Текст книги "Пепел в песочнице (СИ)"

Автор книги: Роман Носиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Скажите, а где можно найти профессора Алиева? – Максим обратился с вопросом к пробегавшему по коридору второго этажа мужчине одетому в хороший, дорогой, но перепачканный мелом костюм.

– Только что был тут – в двести восьмой.

Мужчина махнул рукой в сторону двести восьмой и затопотал вниз по лестнице.

В двести восьмой было темно. Ибрагим нащупал на стене выключатель и нажал его. Вспыхнул яркий больничный свет.

– Никого?

– Т-с-с-с…

Ибрагим приложил палец к губам и прислушался. Максим приумолк и медленно повел головой. Из-за двери, ведущей в комнату преподавателя, раздавались странные звуки – стук стекла о стекло и скрип.

Максим подергал ручку двери. Заперто. Тогда он отступил на шаг и не обращая внимания на пытавшегося его остановить Ибрагима, шарахнул сапогом в дверь. Со скрипом и треском косяк разлетелся на щепки, и дверь, открывшись в обратную сторону, повисла на нижней петле.

– Вы не могли бы, молодые люди? – профессор, оторванный от изрядно растрепанной студентки, был несколько расстроен.

Максим сначала хотел извиниться, но вместо этого брякнул:

– У вас пять минут.

И закрыл дверь. Настолько насколько это было возможно.

– «У вас пять минут!» – передразнил Ибрагим.

– Ехали к гению, а приехали к ёбарю. – охарактеризовал свое разочарование Максим.

– У гения могут быть слабости.

– Вот ты гений? А слабости у тебя есть?

– Я – серая посредственность. Мне не положено.

– Ну-ну.

Сначала из двери выбежала студентка. Пробежала мимо молодых людей и скрылась в коридоре. «Страшненькая какая!» подумал Максим. Затем, поправляя галстук, вышел и профессор.

Профессор Алиев был мужчиной в самом расцвете сил – лет пятьдесят и больше всего по виду напоминал птицу ворона – носатый, черноглазый, даже при невысоком росте умудряющийся смотреть на собеседника сверху вниз, держа при этом голову немного набок. Сходство завершала профессорская манера держать руки за спиной, словно сложенные крылья.

– Чем обязан такому – профессор кивнул на выкорчеванную дверь, – вниманию?

– ФСБ.

– А я уже догадался, что не почтальон.

Максим встал и протянул профессору телефон.

– У нас для вас письмо от Юрия Сергеевича.

– Какого Юрия Сергеевича?

– Не надо шутить со мной Салим Рашидович. Для этого я проделал слишком долгий путь. Я имею в виду Юрия Макарова. Вашего друга. Вот возьмите. Это он просил передать вам.

Профессор взял в руки телефон, отлистал черновики сообщений прочел уже виденное Максимом письмо. Усмехнулся и, сняв заднюю крышку, достал сим-карту. Взял в руки свой мобильник, и заменил свою карту на только что извлеченную.

– Вот собственно и все. Список, который вы хотели получить – это контакты на сим-карте. Контакты могут записываться двумя способами: на основную память телефона или на сим-карту. Те контакты, которые записаны на сим-карту и есть те, что нужны.

– То есть мне не нужно было таскать повсюду этот гроб? Можно было просто взять сим-карту?

– Нет. Ваш шеф не так прост. И вы это сами прекрасно знаете. Ведь таким образом сим-картой мог завладеть кто угодно. Например, вот он. – Профессор указал пальцем на Ибрагима. – А в планы Юры это не входило. Курьер должен был знать, как сохранить информацию, но не знать, где она хранится и как ее извлечь. Нет. Эта сим-карта не может существовать вне устройства, постоянно воздействующего на нее магнитным полем – рассыпается. Недостаток такой системы в том, что она жрет чудовищное количество батареек. Кроме того, она может быть прочитана только мобильником на который заранее настроена. В данном случае – моим.

– Так что за список?

* * *

Этот список Юра составил по моей просьбе. Дело в том, что я, в отличие от вашего замечательного начальника не имею доступа к такого рода информации. Здесь фирмы, которые скупали последние десять лет патенты в области защиты от радиации, дезактивации, лечения лучевой болезни, вели разработки в этой области.

– А зачем?

– Хороший вопрос. Я среди коллег не пользуюсь особым уважением – считается, что я немного, так сказать, не в себе. Меня называют то фашистом, то коммунистом в зависимости от того что им в этот момент удобнее, чтобы закрыть дискуссию. Вдобавок к этому у меня есть свои недостатки – я несколько высокомерен, к пятидесяти шести годам я научился это замечать. А еще меня любят молодые девушки, что некоторым дает повод для зависти.

– Это вы к чему вообще?

– Не перебивайте. Так вот – теории мои не пользуются популярностью. Я занимаюсь историей всю жизнь. Но не просто историей, а наименее изученной и совершенно не пышной ее частью – экономикой и финансами. Тут не гремят пушки, не ходят парады, но битвы кипят не шуточные. И последствия этих битв ощущает все человечество. Будете вино? Подарок от благодарных студентов, между прочим.

– Студенток.

– Не будем уточнять.

– На работе не пью.

– Я почему-то так и подумал. Такие молодые и такие старые. А я – стар, но очень молод. – профессор раскупорил бутылку и налил себе в стакан. – Так вот, люди привыкли воспринимать историю, как историю взаимоотношений государств и классов, наций. Это верно только отчасти. Точнее говоря это верно только в начале истории. Очень красивый период: походы, завоевания, военные вожди. Но со временем на сцене истории появляется новая сила – апофеозом ее развития становится двадцатый век.

– Буржуазия?

– Не совсем. Обычная буржуазия склона к власти, к национализму в качестве первобытного протекционизма. Но не к глобальному доминированию. Буржуазия для этого слишком сильно привязана к земле. На земле стоят заводы, из нее добываются ископаемое сырье, на ней это сырье растет. А привязка к земле означает привязку к культуре, местной государственности. И только одна отрасль может плевать на это потому, что она ничего не производит, но их продукция пользуется огромным спросом. Она гуляет повсюду невзирая ни на какие границы, в мгновенье ока перелетает через горы и переплывает моря.

– Деньги?

– Точно. Я говорю о банковском бизнесе.

– Теория заговора как она есть.

– Ваша реакция в точности совпадает с реакцией моих коллег. И это совершенно не удивительно – на дискредитацию этих теорий потрачено много средств. И вложения оказались настолько успешны, что любой, кто произносит что-либо в этом духе, сразу оказывается за пределами восприятия у так называемых «приличных людей». – он осушил стакан одним глотком, крякнул и добавил – Отвратительная категория. Самодовольные кретины, у которых всех забот-то – как бы что плохого про них не подумал! Сидят, ослы, в своих офисах и трясут ушами! Они думают, что могут о чем-то иметь мнение в то время, как для них нет ничего страшнее, чем иметь мнение, которое чем-то не нравится окружающим. Это специально для них делают идиотские ролики, где вполне объективные добротные факты перемешиваются с конспирологческой ерундой. Знаете, есть такой в сети – сначала рассказывают вполне очевидные вещи о банковской системе, а потом диктор за кадром начинает завывать про мировое правительство, заговор, жидомасонов, а кончает тем, что Христос и Будда – одно и то же лицо. И все! Хоп! И вся информация полностью скомпрометирована. Теперь каждый офисный философ знает, что в то, что деньги обладают властью, верят только сумасшедшие антисемиты! А получить обвинение в антисемитизме, или не дай бог в гомофобии, для этих лицемерных недоделков страшнее, чем не оплатить счет по кредиту! Ах, моя кредитная история! Ах, моя репутация! А обычный работяга, который бегает по заводу с каким-нибудь разводным ключом, видит, что в ролике есть богохульство. И теперь власть денег для него навсегда освящена. Она священна! «В Господа мы верим»! Лучше бы он себе этим ключом, – Салим Рашидович схватил со стола книгу с надписью «История Мальты» и несколько раз звучно хлопнул себя по лбу, – себя по голове бы постучал!

Максим толкнул Ибрагима ногой и шепнул в ухо:

– Никогда не видел, чтобы человек так надирался с одного стакана красного.

Ибрагим шикнул.

– Т-ш! Старик про тебя, между прочим, говорит. Не узнаешь первую категорию?

Максим замолчал, а профессор продолжил, распаляясь все больше.

– И вот живут, ходят, пьют, размножаются, испытывают патриотические чувства или наоборот – торгуют своей страной как на распродаже, и только единицам приходит в голову задуматься о том, что ежедневно, засовывая карточку в банкомат, имеют дело с вещью, которой под силу расправляться с целыми континентами.

На последних словах профессор затряс кулаками, как будто разрывал, что-то на части.

– Это и есть та Третья Сила? Банкиры? Зачем?

– Не совсем. Первое нашумевшее столкновение между представителями банковской элитой и суверенным государством произошло достаточно давно. Оно известно как разгром Ордена Тамплиеров. Орден имел одну из первых банковских систем в Европе и его интересы столкнулись с интересами монарха. Орден был уничтожен и этот урок был выучен всеми последующими поколениями банкиров.

– А говорили, что про масонов не будем.

– Будем, если желаете, но не так как обычно, гораздо меньше и много позже. И прекратите перебивать. Не нравится слушать? – Вот бог, вот порог.

– Извините.

– Извиняю. О масонах и прочих ужастиках можно поговорить позже. Так вот, как мы все видим: банковская система не стояла на месте. Со временем она расширялась, совершенствовалась, ставила себе на службу все новые и новые изобретения человеческого гения: сначала телеграф, потом телефон, затем – Интернет. Ничего в политике не делалось без участия финансистов. Модернизация промышленности? – Деньги. Война? – Деньги. Революция? – Опять деньги. А у денег уже был хозяин, и дать их мог только он. Или наоборот – перекрыть. Так, постепенно, банки вошли в каждый дом в каждую семью. То, что раньше было доступно только королям и крупным воротилам, теперь доступно каждому двуногому ослу. Но коренное отличие банковского бизнеса от любого другого заключается в том, что в отличие от производителя, банкир лучше осведомлен о том, что и где сколько стоит, и где рентабельнее какой бизнес и он не привязан к месту. Деньги – великие кочевники. Банкир знает не то где лучше закупать сено – в Жмеринке или в Жуковке, а осведомлен о рентабельности бизнеса в планетарном масштабе. На рентабельность влияют многие факторы: климат, географическое положение, торговые пути, стоимость постройки дорог, наличие ископаемых или других ресурсов, государственный строй и политическая система. Все это можно изменить.

– Географическое положение?

– Предположим, у вас нет выхода к морю. Это создает существенные трудности для торговли. Но вот появляется Петр Первый, ведет удачную войну и – хоп! Царство превращается в империю! Торговля идет все бойчее, а над Европой нависает тень мощного конкурента на геополитическое лидерство.

– Понятно. Извините.

– Извиняю. В который раз, заметьте. Так вот с точки зрения банкира, каждое государство – предприятие. Оно может быть прибыльным или убыточным. Или же проблемным. Или конкурирующим. Банкиры не любят сильные государства. Если государство достаточно сильно, то оно осмеливается иметь и отстаивать собственные интересы, которые могут и не совпадать с интересами банкира. А у банкира один интерес – прибыль. У государств же например могут быть разные дурацкие цели. Например, сохранение преумножение народа, который для банкира совершенно не нужен. Или всеобщее обязательное образование, которое банкир в данной точке пространства считает снижающим рентабельность. Или наоборот, государство закоснело и противится научному прогрессу, который для банкира желателен. Поэтому банки всегда стремятся к максимальному ослаблению государств, при сохранении известной стабильности. Так, чтобы та мера власти, которая их интересует, всегда принадлежала бы им. А ответственность всегда можно спихнуть на официальное правительство. Государство и банковская сеть вечно сотрудничают, враждуют, создают альянсы и конкурируют. Даже воюют. Только причины и последствия войн не всегда очевидны для людей. Точнее говоря, никогда не очевидны.

России несладко пришлось в этой войне. Жестокий климат, высокая себестоимость любой продукции делает ее в глазах банкира нерентабельным предприятием с точки зрения производства. Те богатства, что скрыты в ее недрах и на поверхности делают ее лакомым куском с точки зрения добывающего предприятия. Но есть две проблемы: мощное единое государство, многочисленный народ.

Гораздо удобнее с этой точки зрения расчленить страну на множество частей и сократить население примерно раз эдак в пятнадцать – они должны добывать ископаемые, а не потреблять их!

Эту проблему пытались решить множество раз. Так много, что мы привыкли к этому. Мы привыкли к тому, что каждую минуту, каждую секунду кто-то может прийти с огнем и мечом. Первая мировая война расправилась с Германией и сильно пошатнула Россию. Революция. Гражданская война. Вторая Мировая. Кто?! Кто поверит в то, что все это может быть сделано без огромных, огромных денег?! После революции проблема усугубилась еще больше. Коммунизм – единственная форма правления, при которой банки не имеют власти вообще. Коммунисты знали, что делали. Они боролись не с Третьяковыми и Морозовыми, которых нам суют на блюде, а с теми, про кого никто сейчас и не знает. И ни имен, ни фамилий не слышал! Не с купцами и кулаками они боролись – ну, какой может быть вред от кулака, скажите мне?

Ибрагим и Максим молча переглянулись.

– Трумэн на публичных выступлениях прямо утверждал, что в Советском Союзе преднамеренно уничтожают детей сотнями тысяч! И все из-за того, что Россия выпала из международной банковской системы.

Если бы в СССР и вправду убивали детей эшелонами, это не вызвало бы и сотой доли того возмущения, которая вызывает потерянная прибыль и угроза всемирной власти! Я уж не говорю о том, что в колониях принадлежавших европейским демократиям дети в этот момент вполне успешно умирали от голода и болезней, и никто даже и не пикнул в их защиту!

Меня, как я уже говорил, часто называют коммунистом потому, что я утверждал и утверждаю, что коммунизм на тот момент был единственной моделью общества, единственным оружием против банковской сети. И то, что это оружие было поднято в России – естественно. В Европе, захваченной этой сетью первой, коммунизм прижиться не мог по определению, а ни одна другая страна не была достаточно развитой, чтобы элита могла увидеть опасность. Ну, и, наконец, ни одной стране не угрожала такая страшная участь.

– Ну, а что со списком?

– Терпение, молодые люди. Терпение. Величайшая из добродетелей. Вы точно не будете вино? А я буду. – профессор осушил еще один стакан. – Вот вы представьте: идет Вторая Мировая Война, кровь льется рекой, правительство США поставляет по ленд-лизу военную технику СССР, немецкие подводные лодки топят эти конвои, сотни моряков гибнут. А в это же самое время, прямо под носом у правительства США крупные нефтяные монополии, связанные с банками как прутья в венике, шлют в нацистскую Германию через франкистскую Испанию нефть и вольфрам! И шлют родное правительство в жопу! Идите вы в жопу, господин Рузвельт! И немецкие подводные лодки пропускают их корабли. И Рузвельт ничего, я повторяю: ничего! Не может сделать. Потому, что он воюет с Японией, а для войны нужны деньги! Ха! Вы себе представляете?!

Ну, да как бы там ни было Вторая Мировая заканчивается. Коммунизм охватывает всю восточную Европу, и все силы банковской сети брошены на борьбу с ним. В девяностых годах прошлого века СССР, не подкрепленный такой мощью, пал. Но Россия, вопреки прогнозам аналитиков, устояла. Более того – она сама активно включилась в эту игру, привлекая на свою сторону некоторых банкиров, готовых делать рискованные кратковременные вложения и создавая собственные сети. Это было полной неожиданностью.

Ответом на эти действия был кризис 2009 года, о некоторых последствиях которого пишут даже в школьных учебниках во всех странах.

И последнее, что мы видели – ядерная война.

Они, точнее говоря, какая-то их часть, решили приступить к еще одному переделу мира. Вложиться, так сказать, в развитие бизнеса. В этом мире нет места ни России, ни США, ни Европейскому Союзу в том виде, в каком надеялись его видеть сами европейцы. Цель – глобальная эксплуатация, где государствам отведено место надсмотрщиков за ресурсами. Средство – вы видели. Результат – за окном.

Еще двадцать лет назад я разговаривал на эту тему с вашим начальником, Максим. Тогда он был молодым службистом. Смеялся надо мной. Полагаю, что сейчас ему не смешно. Мы хватали новые технологии как рыба приманку. Развивали финансовый сектор. Мы хотели сделать как лучше. А что получилось? Хотели как лучше, получилось – как всегда. Это один великий человек сказал. А они делали нас все более и более зависимыми от их денег, все больше влияли на отдельных людей, на общий климат в обществе, на мораль и устои. На религию, в конце концов. И у нас и на Западе. Создавали партии, фонды, движения, институты. Банки. Заводили нужные связи, внедряли повсюду своих людей. И в итоге они просто стравили нас друг с другом.

Но у них есть слабое место. Их слабость в их мотивах. А их мотив – выгода. Если ты знаешь, что собираешься втравить полмира в ядерный конфликт, разве ты сможешь удержаться от соблазна немного заработать на этом? Скупить то, что сейчас еще не актуально, а через пару лет будет жизненно необходимо?

По списку этих фирм, по их связям я надеюсь вычислить и найти центр всего процесса. Все они связаны как тонкой паутинкой сделками, общими биографиями сотрудников, участием друг в друге. И где-нибудь, когда-нибудь эти ниточки паутины сойдутся в одну точку.

Но уже сейчас, даже не заглядывая в список, я знаю, что ключ может быть найден только в одном месте – в одной стране, где деньги ходят по скрытым никому не видным ходам, возникают в нужном месте из ниоткуда и, сделав свое дело, исчезают в никуда. Вы любите горы?

– Швейцария?

– Где началось, там и кончится. История должна сомкнуть кольцо и змея должна укусить собственный хвост.

– А что там про евреев и масонов?

– Какая же все-таки больная тема. Что они никому покоя не дают? Ну, хорошо. Все просто. В силу рассеянности и следующих от нее огромной сети связей именно евреи и изобрели банковскую систему в том виде, в котором она существует. Они стали первыми банкирами, ростовщиками и менялами. И, как следствие, многие еврейские семьи по праву первопроходцев занимают в банковской сети весьма высокое место. Что же касается масонов… Человек существо несовершенное. Когда он следует своей выгоде вопреки традиционной морали, он как-то себя должен оправдать в своих глазах. Оправдание становится совершенно необходимым делом, когда вам нужно завербовать помощников и создать организацию. Вы не можете просто сказать: Эй, парень! Мне нужна твоя помощь, чтобы завоевать ту страну, половину населения убить, а половину заставить работать за гроши! Нет! Вы должны придумать высокие цели, создать альтернативную моральную систему, в которой вашим сообщникам будет комфортно существовать. Вам нужно лишить государства своего суверенитета, людей натравить друг на друга, разложить их мораль, чтобы сделать их управляемыми, загнать их в долговую кабалу. Это значит, что вы должны уничтожать их религию, образ жизни, ценности и культуру. Но вы не можете называть вещи своими именами, поэтому вы придумываете либерализм, весь смысл которого заключается в простой фразе «Ненужный – умри!» и свободу совести, которая на самом деле оказывается свободой от совести. Вы боретесь против церкви и против идеи бога, но вы не можете прямо сказать, что вы – сатанист. Вы придумываете новую религию с другой догматикой. Иной моралью. Тайной моралью. Моралью для посвященных. Вам нужна конспирация? Вы создаете тайные общества. Благотворительные разумеется. И так вы боретесь с государственными властями, называя это борьбой против тиранов, и духовными властями, называя это борьбой против догматизма, за «чистую» веру. Вы уничтожаете мораль, развращаете людей, чтобы уничтожить аскетизм – их власть над собой. Уничтожаете институт семьи, чтобы лишить их опоры, называя это борьбой с лицемерием. Глумитесь над патриотизмом. «Патриотизм – последнее прибежище негодяя», говорят нам негодяи. И так до тех пока в мире ни останется никакой власти, кроме власти денег. Которые принадлежат вам. Отсюда эти древние союзы, кладбищенская эстетика и уродливая мораль. Все просто. Идеология как всегда является инструментом получения выгоды.

– Спасибо, Салим Рашидович, за содержательную беседу.

Максим встал.

– Я полагаю, что делать вам в университете больше нечего и лучше вам пойти с нами.

– Сейчас прямо собрался и побежал. А студенты?

– Студентки?

– Не будем уточнять.

– Вы же сами только что говорили о патриотизме. Что для вас патриотизм?

– Я сам – азербайджанской крови. Мой коллега и друг Артем Акопян – армянин. Между нами лежат столетия вражды наших предков. Совсем свежая кровь армян и азербайджанцев, она еще пахнет, пролилась недавно снова. Но недавно наши внуки поженились: я отдал за внука Артема свою внучку. Что роднит нас? Россия! Любовь к ней. Эта страна призвала нас на служение, и мы услышали зов потому, что не могли не услышать. Она призвала нас к будущему, которое мы совершим своими руками. Это страна духа – в ней ничего не бывает понарошку! Все! Абсолютно все настоящее! Страна романтиков. Вечных романтиков. Вечной юности. Тут мы никогда не состаримся. Даже когда мы будем умирать – мы будем молодыми. В этом настоящая трагедия и настоящее счастье, которое может состояться только здесь. Только здесь!

У меня есть подозрения, что ненависть к России у тех, о ком мы сейчас говорили – не только рациональна, но и иррациональна. Россия не укладывается ни в какие модели их мира. Ни в какие. Их старческие башки с калькуляторами вместо воображения просто не в силах постичь эту страну. А прав был Тютчев – ее и не надо постигать. Ее нужно любить. Чувствовать. Верить в нее.

– Да вы поэт!

– Каждый кавказец, хоть немного, но поэт. Ну, в двух случаях как минимум – у мангала и рядом с женщиной.

– Мангал я вам гарантирую, а вот с женщинами вы уж как-нибудь сами.

– Ну, раз вы настаиваете…. Только надо за семьей заехать. У меня тут жена и детей двое. Подождите меня, я соберусь.

Профессор вышел за искалеченную дверь.

– Так он – женат?! Вот проходимец! А как про семью воздух рассекал!

– Надеюсь, что патриотизм у него хотя бы немного отличается от супружеской верности.

– Люда! Любимая! – доносилось их преподавательской – Собирай детей – мы ненадолго уедем. Нет, я не пил. Почти не пил. Нет, я здоров. Не сердись золотко. Хлеб купил, а колбасы, увы, нет. Нет колбасы, золотко! Нету! Сейчас тушенка важнее.

Профессор был – сама нежность.

Выходя из аудитории, Максим заметил только что приклеенное к двери объявление. Оно гласило:

«Для допуска к летней сессии, студенткам первого курса необходимо предоставить в медицинский кабинет справку о дефлорации. Дефлорация производится в студенческом общежитии в комнате 555».

Профессор подошел, поднявшись на цыпочки, прочитал через плечо.

– Студенты. Их даже ядерная война не берет. Никакой холерой не выведешь. Живучие твари.

* * *

Когда группа вернулась в лагерь вместе с семейством профессора, Коновалец как раз обходил свои владенья.

– Отлично! Сворачиваемся. Ночью за нами будет вертушка.

Коновалец улыбался и довольно потирал руки.

– Товарищ майор!

– Да?

– Мы с Иваном Александровичем договорились, что я тут уйду.

– И что?

– Я ухожу.

– И не думай. В военное время, дезертирство – расстрел. На месте.

– Но это не честно!

– Поздравляю! До тебя дошло.

– Это подло!

Коновалец остановился и очень серьезно посмотрел на Максима. Он помолчал, скривив рот, покачал головой и, наконец, ответил:

– Подло – не понимать где твое место. Не хотеть понимать. Сам посуди: сегодня ты при деньгах и чувствуешь, что держишь все под контролем. Ты, когда был без денег, ради этих денег шантажировал нашего командира. Так или иначе ты их получил. Что будет, если их украдут? Или отнимут? Ты снова будешь добывать деньги ради благородной цели? Шантажом? Кого ты сможешь шантажировать? Украдешь? Убьешь? Пойдешь по трупам? Прибьешься к банде? Сколотишь собственную? И тогда по твою душу вышлют меня или Ибрагима. Понял? Пора перестать бояться и начать взрослеть. Ты надел погоны и поставил свою подпись под текстом присяги. Я надеюсь, что ты хотя бы его прочитал. А это значит, что твое место – здесь и нигде больше. Нам надо остановить это глобально. Так ты и спасешь свою семью. Может быть. А подлостью никого нельзя спасти.

Максим открыл, было, рот, но Коновалец остановил его.

– Ты все время вспоминаешь о каких-то договоренностях, о причитающемся вознаграждении, о гарантиях. Ты ведешь себя как наемник. Даже сейчас держишься руками за поясок под рубашкой, в котором спрятаны камушки и деньги. А я, – Коновалец приобнял Максима за плечо и придвинулся к нему, так, что было непонятно – ударит он его сейчас или скажет, что-то умное на ушко, – ненавижу наемников. Паршивые люди. Они деньги ставят выше долга и товарищества. Они самим своим существованием наносят мне оскорбление. И меня оскорбляешь ты, когда ведешь себя подобным образом. Я надеюсь, что мы больше не будем возвращаться к этому разговору. И извини за винтовку.

Он похлопал Максима по плечу и отошел.

* * *

Вертолет. Самолет. Гостиница на базе. После завтрака Максим поплелся к Ивану Александровичу и сдал полученные драгоценности. Полковник удивился, но принял.

А потом пошли дни полные тоски и безделья. Переводчик никому был не нужен. На выезды с Ибрагимом его не отправляли. Приходя к Ивану Александровичу Максим всегда первым делом смотрел ему в глаза, без слов задавая один и тот же вопрос, но полковник молча разводил руками – известий об Ангелке и Варьке не было. Они не приходили даже во сне. Тогда Максима стала мучить бессонница. Постоянно хотелось надраться. День ото дня тоска усиливалась. Ибрагим несколько раз приглашал в спортзал. Сначала Максим с охотой соглашался и бегал за ним повсюду: в спортзал, на стрельбище. Но постепенно, с течением времени, тоска становилась все сильнее, и Максим стал отказываться. Тогда его обязали к этому.

Через три недели у него лопнуло терпение, и он написал рапорт об отставке, но ответа не получил. Еще через неделю написал второй, и с тем же результатом.

Он не понимал, сколько можно и зачем нужно держать его здесь – совершенно бесполезного.

Однажды, по прошествии месяца такой жизни, он не выдержал и купил литровую бутылку водки. Вечером того же дня Максим надрался как свинья. За неимением другой подходящей мебели расколошматил стул. Потом разбил кулаки в кровь. Спел пару колыбельных, обливаясь пьяными слезами, и уснул в три часа ночи, так и не сумев раздеться.

* * *

После полулитра они все же приснились: сидели напротив и смотрели на него. Через какое-то время ему стало неприятно их молчание, и он стал кричать на них, а когда они пропали, плакал и просил вернуться.

* * *

На следующее утро он старался не глядеть в лица соседей и не показывать им свое лицо. Днем он слонялся по парку и завел пару бессмысленных знакомств среди женского персонала. А вечером все повторилось, практически в точности, кроме разбивания стула.

Утром к нему зашел молодой парнишка лет двадцати, назвался его соседом снизу и сказал, что все понимает – время такое, что у всех могут быть проблемы, но у него ребенок. Поэтому если Макс не перестанет выть по ночам и боксировать со стенкой, он набьет ему морду или пожалуется коменданту.

Максим, дохнув на парня перегаром, вежливо заверил, что ничего подобного более не повторится, захлопнул перед его носом дверь и сел на кровать, схватив себя за голову.

Как жить дальше Максим не понимал. Он сам собственными руками, поддавшись какому-то непонятному чувству, возникшему у него после разговора с Коновальцем, отдал все драгоценности назад. Отдал возможность добраться до Ангелки с Варькой. Он предал их. Предал еще хуже, чем тогда, когда заезжал к Оле – там речь не шла о жизни или смерти. Всего лишь о доверии. А здесь такая глупость. Захотелось почувствовать себя честным человеком, чем-то гордится. Неужели ему было важно мнение окружающих? И за это мнение он отдал все, что у него было. Последнюю надежду. Теперь он не дойдет никогда и никуда. Его использовали, поймали и теперь он тут подохнет. Подохнет предателем. Что делать? Что делать?! Максим изо всех сил сжал свою голову. Ничего удивительного – он предавал, теперь его предали, он использовал – его использовали, он лгал – его обманули. Все правильно. Все так, как и должно было быть. Ты думал, что рассказал что-то на исповеди и уже чист? Нет. Ты только начал платить. И платить будешь до самого конца. Пуп земли звучащий гордо. Пыль! Пепел!

Весь вопрос только в том, как платить. Спиться здесь, дождаться, пока тебя выкинут, и сгореть от водки снаружи или попытаться отдать долги самому? Нет, не пулю в висок. Попробовать заплатить по настоящему – сделать все, что от тебя зависит, чтобы добиться цели. Не рассчитывая на других. Не шантажируя, не обманывая, не пользуясь. Не получилось жить как человеку, так хоть помереть можно при попытке стать человеком. Харкнуть себе, своим хорошо слаженным планам на жизнь, душонке трусливой в рожу – на, утрись! Я не ваш. Не ваш я.

На этой последней мысли его зациклило. Повторяя «Я не ваш» он залез в ванну и принял душ. Чисто побрился. Почистил зубы, чуть не сломав щетку. Залез в шкаф и вытащил свою старую гражданскую одежду.

В этой одежде он заявился к Коновальцу и бросил ему в лицо третий рапорт.

Тот поймал бумагу из воздуха, бегло пробежал, скомкал и бросил под стол.

– Понятно. – Максим не взбесился и не закричал. – Тогда я просто уйду. Вы делайте то, что вы должны, а я буду делать то, что я должен. Можете меня пристрелить как дезертира и рассказать потом что-нибудь о товариществе.

Он повернулся к Коновальцу спиной и пошел по направлению к двери.

– Погоди.

Максим не остановился. Коновалец одним прыжком настиг его, схватил за плечи и попытался оттолкнуть в кресло, но Максим легко освободился. Руки Коновальца соскользнули, и он чуть не упал на пол. Максим схватил руку Коновальца за пальцы, выкрутил их так, что тот вынужден был встать на цыпочки и сильно оттолкнул от себя. Коновалец влетел спиной в стол и увидел глаза Максима – глаза сумасшедшие, бешеные. Глаза человека находящегося в такой стадии напряжения, после которой либо ломаются, либо идут напролом, ели надо – по трупам.

– Максим, подожди! – Коновалец выставил перед собой руки открытыми ладонями вперед – жест примирения, – Подожди еще пару недель. Всего пару недель. Не делай глупостей. Используй все возможности, что у тебя есть сейчас, чтобы учится. Ты пойми: то, что ты выжил – в основном чудо. Не искушай судьбу – учись. У тебя для этого сейчас есть все возможности. Пользуйся ими. А мы про тебя помним. Делаем, что можем. Ну, потерпи. Христос терпел и нам велел.