Текст книги "Тайны великих книг"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

Чему учит наука «носология»?

Едва ли он предполагал, что избирает путь не менее опасный и тернистый, чем дорога солдата, едва ли думал, что здесь его поджидают не менее грозные, нежели испанские солдаты, противники – зависть и месть, наветы и злословие, преследования и травля.

Его стихи, рожденные за стаканом вина, полные язвительных намеков, принесли ему славу остроумца и насмешника. Но вот беда – стихами сыт не будешь. Конечно, можно стать поэтом «на случай»: чтобы не остаться без обеда, начать рифмовать на заказ, писать посвящения, прославлять благодетелей, расточая похвалы глупцам, скрягам, лицемерам.

Во Франции поэтов-поденщиков называли тогда «замызганными», они составляли целое братство, живущее впроголодь. Вырваться из этого злосчастного круга можно было лишь одним путем: стать придворным поэтом какого-нибудь вельможи, обрести себе покровителя. В этом случае тем более надо было уметь кланяться, льстить, угождать словом. На что только не шли, в какие хитрости не пускались несчастные витии, лишь бы оказаться в роли слуги-поэта. И наплевать на упреки в отсутствии гордости. Разве до нее им было, когда желудок пуст и в горле пересохло?

Для Сирано де Бержерака личная свобода была дороже миски супа и жареного цыпленка. Когда же друзья, видя его нужду и безденежье, советовали поискать покровителя, он отвечал стихами великого Малерба [3]3
  Франсуа Малерб (1555–1628) – французский поэт.


[Закрыть]о том, что ему не к лицу «насильное притворство», и продолжал:

 
…я вольнолюбив, и мне претит покорство.
 

Сирано чувствовал в себе творческий огонь и надеялся когда-нибудь вырваться из среды «убогих словоскребов». Ведь и упрямый Малерб добился всего далеко не сразу. Только его настойчивость и энергия позволили ему, уже немолодому человеку, решиться отправиться в Париж искать успеха. И только вера в себя помогла ему добиться славы. Вот тогда-то, словно по волшебству, перед ним распахнулись двери многих аристократических домов: он дружил с самим герцогом Гизом, часто бывал в знаменитом салоне маркизы Рамбулье. У него был свой слуга и лошадь, а главное – огромное жалованье: чуть ли не тысяча ливров.

…Возвращение блудного сына с войны завсегдатаи таверн встретили возгласами одобрения. Сирано снова зажил жизнью повесы, отдался соблазнам столицы, закружился в вихре похождений. Это было время плаща, лютни и шпаги. Время авантюристов, прекрасных куртизанок, балов и маскарадов, испанской галантности, одновременно серьезной и безумной. Время сонетов, пирушек и яростной азартной игры. Судьба часто зависела от прихоти игральных костей. А участь игрока нередко решал брошенный взгляд, небрежный жест, мимолетная усмешка.

Кутежи с собутыльниками, такими же, как Сирано, «непризнанными гениями», заполняют его дни и ночи. Иногда даже кажется, что он забыл о своем призвании, о намеченной цели. Он спешит за стол таверны, где веселье и смех, где живут без оглядки, где острое словцо ценится так же, как и точный удар шпаги.

В ожидании поэтического признания Сирано стал знаменит на весь Париж как отчаянный дуэлянт. Горе тому, кто имел неосторожность чем-либо задеть гордого стихотворца или, упаси Боже, непочтительно обмолвиться о его внешности, скажем, о носе. Ох, уж этот злосчастный нос. Многим лишь неосторожное упоминание о нем стоило жизни.

Если бы не длинный нос, то Сирано был бы вполне красивым малым. Как характеризует человека крупный нос? Как учит наука «носология», нос – это вывеска, «на которой написано: вот человек умный, осторожный, учтивый, приветливый, благородный, щедрый». Так Сирано напишет позднее в своем романе о путешествии на Луну. Там, к удовольствию автора, в чести окажутся лишь те, у кого длинные носы, курносые же будут лишены гражданских прав!

Друзья знали горячий нрав поэта:

 
Если этот нос посмеет кто заметить,
то Сирано спешит по-своему ответить…
 

И неудивительно, что многие предпочитали считать форму его носа самой обыкновенной.

Бой с Фаготеном

Сирано был сыном своего века, времени, когда французская монархия, преодолевая междоусобицы и феодальную анархию, благодаря заботам кардинала Ришелье, обрела видимость прочности. Абсолютизм, приобретя устойчивую форму, способствовал расцвету французского гения.

К успехам военным, политическим и дипломатическим Ришелье задумал прибавить величие французской культуры, поставив ее на службу королевской власти.

В 1635 году официальным эдиктом создается Французская академия. В ее уставе записываются слова о том, что членами ее могут стать люди «хорошего тона, доброго поведения и любезные господину-покровителю» (то есть королю). Французам вменялось в обязанности называть их не иначе как «бессмертными», так как членство в Академии было пожизненным. Вначале академиков было десять – по числу посетителей литературного салона Валентина Конраро, на основе которого по велению всесильного кардинала и возникла Академия.

Через три года число «бессмертных» в черных с зеленым мантиях и треугольных шляпах возросло до двадцати. А впоследствии и до сих пор академиков сорок.

Попасть в сонм «бессмертных» – значило достичь признания и быть увековеченным современниками. Однако за трехсотлетнюю историю Академии за ее стенами не раз оставались выдающиеся умы. Не удостоились быть ее членами Мольер и Дидро, Паскаль и Бомарше, Бальзак, Золя и многие другие. (По этому поводу уже в наши дни было создано сатирическое произведение «История сорок первого кресла». В нем перечисляются имена всех великих писателей прошлого, которым не довелось переступить порога Академии.)

Вслед за Академией, где заседали «бессмертные», были созданы Академия живописи, скульптуры и архитектуры, а чуть позже – Французская академия наук.

Расцвет театра покончил с унизительным положением актеров. В 1641 году был, наконец, издан знаменитый эдикт, снимающий бесчестье с актерской профессии и уравнивающий служителей сцены в правах со всеми остальными гражданами страны. После чего даже дворяне не гнушались идти в лицедеи.

На небосклоне французского театра в то время сияли такие звезды – авторы трагедий, как Ж. Ротру и Ж. Скюдери, предшественник Мольера комедиограф П. Скаррон, в зените славы был могучий П. Корнель. Кумирами зрителей слыли актеры – благородный Флоридор, галантный Бельроз, уморительный Жодле.

Появилась «Газета», изобретение Теофраста Ренодо. Процветало книгопечатание. В столице и провинции зачитывались историческими вычурными романами Кальпренеда и утонченно-изысканными – Мадлен де Скюдери. В лавках Дворца правосудия можно было купить книгу Шарля Сореля «Правдивое комическое жизнеописание Франсиона», где, в отличие от творений предыдущих вышеупомянутых авторов, читатель находил правдивые картины окружающей его тогдашней жизни. Здесь же продавались сборники поэтов и написанные на латыни научные и философские трактаты. Бойко шла торговля и у букинистов на Новом мосту – самом старом в Париже, построенном в 1578 году. В то время это было, пожалуй, самое людное место французской столицы.

С утра до вечера здесь не затихали гвалт и гомон, не смолкали смех и крики. Возгласы торговцев смешивались с голосами певцов-поэтов, песенки которых, рожденные тут же, потом распевал весь город. В пестрой толпе степенно вышагивали буржуа в скромных, добротных сюртуках; словно залетные райские птички мелькали аристократы в камзолах из итальянского шелка и парчи, в шляпах с белыми перьями, шелковых чулках и лакированных туфлях; дворяне победнее – в голландском полотне и наваксенных башмаках; щеголи – в кружевах, которым не было цены (воры ловко срезали их), и перчатках с длинной бахромой на отворотах. Самые же заядлые модники, к всеобщему удивлению, появлялись в сапогах – необходимом атрибуте костюма для верховой езды. Впрочем, многие из них лишь делали вид, будто только что спешились и за углом лакей сторожит их скакуна. На самом деле далеко не все из них могли позволить себе иметь верховую лошадь.

Случалось, что даже «мехоносцы» – судьи и профессора в мантиях, подбитых мехом, появлялись в толпе на Новом мосту.

Тут же сновали подозрительные субъекты, мошенники и проходимцы, шарлатаны и зубодеры, лекари и цирюльники – мастера на все руки, всегда готовые погадать, предсказать судьбу, выступить в роли хирурга. Комедианты разыгрывали нехитрые сценки, укротители змей демонстрировали своих питомцев, в толпе вертелись воришки.

Частенько в шумной толчее на мосту мелькал и пестрый костюм Сирано. Он любил шутки и зубоскальство площадных фарсеров и нередко посещал их представления. Самым известным из них был некий Жан Бриош – фокусник, комедиант и кукольник, вечно скитающийся со своим легким театриком по ярмаркам. Публика с удовольствием посещала его представления, густо сдобренные солеными остротами и не очень разборчивыми шутками. Популярность этого актера особенно возросла с тех пор, как, обвиненный в колдовстве, арестованный и посаженный в тюрьму, он сумел вырваться на свободу. В те времена это было все равно что вернуться из преисподней. Удалось ему это, видимо, не без помощи знаменитого остроумия и находчивости, которые снискали кукольнику симпатии зрителей.

Гордостью театра Бриоша была ученая обезьяна Фаготэн – любимица публики, непосредственная и притягательная реклама кукольного театра. В мушкетерский шляпе с развевающимся плюмажем, облаченная в пестрое тряпье, она обычно восседала на высоких подмостках и воинственно размахивала старинным заржавевшим мечом.

Однажды ужимки ученой обезьяны привлекли внимание Сирано. Вместе с зеваками, толпившимися у театра Бриоша, он наблюдал за ее гримасами. Смеялся. До того момента, пока Фаготэн не стал, как это часто делают обезьяны, корчить рожи. И тут случайно наткнулся на свой обезьяний нос и начал энергично мять его, как бы стараясь оторвать.

Самолюбивый и мнительный Сирано усмотрел в этом жесте обезьяны умышленное оскорбление: намек на его уродство – и решил, что обезьяну подбил на это ее хозяин, будто бы таивший против него злые умыслы.

Кровь ударила в голову Сирано. Не раздумывая, он выхватил шпагу и замахнулся на Фаготэна. И тут произошло то, о чем позже, потешаясь, долго рассказывали и писали.

Обезьяна, усмотрев в движении Сирано для себя угрозу и сообразив, что она тоже вооружена, гордо и воинственно взмахнула своим ржавым клинком. Сирано воспринял это движение как откровенное желание вступить с ним в бой. Разъяренный, он сделал выпад и убил бедную обезьяну на месте.

Историю эту, довольно скандальную, обычно приводят в качестве примера того, до чего обидчив и болезненно самолюбив был Сирано де Бержерак.

Одни обсуждали этот случай с негодованием, другие смеялись. Сам же виновник отнесся к нему весьма серьезно. Значение, которое он придавал своей знаменитой «дуэли» с обезьяной, видно по его письменному свидетельству в связи с этим делом.

Небольшое сочинение под названием «Бой Сирано де Бержерака с обезьяной Бриоша на Новом мосту» подробно описывает, как и почему Сирано в приливе ярости проткнул шпагой обезьяну по имени Фаготэн.

Что касается кукольника, то он, потеряв обезьяну, погибшую от руки знаменитого дуэлянта, приобрел еще большую популярность. Зрители валом валили к нему в театрик.

Всех, кто бывал на Новом мосту, кто посещал это злачное место, метко окрестили «придворными бронзового коня», иначе говоря – Генриха IV, бронзовая статуя которого возвышалась рядом с мостом. В ходу была даже поговорка: «Генрих IV со своим народом – на Новом мосту, Людовик XIII со своими придворными – на Королевской площади».

В отличие от «демократичного» моста Королевская площадь и прилегавший к ней квартал Марэ считались фешенебельными районами тогдашнего Парижа. На окруженной рядом новеньких кирпичных особняков площади жили кардинал Ришелье, писательница Севинье, драматург Корнель. Неудивительно, что она и прилегающий к ней квартал Марэ – «остров смеха и забав» – стали излюбленным местом прогулок модников столицы. В их толпе, словно какой-нибудь щеголь-аристократ, гордо вышагивал и Сирано в шляпе с тройным султаном, в ботфортах с широченными раструбами, в туго накрахмаленном из брыжжей воротнике. Небольшие усики по моде, волосы до плеч. «Плащ сзади поднялся, поддерживаем шпагой, как петушиный хвост, с небрежною отвагой», – таким рисует облик своего героя Э. Ростан. И надо сказать, что если драматург в чем-то и погрешил в своей пьесе против исторической правды, то только не в отношении внешнего вида Сирано.

Неудача с премудростями алхимии

…И вот в один прекрасный день кончились кутежи и попойки, похождения и авантюры. Сирано снова оказался в руках эскулапов, тех самых «клистирных трубок», про которых говорил, что лучше им не попадаться. Несколько месяцев пролежал он в лечебнице доктора Пигу. Вышел оттуда слабым, худым, почти начисто облысевшим после втирания ртути в кожу головы – так тогда лечили сифилис, которым болел Сирано. Вышел разбитым физически, душевно озлобленным, еще более колким, язвительным.

В кармане у него не осталось и гроша, нечем было даже рассчитаться с врачом. У двери его дома маячили тени кредиторов. В эти черные дни Сирано перешел роковую черту, началась вторая, короткая половина его бытия.

Но как ни странно, именно своей болезни он обязан тем, что имя его не кануло в Лету, что оно сохранилось и живет в литературе по сей день. Болезнь, ставшая отныне неразлучной спутницей Сирано, заставила его переменить образ жизни. Все, что им создано как писателем, – сочинения его составляют три тома, – было написано в эти трудные годы борьбы с недугом.

Изредка его навещают друзья. Чаще других бывает преданный, бескорыстный Лебре – старый товарищ по коллежу и армии. Иногда заходит шумный и веселый Франсуа Тристан Л'Эрмит – давнишний его приятель по кутежам и карточной игре, хорошо известный всему Парижу поэт и драматург. Сирано восхищался талантом друга, его благородным сердцем и высоким умом. Позже он воздаст ему хвалу в своем романе, где назовет великим, единственным «Истинно свободно мыслящим человеком».

С сочувствием относился к своему другу и Тристан. И, видя, какую физическую и нравственную боль доставляет тому болезнь, взялся ему помочь.

Во время скитаний Тристан познакомился в Англии с учеными, пытливый ум которых, вопреки схоластике официальной науки, пытался проникнуть в тайны природы. Молва нарекла этих искателей знаний чернокнижниками, магами и алхимиками, о них ходило множество фантастических легенд. Их преследовала церковь, травили власти. Они же упорно продолжали свои «богопротивные» занятия. И нередко в результате их опытов подлинная наука делала еще один шаг вперед.

Тристан говорил о людях, объединившихся в братство с целью преобразить государство и церковь, дать каждому благосостояние и богатство. Члены братства называют себя «розенкрейцерами». Он виделся с ними всюду, где бы ни был, утверждал Тристан, в Англии, Голландии и в Италии. Есть они и во Франции. Доказательство тому таинственные листки, которые не раз замечал, наверное, и Сирано на стенах парижских домов. В них от имени «депутатов Коллегии Розы и Креста, видимо и невидимо пребывающих в этом городе», предлагалось вступить в братство, где «учат без книг и знаков языку, который может спасти людей от смертельного заблуждения…»

На вопрос о том, почему этих «невидимок» называют «розенкрейцерами», Тристан, не заметив иронии друга, заявил, что точно ему ответить трудно. Вроде был такой Кристиан Розенкрейц, который и основал это братство еще в XIV веке после того, как съездил на Восток, где от тамошних мудрецов перенял многие тайны. (Тристан не мог тогда знать, что мифического Розенкрейца придумал в начале XVII века немец Иоганн Андреэ, который и был по существу основателем этого тайного общества, в то время еще не отличавшегося ясно выраженным мистицизмом. Он же дал ему и название – по изображенным на его личной печати андреевскому кресту и четырем розам – символу тайны.)

Какова же все-таки цель этих розенкрейцеров? – допытывался Сирано. Тристан пояснил: восстановить все науки, особенно медицину, тайным искусством добывать сокровища, которые короли и правители употребили бы на великие общественные реформы. Главная же их цель – помочь человечеству достичь совершенства. Сделать это они намеревались посредством философского камня, который, однако, еще предстояло добыть.

– Чем же эти твои рыцари Розы и Креста могут помочь мне? – улыбнулся Сирано.

– Как чем! Они владеют многими секретами исцеления. Да что там исцеления! Они умеют продлевать жизнь! – с азартом уверял Тристан. – Вспомни Скаррона. Наши «клистирные трубки» так залечили этого весельчака-поэта, что теперь он совсем скрючился, словно буква «Z». Нет, упаси Боже от наших лекарей. Разве сам ты не говорил, что «достаточно подумать об одном из них, как тебя начнет бить лихорадка»?

Напрасно, однако, тратил свои усилия пылкий миссионер, стремясь обратить друга в новую веру. Никакие доводы не помогли. Как ни помогла и книга, подаренная им Сирано – «Слава братства Розы и Креста». Обращение Сирано не состоялось. А также и его исцеления с помощью премудростей алхимии. И все же знакомство с тем, что проповедовали и к чему стремились розенкрейцеры, не прошло бесследно для Сирано. Впрочем, некоторые склонны считать, что поэт все же поддался «агитации» и стал членом тайного общества. Иначе, мол, откуда же у Сирано в его романе такие поразительно точные представления о «научных» секретах розенкрейцеров.

Ненавистный аббат

Нет, небольшой томик, изданный на латыни в 1614 году, – подарок Тристана, не стал настольной книгой Сирано де Бержерака. Его интересовали иные труды.

Отныне дни его проходят в углубленных занятиях философией и науками, он много размышляет, напряженно работает. На смену прежних спутников его жизни приходят новые друзья – книги. Он штудирует «Опыты» Монтеня. В них находит то, о чем все чаще размышляет сам, они побуждают задуматься об устройстве мира, помогают искать ответы на многие занимающие его вопросы: о том, что необходимо покончить с предрассудками, перестать слепо доверять свидетельству авторитетов, не принимать ничего на веру, судить обо всем, оценивать все разумом. Только так можно покончить с рабством мысли и начать мыслить творчески. Монтень и был тем «первым французом, который осмелился мыслить». Религия, говорит Монтень, поражает умы лишь вопреки рассудку, веруют лишь невежды, те, кто не имеет никакого представления о вещах. Одно из чудес – Бог. Познание мира, Вселенной – ведет к развенчанию Бога, Божественного вмешательства в дела людей.

Конечно, все эти «еретические» мысли надо было прочитать в книге Монтеня между строк. Автор всячески вуалировал то истинное, что хотел сказать.

С увлечением читает Сирано и трактат «Город солнца» утописта Т. Кампанеллы. Об этом итальянце в дни молодости Сирано много толковали в Париже. Здесь философ доживал свои дни после того, как провел в тюрьме по воле святой инквизиции почти три десятка лет. С интересом Сирано знакомится с учением великого поляка Коперника, который «остановил Солнце и сдвинул Землю», сокрушив тем самым догмы птолемеевой системы о Земле как центре Вселенной. Он хочет все знать о последователях польского астронома – датчанине Тихо де Браге и немце Иоганне Кеплере. Привлекают его и пантеистические взгляды итальянца Кардана, математика и астролога, предсказавшего самому себе день своей смерти. Впрочем, чтобы оправдать «пророчество», он вынужден был уморить себя голодом.

Великие греки Демокрит и Эпикур соседствуют в его книжном шкафу с современниками: философом Декартом, романистом Шарлем Сорелем, поэтами вольнодумцами Матюреном Ренье и Теофилем де Вио. Оба эти стихотворца были врагами церковников и чуть не погибли от их рук. Ренье спасла от костра собственная смерть, де Вио избежал казни лишь случайно, ее заменили изгнанием. Доживи Ренье до 1623 года, а де Вио не имей высоких покровителей, – и быть им сожженными в том году вместе с другими поэтами-сатириками, которых святая церковь послала в огонь.

Это были последние костры инквизиции. Но отсвет их пламени все еще нередко зловеще озарял площади европейских городов. Хотя во Франции инквизиция официально не существовала, но и здесь церковники яростно искореняли ересь. Направляли эту борьбу так называемые «Огненные палаты» – чрезвычайные трибуналы, приговаривавшие еретиков к сожжению. Меч и крест – кровавый символ инквизиции – угрожал каждому, кто осмеливался высказывать богоборческие мысли, кто восставал против церковных догм. Среди безбожников, погибших в огне, были лучшие умы эпохи, ученые и поэты.

По приговору богословского факультета Сорбонны на парижской площади Мобер в 1546 году сожгли вместе с его сочинениями гуманиста Этьена Доле. Такая же участь постигла через тридцать лет Жоффруа Балле, казненного за книгу «Блаженство христиан, или Бич веры». Сочинение это вместе с автором после того, как его повесили, было «сожжено и превращено в пепел» (до наших дней дошел всего лишь один печатный экземпляр).

Открыто отважился выступить с изложением своих взглядов и атеист Джулио Ванини. И ему это дорого обошлось. Ванини повесили в Тулузе в 1617 году, а тело сожгли. Сожжен был на римской площади Цветов в 1600 году и непреклонный Джордано Бруно за то, что осмелился утверждать, будто Вселенная бесконечна. В момент казни он гордо отвернулся от распятия. Не склонил головы перед палачами и старик Галилей. Преодолевая пытки, он продолжал отстаивать еретические идеи Коперника.

Их печальная судьба напоминала о том, что шутить с церковью опасно, что любое свободомыслие, вызов церковному аскетизму, схоластике, мистике объявлялись ересью и каждый, кто смел подвергать догмы святого учения сомнению, становился ее заклятым врагом. Расправа с ним была короткой: пытки, костер, убийство из-за угла…

Сирано со школьной скамьи был не в ладах со служителями веры. На, всю жизнь запомнил и возненавидел он аббата Гранже, учителя в парижском коллеже Бове, где обучался в отрочестве.

Порядки здесь царили чисто монастырские: с утра до вечера молитвы и службы, зубрежка латинских текстов. Жестокая порка за, малейшую провинность. Кормили не иначе как вприглядку – денежки, получаемые на содержание учеников, «педагоги» ловко прикарманивали. Словом, жизнь беретников – так по головному убору называли учеников – была далеко не сладкой. И верно говорили, что все слова, определяющие их взгляды, начинались на букву «к» – кнут, кара, карцер, крохи, клопы…

Ученик Сирано де Бержерак не только запомнил аббата Гранже, но и вывел его под собственным именем в комедии «Осмеянный педант».

В ней представлена целая галерея ярких характеров: богатый деревенский дуралей Матье Гаро; дочь и сын Гранже, слуга-плут Корбинели, возлюбленная сына Женевита. Среди них образ Гранже обрисован наиболее ярко, сатирически заостренно. Известный всему Парижу аббат был показан в комедии полным тупицей, скрягой, волокитой и ханжой. Автор высмеивал в лице бывшего своего учителя всех невежд-церковников, берущихся обучать молодежь. Черты социальной сатиры, заметные в образе Гранже, роднят его с мольеровскими героями.