Текст книги "Братство Света"

Автор книги: Рональд Колд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава третья
Наместник

Своими очертаниями фигура человека, плотно закутанного в бордовый плащ, напоминала птицу с изломанными ветром крыльями.

Мужчина сидел на мшистом придорожном камне, и пустым взором смотрел в розовеющие утренние небеса. Его бледные руки с тонкими пальцами были конвульсивно переплетены, и бессильно лежали на коленях.

Селяне в ужасе обтекали неподвижно сидевшего мужчину, торопясь побыстрее проскочить мимо наводящего ужас Темного Мастера, и укрыться в своих домах. Встреча ранним утром с адептом Нечистого, да еще и на перекрестке дорог, не могла сулить простому смертному ничего хорошего.

Мужчина словно не замечал пробегавшие мимо фигуры. Его бескровные губы шептали что-то, но порывы яростного ветра относили слова в сторону светлеющего в утренних лучах леса. Воздух, наполненный ледяным крошевом, играл багровым плащом, как хотел, но тщедушное тело адепта темных сил оставалось под ним мертвенно неподвижным.

Наконец, кто-то из селян остановился и стал внимательно разглядывать сидящего.

– Скажи-ка, побратим, где же это видано, чтобы распроклятый мастер сидел вот так, без охраны?

– Твоя правда. Не видно ни обезьян с саблями, ни поганых собак, что в прошлую полную луну разорвали мельника. Что-то тут не так…

– Да ясно все! – к разговору дюжих лесорубов присоединилась горбатая старуха, набравшаяся храбрости и приковылявшая к перекрестку от околицы. – Это он заманивает таких простаков, как вы. Не верите? Так подойдите к нему. Тут же появятся и обезьяны, и собаки, и вся остальная нечисть из Мертвой Балки.

– Что ты мелешь пустое, старуха. Молчи лучше, пока последние зубы не вывалились.

Грубо оборвав бабку, деревенские молодцы придали себе максимально решительный и независимый вид. Но сторонний наблюдатель обратил бы внимание, что их глаза так и зыркают по окружающему перекресток редколесью, выискивая притаившихся в засаде лемутов. В словах старухи был резон. Никогда еще начальник опорного форта Мертвая Балка не появлялся пред ликом смертных без охраны. Несмотря на то, что Нечистый правил в здешних диких областях с давних времен, население маленьких поселков люто ненавидело его слуг. Звероподобная стража начальника пограничного форта относилась ко всем двуногим, словно к добыче. Туповатым лемутам не было дела до того, принадлежит человек враждебным Нечистому племенам, или же нейтрален. Когда приходила пора натаскивать молодняк, они устраивали на одиноких людей, повстречавшихся в лесу, настоящую охоту. Множество народу было ими перебито и изуродовано за годы, прошедшие с прибытия мастера С’Муги в здешние места. В последнее время, после завершения строительства Мертвой Балки стало несколько спокойнее. По рекам с далекого севера слуги Нечистого привозили пленных. Что с ними делали в Балке, лесорубы не знали. Одно несомненно – молодняк лемутов из гарнизона теперь учился охоте и военному искусству на несчастных северянах, чем-то прогневавших Нечистого.

Но жизнь лесорубов из мелких поселений вокруг Балки не стала легче. Мастер С’Муга, комендант форта и наместник Темного Братства во Флориде, любил бродить в людских поселениях. Это помогало ему думать. Вместе с ним, понятное дело, шатались по деревням и его покрытые шерстью телохранители. При появлении жуткой процессии собаки на цепях переставали брехать, стараясь поглубже упрятаться в самые дальние углы своих деревянных клетушек; дети начинали хныкать, а груднички, находящиеся внутри домов в люльках или на руках матерей, начинали рыдать в голос. Цепенящий страх подкатывал к сердцам взрослых охотников; каждый из них не раз встречался на глухих лесных тропинках с хищным зверьем, которым полны флоридские леса. Вполне обычные опасности, к ним суровая жизнь в разбросанных по краю поселках быстро приучала мужчин. Ужас, который охватывал людей с появлением С’Муги, имел происхождение совсем иное. Он сидел глубоко в душах, на самом дне, там, куда никогда не заглядывал спасительный луч разума. Первобытное чувство, заставлявшее человека сторониться мелкого паука, а не стараться растоптать его грубым кожаным башмаком. Эта жуть заполняла собой все человеческое естество без остатка.

Когда начинали плакать дети, мастер С’Муга, до того расхаживавший по селению с заложенными за спину руками, вдруг словно просыпался. Он безошибочно находил взглядом дом, из недр которого доносились рыдания, и замирал, медленно покачиваясь с пятки на носок. От природы бледное лицо постепенно наливалось нездоровым румянцем, кадык начинал скакать вверх-вниз, словно лягушка, которую деревенские мальчишки из озорства закрыли в пустой крынке. Свита мастера принималась шумно и противно принюхиваться, со свистом втягивая в слюнявые ноздри воздух, напоенный детским страхом.

Постояв некоторое время, мастер С’Муга поворачивался, и так же медленно удалялся из поселка. Охрана шла следом беспорядочной стаей, гогоча и оживленно перелаиваясь на своем зверином наречии. Долгое время приходили в себя люди после подобных визитов. Не скоро успокаивались дети, а то человеческое чадо, что послужило причиной интереса мастера, зачастую вырастало странным существом. Волосы таких детей стремительно теряли краску, становясь мертвенно белыми, словно лежалая под снегом трава. Они мало разговаривали, имели тот или иной дефект речи или попросту оказывались заиками. При их появлении домашняя птица начинала метаться и шуметь, словно к амбару подкрался кровожадный хорек. Собаки тоже сторонились не по возрасту седых младенцев. Люди, чуя недоброе, редко одаривали подобных детей лаской и вниманием. Рассказывают – несколько слабых и болезненных ребятишек пропало в окрестностях Мертвой Балки. Говорили, что шли они к логову Нечистого, широко раскрыв пустые глаза и шаря дрожащими руками по воздуху, словно стараясь зацепиться за нечто невидимое, что помогло бы избежать оскаленных ворот, ведущих в недра форта мастера С’Муги. Впрочем, подобные байки всерьез никто не воспринимал, ведь чаще белоголовые дети умирали от болезней и хворей, из-за плохого от рождения зрения, наступали на ядовитых ежей или тонули в мелких речушках и озерцах, где купалась жарким летом детвора.

Подобные визиты колдуна, понятное дело, не способствовали популярности наместника.

Однажды в деревне, что вплотную прилегает к торфяным болотам, случился конфликт. Не успел ребенок на руках юной матери перейти от хныканья к плачу, как из дома выбежал старый плотогонщик по кличке Семь Пальцев. Он гонял древесные стволы на север, потеряв три перста еще в ранней юности. Их раздробили те самые бревна, что принесли относительное благосостояние большой семье семипалого. Мужчина он был суровый и вспыльчивый. Поговаривали впрочем, что на севере, откуда он в давние времена сбежал, служил Семь Пальцев у пиратов Внутреннего Моря коком, а уродство свое получил в самом настоящем абордажном бою. Но в это совсем уж никто во Флориде не верил – уж очень далеко находится легендарное Море. В пиратских походах или где еще, но выработал семипалый плотогонщик неистовый нрав. Не успел мастер С’Муга насладиться детским плачем, как в голову ему полетел топор, пущенный крепкой рукой хозяина дома.

Телохранители коменданта форта, привыкшие к трусливой покорности жителей Флориды, толком не успели ничего понять, а только с визгом шарахнулись в стороны.

Мастер С’Муга резко распахнул плащ и поднял навстречу летящему снаряду свои узкие и ненормально длинные ладони. Топор несколько замедлил свой полет и лег аккурат в правую руку адепта Нечистого. Комендант Балки с нечеловеческой силой метнул его обратно, в грудь стоящего с разинутым ртом плотогонщика. Удар опрокинул Семь Пальцев на спину и сбросил с высокого крыльца.

В открытую дверь стали один за другим выбегать сыновья убитого. Вернее всего, они хотели остановить обезумевшего отца от опрометчивого шага. Но увидев мертвое тело, они похватали ножи и рогатины и бросились на слуг Нечистого.

Мастер С’Муга в схватке участия не принимал. Он отрешенно смотрел, как свора его отлично натасканных и вооруженных лемутов расправляется с наглецами, осмелившимися поднять руку на темное воинство. Бой был жарким, но коротким. Мстя за секундный испуг, Волосатые Ревуны буквально в клочья изрубили саблями тела поверженных людей, а потом принялись за адское пиршество. Когтистые лапы вырвали из тел сердца, и торопливо запихивали их в вечно голодные пасти.

Потом началась экзекуция. Забрызганные кровью лемуты согнали жителей приболотного поселка к дому старосты. С’Муга коротко изложил оцепеневшим от ужаса людям суть дела, и там же собственноручно переломил шею старосты одним движением рук. Старший сын старосты, бледный от негодования и суеверного ужаса, притащил к С’Муге жену Семи Пальцев. Мастер Нечистого некоторое время рассматривал ее красные от слез глаза, а потом вдруг отвернулся, и пошел к выходу из поселка. Вздох коллективного облегчения еще висел в воздухе, когда бредущий вслед за своим хозяином последний лемут резко повернулся, и метнул кривой нож. Жена плотогонщика и мать троих мертвых сыновей растеряно посмотрела на роговую рукоять, выступающую из ее тела чуть левее ворота рубахи, прямо над сердцем. Потом она начала медленно оседать.

Мастер С’Муга и свора лемутов уже успели растаять в болотной дымке, висевшей прямо за околицей, когда люди разглядели, что мертвая жена Семи Пальцев держит в руках не ребенка, а пустой мешок из кожи, наполненный костями. Колдун за краткие мгновения, пока смотрел на жену дерзкого плотогонщика, выпил из ребенка всю жизнь без остатка.

В деревне, где случился этот конфликт между людьми и гарнизоном Мертвой Балки, с тех пор все пошло наперекосяк. В огородах завелись вредители, и это при том, что у ближайших соседей земля родила, как никогда; в болотах тонула скотина, ибо вешки, поставленные в торфяниках с незапамятных времен, оказались переставленными чьей-то недоброй рукой. Словом, жизнь у них там не заладилась.

Наместника Темного Братства стали бояться еще больше. Дело дошло до того, что ежемесячную дань, взимаемую Нечистым на кормление лемутов, стали оставлять на лысом холме в двух полетах стрелы от самого дальнего сторожевого поста. В некоторых поселениях пастухам и рыбакам дан строгий наказ: при виде приближающейся процессии из форта немедленно оповещать старост. В результате прогулки наместника оказались испорчены – стоило ему оказаться поблизости от околицы, как население спешно удалялось в леса. Гоняться за пугливыми селянами мастер посчитал ниже своего достоинства, и вампирские набеги прекратились.

Вместо этого комендант Балки выдумал новую забаву: плавать по мелким лесным речушкам на утлой лодочке из коры в сопровождении всего-навсего двух тщедушных гребцов, даже не лемутов, а существ, которых человеческий язык не поворачивался назвать людьми. Первое время развлечение получилось, что надо. Дважды из прибрежных камышей в лодку стреляли из лука, один раз прилетела острога, пущенная неверной рукой – расщепила весло и ранила гребца. Мастер С’Муга до последнего мгновения делал вид, что не подозревает о засаде, а потом отводил глаза мстителям. Немедленно лес наполнялся как из-под земли взявшимися солдатами форта. Лемуты, особенно те, что были выведены Нечистым из пород мелких лесных хищников, легко брали след. После непродолжительной травли неудачливых мстителей доставляли в форт. Больше живыми их никто не видел. На перекрестке лесных троп и тележных дорог Волосатые Ревуны врыли деревянный кол. К нему они приколачивали стрелами окровавленные скальпы жертв. Опознать их можно было по трем коротким косичкам, которые заплетали флоридские юноши, уходя мстить.

Последняя засада на коменданта Мертвой Балки имела место почти год назад, но люди еще помнили мать неудачливого мстителя, которая помутилась умом и бросилась в торфяное болото, прознав от соседей о том, что волосы ее сына висят на Столбе Скорби.

Именно поэтому дюжие молодцы спорили со старухой у околицы села, не рискуя подойти ближе к сидящему неподвижно адепту Зла. Во всем им чудился подвох: в том, как весело щебечут птицы на опушке, хрустят ветви под ногами зверья в лесу, даже веселый хруст первого ледка в ручье казался зловещим.

Мастер С’Муга продолжал сидеть на камне, спиной к людскому поселению, бессильно уронив свои пугающие руки на колени. Он все так же походил на гигантскую багровую птицу, разбитую ветром о прихваченную ранним морозом землю. Вот только голова его, прежде неподвижная, раскачивалась из стороны в сторону.

– Подойти бы, да ка-ак дать вилами в бок! – мечтательно проговорил рыжий лесоруб, не переставая обшаривать окружающие перекресток заросли пытливым взором. Его собеседник поежился от холодного ветра, и заткнул за ворот кафтана раздвоенные концы своей черной как смоль бороды.

– Старая карга дело говорит. Не просто так он сидит, изверг. Соскучился по убийству. С середины лета, почитай, не привозили в Балку северян. Мучить ему некого, вот и подставляется. Небось под плащом-то у него – кольчуга, а во-он за теми елями сидит пара-тройка Волосатых Ревунов, и лапы держат поблизости от луков. Пойдем лучше, а то я, на его голую спину глядя, сам не свой становлюсь. Видишь, как рука на рукояти ножа побелела. Затекла…

Бородатый лесоруб принялся растирать правую руку, а старуха ехидно на него посмотрела, и заковыляла к селу, бросив на ходу:

– Перевелись настоящие мужики. Помню, бабка моя рассказывала – когда Нечистый сюда только пришел, его встречали рогатинами да дротиками. Не то, что сейчас – еще меж собой дерутся, кому первому дань к лысому холму тащить.

– А бабка твоя не рассказала, что стало с теми поселениями, молодцы которых Нечистого копьями встретили?

Рыжий еще раз посмотрел на согбенную фигуру коменданта Балки, и зашагал вслед за старухой. Ему ответил бородач, с трудом поспевающий за ними – одна нога у него была изжевана болотным кайманом позапрошлым летом и еще не зажила.

– Не из тех ли поселков были эти храбрецы, что гниют сейчас на севере? Наверняка туда даже Семь Пальцев, пока был жив, не отваживался заходить. А уж он-то не стеснялся сунуть нос в покинутый дом, если там есть какое добро.

– А что там особенного?

Флоридяне как раз подошли к густому частоколу, ограждающему их селение, и двинулись вдоль него, выискивая следы подкопов. Монотонная и скучная работа, но без которой деревня могла понести значительные потери. Оба друга как раз были отряжены старостой на обход тына, когда мальчишки принесли весть – на перекрестке сидит мастер С’Муга, один-одинешенек.

Начиналась зима, так что вряд ли пиявки с болот настолько подвижны, чтобы подкапывать изгородь. Вернее всего, они сейчас выискивают себе теплые места под кочками и корягами, ожидая страшного для них времени, когда торфяники затянет льдом. Но привычка, выработанная селянами в течении нескольких десятилетий, требовала своего. Страшные опустошения, что устраивали пиявки в курятниках и среди овец, научили лесорубов сохранять бдительность девять месяцев в году.

– Да так, собственно, ничего… Только жуть такая берет, что хочется побыстрее унести оттуда ноги. Да и зверь сторонится развалин, даже пиявки.

– А на севере есть пиявки? – Старуха как раз наклонилась над кучкой земли, темнеющей рядом со свежей норой.

– Еще какие. Они поднимаются по рекам. А может быть, лемуты невзначай перевозят их на днищах своих лодок.

Бородач скинул со спины дорожный мешок, порылся в нем, и выудил глиняный горшочек, горло которого было заклеено древесной смолой. Рыжий вытащил из-за голенища сапога нож, и принялся расширять земляное отверстие. Бабка, как могла, помогала ему своей клюкой. Глаза ее горели лихорадочным огнем, седые космы лезли в раскрытый от возбуждения беззубый рот. Азарт захватил ее целиком. В начале весны проклятые пиявки довели до смерти всю ее скотину. Этого она болотным тварям простить не могла. Не имея внуков, хозяйством она не занималась. Много ли старой надо? Все свободное время она отдавала сплетням, или охоте за вредителями из трясины. Лишь зимой она с тоской глядела на засыпанные снегом торфяники, вынужденная коротать старость за плетением никому не нужных рыбачьих сетей. Рыба, обильная до недавнего времени, с позапрошлого лета куда-то делась. Осталась одна лишь мелочь, на которую не нужны ни сети, ни остроги.

Вскоре лаз расширили, и рыжий открыл горшок. Оттуда на траву вывалились вялые и сонные личинки, каждая величиной с ладонь взрослого человека. Вялость болотных хищников мгновенно пропала, как только они учуяли запах пиявок. Миг, и маленькие убийцы исчезли в чернеющем провале.

Личинки эти были типичными летальными мутантами – один из видов самого обычного водяного ручейника под воздействием Смерти, царящей в южных флоридских болотах, сделался весьма странным зверем. Большая часть этих насекомых оставалась, как ей положено по природе вещей, а некоторые рождались страшными убийцами. Эти последние никогда не пересекали рубеж, отделяющий личинок от нормального ручейника. Они не размножались, а лишь убивали. Однако, в отличие от своих «нормальных» родственников, искаженные Смертью личинки могли неделями находиться вне воды, вмерзали в лед, чтобы к весне опять взяться за свое. Некоторое время люди истребляли этих лемутов, ибо те губили рыбу, но однажды разобрались, что личинки могут быть полезны для борьбы с нашествием пиявок. Содержа некоторое их число в специальных сосудах, лесорубы научились избавляться от назойливых посетителей. Стоило лишь показать личинкам начало сухопутного хода пиявок, и те кидались в бой.

– А ну-ка, Борода, давай на ту сторону. Не ровен час, пиявки уже по амбарам расползлись, и личинки за собак примутся, – скомандовал рыжий, подставляя своему другу руки, сцепленные в замок. Лесоруб молча поставил ногу на предложенную «ступеньку», оттолкнулся, зацепился за верхний край изгороди и в один мощный рывок перемахнул через нее.

– Порядок, уже жрут, – донесся вскоре голос Бороды. Старуха подпрыгнула и хлопнула в ладоши. Ее клюка, выпущенная из рук, свалилась прямо на ногу рыжему. Тот поморщился:

– Совсем ты, старая, выжила из ума…

Тут рыжий запнулся и растерянно оглянулся вокруг. Горбунья также перестала прыгать и вцепилась в свою клюку. До их слуха донесся громкий булькающий хрип, потом кашель и какие-то скребущие звуки, словно рядом рыл землю гигантский крот.

Рыжий сжал в руке нож, облизнул враз пересохшие губы и осторожно постучал по частоколу определенное количество раз. Возившийся с той стороны бородач тут же притих. Это был сигнал тревоги. Можно не сомневаться: он оставил в покое гибнущих пиявок и торжествующих личинок, и на цыпочках направился к домику старосты. Можно было дождаться подхода односельчан, но рыжий не зря был известен как сорвиголова. Он шикнул на бабку, приказав ей оставаться на месте, и пригибаясь, мягким шагом двинулся на звук.

Хрип, переходящий в легкий свист, раздался снова. Он доносился из-за пышного куста, которому нипочем были начавшиеся морозы, – все цвел себе и цвел.

Рыжий остановился, потрогал большим пальцем лезвие ножа и коротким прыжком перемахнул через поваленный ствол истлевшего в труху дерева. Его глазам предстала жуткая картина.

На покрытой инеем колючей траве корчился Волосатый Ревун. Нога его была перебита, из раны торчали обломки кости, но не эта рана заставляла его стонать. Три или четыре пиявки впились в курчавую шерсть на груди лемута. Одна из них, похоже, прокусила артерию, другая добралась до легких, откуда со свистом вырывался воздух и струя черной крови.

Солдат Нечистого не жилец, это рыжему стало ясно с первого взгляда. Но что он тут делал, когда на него натолкнулись пиявки? Кто перебил ему ноги? Вообще, все тело твари было избитым, рядом валялась сломанная у самого эфеса сабля.

– За убийство лемута мастер С’Муга будет жестоко мстить, – сказала горбунья, появляясь рядом с оторопевшим лесорубом. Тот согласно кивнул и в растерянности принялся изучать следы. Вскоре картина происшедшего стала ясна. Искалеченный боец гарнизона Мертвой Балки приполз (именно приполз!) со стороны перекрестка. Уже у самого куста он сдуру коснулся рукой или ногой ползущей к частоколу пиявки, и у болотных тварей сработал инстинкт коллективной обороны. Пока рыжий выкладывал все это старухе, из деревни показались первые встревоженные мужчины. У кого в руках была острога, у кого попросту вилы или мотыга. Только Борода успел вооружиться луком, а староста торопливо пристегивал к поясу длинный тесак.

– Это ты, рыжая харя, навел беду на селение? – и без того визгливый голос старосты сделался похожим на комариный писк.

– Да нет же, он сам приполз и подох, – старуха обошла лежащую на земле мохнатую тушу, и потрогала ее клюкой. Тело конвульсивно дернулось, когда палка коснулась искалеченной ноги.

– Еще не подох, – заключил Борода. Лицо его приобрело задумчивое выражение. При этом ноздри его от запаха крови раздувались, глаза же, чистые как у младенца, смотрели в голубые небеса. Сейчас мужчина представлял собой причудливую смесь ангела и демона. Собственно человеческое в нем куда-то улетучилось.

К группе обступивших лемута лесорубов все время подходили новые селяне, и принимались вполголоса обсуждать увиденное. Староста тихо сел на траву и обхватил голову руками.

Борода меж тем аккуратно положил на траву лук, вытащил из-за пояса кривой нож и принялся поигрывать им, насвистывая какую-то однообразную мелодию.

– Что это ты задумал, а? – спросил староста, не поднимая головы. За него ответил рыжий, точно так же хищно разглядывающий хрипящее тело:

– Не волнуйся. Сегодня же уйдем по болотам на юг. С’Муге скажешь, дескать, приходил Народ Хвоща, то да се…

Бородач меж тем приблизился к раненому, и принялся отдирать пиявок. Задача эта, всякому известно, не из легких. Из живого человека вот так запросто кровососа не выдрать. Только с изрядным куском мяса. Но то – с человека…

Вскоре две пиявки оказались вырваны и растоптаны, одну Бородач, грязно выругавшись, отсек от лемутского тела у самой раны. Извиваясь от боли солдат форта щелкнул пастью у самого сапога Бородача. Тот едва успел отдернуть ногу. Вряд ли то была попытка защититься – глаза Ревуна давно подернула сизая пелена боли, он ничего не соображал и не мог видеть.

– А пропади оно! – Горбунья первая пнула грубым башмаком в бок лемута.

– Остановись, горбунья! И ты, что ли, на болота пойдешь жить?

Но голос старосты потонул в людских криках. Селяне сомкнулись вокруг окровавленного ложа Ревуна, потрясая оружием. Глаза их горели давней ненавистью, лица искажены желанием убийства.

Тогда Бородач, чувствуя, что жители деревни на его стороне, прыгнул прямо на спину Ревуна. Раздался неприятный хруст – наверняка, оказались сломанными ребра, а может и хребет. Левая рука лесоруба перехватила загривок дернувшегося было лемута, пальцы впились в мокрый нос. Мелькнула правая рука с ножом, и из перерезанной глотки верного пса Темного Братства вырвался фонтан крови.

Старуха, не замечая, что башмаки ее стоят в темной луже, плевала на дергающееся тело и грозила ему кулаком. За воинственными криками мужчин голос ее не был слышен, лишь рыжий подивился, каких только грязных ругательств не знает горбунья.

Вскоре Волосатый Ревун обмяк, и Бородач слез с него, с омерзением вытерев о волосатую спину нож, и принялся отряхивать льняные штаны, к которым пристали клочья красной шерсти.

Староста безнадежно оглядел гневные лица мужчин, плюнул в сторону и зашагал к воротам селения. В лице его не было ни кровинки.

– Побежит сейчас к С’Муге. В ноги кинется, – с отвращением сказал молодой гончар, задумчиво глядя вослед удаляющемуся старосте.

– Далеко не убежит, – хищно осклабился знаменитый на всю округу рыбак, поглаживая обух топора.

– Это что еще значит? А ну заткнись, Рыбоед, а то все зубы пересчитаю.

Бородач надвинулся на говорившего, поигрывая ножом. Толпа загудела. Рыжий ворочал головой от одного искаженного гневом лица к другому, силясь понять, чего же хотят все эти разгневанные мужчины. В таком возбужденном состоянии односельчан он никогда не видел, и потому не ведал: никто в этой почуявшей кровь толпе не соображает ровным счетом ничего. Одна лишь старуха, хрипло голосившая возле трупа, вдруг привлекла всеобщее внимание гортанным криком.

Оглянувшись, люди увидели, как из рощи выходят лемуты.

Рыбоед метнулся было к околице, выронив топор, но железная рука Бородача удержала его за локоть. Мужчины притихли, изумленно разглядывая ненавистных мучителей.

Тех было трое. Два здоровенных Рыжих Ревуна тащили едва ли не волоком третьего, человека-крысу, офицера форта, известного своим изуверством. Его морда была страшно опалена огнем, один глаз вытек и болтался на щеке, левая лапа вывернутая в локте болталась мертвым обрубком. Только он один держал саблю, но она бессильно волочилась по земле. Оружие Ревунов заткнуто за поясные кушаки и убрано далеко за спину, чтобы сподручнее было тащить нелегкую ношу. Оба они так же выглядели неважно. Шерсть на боках обугленная, у бредущего слева клыки явно выбиты могучим ударом, в щели проглядывал алый язык.

Горбунья вдруг издала истошный крик и, словно обезумевшая от лукинаги ведьма, кинулась через поляну к лемутам. Те так опешили, что едва не выронили свою ношу. Клюка старухи мелькнула в воздухе и обрушилась на загривок человека-крысы. С сухим треском палка переломилась, а горбунья упала на колени, продолжая визжать. Старушечий крик, похоже, на некоторое время парализовал солдат. Но вот один из Ревунов, высвободив лапу, потянулся за саблей.

Тогда к ним ринулись сразу несколько мужчин, потрясая оружием. Первым несся Рыжий, вырвавший из чьей-то ослабевшей от страха руки вилы. Он проткнул тело не успевшего изготовиться к обороне Ревуна и получил пинок под коленки от мгновенно пришедшего в себя человека-крысы. Упав, рыжий почувствовал, что по его спине пару раз прошлись людские сапоги, даром что жители окрестностей Мертвой Балки не носили каблуков. Вокруг слышалось хриплое дыхание, звук боя и высокий боевой крик, характерный для Людей-Крыс.

Когда рыжему удалось подняться, он увидел лицо горбуньи, уставленное в небеса. Горло старухи было разорвано когтистой лапой, и жизнь медленно покидала избитое жизнью тело. Но на лице женщины сияла мстительная радость от того, что она дожила до момента, когда на ее глазах люди станут убивать лемутов.

Враги также были мертвы. Несмотря на неожиданность нападения и на то, что солдаты чудовищно измотаны и ранены, они успели натворить немало. На траве, рядом со старухой хрипел молодой гончар, которому сабля разворотила грудную клетку. Еще двое или трое селян были легко ранены, да Бородач корчился, держась за бок – туда угодил эфесом смертельно раненый лесорубом Ревун.

– Ну и что же теперь делать? – робко спросил совсем молоденький пастух, руки которого дрожали от возбуждения. Ничего не соображая, он в череде первых поддался волнам первобытной ярости и бросился на человека-крысу с голыми руками. Случай уберег его от увечья или смерти. Теперь горячка схватки отхлынула, и он еле держался на ногах от ужаса.

– А теперь – поднимите сабли и немедленно идите за мной!

Мужчины повернулись, и увидели старосту, стоящего в шагах пяти-шести от них. Вечно осторожный толстяк неприлично маленького роста куда-то испарился. На его месте высился грозный воин из тех, о которых любила рассказывать мертвая горбунья: плотная кожаная куртка до колен перехвачена широким поясом, расшитым бисером, волосы схвачены черной льняной тряпицей, на левой руке грубая рукавица с костяными шипами, в правой – короткая толстая рогатина.

Бородач присвистнул, привычным движением заправил в отворот камзола раздвоенные косицы и поднял с травы саблю лемута. То же сделал и рыжий – вилы при падении переломились и стали бесполезными.

– Нечистый будет мстить, и мстить со всей яростью. Остается одно – идти под стены Мертвой Балки и погибнуть, как мужчины, или бежать всем поселком на болота и погибнуть, как загнанные волками лоси. После убийства четверых солдат мастер С’Муга и Ревуны последуют за нами хоть до самого стойбища Народа Хвоща.

– Дело говоришь, староста. Прошу прощения, но впервые лет за пяток!

Рыжий перепрыгнул через мертвую горбунью и пристроился рядом с преобразившимся старейшиной. Справа от него оказался Бородач, слева – Рыбоед, воинственно раздувавший ноздри и размахивающий топором.

За ними повалила возбужденно гомонящая толпа. На этот раз боевому азарту поддались не все. Несколько человек, в том числе и юный пастушок, остались возле мертвой женщины, растерянно глядя друг на друга.

– Откуда это у тебя, Глисс. Перчатка эта, да и копье? – спросил Бородач, впервые за свою жизнь назвав старосту по имени. У жителей окрестностей Балки такое считалось недобрым знаком. Имена скрывались за характерными прозвищами, ибо через Истинное Имя Нечистый запросто мог навредить человеку. Но теперь было все равно – из предстоящего боя никто из мужчин и не надеялся выйти живым. Форт был полон лемутами, обученными ратному делу, не в пример жителям мирных, в общем то, поселков Флориды.

– Да как тебе сказать, Вагр… Слышал байку о северных поселках, жители которых сопротивлялись, когда пришел Нечистый? Один из них был мой прадед. Хранили это добро, прятали по сундукам. Теперь сгодится.

Названный Вагром яростно затолкал за ворот непослушные концы раздвоенной бороды и мрачно засопел, вспоминая невеселую судьбу своей семьи.

Точно так же насупился Рыбоед. Он о своем происхождении не знал ничего. Мать рассказывала только, что деревня их была далеко на юге, в самих топях, и была разрушена во время очередного набега Народа Хвоща. Отца он никогда не видел.

Меж тем они вышли сначала на тележную колею, а потом и к перекрестку. Как ни странно, мастер С’Муга все так же сидел на камне, безучастно глядя в ту сторону, где угадывались башни форта.

Шумная и неорганизованная толпа людей не остановилась, лишь рыжий сказал на ходу, указывая на шевелящийся от ветра плащ коменданта Балки:

– Половину наших перебьет, не меньше. Эх, зря ты, Вагр, лук на поляне забыл.

Это было странно, но адепт темных сил даже не повернулся, когда за его спиной раздались человеческие голоса, послышался топот башмаков и хриплое дыхание. Идущий первым Рыбоед намотал на руку полу комендантского плаща, и с силой рванул на себя. С’Муга повалился назад, прямо на сыплющиеся со всех сторон удары.

Рыжий не участвовал в избиении ничуть не сопротивляющегося адепта Темного Братства. Он нутром чувствовал: что-то идет не так. Мужчина отошел в сторону и присел на трухлявый пень. Во рту ощущался железистый привкус, его подташнивало.