, мистер Арчер. Возможно ли, чтобы люди сами навлекали беду на свою голову? Знаете, принимая положение, делающее их уязвимыми именно для такой беды?

– Интересная мысль.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Задайте мне его лучше, когда я закончу это дело.

Он бросил на меня быстрый испуганный взгляд, и «мерседес» чуть было не съехал с шоссе. Марбург сосредоточил внимание на управлении машиной, снизив скорость, и через минуту сказал:

– Я думал, что вы его уже закончили.

– Но ведь Спэннер еще на свободе, и несколько убийств остаются нераскрытыми.

– Несколько?

Я не ответил. Мы проезжали мимо колонии для условно осужденных, расположенной слева от шоссе. Марбург опасливо посмотрел на здания, словно я обманом хотел заключить его под стражу.

– Вы сказали «несколько убийств»?

– По крайней мере, еще два, кроме убийства Марка Хэккета.

Марбург опять внимательнее повел машину, пока колония не скрылась из виду, и найдя место, где можно было свернуть, он съехал с дороги и остановился.

– Что за убийства?

– Первое – женщины по имени Лорел Смит. Владелицы небольшого жилого дома в Пасифик Пэлисейдс. Ее избили до смерти позавчера.

– Я читал о ней в утренней «Таймс». Полиция считает, это дело рук какого-то садиста, который даже не знал ее.

– Я так не думаю. Когда-то Лорел Смит была замужем за неким Джаспером Блевинсом. Он погиб под колесами поезда пятнадцать лет назад, всего несколько дней спустя после того, как был убит Марк Хэккет. Как я сумел установить, Лорел Смит и Джаспер Блевинс были родителями Дэви. Считаю, что все эти преступления, включая и похищение Стивена, связаны.

Сидя без движения, лишь барабаня пальцами по рулю, Марбург производил впечатление человека, лихорадочно раздумывающего, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Глаза наши встретились, как раз когда он метнул в мою сторону неосторожный взгляд, словно окутав меня мраком.

– Либо я – параноик, либо вы меня в чем-то обвиняете.

– Может, и обвиняю. Но тогда в чем?

– Это не смешно, – обиженно произнес он. – Уже не в первый раз меня обвиняют в том, чего я не совершал. Когда был убит Марк, в полиции со мной не церемонились. Привезли в отделение и допрашивали почти всю ночь. У меня было стопроцентное алиби, но им-то казалось, что это дело яснее ясного, такой, знаете ли, банальный любовный треугольник. Я не отрицаю, да и тогда не отрицал, что Рут и я были очень близки, я и сейчас страстно обожаю ее, – сказал он довольно небрежным тоном. – Но ведь она планировала развестись с Марком.

– И выйти замуж за вас?

– И выйти замуж за меня. Так что от смерти Марка я ничего не выгадывал.

– Зато Рут – да.

– И она тоже – нет. Он оставил ей лишь минимум, ниже которого нельзя по закону. Марк изменил из-за меня завещание незадолго перед своей гибелью и оставил почти все свое состояние Стивену. Во всяком случае, у Рут, так же как и у меня, было стопроцентное алиби, поэтому ваши обвинения в наш с нею адрес я отвергаю.

Однако в гневе Марбурга не было подлинно сильного чувства. Как и его страсть, этот гнев принадлежал к той части его личности, которую он продал за деньги. За моей реакцией он наблюдал внимательно, подобно адвокату, нанятому им для самого себя.

– Расскажите мне об этом алиби. Просто любопытства ради.

– Я не обязан, но расскажу. Охотно. Когда Марк был убит, Рут и я ужинали с друзьями в Монтесито. Был званый дружеский вечер, более двадцати приглашенных.

– Почему же полиция не поверила в ваше алиби?

– Они поверили, когда выехали на место с проверкой. Но это было лишь на следующий день. Им хотелось, чтобы преступником оказался я, ход их мыслей мне был ясен. Обвинять Рут непосредственно они боялись, но рассчитывали выйти на нее через меня.

– На чьей стороне был Стивен?

– К тому времени он уже несколько лет находился за границей. Когда убили отца, он был в Лондоне, изучал экономику. В то время я даже не был с ним знаком. Но он очень любил отца, и смерть Марка явилась для него тяжелым ударом. У него был нервный срыв, он буквально рыдал во время телефонного разговора. За все время, что я его знаю, это было, пожалуй, последним проявлением живого человеческого чувства с его стороны.

– Когда это было?

– Рут позвонила ему сразу же после того, как Луп сообщил ей по телефону об убийстве, когда мы еще сидели у ее друзей в Монтесито. По правде говоря, разговор с Лондоном для нее заказывал я и слышал его весь – она сняла трубку в другой комнате. Эта весть буквально подкосила его. Если откровенно, мне было его очень жаль.

– А как он отнесся к вам?

– Думаю, в то время он даже не подозревал о моем существовании. А после этого я почти на год уехал. Эта идея пришла в голову Рут, и идея, надо сказать, неплохая.

– Почему? Потому что Рут зависит от Стивена в финансовом отношении?

– Возможно, это сыграло свою роль. Но дело в том, что она очень любит его. Ей хотелось устроить свою жизнь так, чтобы иметь при себе нас обоих, и она сделала это. – Марбург говорил о своей жене так, словно она являлась некоей природной силой или демиургом, всесильным божеством. – Она дала мне... ну, что-то вроде именной стипендии в Сан-Мигель де Альенде. Буквально через несколько минут после того, как Стивен прилетел из Лондона, я улетал в Мехико. Рут не хотела, чтобы мы встречались в аэропорту, но я мельком увидел Стивена, когда он вышел из самолета. В то время он далеко не так тщательно соблюдал условности. Носил бороду и усы, отпускал длинные волосы. К тому времени, когда я наконец познакомился с ним, он уже успел закостенеть: деньги старят человека.

– И сколько времени вы отсутствовали?

– Почти год, как я сказал. Фактически, за этот год я и сформировался как художник. До этого у меня вообще не было приличного образования, я не рисовал с модели, не имел возможности общаться с настоящими живописцами. В Мексике я полюбил свет и цвета. И научился передавать их на полотне. – Сейчас со мною говорила та часть Марбурга, которая принадлежала ему самому. – Из любителя я стал художником-профессионалом. И эту возможность мне предоставила Рут.

– А чем вы занимались до того, как стали художником?

– Я был чертежником геологического отдела. Работал в одной нефтяной компании. Скучное было занятие.

– "Корпус Кристи Нефть и Газ"?

– Да, верно. Я работал у Марка Хэккета. Там и познакомился с Рут. – Он помолчал и в отчаянии опустил голову. – Значит, вы подозреваете меня и проводили расследование?

Вместо ответа я задал ему еще один вопрос:

– Как вы ладите со Стивеном?

– Прекрасно. Идем каждый своим путем.

– Позавчера вы сказали, что было бы здорово, если бы он вообще не вернулся. И добавили, что тогда его коллекция картин перешла бы к вам.

– Это шутка. Вы что, черного юмора не понимаете?

Я ничего не ответил, и он посмотрел мне прямо в глаза:

– Надеюсь, вы не считаете, что я имею хоть малейшее отношение к тому, что приключилось со Стивеном?

Я так и не стал отвечать ему. Весь остаток пути до Вудлэнд-Хиллз он дулся на меня.

Глава 26

Зайдя в дешевый ресторанчик на бульваре Вентура, я заказал не вполне обычное для завтрака блюдо – бифштекс. Затем я взял со стоянки свою машину и поехал вверх по склону, туда, где жили Себастьяны.

Была суббота, поэтому даже в такую рань на лужайках для игры в гольф тут и там уже собрались игроки. Не доезжая до дома Себастьянов, я обратил внимание на почтовый ящик у соседнего дома с фамилией «Генслер». И постучал в дверь.

Мне открыл светловолосый мужчина лет сорока. Его взгляд, встревоженный и чего-то опасающийся, еще сильнее оттенялся голубыми навыкате глазами и почти полным отсутствием бровей.

Я сказал, кто я, и спросил, могу ли видеть Хэйди.

– Дочери нет дома.

– Когда она вернется?

– Точно не скажу. Я отправил ее в город к родственникам.

– Вам не следовало этого делать, мистер Генслер. Люди из отдела по работе с трудными подростками наверняка захотят побеседовать с нею.

– Не понимаю, зачем.

– Она – свидетель.

Лицо и даже шея у него побагровели.

– Никакой она не свидетель. Хэйди – порядочная чистая девочка. С дочерью Себастьянов она знакома только потому, что мы случайно живем на одной улице.

– Быть свидетелем – не позорно, – сказал я. – Или даже знать, что кто-то попал в беду.

Вместо ответа Генслер резко захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Я проехал вверх, к дому Себастьянов, полагая, что Хэйди, должно быть, сказала отцу что-то такое, что перепугало его.

Перед домом стоял «лендровер» доктора Джеффри. Когда Бернис Себастьян впустила меня, по ее лицу я понял, что случилось еще какое-то несчастье. Ее лицо осунулось настолько, что скулы, и без того обтянутые кожей, обозначились еще резче, а запавшие глаза метались, словно два тусклых огонька, мерцающие в темноте.

– Что стряслось?

– Сэнди покушалась на самоубийство. Спрятала одно лезвие отца в своей собаке.

– В собаке?

– В своем плюшевом спаниеле. Бритву, наверное, взяла, когда была в ванной. Пыталась вскрыть вены на запястье. Хорошо, что я стояла и слушала за дверью. Услышала, как она вскрикнула, и успела остановить ее, пока она не разрезала себе руку слишком глубоко.

– Она сказала, почему сделала это?

– Сказала, что не имеет права жить, что она – ужасный человек.

– Это на самом деле так?

– Нет.

– Вы объяснили ей это?

– Нет, я не знала, что надо говорить.

– Когда это случилось?

– Только что. Доктор еще у нее. Извините, пожалуйста.

Дочь была ее, но дело вел я. Пройдя за нею до двери комнаты Сэнди, я заглянул внутрь. Девушка сидела на краю кровати с забинтованным левым запястьем. На пижаме были видны пятна крови. За прошедшую ночь внешность ее как-то особенно изменилась. Глаза приобрели более темный оттенок. У рта появилась жесткая складка. Сейчас она была не слишком красивой.

Отец сидел на кровати, неестественно держа ее за руку. Рядом стоял доктор Джеффри и говорил, обращаясь к ним обоим, что Сэнди нужно положить в больницу.

– Рекомендую психиатрическую клинику в Уэствуде.

– Это не безумно дорого? – спросил Себастьян.

– Не дороже, чем в других больницах. Хорошее психиатрическое лечение всегда недешево.

Весь сникнув, Себастьян покачал головой.

– Не знаю, как буду расплачиваться за это. Я сделал все, что мог, чтобы занять денег для внесения залога.

Сэнди тяжело подняла веки. Покусывая губы, она сказала:

– Пусть меня посадят в тюрьму. Это ничего не будет стоить.

– Нет, – ответила мать. – Мы продадим дом.

– Только не сейчас, – встрепенулся Себастьян. – На нынешнем рынке мы не вернем даже своих денег.

Дочь вырвала у него свою руку.

– Ну почему вы не дали мне умереть? Это решило бы все проблемы!

– Случай тяжелый, – констатировал Джеффри. – Я вызову «скорую».

Себастьян поднялся.

– Позвольте, я ее отвезу. За «скорую» надо платить.

– Простите, но в таких обстоятельствах необходима «скорая».

Я прошел за Джеффри в кабинет, где стоял телефон. Он позвонил и положил трубку.

– Да? – он жестко и вопрошающе посмотрел на меня.

– Насколько серьезно она больна?

– Не знаю. Очевидно, у нее было какое-то потрясение. Но я не специалист по психиатрии. Поэтому я хочу немедленно направить ее к психиатру. Необходимо обеспечить ее безопасность.

– Думаете, она опять будет покушаться?

– Мы должны исходить из такого предположения. Я бы сказал, весьма вероятно, что будет. Она говорила мне, что планировала сделать это над собой уже несколько месяцев. Этим летом она принимала ЛСД, и у нее была плохая реакция. Последствия сказываются до сих пор.

– Она сама вам сказала?

– Да. Именно этим можно объяснить ее личностные изменения за последние месяцы. Для этого достаточно одной дозы если она неверно подействует на организм. Сэнди утверждает, что больше она не принимала – только одну дозу в кусочке сахара.

– Она сказала вам, где взяла его?

– Нет. Очевидно, кого-то выгораживает.

Я достал кусочки сахара, взятые на кухне Лупа, и протянул один из них Джеффри.

– Этот почти наверняка оттуда же. Вы можете отдать его на анализ?

– Буду рад сделать это. Где вы нашли его?

– В квартире Лупа Риверы. Того самого, кого она ударила позавчера по голове. Если я сумею доказать, что он давал ей ЛСД...

От возбуждения Джеффри встал со стула.

– Понял вас. Почему бы мне не спросить ее?

Мы вернулись в спальню Сэнди, где все небольшое семейство сидело, не шевелясь. Девушка, находившаяся между родителями, подняла на нас глаза.

– Ну что, вызвали тачку из дурдома?

– Говоря по правде, да, – неожиданно ответил ей Джеффри. – Теперь моя очередь задать тебе вопрос.

Она молча ждала.

– Тот кусок сахара, что ты приняла в августе, тебе его дал Луп Ривера?

– Если и он, то что?

Доктор взял ее за подбородок, очень бережно, и приподнял ей голову.

– Он? Мне нужен ясный ответ – да или нет, Сэнди.

– Да. Я захорошела. Поймала сильный кайф.

– Делал ли он с тобой еще что-нибудь, Сэнди?

Она рывком отстранилась от доктора и повесила голову. Лицо ее застыло, словно маска, глаза потемнели и уставились в одну точку.

– Он сказал, что убьет меня, если я проболтаюсь.

– Никто тебя не убьет.

Она посмотрела на доктора неверящим взглядом.

– Это Луп отвез тебя к доктору Конверсу? – спросил я.

– Нет, Герда, миссис Хэккет. Я пыталась выпрыгнуть из машины на ходу. Доктор Конверс надел на меня смирительную рубашку. Продержал всю ночь у себя в клинике.

Бернис Себастьян издала протяжный стон. Когда за ее дочерью пришла «скорая помощь», она уехала вместе с нею.