Текст книги "Знаменитые авантюристы"

Дорога в Тайберн

Было шесть часов утра. Обычно Дефо вставал позже, но сегодня надо было спешить. Предстоял долгий и утомительный день.

Накануне, при последней беседе с Джеком Шеппердом, приговоренным к смерти, он условился с ним, что утром в день казни передаст ему во дворе тюрьмы (позже это не удалось бы) свою рукопись заранее написанного о нем памфлета. А Джек около виселицы на глазах у всей толпы вернет ее обратно, будто свою собственную, лично им написанную исповедь.

Эта маленькая хитрость послужит прекрасной рекламой очередному сочинению Дефо и облегчит продажу памфлета, который отпечатают тотчас после казни. Ради этого рекламного трюка, собственно, и придется теперь тащиться через весь город в Тайберн. Несмотря на непогоду и раннее утро, наиболее нетерпеливые зрители уже занимали места на маршруте между тюрьмой и Тайберном. Наверное, и там, на лугу, уже топтались вокруг виселицы любители убийственного спектакля. От холода не спасет ни горячая картошка в карманах, ни шарф, которым закутана шея. Но, невзирая на ноябрьское ненастье, они полны решимости ждать, когда начнется «представление».

К девяти часам Дефо добрался до Ньюгейтской тюрьмы. Прибыл он как раз вовремя: героя драмы уже вывели из камеры смертников. Улыбаясь, Джек Шепперд ступил на булыжный двор. Он чисто выбрит, аккуратно одет, но без шляпы. На плечи накинуто, скорее для эффекта, чем для тепла, модное пальто с черными манжетами. Его худая и не очень высокая фигура вызывает всеобщее любопытство. Короткие черные волосы и густые брови оттеняют бледность кожи. Его нос вздернут, а большие карие глаза смотрят внимательно и, кажется, равнодушно. Трудно поверить, что это один из самых знаменитых преступников: ему едва исполнилось 22 года, но уже прослыл кумиром лондонской толпы.

Улучив момент, когда помощник шерифа дает расписку на получение тела, как если бы приговоренный уже умер, Дефо приближается к Джеку и, как условились, незаметно передает ему рукопись.

Затем в дело вступает кузнец. Он сбивает с осужденного ножные кандалы, отныне они на многие годы станут главной реликвией тюрьмы Ньюгейт. Джек протягивает руки, как бы прося сбить и наручники. Никто не обращает на это внимание. И тут Джек срывается, он теряет самообладание и набрасывается на палача, который пытается обвязать веревкой его грудь. Все понимают причину гнева: видимо, тщательно подготовленный план побега рухнул. Когда же помощник шерифа, обыскивая Джека, находит у него в жилете спрятанный нож, сомнения ни у кого нет – побег готовился. Да и сам Джек, понимая, что терять ему нечего, признается, смеясь, что намеревался скрыться в толпе своих друзей. Тюремщики тоже смеются.

Между тем народ все прибывает. Шум на улице стоит невообразимый. В окнах, на крышах – всюду возбужденные зрители. Внизу море людских голов: собралось несколько тысяч человек. Монотонно и печально звонит большой колокол церкви Гроба Господня.

Но вот ворота тюрьмы открылись, и солдаты, разогнав толпу, расчистили путь. В тот же момент показалась телега, и все увидели Джека, а рядом с ним фигуру палача, восседавшего на заранее приготовленном гробе. Солдаты с пиками, в зеленых треуголках, в красных мундирах, перетянутых крест-накрест белыми портупеями, помощник шерифа в ярко-алом костюме, палач, как и положено, в черном одеянии – придавали процессии скорее торжественный, чем мрачный/ вид. Замыкали шествие судебный исполнитель и констебли на лошадях.

Солдаты были начеку и не подпускали близко к телеге беснующихся любопытных. Лишь одному человеку разрешили приблизиться. Все увидели, как мистер Вэгстафф, тюремный священник, подойдя к телеге, стал что-то говорить Джеку. Может быть, он вознамерился подготовить смертника к той иной жизни, которая его ожидала, и пытался вызвать у него раскаяние? А возможно, считая это пустой затеей, мистер Вэгстафф в последний час надеялся узнать кое-что из жизни несчастного, чтобы потом изложить в газетной статейке?

В этот момент начался следующий акт зрелища. Когда телега с приговоренным поравнялась со ступенями церкви, навстречу вышел глашатай с небольшим колокольчиком в руках, в который он звонил в интервалах между ударами большого колокола церкви Гроба Господня. Донеслись слова молитвы: «…помолимся за бедного грешника, идущего на смерть, по ком звонит этот колокол». Толпа замерла, словно завороженная. «Вы, приговоренные к смерти, – продолжал голос, – покайтесь, умойтесь скорбными слезами, выпросите милосердие Господа для спасения вашей души…» В полной тишине зрители молча внимали словам молитвы, видимо принимая на свой счет наставления о покаянии. «Господь милосерден к вам. Христос милосерден к вам…», – голос умолк. И тотчас на ступенях появилась девушка с цветами, и букеты полетели к ногам смертника. Масса людей заколыхалась и разразилась общим воплем ликования. Цветы и яркие бумажные ленты, воздушные поцелуи в неистовстве адресовали главному герою драмы. Он же «держался прекрасно, – писала на другой день о Джеке „Лондон ньюс“, – и, казалось, не проявлял никакого волнения, естественного при столь роковых обстоятельствах». Можно было подумать, что все это доставляло ему удовольствие. И он с охотой исполнял предложенную роль точно в соответствии с тем, чему учили дешевые книжонки о подвигах «кавалеров удачи» – не только быть смелым вором, но и храбро идти на виселицу. Впрочем, таков был ритуал, выработанный годами, а Джек не первый, кто принимал участие в подобном массовом спектакле. Через этот последний путь прошли многие его предшественники, обреченные на смерть.

Солидный господин, видимо удивленный той беспечностью, с какой Джек исполнял свою роль, обратился к соседу:

– Не кажется ли ему, что он всего лишь актер в этом представлении? И что по окончании спектакля спокойно отправится домой?

– Едва ли, – последовал ответ, – просто умереть на людях ему легче, чем в одиночку на тюремном дворе в присутствии всего лишь нескольких солдат.

– Говорят, портрет преступника по просьбе самого короля писал в тюрьме Джеймс Торнхилл, придворный художник, – не унимался любопытный господин.

Ответа не последовало, толпа разъединила собеседников, увлекая их в разные стороны.

Однако, усердно исполняя отведенную ему роль, Джек настороженно всматривался в лица. Его острый взгляд искал в толпе друзей, все понимали, что он еще надеялся и ждал сигнала, предупреждения, поддержки. Казалось, он ни минуты не сомневался в том, что и на этот раз сможет убежать. И тысячи людей на всем пути его следования ждали, что Джек, лихой парень, прослывший «королем побегов», совершит у них на глазах самый дерзкий из своих подвигов. Еще недавно молва приписывала ему чуть ли не сверхъестественную способность проходить сквозь тюремные стены. Из тюрьмы Сент-Джайлс он выбрался, проделав отверстие в черепичной крыше. Причем инструментом ему служила обыкновенная бритва. Пробыв после этого побега на свободе всего лишь несколько недель, он снова угодил за решетку. На этот раз в камеру тюрьмы Сент-Анна. На следующее утро его навестила с разрешения стражника преданная подружка Эдгворт Бесс. Вместе с едой она передала в узелке острые алебарды. Для опытного взломщика ничего другого и не требовалось. Но и стража не теряла бдительности. Зная, с кем имеет дело, Джека заковали в тяжелые цепи. Но друзья нашли способ передать ему напильник и другие инструменты.

Вечером Джек принялся за работу. Освободившись от кандалов, он занялся окном. Перепилив и выломав железные прутья, отважно спустился по веревке, сделанной из разорванных одеял.

С этого момента некоторое время ему сопутствовала удача. Несколько виртуозно сработанных ограблений еще больше упрочили его воровскую славу. Меньше повезло ему в выборе сообщников. Одним из них оказался Энтони Лэмб, племянник некоего мистера Картера. Они встретились в «Черном льве», и Лэмб рассказал Джеку, что в доме его дядюшки проживает богатый портной, и пообещал оставить входную дверь открытой. Той же ночью Джек нагрянул в гости к портному, который, кстати, был мертвецки пьян и спал беспробудным сном. Пожива оказалась немалой – всего на триста фунтов.

Не без основания подозрение пало на Лэмба, так как знали, что он водился с ворами и частенько сиживал в «Черном льве». Его припугнули, и он выдал Джека, правда, не мог сообщить точно, где его искать. Но зато рассказал о намерении Джека ограбить магазин Ниобуна на Литтл-лейн. И когда ограбление действительно случилось, подозрение вновь пало на Шепперда.

Мистер Ниобун, торговец мануфактурой, обратился за помощью к «главному вороловителю», который пребывал тогда на вершине своей славы. Так в игру вступил Джонатан Уайлд. В «Дейли пост» появилось объявление, где предлагалось вознаграждение тому, кто принесет к Уайлду украденное у мистера Ниобуна. Однако рассчитывать на то, что Шепперд поделится добычей, не приходилось. Джек всегда действовал самостоятельно, что раздражало Уайлда, который не терпел индивидуалистов, работавших самостоятельно за пределами его организации. Кроме того, он ревновал к славе Джека – лучшего профессионального вора Лондона. Таким образом, Джек Шепперд невольно стал самым опасным врагом Уайлда.

Между тем Джек вместе со своим дружком Блюскином промышлял на большой дороге. Впрочем, как разбойнику ему мало везло. В один вечер добыча составила всего лишь жалкие полкроны, отобранные в карете у горничной, единственной пассажирки. На следующий день подвернулся торговец вином, у которого было всего 6 шиллингов. Не густо. Только назавтра удалось сорвать куш посолиднее. Остановив пассажирскую карету, они взяли 22 шиллинга.

А тем временем Уайлд и его люди шли по следам Джека. И первое, что предпринял «главный вороловитель», – вышел на подружку вора – Эдгворт Бесс. Ее арестовали в пивнушке возле Темпл-бар. Напуганная угрозами, она «раскололась» и выдала место, где скрывается ее любовник.

Несколько часов спустя Квильт Арнольд, помощник Уайлда, весьма удивил Джека, когда появился перед ним в дверях его убежища. Пистолет Джека дал осечку, и это решило его участь. Через две недели он стоял в огромном зале суда Олд-Бейли. Потом Джек признался, что сердце его замерло, когда он вошел в это здание, где звук шагов отдавался гулким эхом и где даже солнечные лучи казались холодными. Так же холодно смотрели глаза судьи на середину каменного пола, туда, где одиноко стояла скамья подсудимого.

Показания Уайлда сыграли свою роль – и приговор был короткий: «Виновен». Джека водворили в камеру и приковали к полу. Предварительно палач накрепко перевязал большие пальцы его рук – таков был установленный издавна порядок. Той же ночью, не теряя времени, Джек приступил к делу. Прежде всего с помощью гвоздя, заменившего ключ, он освободился от наручников, а затем и от ножных кандалов. Теперь можно было браться за главное. Но выбраться из камеры, расположенной на третьем этаже и считавшейся самой надежной, было не так-то просто. Единственный путь был по дымоходу в верхнее помещение, а оттуда на крышу. Однако в трубе оказались железные прутья, предусмотрительно вставленные между кирпичами. Преодолев это препятствие, Джек очутился в комнате, где давно никто не бывал. Четверть часа ушло на то, чтобы справиться с дверным замком. Теперь перед ним был коридор, который кончался снова дверью, ведущей в тюремную часовню, где смертники исповедовались перед казнью. Справившись с засовом, он проник в часовню. Отсюда, перебираясь с лестницы на лестницу, поднялся на крышу, затем достиг чердака соседнего дома, где и переждал погоню.

О небывалом побеге смертника из самой надежной тюрьмы говорил весь Лондон. И только Уайлд затаил недоброе. Он-то и помог вновь схватить Джека, ставшего к тому времени любимцем толпы. Она и теперь была уверена, что во время пути Джека в Тайберн станет свидетелем нового его побега. Действительно, был момент, когда всем показалось, что вот-вот произойдет нечто: один из друзей Шепперда, протиснувшись сквозь ряды зрителей и пройдя линию констеблей, приблизился на миг к телеге и шепнул что-то на ухо Джеку. «Сейчас начнется», – решила толпа. К ее сожалению, тот лишь рассмеялся в ответ.

Процессия спустилась вниз по Сноу-хилл, затем проследовала по Флит-стрит, где в уличных вонючих лужах нежились свиньи, пересекла узкий мост и поднялась на Холборн-хилл.

Это был Лондон – шумный, грязный город, с прокопченными стенами домов, узкими, как две капли воды похожими одна на другую улочками, где скрипучие вывески на одной стороне почти касались вывесок на противоположной, с толкотней, выкриками торговцев и мастеровых, с модными лавками и непременными портшезами, в которых чинно восседали хозяева жизни. Лондон с его веселыми ярмарками и рыночной суетней, с деловыми конторами и их надменными служащими. Город, где кареты, телеги, экипажи грохотали по булыжной мостовой, разбрасывая по сторонам грязь, и где всегда под угрозой находился пешеход: горничная могла вылить ему на голову ночной горшок, хозяйка выбрасывала под ноги очистки и мусор, парикмахер стряхивал парик из окна своей лавки и мог покрыть его пудрой, а трубочист запачкать сажей.

Воры-карманщики кружили вокруг, выжидая момент, и молодые проститутки досаждали своими настойчивыми предложениями. А поверх темно-красных однообразных домов высились шпили и купола новых церквей и фасады роскошных зданий, возведенных по проектам великого зодчего Кристофера Ренна. Сады и фонтаны, элегантные портики и колоннады в новом стиле экстравагантного барокко, который господствовал после пожара 1666 года, не могли не восхищать тех, у кого был вкус и чувство красоты. Этот Лондон, отвратительный и прекрасный, стоял у колыбели своих обитателей, и все они могли повторять слова: «Чрево твое дало нам жизнь, твои сосцы питали нас».

…На Оксфорд-роуд по просьбе Джека процессия остановилась у гимнастического зала Джеймса Фигга.

Знаменитый палочный боец и друг Джека вышел с подносом в руках, на котором стояли кружки с подогретым вином. Джек взял одну обеими руками, чтобы согреть немножко пальцы, и медленно выпил. Выпили и те, кто стоял рядом, – сам хозяин-спортсмен, его ученики, констебли. Кружки наполнялись снова и снова, пока озябшие зрители не потребовали трогаться с места. Палач хлестнул лошадь, и телега потащилась по дороге в Тайберн. Справа остались деревни Мериблойн-филд, Хемпстед, Хайгейт. Показалась стена Гайд-парка, примыкавшая к Тайберну.

И тут Джек увидел виселицу, огромную, способную удержать сразу двадцать одного повешенного. Показалось, что мужество покинуло его. Но он быстро взял себя в руки. Телега подъехала к виселице, и помощник шерифа снял с нее плетеную клетку с голубем. Секунда – и крылатый посланец взвился в небо, чтобы принести в тюрьму успокоительное известие о том, что узник благополучно доставлен в Тайберн.

Констебли и солдаты, потеснив толпу, образовали круг, чтобы никто не помешал палачу выполнять его обязанности.

С трудом Дефо удавалось держаться в первых рядах, ближе к телеге с приговоренным. Наконец он пробился за линию констеблей и солдат. Здесь можно было сравнительно спокойно выжидать подходящего момента.

Тем временем вокруг продолжалось грубое и беспорядочное веселье – ведь день казни для работающих был свободным днем, и, естественно, они хотели использовать его наилучшим образом. Картина Хогарта «Ярмарка в Тайберне» дает весьма яркое представление об этом.

Наконец Дефо решает, что подходящий момент настал. На глазах у всех писатель приблизился к телеге, и Джек вручил ему рукопись памфлета, написанного на него Дефо. Громким голосом, обращаясь к толпе, Джек заявляет, что это его исповедь и он хочет, чтобы мистер Дефо напечатал ее в «Ориджинел уикли джорнэл». Лучшей рекламы нельзя было и желать. Физиономия Вэгстаффа выражает растерянность и досаду; этот Дефо, как всегда, оказался проворнее всех.

Приближался кульминационный момент спектакля. Вэгстафф, закончив молитву, в последний раз благословляет Джека и вылезает из телеги. Палач привязывает веревку к «роковой перекладине», надевает петлю на шею жертве, затем повязывает белый платок на его лоб так, чтобы один угол оставался свободным. Когда Джек будет готов «отправиться на тот свет», он должен поднять угол платка с глаз. Таков еще один атрибут ритуала. Жест этот был настолько широко известен, что ему подражали в жизни: находились оригиналы, которые давали знать носовым платком зубному врачу, когда можно рвать зуб, как приговоренный к смерти давал знать палачу о своей готовности.

Палач, пересевший тем временем на лошадь, ожидает сигнала Джека. Шум и крики смолкают, зловещая тишина нависает над Тайберном. Джек подносит к лицу руки в наручниках и как бы нехотя приподнимает угол белого платка. Телега медленно отъезжает…

Можно было возвращаться в город, драма кончилась. Впрочем, не для всех. Многие продрогшие зрители направились в кабаки, где обсуждали поведение Джека Шепперда перед казнью, вспоминали его похождения. В пивной на Флит-стрит, по обычаю, палач закатил пир, а любители сувениров смогли купить у него куски веревки по 6 пенсов за дюйм…

На другой день на улицах, продуваемых холодным ноябрьским ветром, нарасхват раскупили «Ориджинел уикли джорнэл» – по шиллингу за экземпляр – с исповедью только что повешенного Джека Шепперда, который угодил на роковую перекладину не без помощи Джонатана Уайлда.

Надо ли говорить, что многие ненавидели «главного вороловителя» и что врагов у него хватало. Его проклинали, на него нападали, несколько раз ранили, тело и лицо его было все в шрамах, но каким-то чудом он выживал. Так, чисто случайно избежал он смерти в октябре 1724 года. Уайлд направлялся в суд Олд-Бейли, чтобы дать показания по делу бандита Блюскина. Заметив его во дворе суда, Уайлд подошел к нему, надеясь получить полезную информацию, которую мог выгодно использовать, и предложил выпить из фляги. Бандит выпил и, ободренный дружеским участием, попросил Уайлда замолвить за него словечко на суде. Уайлд нагло засмеялся ему в лицо: «И не подумаю. Ты уже покойник, скоро с тобой будет покончено». Выхватив нож, Блюскин ударил Уайлда в горло. Не окажись поблизости врача-хирурга, который поспешил оказать помощь, покончено было бы с Уайлдом. Блюскину оставалось лишь проклинать тупой нож и толстую шкуру коварного «вороловителя».

Нападение это было предостережением, которым не стоило пренебрегать. Но Уайлд, зарвавшийся в своей самонадеянности и наглости, продолжал выдавать своих сообщников, в том числе «подростков и брошенных малых детей», которых ранее сам же завлек в свою шайку. И в этом Джонатан Уайлд предвосхитил отвратительный образ Фейджина – скупщика краденого и растлителя детских душ, списанного Диккенсом с реального мошенника Айки Сэлоумэнса, чье имя в течение сорока лет не сходило с газетных страниц в первой половине прошлого века.

Выдавая своих «коллег» и оказывая тем самым услугу властям, Джонатан Уайлд возомнил, что ему все позволено. Его наглость возросла еще больше, а вместе с тем и размах деятельности его «подданных».

Сам же он почти открыто осуществлял свои сделки, занимался контрабандой, по-прежнему скупал награбленное, взимал проценты с доходов подопечных, то есть занимался своеобразным рэкетом, а главное, продолжал руководить преступным миром.

Неудивительно, что лондонцы вздохнули с облегчением, когда наступил конец зловещей карьеры Джонатана Уайлда. Весной 1725 года он предстал перед судом. Никто не помог ему. Судья сэр Уильям Томпсон ненавидел Уайлда и сделал все, чтобы приговорить его к смерти. Дополнительных свидетелей и новых улик для приговора не потребовалось.

Накануне казни, в два часа ночи, Уайлд принял дозу тинктуры опиуса, которая, однако, оказалась недостаточной, и он лишь впал в бессознательное состояние. Таким его и бросили в телегу и повезли к месту казни в Тайберн следом за его жертвами. Беснующаяся толпа проклинала злодея, бросала в него комья грязи.