355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роман Белоусов » Тайны великих книг » Текст книги (страница 19)
Тайны великих книг
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 00:10

Текст книги "Тайны великих книг"


Автор книги: Роман Белоусов


Жанр:

   

Философия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Джон Сладкий Херес проклинает вино

Времена Фальстафа миновали, ушла эпоха «старой веселой Англии», эпоха рыцарства и бескорыстия. Главные роли теперь распределялись между «железными людьми», дело которых было «творить историю». «Ими правило Время, – говорит один современный английский автор. – Их воспламеняла идея Чести. Фальстаф смеялся над Честью, бросал гордый вызов беспощадности Времени». Он верил в счастье (всегда ставил в игре на нечетные числа – «счастье их любит»), в простое человеческое счастье и очень надеялся умереть как честный человек. Ради чего готов был даже покаяться, если бы только одышка не мешала ему прочесть молитвы.

Из всех «железных людей» самым худшим оказался его прежний идол – Генрих V, который в 1415 году затеял войну против Франции.

Его рыцарей вели закованные в латы вельможи. А в арьергарде маршировали наши старые знакомые – прапорщик Пистоль, капрал Ним и Бардольеф, последнего, впрочем, скоро повесили за ограбление церкви. Перед тем как выступить в поход, они собрались утром на улице около Истчипа. Пистоля провожала Нелль Куикли, обретшая в нем своего повелителя. Здесь их и догнал паж Фальстафа. Он принес недобрую весть, сообщил, что его господин совсем расхворался. Это подтвердила и Куикли, которой было невмоготу смотреть, как бедного рыцаря трясет ежедневная перемежающаяся лихорадка. Она тут же поспешила к больному в его комнату в «Кабаньей голове». Верная старой дружбе, за ней последовала и вся компания. К несчастью, пришли они слишком поздно. Их старый дружище Фальстаф, их неугомонный сэр Джон уже переселился в мир иной.

Скончался толстый рыцарь, по словам хозяйки трактира, «между двенадцатью и часом, как раз с наступлением отлива». Она была свидетельницей последних его минут. Благодаря ей известно, что, умирая, сэр Джон бормотал слабеющим языком «про какие-то зеленые луга». Зеленые луга старой, любимой Англии рисовались ему в гаснущем сознании. Рассказала миссис Куикли и о том, что, холодея, Джон Сладкий херес проклинал вино и, как утверждал паж (Куикли это отрицала), – женщин, называя их воплощениями дьяволов с мясом и костями.

Если же говорить об истинной причине смерти сэра Джона, то главное все же было не в этом. Его свело в могилу предательство друга. «Король разбил ему сердце», – воскликнула в простоте душевной Куикли. И она была права. Каковы бы ни были недостатки сэра Джона, он был способен на благородные чувства. Фальстаф умел по-настоящему любить и страдать, у него было сердце, способное разбиться.

Так в начале 1415 года умер сэр Джон Фальстаф – Джек Фальстаф для друзей, Джон для братьев и сестер и сэр Джон для всей Европы.

«Испаньола» держит курс на Остров сокровищ

Обречен на бесконечное плавание

Дом стоял прямо у дороги, отделенный от нее невысоким забором на каменном основании. Напротив по горному склону громоздились заросли могучих буков и сосен, а ниже, за ними, виднелись поросшие вереском холмы. Впрочем, разглядеть их удавалось лишь в погожие, ясные дни, когда дорога была залита солнцем, в лесу не смолкал птичий гомон, а горный воздух, чистый и прозрачный, волшебным нектаром проникал в кровь. Чаще, однако, в этих местах бушевала непогода. Тогда холмы внизу скрывала пелена тумана или стена дождя.

Так случилось и в этот раз, когда в конце лета 1881 года Роберт Луис Стивенсон, в то время уже известный писатель, поселился вместе с семьей высоко в горах в Бремере. Некогда места эти принадлежали воинственному шотландскому клану Макгрегоров, историю которого Стивенсон хорошо знал. Он любил рассказывать о подвигах Роб Роя – мятежника Горной страны, которого с гордостью причислял к своим предкам. Вот почему бремерский коттедж писатель зловеще называл не иначе как «дом покойной мисс Макгрегор». В этих четырех стенах из-за случившегося ненастья ему приходилось теперь проводить большую часть времени. Воздух родины, который, как шутил Стивенсон, он любил, увы, без взаимности, был для писателя – человека с больными легкими – злее неблагодарности людской.

Дни напролет моросил дождь, временами налетал порывистый ветер, гнул деревья, трепал их зеленый убор.

 
Повсюду дождь; он льет на сад,
На хмурый лес вдали,
На наши зонтики, а там —
В морях – на корабли…
 

Как спастись от этой проклятой непогоды, от этого нескончаемого дождя? Куда убежать от однообразного пейзажа? В такие дни самое милое дело сидеть у камина и предаваться мечтам; глядя в окно, воображать, что стоишь на баке трехмачтового парусника, отважно противостоящего океанским валам и шквальному ветру. Это под его напором, там, за окном, скрипят, словно мачты, шотландские корабельные сосны, будто гром-брамсели и фор-марсели, шелестят и хлопают на ветру паруса, сшитые из листвы ив и вязов, трещат стеньги и реи – ветви дубов и буков.

Воображение уносило его в туманные дали, где по серому бескрайнему морю плыли белые, словно птицы, корабли, ревущий прибой с грохотом разбивался о черные скалы, тревожно вспыхивали рубиновые огни маяков и беспощадный ветер рвал флаг отважных мореходов.

Привычка фантазировать, самому себе рассказывать необыкновенные истории, в которых он неизменно играл главную роль, родилась у Роберта Стивенсона еще в детстве.

Обычно его воображение разыгрывалось перед сном. В эти минуты, «объятый тьмой и тишиной», он оказывался в мире прочитанных книг. Ему виделся зеленый остров посреди морской синевы и его одинокий обитатель, словно следопыт-индеец выслеживающий дичь. Чудился топот скакуна, уносящего в ночную тьму таинственного всадника, шум погони, мелькающие огоньки, пиратская шхуна в бухте и тающий вдали парус бесприютного «Корабля-призрака», над которым в воздухе, словно крест проклятия, распростерся белый альбатрос.

Неудивительно, что мальчик засыпал тяжелым, тревожным сном. А когда по ночам его душил кашель и не давал долго уснуть, добрая и ласковая нянюшка Камми утешала и развлекала его, поднося закутанного в одеяло Роберта к окну и показывая ему синий купол, усеянный яркими звездами. Завороженный, он смотрел на луну и облака, странными тенями окружающие ее. А внизу, под окном, в непроглядной тьме сада таинственно шелестели листья…

Широко открытыми глазами созерцал он мир, полный загадок и тайн. Его воображение, пораженное величественной картиной мироздания, рисовало удивительные фантастические картины. Когда же под утро все-таки удавалось вздремнуть, ему снились кошмары, будто он должен проглотить весь земной шар…

Наделенный недюжинной силой воображения, Луис умел изумляться, казалось бы, обычным вещам: и виду, открывшемуся из чердачного окна, и залитому солнцем, полному цветов саду, который он как-то увидел сверху, забравшись на дерево, и зарослям лавровых кустов, где, как ему казалось, вот-вот появится фигура индейца, а рядом, по лужайке, пронесется стадо антилоп… Но ничто и никогда, по словам самого Стивенсона, не поражало в детстве его воображение, как рассказ об альбатросе, который он однажды услышал от своей тетки Джейн.

Впечатление было тем более сильное, что она не только показала своему любимцу бог весть как оказавшееся в ее доме огромное крыло могучей птицы, способной спать на лету над океаном, но и, сняв с полки гомик Кольриджа, прочитала строки из «Сказания о Старом Мореходе».

…Снеговой туман, глыбы, изумрудного льда «и вдруг, чертя над нами круг, пронесся альбатрос». Уже первые строки захватили мальчика, увлекли в синие просторы, на корабль, который в сопровождении парящего альбатроса – путеводной птицы пробивался сквозь шторм. Моряки считали альбатроса птицей добрых предзнаменований:

 
Попутный ветер с юга встал,
Был с нами альбатрос,
И птицу звал, и с ней играл,
Кормил ее матрос!
 

В этот момент, нарушая закон гостеприимства, Старый Мореход убивает посланца добрых духов – птицу, которая, согласно поверью, приносит счастье:

 
«Как странно смотришь ты,
Моряк, Иль бес тебя мутит? —
Господь с тобой!» – «Моей стрелой
Был альбатрос убит».
 

Разгневанные духи за совершенное кощунство проклинают Морехода. Они мстят ему страшной местью, обрекая, как и легендарного капитана Ван Страатена – «Летучего голландца», на скитания на корабле с командой из матросов-мертвецов.

Картины убийства альбатроса и того, как был наказан за это моряк, словно живые возникали в сознании Стивенсона. С тех пор мистический рассказ о судьбе Старого Морехода станет его любимым чтением, а Кольридж – одним из почитаемых им поэтов, так же, впрочем, как и Вордсворт. Тот самый Вордсворт, который предложил другу Кольриджу во время прогулки описать в будущей поэме, как моряк убил альбатроса и как духи решили отомстить ему.

Кольридж, которого всегда привлекали мрачная фантастика и различные суеверия, внял совету друга. Он знал, что среди моряков бытует множество поверий. Исстари верят они в то, что женщина на борту приносит несчастье, не к добру и покойник на корабле – его надо поскорее отправить за борт. К несчастью также и встреча с «кораблем-призраком» – судном без экипажа, кочующим по воле волн и ветра подчас много лет, наводя ужас на команды встречных кораблей. Не менее дурной знак – оказаться в «мертвой воде», проделке дьявола, из-за которой корабль с поднятыми парусами словно замирает посреди волн и может простоять в такой западне без движения дни, а то и недели. Но стоит вахтенному заметить кувыркающихся морских черепах, и моряки ликуют: плену скоро конец, жди ветра и волн, ибо веселые черепахи-акробаты – предвестники непогоды. А вот голубоватые «огни св. Эльма», вспыхивающие на верхушках мачт, на стеньгах и реях, – добрый знак, возвещающий окончание шторма. Об этом знали еще спутники Колумба и Магеллана, которым не раз приходилось наблюдать волшебное свечение во время ураганов и бурь.

Но странное дело, легенда об альбатросе не встречалась среди предрассудков, бытующих с давних времен. Наоборот, в истории мореплавания можно найти как раз обратные примеры, когда моряки питались мясом убитых альбатросов. Об этом, например, писал в XVIII веке известный мореплаватель Джеймс Кук. Случалось, что матросы, заплывая в воды Южного полушария, часто «ради праздной забавы», как писал Шарль Бодлер в своем знаменитом стихотворении «Альбатрос», «ловят птиц океана» при помощи крючка и куска мяса:

 
Грубо кинул на палубу, жертва насилья,
Опозоренный царь высоты голубой,
Опустив исполинские белые крылья,
Он, как весла, их тяжко влачит за собой. [2]2
  Перевод В. Левина.


[Закрыть]

 

Откуда же Кольридж позаимствовал столь талантливо и убедительно описанную им легенду? Располагал ли сведениями, подтверждающими слова Вордсворта? Известно, что, работая над поэмой, он ознакомился с большим количеством источников – от путевых заметок мореходов до ученых записок лондонского Королевского общества. Однако исследователи установили, что ни в одном из источников, которыми пользовался Кольридж, не было и намека на предрассудок о том, что всякий, кто убьет альбатроса, будет проклят. Сам поэт писал, что его произведение – это «плод чистейшей фантазии». Выходит, Кольридж оказался невольным творцом предрассудка, который приняли на веру моряки, и новая морская легенда укоренилась в умах, зажила самостоятельной жизнью. С годами настолько уверовали в легенду об альбатросе, что даже в некоторых энциклопедиях о поэме Кольриджа говорится как о порожденной широко известным предрассудком. Так, под словом «Альбатрос» в Американской энциклопедии написано, что «моряки издавна относятся к этим птицам со страхом и благоговением», а в Британской энциклопедии прямо сказано, что «предубеждение моряков по поводу убийства альбатроса было использовано Кольриджем в его поэме». Так, рожденная фантазией поэта легенда об альбатросе спасает от уничтожения замечательных морских птиц.

Образ птицы добрых предзнаменований многие годы сопутствовал Стивенсону. И, случалось, в мерцающих вспышках маяка метнувшаяся чайка напоминала ему об альбатросе, распластанные ветви лохматой ели под окном казались огромными крыльями, причудливый узор на замерзшем стекле был словно гравюра с изображением парящего над волнами исполина.

Придет время, и он воочию увидит эту удивительную птицу. Произойдет это при плавании его на яхте «Каско». И точно так же, как в поэме Кольриджа, когда яхта будет проходить вблизи антарктических широт, над ней воспарит огромный альбатрос. Залюбовавшись величественной птицей, Стивенсон невольно вспомнит строки из поэмы о том, что «проклят тот, кто птицу бьет, владычицу ветров». И еще ему тогда впервые покажется, что он, подобно Старому Мореходу, обречен на бесконечное плавание. С той только разницей, что его это скорее радует, а не угнетает и страшит. В душе он всегда чувствовал себя моряком и был счастлив скитаться по безбрежным далям. Ведь он знал, что обречен, что и у него за спиной, как и у Морехода, «чьей злой стрелой загублен альбатрос», неотступно стоит призрак смерти, готовый совершить кару. И скитания, казалось ему, отдаляют роковой конец.

Здоровье постоянно подводило Стивенсона, принуждало его к перемене мест в поисках благотворного климата. С этой целью, собственно, он и перебрался в Бремер. Но и здесь его настигло отвратительное ненастье. Вот и приходилось, по давней привычке, коротая время, фантазировать, глядя в окно…

Пережидая непогоду, чем-нибудь занять себя старались и остальные домашние. Фэнни, его жена, как обычно, занималась сразу несколькими делами: хлопотала по хозяйству, писала письма, давала указания прислуге; мать, сидя в кресле, вязала; отец, сэр Томас, предавался чтению историй о разбойниках и пиратах, а юный пасынок Ллойд с помощью пера, чернил и коробки акварельных красок обратил одну из комнат в картинную галерею.

Порой за компанию с юным художником принимался малевать картинки и Стивенсон.

Пиратская карта

Однажды он начертил карту острова. Эта вершина картографии была старательно и, как ему представлялось, довольно красиво раскрашена. Изгибы берега придуманного им острова моментально увлекли воображение, перенесли его на клочок земли, затерянной в океане. Оказавшись во власти вымысла, очарованный бухточками, которые пленяли его, как сонеты, писатель нанес на карту названия: Холм Подзорной трубы, Северная бухта, Возвышенность Бизань-мачты, Белая скала. Один из островков, для колорита, Стивенсон окрестил Островом скелета.

Стоявший рядом Ллойд, замирая, следил за рождением этого поистине великолепного шедевра.

– А как будет называться весь остров? – нетерпеливо поинтересовался он.

– Остров сокровищ, – с бездумностью обреченного изрек автор карты и тут же написал эти слова в ее правом нижнем углу.

– А где они зарыты? – сгорая от любопытства, таинственным шепотом произнес мальчик, уже полностью включившийся в новую увлекательную игру.

– Здесь. – Стивенсон поставил большой красный крест в центре карты. Любуясь ею, он вспомнил, как в далеком детстве жил в призрачном мире придуманной им Страны энциклопедии. Ее контуры, запечатленные на листе бумаги, напоминали большую чурку для игры в чижика. С тех лор он не мог себе представить, что бывают люди, для которых ничего не значат карты, как говорил писатель-мореход Джозеф Конрад, сам с истинной любовью чертивший «сумасбродные, но в общем интересные выдумки». Каждый, кто имеет глаза и хоть на грош воображения, при взгляде на карту не может не дать волю своей фантазии.

…В иные времена сделать это было особенно легко. До тех пор, пока Мартин Бехайм, купец и ученый из Нюрнберга, не изобрел «земное яблоко» – прообраз глобуса в виде деревянного шара, оклеенного пергаментом. И пока не последовало отважных подтверждений великой идеи о том, что земля круглая, карты «читались», как теперь мы читаем фантастические романы. Об этом однажды написал Оскар Уайльд, мечтавший воскресить искусство вранья и не случайно вспоминавший при этом о прелестных древних картах, на которых вокруг высоких галер плавали всевозможные чудища морские.

Рожденные и раскрашенные пылким воображением их творцов, древних космографов, эти карты и в самом деле выглядели чрезвычайно красочно: пестрели аллегорическими рисунками стран света и главных ветров, изображениями странных зрелищ, причудливых деревьев и неведомых животных. На этих старинных картах были очерчены границы «страны пигмеев», легендарных Счастливых островов и острова Св. Брандана, обозначены мифические острова Бразил и Антилия, загадочные Гог и Магог, отмечены места, где обитают сказочные единороги и василиски, сирены и чудесные рыбы, крылатые псы и хищные грифоны. Здесь же были указаны области, будто бы населенные людьми с глазом посредине груди, однорукие и одноногие, собакоголовые и вовсе без головы.

Создатели этих карт руководствовались не столько наблюдениями путешественников, таких как Плано Карпини, Рубрук, Марко Поло и других творцов первых глав великого приключенческого романа человечества – познания земли, сколько черпали сведения у античных авторов Птолемея и Плиния, следуя за их «географическими руководствами» в описании мира.

В рассказах древнегреческих авторов писателей привлекали прежде всего сообщения о таинственных, мифических странах и чудесах, которыми они знамениты. У Гомера поражало описание страны одноглазых циклопов, а у Лукиана – легенды об «индийских чудесах». Образы чудес загадочной Индии влияли и на средневековую фантастику. Тогда же начал складываться жанр вымышленного путешествия, пользующийся огромной популярностью. Свои вымыслы о неведомых землях его творцы преподносили как достоверные свидетельства очевидцев, а, бывало, подлинные сведения землепроходцев и мореходов «переосмысливались» в традиционном ключе, стремясь лишь к тому, чтобы поразить чудесами впечатлительных современников.

Можно представить, как действовали на воображение, пребывавшее в плену тогдашних представлений, «свидетельства» об изрыгающих пламя дьяволах, обитающих в отверстиях, ведущих в ад, о зачарованном лесе и источнике юности. Здесь же, на земле загадочной Индии, якобы находилось и «царство пресвитора Иоанна». Следуя легенде, капитан Себастьян Кабот на своей карте поместил эту святую землю обетованную «в восточной и южной Индии». И не случайно Рабле, в эпоху которого легенда эта продолжала возбуждать всеобщий интерес, писал о предполагаемой женитьбе Панурга на дочери «короля Индии», пресвитора Иоанна. Намечал автор «Пантагрюэля» и путешествие своего героя в эту страну, где будто бы находился вход в преисподнюю.

Представления о сказочных странах, населенных фантастическими существами, отразились и в творчестве других писателей. Отелло, рассказывая венецианскому совету о своих скитаниях, о больших пещерах и степях бесплодных, упоминает и об «антропофагах – людях с головами, что ниже плеч растут». Легенды о призрачном острове Св. Брандана вдохновляли Тассо при описании садов Армады в поэме «Освобожденный Иерусалим». Описание «индийских чудес» встречается у Деккера и Бекона, у Бена Джонсона, Флетчера и многих других литераторов.

Зарождение жанра вымышленного путешествия произошло еще в середине XIV века. Тогда французы и англичане буквально зачитывались рукописными списками сочинения сэра Джона Мандевиля, поведавшего о своем поистине необычайном тридцатичетырехлетнем хождении по свету.

Где только не побывал сэр Джон: Египет и Индия, остров Ява и Китай. Собственными ногами он ступал по земле Кадилья, что к востоку от владений китайского хана, был в «стране пигмеев» и посетил «царство пресвитора Иоанна». А сколько он насмотрелся за это время, сколько пережил! Своими глазами видел грифона; засвидетельствовал о существовании живого растения «баранца» и сказочной магнитной горы, притягивающей железные части кораблей, что ведет к их гибели, горы, которую после этого тщетно пытались отыскать; наконец, разрешил еще одну загадку: пояснил, что Нил берет начало в Раю…

Пять веков читатели верили этим выдумкам, оттиснутым в 1484 году только что изобретенным типографским прессом и сразу же переведенным чуть ли не на все европейские языки, пока не выяснили, что популярное сочинение – мистификация. Автором ее оказался некий Жан де Бургонь, бельгийский врач и математик. Было установлено, что он – всего-навсего ловкий компилятор древних и средневековых авторов, искусно повторявший за ними были и небылицы.

Сочинений, подобных путешествиям Мандевиля, появилось множество. Еще при его жизни пользовалась успехом «Книга познания» безвестного кастильского монаха о его неслыханном походе по земному кругу. Считали подлинной и зачитывались «Книгой Дзено» – о путешествии венецианцев к берегам Америки за сто лет до Колумба. Книга эта также оказалась фальсификацией, столь же изощренной, сколь и бессовестной, составленной, как теперь ясно, на основе различных источников. Позже вышли «Воспоминания Гауденцио ди Лукка», будто бы открывшего неизвестную землю в африканской пустыне Меццоранию (на самом же деле они принадлежали перу англичанина С. Берингтона), и многие другие фантазии. В том числе и измышления Джорджа Псалманазара – авантюриста и мистификатора, якобы уроженца Формозы, прибывшего в Англию и выдававшего себя за японца.

Впоследствии выяснилось, что этот «японец» служил кашеваром в войсках герцога Мекленбургского. Здесь, в немецких землях, его встретил священник одного из шотландских полков Уильям Инес. Они быстро поняли друг друга и задумали крупное мошенничество. Священник привез «японца» в Лондон, уверяя, что ему удалось обратить в истинную веру уроженца далекой Формозы.

Святой отец мечтал прославиться, и бывший кашевар, прикинувшийся «язычником с неведомого острова», как никто, мог способствовать этому (ведь о Формозе тогда толком никто ничего не знал). «Новообращенный» стал рьяным поборником истинной веры, без устали восхвалял англиканскую церковь и ее главу – короля.

Капеллан Инес и без того быстро шел в гору, а тут он еще объявил, что поручает своему подопечному перевести на формозский язык катехизис, чтобы затем обратить в христианство весь остров. «Японцу» ничего не оставалось, как сочинить «формозский язык». И он создал его!

Обманщик выдумал алфавит и грамматику. Причем, пользуясь доверчивостью современников и отсутствием у них знаний о далеких, неведомых землях, он довольно нахально «изобрел» буквы, удивительно схожие с греческими. Когда ему указали на это, мошенник не моргнув глазом пояснил, что на его острове распространен древнегреческий язык, которому учат детей в школах.

Надо отдать должное Псалманазару: грамматика, которую он сочинил, была весьма логична и довольно проста. Все живые существа были мужского и женского рода, неживые – среднего. Имелось единственное и множественное число. Писали справа налево. Хитроумный автор выдумал и словарный фонд «родного» языка.

Всего несколько недель ушло на создание этого искусственного языка, видимо, первого в мире, если не считать алфавита утопийцев, придуманного Т. Мором.

Теперь можно было браться за «перевод». За катехизисом последовал перевод молитвенника. Лондонский архиепископ был в восторге и уже видел себя повелителем душ крещенных островитян.

Обнаглевший авантюрист после первого успеха, действуя и дальше с той же откровенной наглостью, решил написать историю «родного острова». В 1704 году вышло его «Историческое и географическое описание Формозы».

Подробно и обстоятельно он рассказывал об острове и его обитателях, описывал одежду, быт и нравы, религию язычников-островитян, среди которых бытуют варварские обычаи.

Поражая наивных англичан, Псалманазар описывал обряд ежегодного приношения в жертву ни больше ни меньше, как восемнадцати тысяч детей. Их сердца, вырванные из груди, сжигали перед алтарем на гигантской жаровне.

Маловерам автор предоставлял возможность увидеть и храм, изображенный на рисунке, и алтарь перед ним, и жаровню. Вообще в защите своих «откровений» авантюрист проявлял удивительную изобретательность, нередко апеллируя при этом и к старинным картам.

Но не только «уроженец Формозы», а едва ли не каждый из компиляторов и мошенников – творцов вымышленных путешествий – пользовался творениями древних и средневековых космографов – картами Гиефордской и Каталонской, земным кругом брата Мауро, чертежами португальских, испанских и итальянских картографов, созданными на пергаменте, на медных, а то и на серебряных пластинах, но одинаково сочетавшими в себе достоверное с необычайным, фантастическим.

В этом убеждаешься, перелистывая тома «Атласа средневековых географических карт», составленного в 1852 году поляком И. Лелевелем, выдающимся ученым и революционером. Поистине похвалой старым картам следует назвать описание 175 чертежей, собственноручно им раскрашенных от руки, – титанический труд, стоивший его автору зрения!

Но вот средневековые вымышленные чудеса мало-помалу сменились на картах загадочными белыми пятнами.

И тогда разглядывание карт, как писал Джозеф Конрад, пробудило страстный интерес к истине географических фактов и стремление к точным знаниям, – география и ее родная сестра картография превратились в честную науку.

Только золотой мираж по-прежнему продолжал дразнить воображение, вселял надежду, что где-то в мире еще существуют неоткрытые золотоносные страны: в Африке – Офир, в Южной Америке – Эльдорадо, в Юго-Восточной Азии – Золотые острова. И не успели отбушевать страсти, пробужденные золотым песком Калифорнии и слитками Австралии, как на смену одной «эпидемии» вспыхнули новые. Пылкие головы возбуждали золотые россыпи, открытые в Трансваале; с горящими глазами произносили магическое слово «Кимберли» – название южноафриканского поселка, где были найдены алмазы; алчные аппетиты возбуждала весть о том, что в Ратнапуру, далеком цейлонском селении, обнаружено месторождение невиданных по красоте самоцветов. Но тем не менее все яснее становилось, что ни золото Африки, ни драгоценные камни Азии никакого отношения не имели к сказкам о чудесах страны Офир, к несметным богатствам Эльдорадо.

Как куски шагреневой кожи, одно за другим исчезали на карте мира белые пятна, а с ними и надежды на то, что в конце концов удастся обнаружить эти легендарные страны.

И все же призрак золота продолжал манить толпы авантюристов, упорно веривших в удачу. Как верил в нее одним из последних египетский паша Мухаммед-Али, отправлявший в прошлом веке одну экспедицию за другой на поиски таинственной земли Офир в надежде с помощью ее золота поправить свои дела.

Луч надежды вновь вспыхнул в угасавшем было огне воображения, когда в Мозамбике в 1871 году были открыты руины древнего каменного города Зимбабве.

Казалось, наконец-то найден след легендарной земли, откуда царь Соломон вывез тонны золота и которую много позже, в 1506 году, посетил удачливый португалец Диего де Альканова. Он назвал ее «золотым» царством Мономотапа. В существование его уверовали даже самые стойкие скептики, а великий Камоэнс воспел это царство в своих «Лузиадах».

Золотой мираж вновь заворожил доверчивых, и многие с тех пор заболели лихорадкой поисков. Тем более что здесь, в Африке, действительно были обнаружены древние копи. Очень скоро, однако, выяснилось, что разработки давно уже истощены. Глаза потухли, воображение угасло. Вспыхнуло оно вновь лишь на страницах книг, и прежде всего в романах Райдера Хаггарда «Копи царя Соломона» и «Она» – о прекрасной королеве и ее каменном городе в центре Африки – книгах, несомненно, родившихся под впечатлением от слышанных писателем африканских легенд и открытий археологов.

Роман «Копи царя Соломона» появился в результате пари, заключенного писателем со своим братом, усомнившимся однажды в том, что Хаггард может создать нечто подобное «Острову сокровищ».

Карте-схеме, приложенной к тексту, Хаггард, по его собственным словам, придавал особое значение. Чертеж убеждал в том, что действительно существовал португальский авантюрист, владелец карты, которому довелось лично видеть легендарные копи в XVI веке. И автор как бы невольно предлагал воспользоваться ею и отправиться на поиски копей царя Соломона и его сокровищницы, дополна заполненной алмазами и слоновой костью. Для этого согласно плану-карте надо было миновать пустыни и пересечь реки, пройти через горы царицы Савской и по дороге Соломона, как и герои Хаггарда, достичь желанной цели.

И нашлись читатели, всерьез воспринявшие выдумку писателя и его слова о том, что, возможно, в будущем найдется счастливец, которому удастся отыскать «секрет потайной двери» – вход в сокровищницу. Полные решимости отправиться на поиски сказочных богатств, они умоляли автора сообщить более точно координаты копей царя Соломона в Африке. Объявился даже такой энтузиаст, который, несмотря на отказ писателя уточнить местонахождение сокровищ, решил на свой страх и риск отправиться на их поиски. Ему казались вполне достоверными и сведения, сообщаемые в Библии о соломоновых копях, откуда доставлялись тонны золота, и свидетельство португальского авантюриста, подтвержденное картой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю