Текст книги "Генерал-адмирал. Трилогия"

Автор книги: Роман Злотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

В Магнитную я попал только к концу апреля. Здесь все было в порядке. Работы шли ходко, немцы заканчивали первую домну, закладывали вторую, а под третью копали котлован. Кроме того, вовсю велось строительство усовершенствованных немцами печей для производства стали по процессу, разработанному французским инженером Мартеном. На стройке уже работало восемь американских паровых экскаваторов, управляемых пока еще американцами, но на каждом уже был штатный помощник машиниста из русских. Да и на остальные специальности этой машины с весьма солидным экипажем велась активная подготовка русского персонала.

Из трех запланированных кирпичных заводов один уже работал, а два достраивались. Я проторчал на стройплощадке четыре дня и тихо ретировался к Тимирязеву. Все шло хорошо – зачем мешаться.

У Тимирязева тоже все было в порядке. Они с моей тройкой рассчитали несколько вариантов конфигурации семейных ферм, наиболее подходящих для данной местности, на разное количество рабочих рук – от двух-трех пар до двенадцати – пятнадцати. Так, чтобы и зерноводство, и животноводство дополняли друг друга. То есть чтобы было куда девать кормовые культуры, высаживаемые в определенные годы на поля для смены севооборота, ну и чтобы имелась возможность подкормить поля и в первую очередь огороды естественными удобрениями – навозом, компостом… А также убедили несколько семей переселенцев заложить таковые. Естественно, в кредит. И Климент Аркадьевич заявлял, что уже через год-два у них будет поблизости от опытовой станции несколько весьма привлекательных «наглядных пособий» для переселенцев. А казначей доложил, что разработал кредитную программу для них, которая позволит, во-первых, достаточно быстро вывести товарное производство на безубыточный, а затем и на прибыльный уровень, и во-вторых, заставит новоиспеченных владельцев ферм жестко исполнять рекомендации ученых. А то ежели переселенцы в этой местности вздумают работать по старинке…

Общее число крестьянских семей, определенных на поселение, достигло двухсот, но почти половина из них занимались хозяйством не больше года, так что смотреть там было не на что. Поэтому по хозяйствам я не поехал. К тому же у меня была еще одна причина, по которой я не стал особенно задерживаться. И называлась она – Всемирная выставка в Париже.

До Парижа я добрался в конце июля, когда выставка была в самом разгаре. И не один, а с племянником. Брат, услышав просьбу отпустить меня на выставку, тут же повелел прихватить с собой и Николая, а то, мол, тот увлекся офицерской службой, существенную часть которой составляют пирушки с сослуживцами. Эвон, генерал Данилович докладывает – за один вечер сто двадцать пять бутылок шампанского уговорили. А я на него благотворно воздействую. Сразу после общения со мной цесаревич-де то запрется и всякие научные кривые рисует, то к отцу Иоанну в Кронштадт ездит… Ну что ж, возможно, оно и к лучшему, хотя присутствие Николая и затрудняло мне проведение нескольких встреч, которые я запланировал на выставке. Ничего – вывернемся.

К тому же я вез в Париж еще около трех сотен русских инженеров и ученых. И почти четыре сотни студентов, в основном из числа опекаемых Обществом вспомоществования в получении образования сиротам и детям из бедных семей, но и несколько десятков, рекомендованных попечительскими советами крупных университетов, институтов и технического училища.

Россия как государство в этой выставке официально не участвовала на основании того, что выставка «приурочена к столетию со дня казни французского короля». Так что наш павильон оформляло Русское техническое общество, которое потратило на то много собственных средств, и отправленная им в Париж делегация оказалась весьма скудной. Да тут еще такой трагический случай со смертью комиссара русского отдела, члена Русского технического общества Евгения Николаевича Андреева. Вот я и прихватил на свой кошт некоторое количество народу. В основном, конечно, из числа тех, кто был задействован в моих проектах, – Попова, Блинова, Менделеева, Пироцкого с Теслой и других, – но также и тех, кого меня попросил привезти председатель Русского технического общества Петр Аркадьевич Кочубей. Он сетовал, что не догадался выйти на меня заранее, тогда, мол, с моей помощью они могли бы подготовить такую экспозицию, что все ахнули бы. Но я его разочаровал, сказав, что не пошел бы против воли брата, который, как и большинство других европейских монархов, отказался участвовать в этом мероприятии, и что вообще я пока предпочитаю смотреть и учиться. Тем более что, по моему глубокому убеждению, на таких выставках нам стоит показывать только уже освоенную в производстве продукцию, а не отдельные опытные образцы, иначе основную работу сделаем мы, а сливки из-за нашей промышленной отсталости снимут другие. Судя по выражению лица, Петр Аркадьевич со мной был не согласен, но промолчал…

Большая часть делегации поехала поездом, а мы с Николаем и еще человек тридцать – на «Дмитрии Донском» до Копенгагена, где Николай должен был по пути посетить бабушку и дедушку. Вот он за время этого перехода и пообщается с умнейшими русскими (и не только) людьми. Может, чего от них переймет, да и глядишь, на них произведет благоприятное впечатление. Мальчик он умный и обаятельный, а что пирушки – так в двадцать один год кто не пил-то? К тому же я знал, что уж алкоголиком Николай точно не станет. Уж этого недостатка у последнего русского государя никто не упоминал. А при удаче появится у него свое лобби и на интеллектуальном небосклоне…

Ну а после Копенгагена мы должны были сесть на мой поезд, который я для такого дела велел перегнать в Данию, и отправиться в Париж. Но с заездом в Брюссель, в гости к Леопольду II, с которым у меня одного из всей аристократической европейской кодлы установились дружеские отношения. Я эти отношения ценил и старался поддерживать регулярными встречами. Тем более что сам Леопольд II ценил их даже больше, чем я. Так что от этих встреч я имел не только приятное общение, но и кое-какие преференции в бизнесе… И вот там-то, в Брюсселе, я впервые воочию увидел признаки того, что я действительно начал что-то менять в истории. Ну, то есть в истории царствующего дома. Так-то признаков было море – от того, что золото Трансвааля в настоящий момент работало на развитие России, до стремительно вырастающих корпусов моих заводов в Магнитной… Дело в том, что в Брюсселе у Леопольда II как раз гостила племянница – дочь его брата Генриетта Мария. И когда мы через два дня наконец-то тронулись в сторону Парижа, Николай выбрал момент и, несколько волнуясь, спросил у меня, не слышал ли я о каких-нибудь наследственных болезнях у династии Саксен-Кобург-Готских или Гогенцоллернов. [33]Я слегка ошалел, а потом заверил его, что не слышал, но обязательно поинтересуюсь этим вопросом.

А 27 июля 1889 года мы въехали в чистый, свежий, омытый недавно прошедшим дождем и увенчанный только что построенной инженером Эйфелем башней Париж…

На выставку мы с Николаем попали только на четвертый день пребывания в столице Франции – до этого были заняты визитами и приемами. И хотя мы жили в Париже исключительно как частные лица (вследствие «столетия со дня казни французского короля»), нас это не спасло. Французы сейчас изо всех сил обхаживали Александра III – их голубой мечтой стало возвращение отторгнутых во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов провинций Эльзас и Лотарингия, но сделать это в одиночку не было никаких шансов. Пруссия с тех пор превратилась в Германскую империю и сделалась намного сильнее. Вот французы и вставали на уши, пытаясь привлечь в союзники Россию. И после заключения немцами Тройственного союза с Австро-Венгрией и Италией это желание приблизилось к реализации. Ибо сей союз Александру III совсем не понравился. Нет, с Германией-то у России отношения были в целом неплохие. Камнем преткновения в Тройственном союзе являлась Австро-Венгрия – прямой и последовательный враг России. А отношения с Австро-Венгрией для немцев, увы, были более приоритетными, чем с нами. Кайзер и Бисмарк мечтали о присоединении Австрии к Германской империи и шли на все, чтобы ублажить Франца Иосифа. И это неминуемо – пока постепенно, но все сильнее и сильнее – отдаляло от нас Германию, а к 1914 году превратило ее во врага России…

В общем, несмотря на статус частных лиц, внимания лиц официальных мы избежать не смогли. К нам началось настоящее паломничество. Нас посетили все – от французского военного министра, уволокшего Николая пострелять из французской винтовки, в которой впервые в мире был применен патрон с бездымным порохом, [34]до главы французского парламента. А президент Франции Сади Карно даже дал обед в Елисейском дворце в честь наследника российского престола цесаревича Николая и его дяди, великого князя Алексея Александровича, только названный частным, все остальное – от почетного караула до оркестра, играющего государственный гимн, и встречи главных гостей лично президентом на ступенях Елисейского дворца – было как на официальном мероприятии.

Впрочем, поездка Николая с военным министром оказалась вполне к месту, потому что я воспользовался его отсутствием, чтобы впервые за несколько лет провести запланированную еще до такого неожиданного «подарка» брата встречу с моей высшей управляющей тройкой. Каца и Канареева я вызвал сюда из Трансвааля, а Курилицин приехал из Санкт-Петербурга самостоятельно. Как и еще пятнадцать человек из высшего слоя руководства моей… теперь уж можно назвать это корпорацией.

Все прибыли с полным соблюдением конспирации – под чужими фамилиями, разными маршрутами, в разное время – и поселились в разных отелях. И не то чтобы это было так уж необходимо, просто… как только человек дорастал до того, чтобы занять в моей корпорации важный пост, так сказать первого круга ответственности, я одновременно с предложением повышения выдвигал требование о принятии им на себя определенных обязательств по изменению стиля жизни. Я был уверен, что достаточно скоро на всех, кто со мной связан, начнется настоящая охота. Вследствие того, что, во-первых, меня оценят «по достоинству», и во-вторых, мир изменится. Вот пусть и привыкают беречься. Чтобы потом не пришлось хоронить. Так что все было по-серьезному – и чужие документы, и разные маршруты, и даже у некоторых легкое изменение внешности. Хотя все они съехались сюда скорее в отпуск, чем на работу. Впрочем, и работа была тоже. Например, два старших руководителя направлений – Кац и Канареев – наконец-то после стольких лет встретились со своими подчиненными. Ну так, даст Бог, через год все в Южной Африке наладим, можно будет слегка ослабить контроль, и оба вернутся в Питер. Вот пусть и начинают готовиться. Да и посмотреть на Всемирную выставку, на это торжество электричества и машин, всем им тоже полезно. Хоть будут немного представлять, в какое будущее мы Россию тянем.

Встреча прошла хорошо. Кац даже сказал, что по его направлению все в принципе уже налажено и его непременное присутствие в Трансваале более не является такой уж необходимостью. А вот в Санкт-Петербурге, судя по тем докладам, что он услышал, наоборот – дел невпроворот. Я же поздравил его с решением суда, по которому гражданину Кацу Якову Соломоновичу тюремное заключение заменялось высылкой в отдаленные местности, и торжественно вручил ему копию данного решения. Поржали все. Особенно развеселился Курилицин:

– Ой, Яков Соломонович, не светит тебе ныне в Санкт-Петербург возвернуться, ой не светит! Ты же уже находишься в местности, куда как отдаленной от Санкт-Петербурга! – хохотал он. – Ой, чую, сидеть тебе в Африке еще долго…

Но Кац был доволен. До сих пор он официально числился в тюрьме и его пребывание на воле было всего лишь результатом моей доброй воли и задействованных мною связей. А сейчас он сделал еще один шаг к свободе. Серьезный шаг. Насколько же быстрыми и широкими будут следующие шаги – зависело только от него… Нет, он показал себя отлично, и ни о каком водворении его обратно в тюрьму речи не шло. Но у Якова была мечта – одеться с иголочки, сесть в собственный выезд и проехаться с дорогой сигарой в рту перед теми, кто упек его за решетку. Но не сейчас, а когда он разорит их до нитки. И я обещал, что такую возможность ему предоставлю – потом, когда докажет мне не только свою полезность, но и верность. А сегодня он получил прямое подтверждение тому, что я начинаю исполнять свои обещания…

Канареев доложил, что запасы золота уже составляют более двух с половиной тысяч пудов. Железнодорожная ветка до штаб-квартиры проложена. Строительство оной в Лоренсу-Маркише также идет полным ходом. Численность отряда стражи доведена до пятисот сорока человек, однако русских там всего двести сорок три, из них шестнадцать артиллеристов…

Ну а когда с основными вопросами было покончено, он молча выложил передо мной папку с отчетом о расследовании по поводу одной известной нам обоим особы. Так что место нашей встречи в одном из пригородных парижских отелей я покинул вполне довольным.

На выставке, как я уже говорил, мы с Николаем появились только на четвертый день. Впрочем, прибывшие в Париж раньше нас инженеры и студенты толклись там уже почти десять дней, и у студентов время пребывания в Париже подходило к концу. Я очень надеялся, что заряд эмоций, полученный на выставке, подвигнет их к тому, чтобы отдать все силы промышленному развитию России, а не скатиться на кривую дорожку. Тем более что все возможности для этого я собирался им предоставить.

На Эйфелеву башню, являвшуюся воротами основной экспозиции, мы поднялись сразу же, как прибыли, причем в сопровождении самого Гюстава Эйфеля. Лифты мягко вознесли нас в самое небо. Николай восхищенно вертел головой, осматривая Париж с такой огромной для этого времени, еще не имеющего самолетов и небоскребов, высоты. Я тоже с любопытством огляделся. Нет, на Эйфелевой башне я был раз десять (вернее, намного больше, но чаще всего я поднимался только до первого уровня, чтобы пообедать в ресторане. Как раз в том, где, по легенде, так любил обедать Мопассан), [35]но и этого было достаточно, чтобы изучить открывающуюся отсюда панораму. Хотя сейчас город внизу был другой. Еще не было моста Александра III, парка Ситроена, музея Помпиду, фонтана Стравинского и десятков мест, которые я в своем XXI веке научился легко находить, глядя на Париж с высоты. Однако Жорж Эжен Осман [36]уже приложил к нему свою руку: Лувр, Триумфальная арка на площади Этуаль, площадь Конкорд и начинающиеся от нее Елисейские поля, Дом инвалидов с могилой Наполеона Бонапарта, улица Риволи и Большие бульвары – все это оказалось на своем месте.

– Дядя, а мы сможем построить такую башню в Петербурге? – восторженно спросил Николай.

Я усмехнулся, вспомнив, какие дебаты кипели в Питере моего времени по поводу Газпром-сити. И какие еще будут кипеть по поводу этой самой Эйфелевой башни в недалеком будущем. Да что там в будущем – все уже кипело. Еще до открытия башни в 1887 году триста писателей и художников (среди которых были и Александр Дюма-сын, и Ги де Мопассан, и композитор Шарль Гуно) направили протест в адрес муниципалитета, характеризуя конструкцию как «бесполезную и чудовищную», как «смехотворную башню, доминирующую над Парижем, словно гигантская фабричная дымовая труба», и жалостливо сетуя, что на протяжении двадцати лет [37]они будут вынуждены смотреть «на отвратительную тень ненавистной колонны из железа и винтов, простирающуюся над городом, как чернильная клякса»… Они даже не догадывались, что через какие-то два-три десятилетия Эйфелева башня станет не только неотъемлемой частью Парижа, но и его символом. Что поделать – темные люди. Не то что умные, образованные петербуржцы, протестовавшие против строительства «Газпром-сити» по совершенно другим и уж конечно куда более веским причинам…

Но я не мог ничего этого рассказать. Поэтому просто ответил:

– Да.

Глава 7

– Я полагаю, ваше высочество, что наиболее полно требованиям, определенным комиссией для ружья, предназначенного к вооружению пехоты, отвечают три образца – Нагана, Мосина и Роговцева. Но поскольку последний образец наиболее дешев в производстве, комиссия имеет намерение рекомендовать для производства именно его.

Я сидел и молча смотрел на образцы. Да, действительно, винтовка неизвестного мне полковника Роговцева была самой дешевой из трех. И если честно, как раз она-то более всего и напоминала ту самую винтовку Мосина, которую я помнил. Напоминала, потому что я никогда не интересовался историческим оружием. Просто общее ощущение, основанное на смутных образах, оставшихся в памяти. Почему так – была у меня мысль. Возможно, дело в том, что базовым патроном под бездымный порох был избран патрон, разработанный именно Роговцевым и очень сильно напоминающий мне тот самый обычный винтовочный патрон 7,62 х 54, который дожил до XXI века и продолжал использоваться многими образцами оружия, состоящего на вооружении Российской армии, – от снайперских винтовок до пулеметов. Только пуля была другой – не с остроконечной, а с округлой носовой частью. Ну непременно же Мосин с Роговцевым как-то взаимодействовали по этому вопросу – вот Роговцев, доселе мне неизвестный, и ухватил в процессе общения какие-то мысли Мосина. Возможно, те, от которых тот уже отказался, поскольку ушел далеко вперед. Он-то у меня здесь успел проехаться по нескольким оружейным заводам, изучил не десяток, а под сотню образцов оружия и имел под своим началом дюжину офицеров, инженеров и мастеров, составлявших настоящее конструкторское бюро. Так что лежащая передо мной винтовка конструкции Мосина была короче, легче и… изящнее, что ли.

– К тому же винтовка конструкции полковника Роговцева имеет и некоторые другие преимущества, – снова заговорил стоящий передо мной председатель Комиссии по испытанию магазинных ружей генерал Чагин. – Так, например, она длиннее и имеет более массивный приклад, что, несомненно, является преимуществом для рукопашного боя.

Я хмыкнул себе под нос. Да уж… А о том, что солдат должен до этого самого рукопашного боя все время таскать на себе лишний фунт веса – это как? Да и опять же рукопашный бой рукопашному бою рознь. В чистом поле – да, может, и преимущество, хотя надо еще посчитать, не нивелируется ли оно недостатками, а вот в стесненных обстоятельствах – в окопе, в каземате, в блиндаже – каждая лишняя пядь длины опять же становится не преимуществом, а недостатком.

– К тому же прицельные приспособления винтовки Роговцева позволяют поражать цель на дистанции тысяча саженей, [38]между тем как винтовка Нагана бьет на семьсот, а Мосина – всего лишь на пятьсот саженей.

Тут уж я хмыкнул в голос и, наклонившись к разложенным образцам, поднял так усиленно рекламируемую мне винтовку Роговцева и протянул ее генералу.

– Ваше высочество… – недоуменно пробормотал он, глядя на протянутую ему винтовку.

– Поразите, – попросил я.

– Что?

– Цель. Ростовую. На дистанции тысяча саженей. – Когда генерал обиженно поджал губы, я примирительно предложил: – Ну ладно, пусть не ростовую. Давайте представим себе нечто более масштабное – скажем, всадника на лошади. Поразите такую мишень? Хотя бы и неподвижную…

Генерал еще более насупился. Ой, похоже, надо мне сдержать характер. И так мое назначение на пост начальника Главного артиллеристского управления в Военном министерстве приняли в штыки. Ну как же, моряк – и вдруг назначен в святая святых, в начальники управления, определяющего всю политику в области вооружения армии. Позор! Своих, что ли, мало? И то, что я являлся представителем императорской фамилии, ничего по большом) счету не меняло. Извечная конкуренция между армией и флотом. Кстати, и столь настойчивое и единодушное проталкивание принятия на вооружение винтовки Роговцева, явно уступающей, на мой взгляд, нынешней мосинской, скорее всего также являлось результатом этого душевного порыва. Все знали, что Мосин – мой протеже. Так вот тебе, варяг незваный! Хрен ты тут своего добьешься… Но отдавать на откуп душевному порыву такой вопрос, как вооружение армии, с которым она будет вступать в мировую войну, я не собирался. Однако обосновать свое решение мне надобно было так, чтобы комар носа не подточил. Нет, продавитьрешение я, вероятно, сумел бы. Но это окончательно испортило бы мои взаимоотношения со всем составом управления. А сие означало бы, что никакой плодотворной работы на этом посту у меня не получится – любое мое решение будет проходить только под давлением, а потом еще и активно саботироваться на всех уровнях. Ну и о каком успешном перевооружении армии тогда может идти речь? А ведь оно уже на пороге, поскольку на поля сражений выходит его величество бездымный порох. И это значит, что всё, буквально всё оружие – от винтовок и револьверов до пушек и гранат – придется полностью заменить. Или в крайнем случае переделать…

Для меня самого это назначение оказалось совершенно неожиданным. Ну ведь ничто не предвещало. Однако, похоже, жандармы все-таки не зря ели свой хлеб, а мой братец достаточно внимательно читал их доклады и отчеты всяких государственных лиц, с которыми я так или иначе взаимодействовал.

В начале ноября государь вызвал меня к себе в Гатчину. Он выглядел каким-то уставшим и… потухшим и уже не производил того впечатления могучего русского богатыря, которое у меня всегда возникало при взгляде на него. Ну типа Илья Муромец – постаревший, слегка обрюзгший и располневший, но все еще могучий. Приложит – мало не покажется. Эвон, во время крушения удержал на плечах рухнувшую крышу вагона, пока вся семья не выбралась. [39]А нынче сдал…

– Садись, Лешка, – необычно тихо произнес он и замолчал. Некоторое время мы оба молчали, а затем Александр III вздохнул и рубанул: – Хочу на тебя еще и Военное министерство повесить.

Я изумленно вскинулся:

– Да как же…

Но государь прервал меня вскинутой ладонью:

– Знаю, все знаю, что ты мне тут говорить будешь. И что в Военно-морском ведомстве шибко занят, и что дело у тебя свое, да не одно. Все знаю! Но и ты пойми. Вон как у тебя во флоте все закрутилось – и опытовая станция работает, и плавательный ценз ввели, и Морской полк ты пробил, и дальномеры, кои опять же с твоей подачи делать начали, у нас теперь даже англичане покупают, и расчетные машины для стрельбы из корабельных пушек на корабли ставятся те, что твой Давыдов с этим шведом конструируют. Все движется, бурлит! А в Военном министерстве все тихо и… затхло. Нет, Ванновский делает все что может, нечем мне его попрекнуть. Но того, что делает Петр Семенович, мало, мало. Мы дважды чуть с англичанами в войну не ввязались, удержались на грани. А ежели не удержимся и придется с тем, что есть, воевать? Сколько крови будет… При нашем покойном батюшке едва с туркой справились, а нынче-то нам кто противостоять будет? Нынче у нас посильнее турок противники найдутся. А ты… – Брат замолчал, подбирая слова, а затем выдал: – У тебя глаздругой. Ты на все по-иному смотришь, не как мои министры. Ох, не ошибся я, когда флот тебе поручил. А теперь ты мне на другом месте надобен. Понял, Лешка? – И он упер в меня напряженный взгляд.

Я тоже некоторое время помолчал, а затем осторожно начал:

– Прости меня, брат, но… я не осилю. Подожди! Сейчасне осилю! Ну сам посуди, завод…

– Завод у тебя вовсю строится! – сердито оборвал меня государь. – Эвон сколько немцев нагнал, плюнь – не промажешь! И первая домна прошлой осенью уже чугун дала, я знаю!

– Все так, государь, – произнес я, успокаивающе вскидывая руки, – все так. Вот только я в Магнитной собираюсь не завод строить, а заводы.И там все только начинается. Первый завод – основа, хребет, на него еще мясо нарастить требуется, жилы протянуть, сосуды кровеносные, все необходимые органы на место поставить. Тогда этот тигр вперед и прыгнет. Там еще столько дел, что я сам пугаюсь.

– А какие ты там еще заводы ставить хочешь? – слегка удивленно спросил государь.

Я принялся загибать пальцы:

– Во-первых, и на этом заводе еще строить и строить. Я хочу там рельсы начать катать. Ты же, брат мой и государь, затеваешь Великий сибирский путь [40]сооружать. Тебе рельсы ой как понадобятся. Опять же эта магистраль через широкие сибирские реки пойдет – на ней мосты нужны. Вот тебе и еще завод. Всякие мостовые и строительные конструкции из металла клепать. Тебе небось Николай рассказал, что мы в Париже на выставке наблюдали. Башню из металла высотой в четыре с лишним сотни аршин французы в центре столицы выстроили, и всего за два года. А мы чем хуже? Мосты – те же башни, только на бок положенные. Далее, я все свои станки сейчас у Круппа и Армстронга закупаю. Наши, русские производители и половины нужных мне станков не производят, да и качество у них… Значит, станкостроительный завод нужен. Инструментальный? Нужен. Подшипниковый? Нужен. Паровозы и вагоны я сейчас у бельгийцев закупаю, а ремонтировать их что, тоже в Бельгию отправлять? Значит, опять же мастерские нужны. Для начала. А там, глядишь, приловчимся и сами начнем паровозы строить. Ну и другие вопросы остро стоят. Скажем, мины Уайтхеда для флота почему сами не производим? Гироскопы для них делать не умеем. Все остальное можем осилить, а это – нет. Значит, надобно часовой завод строить.

– Все-все! – замахал руками Александр III. – Я-то думал, ты завод делаешь, чтобы на флот железо поставлять, а ты вон как размахнулся!

– И это тоже, – кивнул я. – И железо флоту поставлять, и броню катать собираюсь. И оружейный завод тоже буду строить.

– Да знаю, – прищурился брат, – знаю, что ты у англичанина Максима патент на пулемет купил и что сам его производить собираешься. И как, забавная игрушка?

Я усмехнулся:

– А вот сам увидишь. Чего на пальцах объяснять, если можно все показать… Но я еще не закончил. Ты думаешь, у меня в Трансваале все хорошо? Как бы не так. Во-первых, буры на мое предприятие там уже коситься начинают. Обидно им, что слишком большой кус мимо их рта идет. Да и англичане локти себе грызут. И попомни мои слова, брат, недолго они на это смотреть будут. Дай бог, десять лет у нас есть, чтобы сколько можно золота оттуда забрать, а потом – всё.

– Так они же договор подписали, что обязуются гарантировать бурам независимость.

– А когда их какие договоры останавливали? – усмехнулся я.

Брат зло стиснул зубы. А что тут скажешь?

– Вот, – назидательно произнес я, – а мне там приходится изворачиваться так, чтобы, с одной стороны, как можно больше оттуда забрать, а с другой – как прижмет, так оттуда выскочить, чтобы мы с англичанами после этого точно воевать не начали, ну а с третьей – хорошо бы еще при этом сделать так, чтобы англичане все-таки там еще и получили по полной. Дабы почувствовали, что договоры с нами нарушать не след. Но опять же чтоб у нас с ними без войны обошлось. Понимаешь, как вертеться придется? – Я помолчал и тихонько вздохнул. – Ну сам скажи, какой из меня при всем этом еще и военный министр?

Александр молчал долго. Очень. Но потом тоже вздохнул и махнул рукой:

– Ладно. Вижу, что дел у тебя по горло. Ох и оборотистый ты стал, Лешка. И когда научился? – Вдруг он вскинул подбородок и рявкнул: – Но в начальники Главного артиллеристского управления пойдешь! Там и пулеметы твои к месту будут. Да и вообще… знаю, что ты вокруг Тульского оружейного завода крутишься. Так что по тебе дело. Наведи там порядок, как на флоте. А то их что-то то в одну сторону качает, то в другую. При Милютине за десять лет шесть разных винтовок на вооружение попринимали, а ныне с того испугу уже почти семь лет не мычат, не телятся. [41]Разберись там. Понял?

И я понял, что уж от этого-то мне точно не отвертеться. Впрочем, я не особенно расстроился. Ведь были же мысли как-нибудь артиллерию продвинуть. Она же, считай, единственное, в чем я более-менее разбираюсь. Ну, кроме мирового рынка ресурсов, который весь остался в будущем. А тут такой момент – перевооружение, вызванное переходом на бездымный порох. Так что вот тебе, парень, и карты в руки…

Но начинать мне пришлось не с артиллерии, а с подведения итогов очередного этапа конкурса на магазинную винтовку уменьшенного калибра [42]для русской армии. В котором и участвовал мой протеже – капитан Мосин. Это было уже третье промежуточное подведение итогов, и никто не знал, сколько их будет еще. Впрочем, уже наступил 1890 год, а как я помнил, «мосинка» официально именовалась винтовкой «образца 1891/30 гг.». Уж какие там глобальные усовершенствования были внесены в этом самом 30-м году – не знаю. Вот именно поэтому я и оказался здесь, на стрельбище Главного артиллеристского полигона…

Генерал Чагин вскинул подбородок:

– Ваше императорское высочество, вы, конечно, можете не знать, вы не армеец, но существует такой тип стрельбы, как залповая, коя употребляется взводом или ротой и может вестись даже и по невидимому противнику…

– Хорошо, – прервал я его. – Сколько единиц каждого образца мы имеем? Пятьдесят? Отлично. Тогда давайте сделаем так. К завтрашнему дню установим для каждой винтовки по пять мишеней на дистанциях от пятисот до тысячи саженей. И пятьдесят ваших стрелков, меняясь, отстреляют из них по десять патронов – два магазина. Одиночными. А потом, после проверки, еще по десять патронов, но уже залповой стрельбой. – Я воткнул в генерала насмешливый взгляд. – Вы как, ваше превосходительство, беретесь предсказать результат?

На лице Чагова появилось недоумение.

– Но… ваше высочество, только винтовка Нагана имеет прицельные приспособления…

– Я помню, – оборвал я его. Он еще будет мне говорить… Тысяча саженей – это больше двух километров. Попасть на такой дистанции с открытого прицела пулей с круглой головкой… Я удивлюсь, если после того, как будут расстреляны все две тысячи предназначенных для этой дистанции патронов, мы найдем хотя бы одну дырку в мишени.

Так и произошло. Вернее, не совсем так. Как раз у винтовки Мосина край одной из пяти мишеней, установленной на дистанции в тысячу саженей, отщепился. Но это посчитали повреждением при установке, хотя устанавливавший ее солдат и утверждал, что ничего не повреждал. Впрочем, даже если это и было попаданием, то чисто случайным. Да что там говорить – на дистанции пятьсот саженей, то есть километр, количество попаданий составило всего лишь около процента. А более дальние дистанции дали такой разброс, что никакой закономерности по ним вывести было просто невозможно. Случайность – она и есть случайность. Причем залповая стрельба, несмотря на странные, на мой взгляд, однако точно имевшие место быть ожидания многих членов комиссии, дала куда меньшее число попаданий, чем одиночная. Раз в восемь – десять.