Текст книги "Ильин Роман. Автобиография (СИ)"

Автор книги: Роман Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Квартиру часто проливала соседка сверху, объясняя это за

бытым краном. Виноват, видимо, был кот малыш, который, запертый

уже в нашей – этажом ниже, квартире – своим боевым

ором не давал жить никому в доме. Но не утонул. И бабка платить

не стала. И ремонт никто не сделал.

А у меня с детства был сломанный нос. Или, как выясняется,

проблемы в развитии кости или хряща или врач его знает чего

еще. Но скапливались в нем с семи лет кровавые сопли и заложен

он был всегда. И решила мать отвезти меня в ту же Семашко

для прокола пазухи. Но, увидев подвал и пыточное кресло,

в котором проходил осмотр, – я сказал, что не надо. Это было

одно из немногих выявлений моей собственной воли по какому

бы то ни было вопросу. Мать же сказала, "как хочешь". Теперь

мне 32, нос в том же состоянии, и из-за него пришли в то же

состояние другие органы дыхательной системы.

Вся сила моего здоровья проявилась в селе Колюпаново.

У матери есть и был сослуживец Валерий Павлович (не сомневаюсь,

претендовавший когда-то на роль мужа, как и некоторые

другие представители), у него была и есть машина, а у матери

желание верить в Бога. Все вместе привезло нас на Крещение в

купель, в которую отправлен был только я. Сама не полезла. Божественной

милостью я сразу заболел двусторонней пневмнией

и не мог вздохнуть еще некоторое время. А мать заставляла

меня бегать из больницы за трамваями под предлогом "хронической

нехватки времени".

Пневмония кончилась астмой, которую с гордостью ношу

и по сей день.

И еще про болезни. Мать. будучи далеко не близким человеком,

в ведение моих проблем с ногами поставлена не была, или

была, но отреагировала глубоко в себе. Но. однако, лет в 12-15

отвезла меня к необычному врачу в необычную поликлинику,

до которой нужно было идти километра полтора, и этот врач

прописал мне лекарства, прописываемые как поддерживающие

при поставленном диагнозе. Больше меня не лечили – и о том,

как это было, далее – а диагноз поставили уже так поздно, что я

и не ходил, и не думал, а просто лежал на кровати и ползал до

туалета.

Но к ремонту. Дед Василий Степанович нас не забывал,

несколько раз приезжал, помогал делать различные сантехнические

и прочие работы. У меня осталось от него в наследство

(единственно) куча старых инструментов и даже именная пила

с деревянной ручкой "Рома", наспех нацарапанной чем-то.

Пос-ле переезда я перестал воспринимать всю семью целиком,

а мать, поскольку она еще себя и проявляла, просто терпел.

Но к бабке с дедом ходили мы регулярно, – и только вместе, – это

условие сохранилось и после смерти деда в 1997 г. В этом же году

начались ощутимые обострения рассеяного склероза. От деда,

кроме ненужных ему инструментов. осталась фотография, висевшая

до недавних пор на пианино. На ней дед, снятый в квартире,

сидел на стуле в белом пиджаке, оттопырив уши (было такое

умение – двигать ушами) и улыбаясь, указывал пальцем вниз

и дежал этой же рукой очки. Сейчас только тало ясно, – что он,

или пытался провести урок полового воспитания, – или, что вероятнее,

указывал на стоящее снизу под фотографией пианино

и намекал, что видит и слышит, как я играю. Ничего странного.

Дед последние годы своей жизни болел аденомой предстательной

железы, встречал нас с бутылкой мочи, привязанной

к ноге и катетером в живот, был слабый и худой. Но, казалось,

был мне рад. А мне было, как с самого детства, неудобно. И находится

в присутствии матери, и находится в присутствии прочих

родственноков. Но деда – единственного – я любил. И люблю

единственного и теперь. Но до сих пор не знаю, когда он

родился и забываю, когда умер. Каждое 9 мая, по традиции дед

навещаем, и мне совершенно не до того, чтобы рассматривать

даты. А теперь рядом с ним и бабка. На это девятое мая придется

плакать вдвойне.

От деда остались командирские часы, врученные ему государством

на пятидесятилетин Победы (потом отец из забрал

вместе с оргомным долгом перед матерью, за который она рас

плачивалась сама – в итоге часы отдавала мне бабка в 2013 г.,

а отца больше невидел). Еще государство ометило вклад ветеранов

в победу и строительство страны, – которая потом была разрушена,

– фронтовой фляжкой с намеком на заливание водкой

горя потери всего, заработанного за жизнь. И многие ветераны

пили.

Мы были на какой-то турбазе. Какой-то мальчик почти склонил

меня к покупке спиннига, – или это было в другой раз. Не

важно, – важно то, что позвонила бабушка и сказала что дед

умер. Как оказалось, он уже время лежал в больнице, и сердцем

не перенес операцию. Не думаю, что можно верить в рассказ о

его легкой смерти во сне. Но итога это не меняет. Вернувшись,

деда я застал уже перед похоронами, в их с бабкой квартире, с

другими бабками. Быстро подошел, простился, и мать меня быстро

увела. Закрыла дома, и поехала на похороны. А я еще долго

не мог избавиться от картин в голове о том, что в могилу я опускаюсь

вместе с ним.

Попугай Лори, мой единственный друг, умер незадолго до

деда. И что странно, о его смерти я узнал так же издалека, вот из

какого – не помню. Приехал – попугай уже закопан.

Когда меня выгнали из гимназии, мать некоторое время выбирала

новую школу – и в списке была еще одна гимназия. Но закончилось

все почему-то химическим лицеем. В обшарпанном,

разбитом здании, дважды перезжая на новое место учили меня

и прочих химии, биологии, – по десятибальной системе. Ездил

я в него на трамвае, от трамвая ходил далеко, и по дароге происходили

неясные вещи. Школьники там были именно такими,

каких бы выгнали из гимназии через неделю. Лихо издевались

надо мной на стадионе подтягиваниями и прочим, любили

клейкие резиновые мячи (продавались в 90-е – "лизуны") и маленькие

– стучать об стенки. На стенки еще любили прыгать с

разбега ногами и пытаться пробежать вверх. Меня просто перекидывали

через себя толчком ног в грудь из положения лежа.

Не сказал бы, что, как инвалид, находящийся уже пятый год в

одной комнате, есть желание сломать стены или прыгать на них,

но были далее по рассказу и ранее по жизни люди, которые ради

своих целей перекидывали меня через себя абсолютно так же.

Или просто ездили на плечах. Или просто брали, что понравится.

Директор лицея, – что, как и все, не удивительно – предпочел

умереть в 2017 г.

В лицей приезжал один раз папа. В это же время они с матерью

решили сделать мне подарок. Или не мне – самим посмотреть.

И, через первую гимназию, отправили меня в Англию.

Предварительно подчеркнув, как нелегко и быстро был получен

загранпаспорт и какие средства были разменяны на фунты

и где. И я, пухлый, нелюбимый мальчик, полетел в Хитроу, -

и далее, – через Уимлдон – в предместье Лондона, где жил в

английской семье с еще одной смутной личностью из Тулы.

Англия англией, – Тауэр, Хемптон-коурт, Мост, Трафальгарская

площадь, музеи – все бы как у обычных людей. Мне же досталось

самое интересное. Например лада – семерка хэтчбек по дороге

в место жительства. Вишневая, стояла возле магазина. А в

2013 – разбитая возле дома на металлургов. Мальчик своровал

пиццу. Ели, запершись. Надоумил меня звонить руководителю

группы – жаловаться на принимающую семью. Семья выдавала

нам небольшой завтрак с собой, когда ездили на курсы английского,

в этом завтраке были чипсы. И надо же – испорченные! И

надо же, зачем-то сообщал об этом я, звоня с домашнего телефона

семьи. Что-то было про украденные деньги. У мальчика.

Кем? Нашлись, под кроватью. Семья отвезла нас на овечью ферму.

Мальчик купил себе компьютерную игрушку, показывая, во

первых. что он умен для стратегий, во вторых, что она у него

"пойдет". в третьих, как прицел на мое будующее.

Я привез диснеевского медведя, микроскоп, и подарки маме

и прочим. Много буклетов осталось. Но потерял фотоаппарат.

В первый раз. Или не потерял? В любом случае, пришлось покупать

еще и его. Компенсировал потерю отец, когда взял поло

вину пленок с фотографиями – проявить – и увидел я его потом

через несколько лет. А фотографий никогда.

Алименты он, говорят платил. Потом не платил. Мать и об

этом говорила. В любом случае, от этих денег у меня были только

китайские штаны и уродливые коричнивые ботинки. Зато в

долг, но это позднее, брал он много, матери на это приходилось

брать кредиты, занимать, – но деньги ему дать. И отдавать их самой.

И потом, на всю жизнь у нее остался один ответ о деньгах

– я вся в долгах, не успеваю один отдать, как следующий надо.

Сейчас она на пенсии. 15000. Сейчас он инженер с сорокалетним

стажем. минимум 50000. Все отдает долги на любой вопрос

о деньгах.

За девяностые отец умудрился продать за свои долги фамильные

настенные часы, которые я помнил еще с раннего детства,

и если верить бабке, много других старинных драгоценностей.

Глава третья

Мать старалась «изо всех сил» построить сыну будущее, тульское

же общество направляло ее действия в нужную сторону,

и как только сын перестал отвечать требованиям общества, оно,

в массе своей не имеющее возможности думать, поспешило от

него избавиться.

С пятого класса меня снова перевели в классическую гимназию

под обещания с моей стороны, – неизвестно о чем данные, -

и причитания матери как в присутствии директора, так и в личных

беседах.

Шестой класс я начал в филологическом классе, на 80 процентов

заполненном противоположным мне полом. Русский язык

не был любимым и изучаемым предметом, поэтому оценивался

на тройки – среднеарифметические, по большому счету. Литература

была просто изучаема в контексте школьной программы,

задания выполняемы, сочинения писаны, и не могу сказать, что

она стала необходимым жизненным явлением.

Женский контингент класса повлиял только появлением

собственной анкеты – тетрадки с вопросами о людях, даваемой

всем в классе по очереди, – и тетрадки с вырезками статей

о "Битлз", – все по примеру увлечений этой половины класса.

Был еще альбом наклеек "Животные", который я долго заполнял,

покупая в Роспечати наборы по пять штук в пачке. Потом

мать заменила его на альбом "Рулалочка", но русалочка не собиралась.

Мать вообще любила поиздеваться, перебирая на мне

названеия от эмбицила до стандартных дибилов и прочих слабоумных.

Был у нее анекдот, в котором говорилось о ребенке,

спрашивающем мать, почему остальные дети указывали ему

на квадратную голову. Мать ребенка усповаивала его и гладила

рукой по форме квадрата. Моя голова квадратной не была, но

была мягкой, и при сильном нажатии выделялась вода. Кто-то в

классе даже экспериментировал.

В процессе обучения интересным было не само то, что оно

происходило, а как его вели, что говорили, как реагировали на

меня учителя и ученики.

В отношении внутриклассового общения первый год в "А"

классе прошел в отдалении от сверстников. От сверстниц в отдалении

прошли и оставшиеся шесть лет. Кто-то занимался

учебой, кто-то самолюбованием, кто-то концентрацией вок-

руг себе подобных. Но с мужской половиной общались редко.

Впоследствии стали появляться и пропадать пары, одна даже

закончилась браком, с событиями 2013 года так же закончившим-

ся.

Постепенно человеческое отдаление на мотивах или помощи

в учебе, или интересу к чьим-то занятиям, или банальной

жалости к человеку стало пропадать. Появился общающийся со

мной и сторонящийся остальных (и наоборот) мальчик Паша

Кузьмин, – отличник, усатый, – называемый всеми Раптором.

Паша оказался заинтересован компьютерными играми, и, – так

как отец имел благосклонность подарить мне 386 компьютер с

досом и принтером, – Паша решил приобрести себе настоящий

компьютер. А приобретя, использовал его для игр, на основе которых

и родилось подобие дружбы. Может, даже больше на том,

что конфигурацию для него долго подбирал я сам.

На моем компьютере кроме «Формулы один», "Принца персии

" и иргы "Предистория" работало мало чего, и Паша стал

иногда приглашать меня к себе. Жил он в коммуналке недалеко

от меня и помойки, – с матерью, отцом, бесконечным выводком

тараканов и кошкой Дашей, которая, однажды, чуть ли одновременно

с моим котом, от Паши сбежала. Паша любил тараканов,

может за это и назван был Раптором. Не любил, но издеваться

любил. Протыкать иголками, отрывать усики, прокалывать матке

ее сумку и прочее.

Я стал к нему довольно часто ходить, смотреть, как он играет

в игры, потом принес ему принтер на котором печатались доклады.

Однажды, вставая со стула, сильно ударился головой о

висевшую полку.

В другой раз, при его присутствии, идя в школу по странной

случайности сильно упал затылком об лед, потерял дыхание и

смотрел в черные глаза. "Как ты? Как ты?" Тебе видней, Паша,

как я.

Но у Паши уже был, как оказалось, друг, – или очень ловко

и неожиданно возник. Егор Свиридов, ловкий парень, пришедший

в "А" класс, и также из него ушедший в поисках просто

достижимой золотой медали. Паше было сложно выбрать, кто

друг, – и он часто, вместе с Егором, – просто закрывался в квартире,

когда приходил я. От Егора у меня остался клоун на качелях

– игрушка на стену, подаренная на день рождения, и кассета

Queen.

Когда сломал ногу об унитаз классе в 7, они приходили, наверно

целый раз, посмотреть, как хожу на костылях по двадцати

квадратным метрам. Снова ногу сломал, когда бежал по лестнице

в спуск к уже новой квартире в доме 49, номером 113, в

которую переехали классе в 7-8. Бежал с батоном, и вывихнул

ступню на правой ноге. Оказалось – трещина.

Были еще в классе личности не сыгравшие роли в судьбе, но

показавшие людскую мерзость на своем примере. Алексей Шариков,

самовлюбленный "красавец", высмеивающий и подставлявший

всех, кто был не он. Зато он намекнул как-то,что болен

вегетососудистой дистонией. Надо же.

С его подачи и Паша стал Раптором, и я Овцебыком и еще

кто-то кем-то, но это не важно. С девятого класса я перестал

стричься и постригся уже после "института". Руками грязными,

но православными. Позже.

Был еще Паша Барымов, ребенок высшего тульского света,

неплохо учившийся, но, – странно, – плохо бегавший, над чем

все очень потешались. Паша был на 30 сантиметров выше всех

нас, и после окончания института побыл депутатом тульской

думы. По им введенной моде я недолго проходил в школу в кос-

тюме. Но после 13-го года, он, видимо, тоже постарался умереть,

– и тоже, неплохо подставлял людей, – в частности нас с Пашей.

Сосед с верхней квартиры при написании этих строчек начал

стучать молотком в стену. И об этом позже.

По их с Шариковым воле, будучи в гостях, я был напоен и

брошен на улице другим одноклассником, после чего прополз

полтора квартала. Есть такой способ за спиной разводить пиво

с водкой.

Паше же пришлось тяжело на первое сентября н-ного года,

когда он в полубессознательном состоянии из парка Белоусова

на моей спине передвигался до своей коммуналки.

Остальные были менее активны в моей жизни. но до тех пор,

когда не начались массовые попойки, сторого контролировавшиеся

бабками. Тогда же в мою жизнь был введен главный персонаж.

Мать в те годы. как и сейчас одела деревянное колье из развернутых

в разные стороны листьев. Не знаю. Не замечал.

Еще одно странное событие. У меня был телефон. У паши

был телефон, но лучше. 3310. И вот, – что-то меня дернуло, – что

он мне нужен, и я его забрал у Паши. И потом еще года два с ним

проходил. Но Паша тоже был далеко не прост. И родные его.

И вся Тула, вместе с Анной Кузьминичной. И он забрал у меня

гораздо больше. Но это не око за око. Я перед ним извинился.

И готов всегда телефон 3310 ему отдать.

Были девки, пытавшиеся меня развести под предлогом починки

компьютера и потом долгое время компостировавшие

мозги смсками на Пашин телефон.

Был Евгений Авдеев. ученик Б класса, математик и качок,

рассказывавший про своего друга, занимавшегося формовкой

крышек от люков. И о нем, о Жене тоже будет далее.

Был Ян Корабельников, через которого в мою жизнь попало

основное подставное лицо.

Сам учебный процесс шел, как уже упоминал обычным ходом.

Кроме конфликтов с класнной руководительницей, Натальей

Александровной Логиновой (логику я изучал годами

позже), который привел аж к неподаванию дневника и использованию

только черных ручек – единственное проявление переходного

возраста.

Еще была кража из спортивной раздевалки. Украдена барсетка.

документы, тетради. Все порвано и выброшено на пустыре.

Как бы замяли. Как бы нашли и как бы кто-то извинился.

Каждую зиму, по просьбе матери я был не в состоянии заниматься

на лыжах, – а после бега летом, цеплялся неподнимающимися

носками ступней за маты. С кружащейся головой

приходил на урок биологии после урока физкультуры. А все наблюдали.

И сейчас молчат. До суда молчат?

В школные спортивные игры меня не брали что в начальной

школе, что потом. Что в лагерях, что на уроках физкультуры.

Бегал я пока хорошо. Но почему-то ударной ногой под мяч была

левая нога, и играл я плохо. И соображал медленно, – а футбол

требовал быстроты. Сейчас правая нога, – действительно, -

несмотря на свою естественную силу, двигается хуже ле-

вой.

С пятого-шестого класса мать захотела компенсировать недостаток

еды, или просто заработать – и сняла недалеко от КБП

участок в поле, на котором я был вынужден сначала копать, потом

собирать жуков, потом выкапывать. Все последнее помогал

делать дед. Приезжая на мотоцикле, топил в бензине жуков, а

при урожае, который был редко, увозил его. Куда? Не знаю. Картошку

мешками дома я не видел. Как и в этом поле.

Зато видел еще одного потенциального папу, его новую дачу

и Запорожец, который будучи дан в руки, был почти завезен в

кювет.

Дугой потенциальный папа, уже упомянутый выше, вывозил

нас, скажем, куда-то, где были деревья и луг. И оводы с кулак. И

помповая винтовка. И стоп. Это мог быть и не он. Значит было

больше потенциальных пап.

Третьи, хотя и не потенциальные отцы поймали нас с матерью

на какой-то турбазе, отвезли к себе в дом и дальше я не

помню.

Зачем-то и где-то в это время мать записалась на уроки воржедия

и научилась водить. Чью машину, я не знаю, – и кем и

какие обещания ей были даны, – тоже. Как живет она сейчас,

вместе с оттирающей себя от прошлого Тулой, мне тем более не

известно. При написании книги она пылесосит пол, и, вероятно,

старается убедить кого-то в своей чистоте и многих прошедших

годах.

Помню ее единственный урок. Мне было чуть поменьше лет.

около 10, – и, опять же, на турбазе, мать взяла на прокат первый

двухколесный детский велосипед. И как делают мужики, бросая

в реку, толкнула меня на нем с горки. Но тормоз, как функциональную

систему, я еще не знал. Поэтому очень сильно, опять

же, ударился телом об асфальт.

В школьное время, после и перед картошкой, у меня была

возможность ездить на дачу самому – к бабке. Она была не рада,

но что уж, – пригласив, – впускала. Тогда и появилась черника, -

а дед пропал с дачи.

Гораздо больше был мне рад сосед по даче, – возможно, -

Николай Михайлович, – ныне не живой, – и, понимая тогда, как

относится бабка к внуку, впускал в свою дачу. С минимальной

отделкой досками, газовыми белыми занавесками на втором

этаже и поэтому очень приятной атмосферой. В "нашей" дедом

все было уже брошено, стены были кирпичные, в полумраке, -

и навален строительный хлам. Не успел дед доделать дворец

бабке. Поэтому основное время она проводила в парнике с помидорами.

У соседа был маленький внук, живший еще в полусказке,

с которым было приятно полазить по деревьям и просто побыть

вместе.

Со смертью деда дача кончилась.

В школе же я не пригодился. Роли в классных театрализованных

постановках, как пулей в голову, забывал, – пианист же был

никому не нужен. Только один Николай Федорович, учитель

истории, сказал: "будете вы все торговать рыбой на базаре". Я

– торговал не рыбой и не на базаре, а высокоинтелектуальной

мультимедиа продукцией и книгопечатными изданиями. Но.

Хотя бы то, что это было немного позже. Но почему и зачем -

если только они все уже тогда всё продумали.

С десятых классов, как и перед ними мать старалась засунуть

меня в параллельные физико-матемаические и химико-биологические

классы, где я, – как чужой, – из неуважаемого ими

класса филологов, просидел несколько уроков. С одиннадцатого

класса посещение уроков физики и математики в профильном

классе участились. Желание знания не увеличились.

Зато там были Пелешко и Авдеев, участники один небольшого,

другой гораздо большего периода дальнейшей жизни.

В дальнейнейшей жизни не пригодились уроки труда, проводимые

на нулевом этаже, около раздевалки. Для меня они закончились

набором ложек, скалок (был фрезерный станок по

дереву) и разбитым деревянным молотком пальцем, – до такой

степени, что кровь останавливали несколько часов, и заживает

он до сих пор.

Трудовик, как и зам. директора по какой-то части, вскоре уехали

жить в Италию, в которую, каждый год была посылаема

группа детей в лагерь. Странно, что Алексей Васильевич Пономарев

– директор гимназии – был до этой должности пограничником.

К трудам же отнесу летнюю уборку для тех, кто был не

отправлен никуда – стрижку кустов, уборку хлама на носилках и

подобную полезную работу.

Но для меня это занятие было редким, поскольку находившийся

в отдалении, – где-то, – папа, какие-то деньги, – видимо, -

платил. И мать часто посылала меня именно в такие лагеря, вероятно,

с большей целью отплатить директору таким образом за

его благосклонность принять меня в пятый класс.

В конце шестого класса я еду в Италию, горный лагерь Кокка-

Велье с католическим уклоном и занимающим казармы то-ли

бывшего концлагеря, то-ли итальянских фашистов Муссолини.

Отгороженный двухметровым забором из сетки, с тремя-четырьмя

казармами и подъемом в гору к католичееской церкви,

лагерь не носил отпечатка своего изначального предназначения,

находился под управлением доброго (хотя наверняка оценить

личность было сложно) толстого, бородатого Падре Пиппо, – и

был современен. Перед отъездом нас научили играть на ложках

русские народные песни, говорить по-итальянски контрольные

фразы и отправили на две недели. То же, что и в Англии. Италия-

Италией. Тепло, горные серпантины, Венеция, еще какие-

то города. Участвовали в мессах, ели Божью плоть и пили Его

кровь, играли в большой теннис, развлекали итальянцев, работали

у них на кухне. Ездила с нами негритянка Марта Ворончихина,

ребенок детдома, учившийся с некоторых пор в нашем

классе. Ездили неопределенные личности. слушавшие группу

"Сплин", ездил Артем Федоренко. Несколько раз ходили в походы,

на розовое высохшее озеро, несколько раз Падре возил нас в

своем фургоне, подъезжая к очередному повороту серпантина,

снимая руки с куля и поднимая их вверх – к огромной луне -

и говорил "Гарде луна!". Один раз я, вспомнив другую поездку

и Артема Федоренко в ней, обтравил обедом свою сумку и сидевших

рядом итальянцев. Что привело к остановке возле дома

с фонтаном 18 века, и было далеко не похоже на случайность.

В итоге нас одарили подарками, устроили вечер выбора игрушек,

считая бедных русских детей бедными, что в моем случае

было правдой, – поэтому до сих пор у меня осталась насадка на

карандаш в виде головы крокодила и портфель "Талисман". С

которым теперь редко езжу в другие города – Москву и Санкт-

Петербург. Портфель прочный, и заменять его новым смысла

нет.

И так же осталось небольшое количество итальянских буклетов,

денег, фотографий и буклет нашего выступления на ложках.

А, и еще рассказ о домовом, живущем неподалеку в лесу,

которого все каждую ночь ждали и пугали им. И имя Камилла

с большим баром алкоголя для взрослых, который нам, заманивая

– но не пуская – показывали.

Может быть, была еще одна поездка в этот лагерь, но они или

смешались в памяти в одну, или ее вообще не было.

Интересной оказалась поездка в лагерь в Чехии. О самой Чехии

помню мало, – только костницу – часовню, построенныю из

костей людей, – но происходящее в самом лагере забуду вряд-ли.

Артем Федоренко "блевал" при каждом выезде. В ходе одного

из них у меня вновь "пропал" фотоаппарат и как ни старались

убедить меня учителя и чешские руководители в том, что он появится,

– он не появился. Зато приснился один раз дед и сказал,

что фотоаппарат на улице, рядом с домиком в котором жил я и

неизвестный мне до этого тип, и, выйдя на улицу, фотоаппарата

я не нашел. Тип тоже предлагал искать его на улице. И он же

подсадил меня на группу "Ария", поразив музыкальным ужасом

альбома "Кровь за кровь", естественно, теперь уже давно самого

любимого. Но тогда он казался верхом сатанизма и черноты, и

тип пугал меня тем, что в уши ко мне ночью залезет сороканожка.

Жук в ухо не залез. но направление в жизни было задано.

Еще одна поездка на протяжении всей учебы была в по Европе,

на автобусе. Париж, что-то в Германии, еще где-то. В Париже

руководитель пытался поселить меня к паре, – повзрослей

меня, – вероятно хотев посмотреть, как делают секс французы.

Остальное было банально. Да и это, наверно, тоже, – я настоял

на расселении. В Швейцарии хотел купить маме часы с камнями.

Отговорили. И в Англии тоже хотел – у негра в переходе. И тоже

отговорили. Зато купил оранжевый карманный вентилятор. Но

на жаре мне сейчас только лежать на асфальте. хоть с палкой.

хоть с каляской, – так что вентилятор не помог.

И эта поездка, как и для всех туристов, в отдалении от подробностей

– стандартна. А стандарты я не запоминаю.

Следущими были лагеря в Керчи и работа с лопатой на раскопе.

Жара 40 градусов, вода из протухших источников, холодная

и освежающая, чуть теплее погоды, мертвые бычки, вымываемые

черным морем на пляж и плавающие вверх брюхом вместе

с тобой, – и где-то за заливом Казантип, – ныне не существующий

и меня не интересовавший, но интересовавший кого-то из

участников археологической экспедиции и поплывшего туда ру

ками и голым. Может, и не голым, – но это тоже не важно.

В Керчи было хорошо, были закаты над морем и все, чем оно

балует душу. Лагерь был – лучше не вспоминать, отношения

внем тоже, соседи по бараку показывали как у кого работает

мышца, поднимающая член, были какие-то проблемы с болезнями,

с едой, и, – забравшись ввместе с местными на какую-то

закрытую территорию и спасаясь от сабак, – я разбил подаренные

мне отцом часы. Дорогие, Касио.

Видел украинские села, украинских боевых гусей и одно было

особенно важно. Поездка на каменоломни, где в 41-х годах. при

оккупации немцами Украины, скрывались и оборонялись под

землей остатки местных жителей и армии.

Вторую поездку в Керч не помню, – тоже смешалась с первой.

Теперь только могу сказать, что текущее положение Крыма

мной не принято и в "русский" крым я никогда не поеду. Каким

бы гибридным и накачанным деньгами он бы ни был.

Последней из моих путешествий была поездка. организованная

отцом одноклассницы. толстой девочки Кудлай – и это бы

обычная военная часть, но без военных. Там я упал и порвал

колено дорогим штанам Найк, так же подаренных мне отцом.

Описана часть в песне Егора Летова "Ржавый бункер – твоя свобода

". Ржавыми были там не только бункеры.

Глава четвертая

Как я понимаю, последний на текущий момент переезд мать

решила устроить незадолго после смерти деда, Василия Степановича.

Выбор именно этой квартиры объяснен был близостью

школы. Десйтвительно. школа в трехста метрах, детский сад с

начальной школой прямо за домом.

Квартира была полностью подготовлена к уничтожению личности

в будующем. Начиная с номера – 113, заканчивая "кислотными

" (как мне потом указали) обоями комнаты, кафелем в

ванной с изображением стилизованных арф, половых органов и

грудей. занавесок с растопыренными листьями, колес солнца на

линолеуме, покрывающим пол кухни (с коловратами и свастиками

мне еще предстоит встретиться), шипами и сатанинскими

лицами на настенном ковре и с ковбоями на ковровых дорожках

– всех стилезованных под природный орнамент, но легко

просматриваемых. Дед после себя оставил газовую плиту с наклеенным

на нее ковбоем, – а Кузьмин Павел за некоторое время

до последней нашей встречи увлекся ковбойской тематикой

и пугал покупкой ковбойской шляпы.

Ничего из вышеперечисленного я не замечал до 2013 года, -

но замечали все, приходящие в квартиру, – и мало ли что обсуждавшие

с людьми, подстроившими все это и матерью вне моего

знания об этом.

Квартира в самом начале была перепланирована, избавлена

от кладовки и из кирпичей выложен зал, отделивший часть

квартиры под мою "комнату".

Был совершенно верно выбран поъезд для последующей

истории обо мне – все, с первого по четвертый этаж – дети – были

наркоманами – такими, каких из детей делали в девяностые.

Подъезд был грязен большую часть жизни, с потолков висели

сожженные спички и стандартно валялись шприцы от этих же

детей. Подъезд использовался и для распития всего горючего,

и курения всего горящего, что по программе, предназначенной

мне, коснулось и меня. Об этом позже.

Мне был куплен диван, во время сборки которого сборщики

яро интересовались, есть ли в квартире золото. Золота не было,

зато была маленькая прихожая из дсп, развалившаяся еще на

предыдущей квартире – но купленная отцом. Что ничего не значило.

В диване до сих пор хранятся и первая дорогая машина

формулы один, – уже сломанная, и трасформер, уже сломанный

кем-то (в квартиру после 2013 года стали регулярно, в отсутствии

хозяев, ходить люди), и все остальные игрушки за всю

детскую жизнь.

Прихожая стоит и по сей день, и дай Бог, когда умрет мать а

меня просто не станет, ее сожгут вместе со всей квартирой. И об

этом позже. В квартиру было перевезено пианино – стоит рядом,

и кухонный стол – все, чем обладала семья. И диван в зал стоявший

еще в первой, моей детской, квартире. Зал был местом

сбора "семьи", местом просмотра телевизора "Митсубиси" и

прослушиванием музыки на магнитофоне "Сони". Там я и увидел

фильм об умирающем от рака мальчике, смотрел "Джунгли

зовут" с ныне покойным Супоневым, "Пока все дома", "Непутевые

заметки" по субботам и воскресеньям, наборы клипов в 4

часа по СТС (где увидел впервые Долорес О"Райордан и группу

"Кренберриз" – и заключил для себя идеал женщины) и прочие

фильмы согласно программе.

Часто ходили на градообразующее тулькое предпреятие

– центральный базар, с его ором, вонью, раздавленными помидорами,

дешевыми тайваньскими вещами, вонючей кожей,

кровавыми мясными рядами, толпами деловых грязных чурок

и цыган, – и на котором мне была куплена большая часть вещей,

включая так дорогую мне косуху. О ней позже.

В 8-9 классе объявлся отец, как я рассказывал ранее, извинялся

за все, но забрал подаренные мне часы деда и ввел мать

в долги. забрав еще большую сумму денег, – причем не сразу, -

а после того, как мать их ему заняла у кого-то или на что-то -

в ламбарде. Золотым перстнем, подаренным мне бабушкой

Анной "на свадьбу", который часто использовался для покрытия