Текст книги "Батый. Хан, который не был ханом"

Автор книги: Роман Почекаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

§ 19. Борьба за Кавказ и Малую Азию

Султан спросил: «Как мой брат?» Тот ответил: «На вершине величия овладел страной Абхаз и покорил вилайет Грузию».

Ибн Биби. Сельджук-намэ

В то время как наследник Джучи с родичами и военачальниками с Субэдэй-багатуром во главе выступил в поход на Волжскую Булгарию и далее на Запад, другую сорокатысячную армию монголов, действовавшую на юго-западном направлении, возглавил Чормагун-нойон из племени сунит (Рашид ад-Дин 1952а, с. 98-99]. Вместе с нойоном Байджу из племени бэсут, родственником знаменитого Джэбэ, он тоже был отправлен в поход по воле великого хана Угедэя. Возможно, наследник Джучи осуществлял контроль над всеми военными действиями на западном направлении – включая Поволжье, Дешт-и Кипчак, Иран, Кавказ и Малую Азию, и Чормагун с Байджу были подотчетны ему. На подобную мысль наводит сообщение арабского историка XV в. ал-Айни: «В 641 г. («21 июня 1243-8 июня 1244 г.) Татары вторглись в земли государя Румского Гияс ад-Дина Кей-Хосру, сына Ала ад-Дина Кей-Кобада... Предводителем же Татар был один из великих людей их, по имени Байджу, со стороны Батухана, сына Душихана» [СМИЗО 1884, с. 153-154; см. также: Мау 1996, р. 52]. Как показывает анализ последующей политики Бату, он полагал, что все завоевания монголов на Западе должны отойти к Улусу Джучи, а потому и после завершения похода продолжал считать Байджу-нойо-на своим подчиненным, неоднократно вмешиваясь в управление подвластными тому территориями [ср.: Малышев 33]. Такие действия Бату привели к открытому противостоянию с Байджу.

Чормагун и Байджу всячески отстаивали свою самостоятельность, демонстрируя подчинение воле исключительно великого хана, и даже, как упоминалось выше, сами пытась оказывать давление на монгольских наместников в Иране, подчинявшихся Бату. Пока последний был занят западным походом, Чормагун покорил Кавказ, затем вторгся в Малую Азию, взял Эрзерум и даже дошел до границ Трапезундской империи, заставив ее императора признать зависимость от монгольского великого хана [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 89; см. также: Пашуто 1956, с. 147-149]. В год воды-зайца (1243) Байджу-нойон, сподвижник Чормагуна, к этому времени разбитого параличом и лишившегося речи [Патканов 1871, с. 76], разгромил у Кеседага сельджукского султана Рукн ад-Дина Кей-Хосрова II и заставил его признать власть монголов. Султан оказался весьма ловким политиком: видимо, узнав о противоречиях между Чормагуном и Байджу с одной стороны и Бату с другой, он направил наследнику Джучи своих сановников с дарами, тем самым признав зависимость не от своего победителя Байджу, а от правителя далекого Дешт-и Кипчака. Бату с готовностью принял дары сельджукского султана и «через некоторое время он дал им разрешение вернуться и пожаловал для султана колчан, футляр для него, меч, кафтан, шапку, украшенную драгоценными камнями, и ярлык», – сообщает сельджукский историк Ибн Биби [СМИЗО 1941, с. 25; см. также: Маршак 1994, с. 242; Крамаровский 2001, с. 224]. Эти «подарки» символизировали признание одаряемого правителя вассалом монгольского государя и его включение в монгольскую имперскую иерархию [ср.: Тарих-и Систан 1974, с. 376– 377; см, также: Гекеньян 2005, с. 132]. После смерти Чормагуна и свертывания активных военных действий Байджу-нойон был назначен даругой – гражданским наместником завоеванных областей и уже официально вышел из подчинения Бату. Симон де Сент-Квентин, посетивший Байджу в 1247 г., сопровождая папского посла Асцелина, в своем отчете упоминает одновременно Байджу и Бату: И хотя он различает их титулы, называя Байджу просто noy («нойон»), а Бату – princeps Tartarorum maximus («великий татарский князь»), он нигде не отмечает, что один из них подчинялся другому [см.: Saint-Quentin 1965, XXXII, 34, 40]. Естественно, политику Бату в отношении сельджуков новый даруга счел посягательством на свою власть и вскоре получил возможность нанести ответный удар.

В 643 год Хиджры (1246 г.) Байджу предложил помощь армянам, осажденным в Тарсе турецкими войсками, – этим он открыто бросал вызов Бату, чей сюзеренитет признавал Румский султанат [см.: Шукуров 2000, с. 182]. В том же году умер султан Кей-Хосров II, и Бату утвердил в качестве его преемника старшего из его сыновей – Изз ад-Дина Кей-Ка-вуса II. Байджу тут же выдвинул своего кандидата – Рукн ад-Дина Килич-Арслана IV, брата и соперника Изз ад-Дина [Шукуров 2001, с. 155; ср.: Киракос 1976, с. 196]. Не придя к согласию, братья отправились в Каракорум, где вопрос о троне должен был решить великий хан, и их поездка, в принципе, устраивала и Бату, и Байджу – первый был уверен в своем собственном влиянии, второй – в поддержке имперских властей. Великий хан, однако, принял компромиссное решение, разделив власть в Сельджукском султанате между обоими претендентами. Тем не менее, когда ставленник Байджу-нойона Рукн ад-Дин расправился с визирем Шамс-ад-дином, ставленником Бату, именно властитель Улуса Джучи направил своих представителей для расследования этого дела: «Тогда прибыла группа послов от Саин-хана для расследования дела сахиба Шамс-ад-дина и с упреками за его убийство. Так как Шемс-ад-дин Туграи был великим оратором и весьма сладкоречивым, то его с большими деньгами послали к Саин-хану для отражения упреков и ответа на вопросы» [СМИЗО 1941, с. 26; см. также: Шукуров 2001, с. 155]. Другим регионом; за влияние над которым боролись Бату и Байджу, стало Закавказье. Рашид ад-Дин сообщает, что «в нокай-ил, года собаки, соответствующий 635 г. [1237/ 38. – Р. П. ], осенью Мунке-каан и Кадан отправились на черкесов и зимой убили там государя по имени Тукар... После этого в год кака-ил, года свиньи, соответствующий 636 г., Гуюк-хан, Мунке-каан, Кадан и Бури отправились в сторону города М.н.к.с. и зимой, после месяца и пятнадцати дней осады, взяли его. (Они) еще были в том походе, когда наступил год мыши. Весной, назначив войско, дали его Букдаю и отправили в сторону Тимур-кахалка, чтобы он занял его и область Авир» (речь идет о Дагестане – «стране аров») [цит. по: Арсланова 2002, с. 174-175; см. также: по 1994, с. 180]. В это же время в Грузии и Армении воевал и Чормагун. Его преемник Байджу-нойон не намеревался уступать контроль над этими странами Бату, но последний занял жесткую позицию в отношении закавказских областей – ведь эти земли были обещаны во владение еще Джучи. Рашид ад-Дин сообщает, что отряды Бату под командованием некоего Ильдавура вели боевые действия на Северном Кавказе, в районе «Тимур-кахалка» («Железные ворота», т. е. Дербент), еще в 1244-1245 гг., то есть уже после того, как Бату свернул свои основные боевые действия [Рашид ад-Дин 1960, с. 46; см. также: Насонов 2002, с. 221].

В 1242-1243 гг. грузинская царица Русудан, дочь Тамары, вернулась в Тифлис из Имерети, куда она бежала, спасаясь от войск Чормагуна. Два года спустя она вознамерилась возвести на трон своего сына Давида, и Байджу вызвал к себе для принятия официального решения по этому вопросу. Однако правительница Грузии, подобно Кей-Хосрову II, предпочла признать власть более отдаленного правителя – Бату, который к тому же «был вторым после хана лицом» [Киракос 1976, с. 181]. Именно к Бату прибыл сын царицы, Давид Нарини («Молодой»), которого он намеревался возвести на трон Грузии. Но Байджу-нойон принял ответные меры: с подачи армянских князей, которые уже в течение ряда лет деятельно сотрудничали с монголами в борьбе против сельджуков [Смбат 1974, с. 169], он выдвинул претендентом на грузинский трон незаконного сына Георгия IV Лаши – тоже Давида, которого в отличие от тезки-кузена прозвали «Улу» («Большой»). Оба царевича отправились в Каракорум: их судьба, как и судьба сельджукских султанов-соперников, зависела теперь от решения великого хана, который все еще не был избран после смерти Угедэя [Киракос 1976, с. 180-181, 194-195, 218; Klaproth 1833, р. 209-210).

Как видим, чтобы удержать под своим контролем все те земли, которые еще Чингис-хан отдал Джучи, Бату вынужден был бороться не только со своими родственниками – Чингизидами, имевшими, в общем-то, довольно обоснованные претензии на земельные владения, но и с менее родовитыми нойонами, которые апеллировали к воле назначавшего их великого хана. И в таких случаях для Бату было очень важно не перешагнуть ту тонкую, почти незаметную грань между реализацией собственных прав и сопротивлением воле монарха, находившегося в Каракоруме.

§ 20. «...Поеха въ татары кь Батыеви»: Батый и русские князья

Divide et impera, cum radix et vertex imperii in obedientum consensu rata sunt.

Римская поговорка

Если анализировать деятельность Бату на основе отечественной историографии, поневоле можно прийти к выводу, что он занимался преимущественно делами русских княжеств. [20]20
  «Чуть ли не вся деятельность Батыя как «ордынского хана» лась к усилению Александра Невского», – отмечает г-н Бушков [Бушков 2004, с. 185]. Ехидное, как ему представляется, замечание, вызвано исключительно рассмотрением деятельности Бату на основе отечественных исторических сочинений.


[Закрыть]Между тем Русь составляла не самую значительную сферу его политических интересов, и не меньше внимания он уделял, как мы имели возможность убедиться, своим падениям и вассальным государствам в Поволжье, Иране, Закавказье и Малой Азии.

Русские князья – и те, кто сражался с монголами в 237-1241 гг., и те, кто уклонился от столкновений, – не сразу пришли к мысли о сотрудничестве с Бату. Это привело к тому, что в ряде русских городов были поначалу посажены наместники правителя Улуса Джучи (возможно, из числа представителей местного населения). Такой наместник был посажен, например, в Угличе после добровольной сдачи этого города монголам весной 1238 г., и вернувшемуся после монгольского нашествия князю Владимиру Константиновичу удалось вернуть себе власть в уделе только после поездки к Бату в 1244 г. [Каргалов 1967, с. 135-136; Соловьев 1999].

Переяславль-Южный, как мы помним, в 1239 г. был взят штурмом, причем управлявший им епископ Симеон погиб, а его преемник так и не был назначен: впоследствии вместо переяславской епархии была учреждена сарайская. С упразднением епархии город полностью потерял свое значение и перешел под прямое управление чиновников Бату: согласно Ипатьевской летописи, когда Даниил Галицкий, отправлявшийся к Бату, «пришел в Переяславль, и тут его встретили татары» [ПЛДР 1981, с. 313]. Вероятно, в Переяславле располагались представители монгольской администрации, подчинявшиеся Курумиши («Куремса» русских летописей), сыну Орду и племяннику Бату, который, видимо, контролировал южнорусские земли от Переяславля и далее к западу [см.: Мавродин 2002, с. 370]. Впрочем, сам Курумиши, видимо, не пребывал в Переяславле, а кочевал по южнорусским степям: Иоанн де Плано Карпини сообщает, что встретил его к югу от Киева.

Судьбу Переяславля во многом разделил и Чернигов, взятый войсками Мунке в том же 1239 г. Город также лишился епископа: Порфирий Черниговский попал к монголам в плен и отправлен в подконтрольный им Глухов [ПСРЛ 1908, с. 781; см. также: Насонов 2002, с. 234; Мавродин 2002, с. 365]. Черниговская епархия была упразднена, и город очень быстро потерял свое прежнее значение второго после Киева центра Южной Руси. Настолько быстро, что когда бывший черниговский князь Михаил Всеволодович вернулся на Русь и отправил в Чернигов своего старшего сына Ростислава, тот просто-напросто отказался туда возвращаться, рассчитывая на более престижный Галич [Мавродин 2002, с. 366]. Не исключено, впрочем, что Ростислава могли не пустить в город монгольские наместники. То, что таковые в Чернигове имелись, сомневаться не приходится – сохранилась грамота рязанского князя Олега Красного от 6765 (1257) г.: «Се аз, великий князь Олег Ингваревичь рязанской – пришел есте к нам на Рязань ис Чернигова владетель Черниговской Иван Шаин... что есте был он посажен от Батыя на Чернигов владетелем, и яз, князь великий, ведая его Ивана Шаина породы ханска и воина добра, велел ему отвесть поле на реке Проне...» [цит. по: Мавродин 2002, 369]. Таким образом, Чернигов, также находившийся в пределах лесостепной зоны, представлял интерес для монголов и потому был передан Бату своему родичу, идентифицировать личность которого не представляется возможным. Таким образом, монголы прочно закрепились в Чернигове и не собирались возвращать его представителям местной династии. Не исключено, что это стало одной из причин расправы с князем Михаилом в ставке Бату, о которой мы подробнее поговорим ниже.

В. Н. Татищев пишет: «Батый же посадил во граде Киеве воеводу своего» [Татищев 2003, ч. 3, гл. 38]. Ни одного подтверждения этой информации в сохранившихся летописях нет, но вряд ли подобный факт был выдуман историком. Принимая во внимание, что он пользовался летописными сточниками, не дошедшими до нас, можно допустить, что сообщение почерпнуто Татищевым из несохранившегося источника: золотоордынские баскаки в Киеве находились и в более поздний период, еще в середине XIV в. [см. напр.: Ермолинская летопись 2000, с. 141; Московский свод 2000, 233].

Не исключено, что сразу после разгрома монголами Галицко-Волынской Руси в ее городах на короткое время также появились наместники Бату. Так, Ипатьевская летопись сообщает, что «Доброслав же вокняжилъся бъ и Судьичь, попов внукъ, и грабяше всю землю, и въшед во Бакоту все Понизье прия, безъ княжа повеления; Григорья же Васильевичь собъ горную страну Перемышльскую мышляше одержати» [ПСРЛ 1908, с. 789]. Исследователь истории Галицко-Волынской Руси А. В. Майоров полагает, что галицкие е после бегства Даниила от монголов могли и в самом деле присвоить себе княжеские титулы и захватить ряд областей – тем более что за всю историю правления Рюриковичей именно в Галиче зафиксирован единственный прецедент вокняжения боярина Владислава (прав. 1212-1213) [Майоров 2001, с. 411]. Но нельзя не предположить, что названные бояре могли действовать в качестве наместников Бату: они в течение многих лет находились в оппозиции к князю Даниилу Романовичу, и это могло склонить их на сотрудничество с монголами – как и вышеупомянутых болоховских князей.

Эти сообщения опровергают тезис Л. Н. Гумилева о том, что Бату не оставлял своих людей в завоеванных городах [см.: Гумилев 1994а, с. 342]. Вместе с тем не вполне обоснованным представляется мнение К. А. Соловьева, что Бату был готов сделать местными правителями представителей некняжеского рода – боярских семейств [см.: Соловьев 1999]. В источниках не встречается ни одного примера передачи монголами верховной власти в завоеванных областях лицам некняжеского происхождения: управление передавалось местным чиновникам и купцам, которые иногда создавали целые «династии» (как, например, семейство Махмуда Ялавача в Хорезме, род Джувейни или Рашид ад-Дин и его потомки в Иране), но это были лишь наместники монгольских ханов. Тем более это оказалось неактуально для русских княжеств, легитимные правители которых вступили в переговоры с Бату после завершения западного похода.

Первыми установили отношения с правителем Улуса Джучи князья Северо-Восточной Руси – Владимиро-Суздальского и Ростовского княжеств. Уже вскоре после возвращения Бату из Центральной Европы в его ставку прибыл Ярослав Всеволодович, новый великий князь Владимирский. Он был не только самым старшим из оставшихся ц живых потомков Всеволода Большое Гнездо, но и первым князем, прибывшим к новому властителю Кипчакской степи. Поэтому неудивительно, что Бату осыпал его всяческими милостями и заявил, согласно русским летописцам: «Ярославе! буди ты старъй всъм княземъ в Русском языцъ», после чего «с великою честью» отпустил домой [ПСРЛ 1926-1928, 169]. Под «честью», как отметил Ю. М. Лотман, понимались дары, символизировавшие признание одаряемым свего вассалитета от дарителя [Лотман 1997, с. 98].

Так был установлен сюзеренитет над первым русским княжеством, что принесло выгоду обеим сторонам. Бату, как новый обладатель булгарских территорий, получил признание со стороны западного соседа, что было немаловажно: прежде Волжская Булгария была объектом постоянных набегов князей Владимиро-Суздальской Руси, теперь же, признав власть монгольских правителей, они вынуждены были прекратить набеги на земли, хозяин которых сменился. Ярослав, со своей стороны, получил возможность распространить свое влияние на большинство русских княжеств, в том числе и на южные. Он «уладив дела со смольнянами... посадил у них князем Всеволода», имел определенные виды на Полоцк, женив своего сына Александра на дочери полоцкого князя, а после поездки к Бату посадил в Киеве своего наместника Дмитра Ейковича [Воинские повести 1985, с. 79; Горский 1996, с. 29].

А. Н. Сахаров высказал предположение, что сближение Ярослава Всеволодовича с Бату началось еще до нашествия Русь и, даже более того, вызвало это самое нашествие: якобы Бату начал войну с Юрием Всеволодовичем, чтобы посадить на великокняжеский стол его брата Ярослава – своего союзника, а впоследствии оказал последнему и его сыну Александру Невскому поддержку в борьбе с Орденом [Сахаров 1999, с. 77, 90]. Но гипотеза А. Н. Сахарова, вызвавшая вполне обоснованную критику А. А. Горского [см. напр: Горский 2001 а, с. 70; 2004, с. 207], строится исключительно на логических допущениях и не подкрепляется свидетельствами источников.

Примеру Ярослава последовали и другие северо-восточные князья, в первую очередь ростовские, у которых было немало причин нормализовать отношения с Бату. Как уже отмечалось, углицкий князь Владимир Константинович наконец-то вернул себе власть в родном городе, который прежде управлялся наместником Бату (едва ли не единственный случай прямого монгольского управления в Северо-Восточной Руси!). Одновременно с ним также получили признание Бату в качестве правителей своих уделов Борис Василькович Ростовский и Василий Всеволодович Ярославский (ПСРЛ 1926-1928, с. 469]. Любопытно, что Бату в этот период времени как будто игнорировал Рязанское княжество, чаще других страдавшее от ордынских набегов: с 1237 по 1252 г. Рязанью правил Ингварь Ингваревич, не воевавший с монголами и впоследствии не поддерживавший с ними отношений. После его смерти в 1252 г. на рязанский стол вступил его брат Олег Красный, отпущенный из монгольского плена, и только с этого времени начали устанавливаться рязанско-ордынские контакты.

Великий князь Ярослав приобрел расположение Бату, но в новых политических условиях этого было недостаточно: преемник Джучи все еще считался лишь наместником великого хана в западных землях, и потому все правители, признавшие его сюзеренитет, обязаны были получить подтверждение своего статуса от великого хана. Тот факт, что в течение пяти лет хан все еще не был избран, не очень смущал Бату: он отправлял своих вассалов в Каракорум к Туракине-хатун и «Кановичам» (вероятно, так русские летописцы именовали семейство Угедэя), демонстрируя свою лояльность к центральной власти, в чьих бы руках она ни находилась.

Поэтому сразу же после поездки к Бату Ярослав отправил в Каракорум Константина, одного из своих младших сыновей. Два года спустя, дождавшись его возвращения, великий князь сам отбыл в Монголию, где должен был принять участие в великом курултае. Во время этой поездки он умер, причем сведения о причинах его смерти противоречивы. Францисканец Иоанн де Плано Карпини сообщает, что Ярославу на церемониях отводили более почетное место, чем другим иноземным правителям, но завершает рассказ о нем следующими словами: «В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей части Руссии, которая называется Суздаль. Он только что был приглашен к матери императора, которая как бы в знак почета дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 79]. В русских летописях содержится различная информация о смерти Ярослава. Например, Софийская I и Степенная книга подтверждают версию об отравлении, а Лаврентьевская летопись просто сообщают о смерти великого князя, не намекая на ее насильственный характер. Соответственно, нет единодушия и среди исследователей. Одни признают достоверными сообщения источников об отравлении Ярослава Туракиной, видя в этом проявление ее враждебности по отношению к Бату, чьим ставленником и сторонником был великий князь [Насонов 2002, с. 239; Пашуто 1956, с. 205-206; Феннел 1989 с. 140; ср.: Вернадский 2000, с. 149]. Другие вполне допускают, что Ярослав, который был к этому ремени пожилым человеком (ему было около 55 лет), мог просто умереть в дороге, не вынеея тягот далекого пути и нервного напряжения [Романив 2002, с. 94; ср.: Каргалов 1967, с. 137-138; Феннел 1989, с. 140]. Но большинство историков сходится в том, что Бату никак не был причастен к смерти Ярослава и даже более того, – старался по возможности предупреждать его о возможных проблемах: Иоанн де Плано Карпини сообщает, что встретил посланца Сгнея, который ехал по поручению Бату к Ярославу [Иоанн Плано Карпини 1997, с. 79; см. также: Насонов 2002, г 239]. Поэтому смерть великого князя не изменила хороших отношений, сложившихся у Бату с семейством Ярослава, что обусловило дальнейшее возвышение Ярославичей.

После кончины Ярослава Всеволодовича великий стол по кону переходил к следующему по старшинству брату – Святославу Юрьевскому, который и прибыл во Владимир, распределив между младшими родичами уделы в соответствии с завещанием своего брата Ярослава. Святослав, делавший все согласно прежней традиции, совершил ошибку: он не поехал к Бату, чтобы подтвердить свой великокняжеский статус. Его молодые, но деятельные племянники – Андрей и Александр Ярославичи тут же отправились (причем независимо друг от друга) к Бату и старались убедить его в том, что каждый из них достоин великого стола больше, нежели их дядюшка [см.: ПСРЛ 1926-1928, с. 471]. Братья, таким образом, ломали существовавший на Руси порядок престолонаследия, делая единственно законным основанием волю сюзерена – монгольского правителя и уповая на его личное отношение к тому или иному претенденту. Правда, даже их действия не идут в сравнение с поступком еще одного Ярославича – московского князя Михаила Хоробрита, который, воспользовавшись отъездом к Бату двух старших братьев, провозгласил себя великим князем – ни по лест-вичному праву, ни по ханскому решению, а просто-напросто согнав Святослава Всеволодовича с трона! Несколько месяцев спустя он погиб в стычке с литовцами, и его поступок никакого влияния на систему наследования на Руси не оказал – он лишь отразил чувство вседозволенности, охватившее потомков Всеволода Большое Гнездо в новых политических условиях [см., напр.: Экземплярский 1998, с. 22-23; ср.: Егоров 1997, с. 48; Кучкин 1996, с. 27; Соловьев 1999].

После того как Святослав, не сумев отстоять власть, утратил авторитет среди родичей, а Михаил Хоробрит погиб, наиболее реальными претендентами на великокняжеский стол оставались Александр Невский и Андрей. Бату оказался в затруднении: с одной стороны, он должен был поддерживать законного правителя, с другой – у него появилась возможность выбора, поскольку к его суду прибегли сразу несколько князей. Впрочем, прецеденты разрешения таких ситуаций у него уже были, поэтому он отправил Ярославичей в Каракорум, к недавно избранному великому хану Гуюку. Не исключено, что Бату направил ему и свои рекомендации, кого из претендентов следовало бы предпочесть, возможно, что его ставленником мог быть Александр Невский. По сообщению Новгородской четвертой летописи, он побывал у правителя Улуса Джучи даже раньше, чем его отец, —в год 6750 (1242 г.) [ПСРЛ 2000б, с. 228; 2002, с.117; см. также: Лурье 1997, с. 109]. Эту версию полностью принимает, например, Д. Зенин, даже «уточняя», что Александр находился у Бату в Орде около трех месяцев зимой 1241-1242 гг. – то есть тогда, когда, по сведениям большинства источников, Бату воевал в Венгрии! [Зенин]. В. Л. Егоров, ссылаясь на сообщения русских летописей, полагает, что Александр Невский в 1242—1243 гг. не приезжал к Бату лично, но направлял своих людей для выкупа русских пленных [Егоров 1997, с. 46].

Но большинство источников сообщает, что старший Ярославич впервые встретился с Бату уже после смерти отца. На это косвенно указывают и сообщения посланцев папы римского, которые были у Бату в 1246-1247 гг. и, возможно, встретились в его ставке с Александром Невским [см.: Послание 20026, с. 271]. Согласно «Житию Александра Невского», правителю Улуса Джучи даже пришлось направить князю грозное послание, чтобы тот явился к нему: «Александр, знаешь ли, что бог покорил мне многие народы. Что же – один ты не хочешь мне покориться? Но если хочешь охранить землю свою, то приди скорее ко мне и увидишь славу царства моего» [Воинские повести 1985, с. 133]. Не следует принимать на веру приведенные в «Житии» слова, якобы сказанные Бату по итогам встречи с Александром: «Истину мне сказали, что нет князя подобного ему» – донесший их источник является не летописью или свидетельством современника, а агиографическим сочинением, автор которого прославлял Александра Невского в соответствии с житийными канонами, а не излагал реальные события (хотя и мог помнить таковые, поскольку «Житие» датируется 1280-ми гг.). Но вполне вероятно, что Александр, как старший из наиболее реальных претендентов на великий стол, и в самом деле представлялся Бату самым приемлемым кандидатом. Тем не менее высказанное Л. Н. Гумилевым и подхваченное публицистами утверждение о побратимстве Александра Ярославича с Сартаком, сыном Бату, и тем более об усыновлении Александра Невского самим Бату вызывает обоснованную критику исследователей: ни один источник этого факта не подтверждает [см., напр.: Гумилев 1995, с. 140; ср.: Кучкин 1991, с. 7; Егоров 1997, с. 51].

В сферу влияния Бату вошли и южнорусские земли, где его политика была более жесткой и решительной, чем в Северо-Восточной Руси. Наиболее известным из его деяний в этом направлении является загадочное убийство Михаила Черниговского в ставке Бату.

Большинство историков при рассмотрении этого эпизода предпочитает опираться на летописную «Повесть об убиении Михаила Черниговского» (конец XIII-начало XIV в.), которая есть не что иное, как очередное агиографическое сочинение, прославляющее еще одного русского святого, а не отражающее реальных обстоятельств [см., напр.: Кучкин 1990, с. 27-30]. Чего стоит одно только объяснение причин поездки Михаила к Бату: «Бог, видя, как многие обольщаются славою мира сего, послал на него благодать и дар святого духа, и вложил ему в сердце мысль ехать к царю и обличить лживость его, совращающую христиан»! [ПЛДР 1981, с. 232]. Интересно отметить, что, согласно «Повести», Михаил прибыл в ставку Бату прямо из Чернигова, хотя другие источники вполне определенно сообщают, что, бежав в 1240 г. из Киева, он долгое время обретался в Галицко-Волынской Руси, Венгрии и Польше, так до самой смерти и не появившись в родном городе, где к тому времени давно уже сидели ставленники Бату. Та же «Повесть» сообщает, что Михаил, явившись в ставку Бату, отказался выполнить обязательные ритуалы, заявив: «Не подобает христианам проходить через огонь и поклоняться ему, как вы поклоняетесь. Такова вера христианская: не велит поклоняться ничему сотворенному, а велит поклоняться только отцу и сыну и святому духу». И на угрозы посланного к нему Елдеги (этот Элдэке, упоминающийся также у Иоанна де Плано Карпини и Рашид ад-Дина, судя по всему, ведал при дворе Бату контактами с иностранцами) ответил: «Я того и хочу, чтобы мне за Христа моего пострадать и за православную веру пролить кровь свою». Это привело Бату в ярость, и он повелел казнить Михаила, которого якобы долго избивали, затем «некто, бывший прежде христианином, а потом отвергшийся христианской веры и ставший поганым законопреступником, по имени Доман, отрезал голову святому мученику Михаилу и отшвырнул ее прочь» [ПЛДР 1981, I. 232]. Такова версия «Повести об убиении Михаила Черниговского». Однако свидетельства современников и летописные сообщения позволяют представить несколько иное развитие событий.

Как мы помним, именно Михаил Всеволодович в 1239 г. перебил монгольских послов, отправленных Мунке в Киев, После чего покинул город, спасаясь от монголов. Позднее он, по некоторым сведениям, направил на Лионский собор рвоего представителя архиепископа Петра, призывавшего Европейских правителей выступить против монголов [Матвей Парижский 1997, с. 283-284]. Уже эти его действия элжны были настроить Бату против него, но Михаил, кроме того, являлся соперником Ярослава Владимирского в борьбе аа обладание Киевом и властью над южнорусскими княжествами. Весьма вероятно, что Ярослав, стремившийся сосредоточить в своих руках власть над всей Русью, сумел заблаговременно настроить Бату против своего соперника, который, вероятно, и явился к наследнику Джучи по поводу киевского стола. Передача подобных споров на ханский суд и впоследствии неоднократно имела место: так, в 1318 г. хан Узбек разбирал спор между Юрием Московским и Михаилом Тверским, а в 1432 г. хан Улуг-Мухаммад – между Василием Московским и его дядей Юрием Звенигородским. Решение Бату, скорее всего, было принято в пользу Ярослава Владимирского [ср.: Насонов 2002, с. 234]. Эти обстоятельства традиционно игнорируют многие русские историки, предпочитающие сведения «Повести».

Все находившиеся в ставке монгольского правителя пользовались его гостеприимством, поэтому любые ссоры в ней были запрещены. Так, Дмитрий Грозные Очи, сын Михаила Тверского, в 1326 г. был казнен ханом Узбеком за то, что без ханского решения самовольно зарубил в его ставке Юрия Московского, хотя тот и оклеветал отца Дмитрия, став виновником его казни. По монгольским обычаям иностранный правитель или дипломат, выказавший уважение к изображению Чингис-хана и исполнивший священные ритуалы, становился (хотя бы временно) подданным монгольского великого хана, приобщаясь к имперской элите, и в качестве такового пользовался теми же правами и привилегиями, что и сами монголы. «Повесть об убиении Михаила Черниговского» сообщает, что князь отказался поклониться огню и языческим богам. Вполне вероятно, что он и в самом деле по какой-то причине не совершил поклонения статуе Чингис-хана. Не исполнивший обязательных ритуалов чужестранец не воспринимался монголами как член имперской системы, соответственно, Михаил остался чужим и не мог считаться гостем Бату. Поэтому сторонники Ярослава Владимирского (сам он в это время уже находился в Монголии) получили возможность поступить с Черниговским князем по своему усмотрению [ср.: Юрченко 2001, с. 22]. Не случайно даже в житии Михаила сообщается, что черниговский князь был убит не монголами, а русским – путивльцем Доманом («отступничество» которого от христианства, скорее всего, является домыслом агиографа). На это же косвенно указывает тот факт, что Михаил был убит в ставке Бату, а не отправлен в Монголию к великому хану: следовательно, наследник Джучи не распространял на него монгольскую юрисдикцию. В противовес этой «рациональной» точке зрения П. О. Рыкин полагает, что Михаил был умерщвлен все же по воле правителя Улуса Джучи, причем причины его казни имели «иррациональный» характер. Отказавшись исполнить священный ритуал в ставке, Бату, Михаил продемонстрировал желание призвать на монголов вредоносные силы, и с его казнью их действие обратилось против него самого и его владений [Рыкин 1997, с. 88-89]. Любопытно, что прохождение между огней, вызывавшее егативное отношение русских летописцев, в восточной традиции воспринималось, по-видимому, совершенно иначе: например, в эпосе «Идегей» при описании встречи Идегея с Аксак-Тимуром сообщается, что последний Идегею почет оказал: