Текст книги "Пепел в песочнице (СИ)"

Автор книги: Роман Носиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Ты с ума сошел? Зачем ты его разозлил?

– Он сейчас на меня будет компромат рыть и контакты искать.

– Он же тебя сгноит!

– Ему уже не долго осталось. У него уже нет никакой власти. Авось не успеет.

– Я бы на твоем месте не рассчитывал.

* * *

Тем временем за дверью, из которой они вышли, директор продолжал вызвал начальника охраны.

– Юрич! Юрич! Подойди! Значит так. Этого, вот того, что сейчас здесь выступал, – директор прочистил нос при помощи платка и бросил его под стол, – На всякий случай, бабу его найдите. Он ведь за бабой бегает? Найдите ее. И детеныша найдите. Мало ли что? А тут – любое «что» – не малое. И московской братве передайте, что достали уже с местными вопросы выяснять. Пусть договорятся, наконец. Мне тут стабильность нужна. И, кстати, о семье Макарова. Их тоже найдите. Все. Можешь идти. За любовницей его – круглосуточное наблюдение. Нет! – глава контрразведки потер ладонь об ладонь, – Доставь-ка ты ее мне. И побыстрее. А самого вот этого вот нахала – в самую жопу. Чтоб концов не сыскали. Подготовь бумаги.

* * *

К Ольге Максим поехал уже на личном водителе. К нему прикрепили здоровенного, молчаливого чеченца на уазике исполнявшего обязанности водителя и охранника одновременно. Тимур обладал двумя талантами – он никогда не подсушивал и не подсматривал что-либо специально, но всегда все слышал и все замечал, а еще его флегматичность действовала на Максима как успокоительное.

Теперь Оля жила тоже в новостройке. Только это были не многоэтажная московская башенка, а сборный домик беженцев. В окошке горел свет, на пороге стояли сапоги с налипшими на дороге, оставлявшей желать много лучшего, комами грязи. В поселке беженцев царила полная тишина. Сначала Максим даже заподозрил засаду, но немного позже дошло – тут работали с зари и до зари, используя все свободное время для еды и сна. Это было все, что помещалось в расписание: тяжелый труд, еда и сон.

Он подошел к двери и постучал. Дверь открыл молодой парень слегка подшофе.

– Здравствуйте.

– А Олю можно?

– Какую Олю?

– Ряшинская Ольга здесь проживает?

– Ах, Ольга Владимировна! Да, есть такая, прошу вас, господин офицер. – парень громогласно закашлялся, – Вы по делу или как?

В этом последнем «или как» Максиму почудилась некая издевка, намек на то, что возможно происходило тут прежде. Максим оттолкнул парня и прошел внутрь.

Короткий коридор. Две комнаты, одна побольше, другая поменьше. Из первой доносятся детские крики – ему не туда. На второй двери была наклеена картинка – заяц с цветочком. Точно такая когда-то была на Олином холодильнике. Этих зайчиков он всегда терпеть не мог. Максим постучал в дверь.

Оля открыла сразу же, как будто стояла за дверью. Открыла и застыла, глядя на него широко раскрытыми глазами. Она была в коротком зеленом халатике, который едва прикрывал крепкую задорную попу. Максим помнил этот халатик – Оля привезла его из Москвы. Она часто встречала его именно в этом халатике, его удобно было задирать. В мозгу у Максима вспыхнула картинка, как он резко поворачивает ее к себе спиной, задирает этот халатик, пригибает ее вперед и…

– Привет, – сказал он немного хрипло.

– Максимка! Максимка!

Она прыгнула на него и повисла, обхватив руками шею, а ногами пояс и прижалась, приникла всем телом, касаясь щекой щеки.

– Приехал. Как хорошо, что ты приехал.

Она спрыгнула с него, схватила его за руку, и потащила в комнату. Стул, маленький пластиковый столик, пластиковая кровать, застеленная серыми даже на вид сырыми простынями и самодельные полки, на которых стояли его подарки – безделушки из стекла и фарфора, кружка, духи, зеркальце. Максим обомлел. Она приволокла из Москвы даже его фотографию. Он провел по фотографии пальцем. На пальце осталась пыль. Она не поставила все это только что, после встречи в комендатуре, она держала эти предметы на полках постоянно. Она знала, что он улетает в Канаду, она не могла ждать его возвращения, но взяла с собой в эвакуацию все эти ненужные вещи потому, что они были ей дороги! Потому, что он подарил их! Максима как будто ударили по глазам.

А она посадила его на кровать, придвинула столик и села напротив.

– Как ты изменился сильно. Ты поседел. Вот на висках и спереди прядочка.

Она прикоснулась к его волосам.

– И глаза у тебя несчастные. Бедный мой.

Она погладила его по щеке. Он должен был что-то сказать.

– Как ты, вообще?

– Я – нормально. На работу устроилась уже.

– Я тоже.

– Я вижу.

Оля показала на погоны Максима.

– Сменил сферу?

– Пришлось.

Максим старался подмечать все ее движения, интонации, чтобы увидеть тот момент, когда его начнут обрабатывать. Но момент все не наступал. Она как сидела глаза в пол, так и продолжала сидеть. Но, не смотря на это, внизу живота Максима образовался горячий комок, который тянул, толкал его к Ольге. Встать, схватить ее в охапку, швырнуть на кровать и… Она только этого и ждет. Она хочет. Почему же не позволить себе? Ангела не узнает.

Максим поднялся, обошел стол и зашел к Оле за спину. Она сидела, не шевелясь, понимая, что сейчас произойдет и готовая к этому. Максим взял ее за плечи и увидел, что она сразу же наклонила голову набок, чтобы подставить ему шею. Он поднял ее со стула и прижал к себе. Ну, вот и все. Почти все. Осталось совсем немного – пара шагов до постели. Максим укусил губу до крови. Если бы можно было, то он сейчас врезал бы себе пощечину, но обстановка не позволяла такой роскоши.

– Оль! А где ты работала до нашей фирмы?

Оля оглянулась. Резко, как будто ее дернули за волосы. Потом ее движения снова замедлились, и голос которым она ответила был уже совершенно плавным.

– Зачем ты спрашиваешь?

В этот момент Максим увидел, что она начала его «обрабатывать». Это было удивительно. Мимический танец, который предстал его глазам, был прекрасен. Брови изогнулись как луки, глаза засияли, губы призывно раскрылись – стал виден маленький алый язычок между жемчужными зубками. Рот превратился в пропасть, в которую хотелось бросить всего себя, замучить этот рот языком, искусать губы до соленой крови, стукаться зубами об зубы. Смять ее, насадить на себя. Но наваждение кончилось, едва начавшись. Танец оказался бессмысленным. Максим легко вынырнул из него, чувствуя только жалость. До него неожиданно дошло: раньше Оля его не «обрабатывала». Никогда. Все было по-настоящему. Всегда. С самой первой встречи.

– Оль! Расскажи мне, пожалуйста. Я тебя очень прошу.

Оля встала, взяла его за плечи.

– Максимка. Пожалуйста. Не надо.

– Оля. Милая моя. Прошу тебя. Мне очень нужно знать.

Она отвела его обратно на кровать. В этот момент он уже был бы согласен на все. Все что угодно. Но она уже была не готова. Она усадила его, села на стул напротив.

– Я вижу, что ты уже знаешь. Много. Поэтому не буду особенно долго говорить. Ты знал, о чем спрашиваешь. Ты подозревал. Поэтому нет смысла. Я только хочу, чтобы ты понял. Чтобы ты понял меня.

Максим никогда раньше не видел Ольгу такой – серьезной. Раньше она интересовалась халатиками, ночнушками и наклейками с зайчиками, а теперь перед ним сидела взрослая, побитая жизнью женщина.

– У меня не было отца. Ты был на моем дне рождения, когда он позвонил, чтобы поздравить меня с четырнадцатилетием когда мне исполнилось восемнадцать. Моя мать – алкоголичка, которая убирает подъезды. Моя судьба – наркомания в двадцать, панель в двадцать один, смерть в двадцать пять. Это все, что они мне оставили. И однажды, когда мне сделали предложение, я согласилась. Меня привезли в одно место в Подмосковье. Меня обследовали. Много раз. Потом оперировали. Тоже – много раз. Меня воспитывали. Меня обучали. Ты знаешь, каково это спать с женщиной, если ты не лесбиянка? Или с мужчиной, который тебе противен? А если их двое? Трое? Но это было не самое страшное. К этому можно было привыкнуть. Самое противное было управление людьми. Цеплять их за комплексы, страхи, властолюбие. Копаться во всей этой гадости. Снаружи люди никогда не бывают такими грязными как внутри. От этого тошнит. И самое главное, что пока не пока ты не научишься эту грязь любить и разбираться в ней, ты не специалист, а всего длишь очень хорошая проститутка. Понял? Выхлоп.

Ну, так вот я и есть – выхлоп. В какой-то момент я поняла, что больше не могу. Это оказалось выше моих сил, а выхода не было. Но мне повезло – меня вытащил Юрий Сергеич. Он приехал к нам на базу, и меня отправили «составить компанию». Он увидел, что я уже на самой грани, что готова умереть, надавил на какие-то кнопки и забрал меня. А потом я встретила тебя. Я понимаю, что я не человек. Я всего лишь обрубок человека. Кусок. Но ты, пусть у тебя была семья, пусть ты меня не любил, но ты был со мной. Со мной, а не с тем, что из меня сделали. Поэтому мне было все равно. И мне и сейчас все равно. Ты можешь любить свою жену, ты можешь делать со мной все, что тебе угодно – после того, что со мной было, мне уже ничего не страшно.

«Вот такая ты звезда» подумал Максим, глядя на себя в когда-то подаренное зеркальце. «Есть повод для гордости – пользовался инвалидом. Герой. Интересно, что она во мне видела? В моей внутренней помойке? Как ее не тошнило?»

Он подошел к ней и присел на корточки напротив. Наклонил голову.

– Прости, Оль. Прости меня, пожалуйста. Я не знал что творю. Я вообще ничего не знал, ни о чем никогда не думал. Жил как спал.

– Теперь ты проснулся?

– Разбудили.

– Останешься?

– Не могу.

«Она расстроилась. Надо же!»

– Понятно. Будешь ее искать?

– Буду.

– Не надо.

– В смысле?

– Не надо ее искать. У нее все хорошо. Без тебя.

– Ты что-то знаешь? Если знаешь – говори. Не ходи вокруг да около.

Максим испугался и разозлился.

– У нее любовник, Макс. Молодой и красивый. И очень ее любит. Он забрал ее и ребенка, когда все случилось. Я все видела сама.

– Ты приезжала к нам?!

– Когда все случилось, я поехала к твоему дому. Хотела помочь ей. Я видела, как она вместе с дочерью садилась в его машину.

– Погоди! Ты поехала помочь ей?!

– Ты ее любишь. Я люблю тебя. Я хотела, чтобы ты был доволен. Я хотела, чтобы все было как раньше.

– А откуда ты знаешь, что это не сосед, не мой друг или таксист какой-нибудь?

– Я не в первый раз их видела. Я и раньше приезжала, когда тебя не было. Хотела посмотреть на нее. Я часто приезжала вообще-то. Я любила на них смотреть. Мне тогда казалось, что и я имею какое-то право. Сначала хотела тебе сказать, но потом подумала, что тогда, ты ко мне можешь больше не приехать. Прости.

– А ты знаешь кто он?

– Нет. Просто парень. Симпатичный. Вот.

Она достала испод кровати чемодан и, покопавшись в нем, вытащила карту памяти для фотоаппарата.

– Тут я их фотографировала возле твоего дома.

Максим взял флешку. Подбросил ее на ладони. Ничего почти не весит, а такая тяжелая. Почти нет сил удержать эту кроху на ладони. Так давит.

– Спасибо.

Он сунул флешку в нагрудный карман, бережно застегнул клапан и пошел к двери.

– Максим! Стой! Ты куда?

Ее голос за спиной доносился как через стену. Или это был шум? Да это шумело что-то в голове и кажется, сердце бухало слишком громко. Что-то схватило горло и мешало ответить, поэтому он просто помотал головой и, не оборачиваясь, махнул ругой – все хорошо, не провожай.

– Максим! Что с тобой?! Куда ты?

«Все нормально. Все нормально. Со мной все нормально, только немного больно. Иду? Куда я иду? Я иду домой. А где мой дом? У меня есть дом? У меня нет дома? Кто я? Кто я теперь? Все украдено! Все не мое! У меня нет ничего».

* * *

В номере он включил ноутбук и просмотрел фотографии. Парень действительно был молод. Значительно моложе Максима. Восторженный возраст – лет девятнадцать-двадцать, не больше. Пожалуй, именно такой, не испорченный еще человек и мог понравиться Ангеле. На первой фотографии он помогал ей садиться в машину – белая Лада-сотка. Машина для молодежи и студенчества – разбей и забудь. На второй они вылезали из той же самой машины возле гостиницы. На третьей они входили в гостиницу. Здесь молодой человек уже позволил себе приобнять Ангелу за талию. Ее лицо, повернутое к объективу в профиль, смотрящее на кавалера, было полно страха и одновременно с этим предвкушения. Максим хорошо знал это лицо и умел по нему читать. Оля не врала. Впрочем, он и так сразу это понял.

Был ли смысл теперь продолжать погоню? А Варя? А его ли это дочь? Чушь! У нее его руки и глаза! И губы в прабабку!

А Ангелка, кстати, беременна. От кого интересно?

Максим плакал перед экраном, ревел, как в детстве из за разбитой коленки. Из горла что-то рвалось, выкручивая кадык.

Максим запрокинул голову и зарычал в потолок так, что сердце испуганно присмирело и перестало колотиться в ребра.

* * *

Прошел еще месяц. Лето почти закончилось. Ночи прибавлялись, стали холодными. Начинались дожди. Несколько раз Максим мельком видел Арчера, но они так и не заговорили друг с другом. Флешка с фотографиями лежала у Максима в столе. Иногда, по вечерам, раз в неделю он доставал ее и просматривал. В такие вечера он засиживался перед экраном допоздна и ложился уже под утро. Ольга переехала в гостиницу. Несколько раз она звонила ему, но он отделывался дежурными ответами. Что с собой делать он не знал.

Снилось, что он стоит возле той самой гостиницы и смотрит как в нее смеясь, заходят Оля, Ангела и этот неизвестный парень. Они оглядываются на него, машут рукой и пропадают внутри.

* * *

– Информация, которую доставили ваши люди, господин директор, была исключительно полезна. – голос профессора Алиева разносился по всему кабинету. В голосе звенела радость. Профессор не мог усидеть на отведенном ему месте и расхаживал по кабинету директора как по собственной аудитории, по своему обыкновению заложив руки за спину и слегка наклонившись вперед. Вот-вот каркнет. – Из полученных документов мы смогли вывести множество полезного. Начнем перечислять. Во-первых, нам стали известны конкретные планы Сети относительно России. Итак, – профессор подошел к карте, – планируется сначала разделить территорию по Уралу. Именно для этой цели были нанесены ядерные удары по всем сухопутным транспортным сетям. Восточную часть планируется раздробить на собственно Сибирь, Дальний восток, Камчатку и Сахалин. На все про все отводилось полтора года. За процесс отвечал Сибирский промышленный консорциум. На Камчатке они провалились сразу – банальная измена. Их эмиссар просто увидел другие выгоды. Его убрали, но процесс существенно задержался. В центральной Сибири очень хорошо поработали военные – на местах крамолу разогнали и, хотя центр по-прежнему функционирует – он в основном парализован. Возможно, временно. В остальном их планы пока осуществляются: контроль над территориями мы постепенно утрачиваем, а они приобретают. Тактика везде примерно одна и та же: физическое уничтожение органов власти, складов продовольствия и медикаментов. Таким образом они добиваются того, что каждый кто хочет лечиться или лечить, получать продовольственную помощь должен обращаться к ним. Естественно, множество выгод приносит захват предприятий энергетики, нефтедобычи, нефтепереработки и линий передач. В Восточной части происходит примерно все то же самое, но в меньшей степени. Прошу обратить внимание, что ставка на этнический сепаратизм практически провалилась в отличие от групп, ведущих идеологическую работу на базе социалистических учений. Это много нехорошего говорит нам о нашем образе государственного управления. За последние пятьдесят лет мы переувлеклись в своем заигрывании с Сетью и создали социальную напряженность, за что теперь и расплачиваемся. Стачки и стихийное профсоюзное движение могут быть очень опасны для страны.

– Это вы нам предлагаете в коммунисты записываться? – голос директора был полон иронии, но все понимали, что вопрос задан серьезный.

– А это уж как вам захочется. Но я хочу вам напомнить, что против нас действует интернационал негодяев, сплоченный корпоративной солидарностью и классовыми интересами. Глупо было бы не подготовить для них всеобъемлющий ответ. Тем более, что он сам прыгает в руки. И последнее, что я хочу сказать: Нам удалось сузить круг подозреваемых до трех банковских кланов – Куперов, Киров и Цауфенбахов. Один из этих кланов предположительно и является менеджером проекта по очередному Переделу. Особое внимание следует уделить крупным российским финансовым группам связанным с этими империями и работающим в сырьевой отрасли. Каждая из них может оказаться «смотрящим» за делами Сети у нас. Еще хотелось бы отметить, что наш случай совершенно не уникален. Все те же самые процессы сейчас идут в США, что впервые делает нас союзниками, и в Европе. Спасибо, я кончил.

Профессор сел и на его место вышел директор.

– Благодаря Максиму Константиновичу в наших руках оказался очень полезный контакт – Ряшинская Ольга Владимировна. В прошлом выпускница одного из наших профильных заведений. Разговор с ней помог выяснить следующее: первое – в методике подготовки специалистов ее профиля использовались неразрешенные ведомством способы, что позволяло ломать психику обучаемых и выводить огромное их количество в брак, чтобы потом использовать в частном порядке. Как вы понимаете, у нас накопилось много вопросов к администрации ВУЗа. Однако эта администрация на вопросы отвечать не желает настолько, что большинство известных нам персон решили податься в бега. К счастью сбежали не все. Ольгу Владимировну мы взяли под круглосуточную охрану.

Максим воспитанно поднял руку.

– Да, Максим Константинович?

Максим встал, одернул мундир.

– Теперь, когда моя работа по списку Макарова закончена, и Ольга Владимировна работает с вами, я бы хотел вернуться к своим прямым обязанностям. Прошу разрешить приступить к выполнению долга перед Родиной там, откуда вы меня взяли.

– Там, откуда мы вас взяли. – Задумчиво повторил директор. – Это вы так деликатно называете группы по борьбе с бандитизмом? На передовую рветесь? У вас какие-то проблемы в личной жизни? Может быть, сделать Ольге Владимировне замечание за пренебрежение, так сказать?

– Не нужно никому делать никаких замечаний, – сухо ответил Максим, – Особенно Ольге Владимировне. И не надо притворяться, что вы не в курсе ситуации. Это меня оскорбляет. Мой рапорт лежит у вас в приемной со вчерашнего вечера. Просто поставьте визу.

* * *

После совещания директор взял в руки рапорт и вызвал к себе начальника охраны.

– Так, где материалы по Токареву?

Он раскрыл поданную папку.

– Ах, так не только у него любовница была, но и у его жены был любовник? Настоящая дружная семья. И теперь у него трагедия, и он желает умереть. Можно помочь. Где у нас самый большой процент невосполнимых потерь?

***

Три недели службы в Москве могли вогнать в депрессию кого угодно. Кроме разве что человека, который сделал депрессию способом существования. Москва – место – хуже не придумаешь. Радиация, грязь, банды будто бы выскочившие из антиутопических фильмов. Эти банды не имели каких-то политических целей, их объединяла любовь к насилию, садизм, а иногда и каннибализм. Из города перли страшные заразные болезни. Вонь от разлагающихся трупов. Работать приходилось в тяжелом костюме радиационной защиты. При этом малейшее ранение нарушает герметичность костюма, и в него начинает попадать зараженный воздух, активная пыль. Сказка, а не назначение. Но Максима больше всего беспокоило не это. Он теперь ненавидел Москву. Этот город его предал. Притворялся его домом и предал, оказавшись всего-то декорациями для дурацкого спектакля.

Брошенный город периодически горел. Замыкания, утечки, мародеры становились причиной пожаров. В основном мародеры.

Дом на Ленинском проспекте, возле которого стоял Максим выгорел начисто и разрушился. Ветер гонял по двору пепел и тот оседал повсюду, куда мог дотянуться. Серыми хлопьями болтался на детской горке, кружил на баскетбольной площадке. Максим подошел к песочнице, возле которой только что сложили тела двух мародеров. Песочница была полна пеплом.

Максим свернул вчетверо листок бумаги, который только что держал в руках и сунул в нагрудный карман. Это была записка от жены Юрия Макарова: «Юра, если (зачеркнуто) когда ты вернешься, ищи нас в Сосницах. Люблю. Твоя Н».. Эта бумажка была примотана скотчем к ручке входной двери их квартиры.

«Спи спокойно Юрий Сергеич. Найдем».

– В Тропаревском парке обнаружена крупная банда. Около ста человек. Все вооружены. – к Максиму подбежал рядовой срочной службы Корешков по прозвищу Корень. Одновременно за фамилию и за узловатость. Корень запыхался – тяжело бегать в «резиновом друге», так называли костюм радиационной защиты. – Товарищ капитан велел мчаться. Стремительно.

– Понятно. Будем стремительно мчаться.

Максим тяжело ступая, пошел к стоящему на проспекте БТРу. Там, когда все люки закроют и включат фильтры, можно будет снять противогаз.

Люки с тихим шипением закрылись, взвыл кондиционер. Максим снял с головы каску, затем противогаз и взъерошил мокрые от пота волосы.

– Поехали.

* * *

Брать пленных было бесполезно. Это были не люди. Точнее – нелюди. Они не защищались от радиации – им было плевать на собственную жизнь. Их вполне устраивало прожить два три года и умереть от лучевой болезни, главное за эти два-три года вдоволь погулять. Гульба заключалась в рейдах в Москву за «хабаром» – грабились ювелирные магазины, церкви, музеи, а потом радиоактивное добро сбывалось черным перекупщикам в Подмосковье. После Москвы банда шла в рейд по окраинам – грабила, насиловала, пытала, убивала, приносила человеческие жертвы свежепридуманным Древним Богам. Основной идеей объединяющей этих бывших людей стало желание надругаться над собой, миром и другими людьми. Плюнуть Богу в лицо. Поэтому храмы громились с особенным остервенением.

Сейчас бандиты налетели на храм Архангела Михаила, украли все, что можно было украсть, разбили иконостас, испражнились на иконы, а потом подожгли храм. Их примерно так всегда и находили – они все время что-то жгли. То специально, то в алкогольном или наркотическом дурмане.

После налета на храм они двинулись в Тропаревский парк, где остановились табором, чтобы набить животы, посовокупляться и, возможно, кого-нибудь замучить.

Максим лежа наблюдал в ночной бинокль за тем, как они разбивали лагерь – ставили палатки, разжигали костры. Банда была крупная, хорошо прибарахлившаяся на брошенных подмосковных частях и столичных оружейных магазинах. Максим насчитал четыре пулемета, два гранатомета, не менее двадцати РПГ, восемь снайперских карабинов и без счета армейских Никоновых. Ехать в такую компанию на БТРах – верная смерть. Пожгут из РПГшек и все.

Капитан Севастьянов – «Сева», бывший до войны ментом и работавший по Москве с самого начала, решил подождать пока банда, как обычно, не перепьется и не переколется, убрать дозорных, а потом уже уничтожить бандитов застав их врасплох. Максим у капитана пользовался уважением, потому как до Московского округа служил, пусть и недолго, в Камчатском, а там, по выражению Севы «служили реальные крутые пацаны, которые воевали с террорюгами, а не с обдолбанными постами». Бандитов иногда называли «постами» из-за того, что те называли себя постчеловечеством. Москвичи – народ образованный. Ни словечка в простоте. Нет бы просто людей жрать и называть себя людоедами? Ан, нет – постчеловечество. Этой группой командовали двое: здоровяк с татуировками на руках, явно военный лидер – молчаливый, сильный, жестокий, а второй – толстый, старик с выпученными глазами. Старик был пьян и вонюч даже на вид. Судя по всему он был чем-то вроде жреца. Он залезал на поваленные деревья, пни, топтал чужие пожитки и все время читал какие-то стихи, произносил речи. Иногда выступление он заканчивал более или менее необычно:

– Ебаться надо! Надо в жопу! – ревел он и прыгал с возвышения на публику, надеясь поймать хоть кого-нибудь. Иногда это удавалось, иногда нет. Поймав кого-нибудь, все равно мальчишку или девчонку, он пытался отволочь жертву в свою палатку, но у него это плохо получалось в силу опьянения и неуклюжести. Впрочем, недостатком физической силы он не страдал – последнего кандидата (или кандидатку? – там по одежде было не разобрать) он просто оглушил могучим ударом кулака и довершил, наконец, путь до палатки. Через некоторое время палатка начала раскачиваться и рычать.

– Нравы на уровне простейших млекопитающих.

Сева, тоже смотревший в бинокль всю сцену с самого начала, мрачно спросил:

– А тебе не кажется, что тут что-то не так?

– Мягко говоря, тут все не так. Вообще – все.

– Нет, я не это имею в виду. Ты заметил, что большая часть банды – процентов семьдесят – несовершеннолетние?

– Да, ну?

– Точно.

Максим снова взялся за бинокль и через некоторое время был вынужден признать правоту Севы.

– Что делать?

Сева пожал плечами.

– Как обычно.

– Это ж дети!

– Эти дети по дороге сюда зацепили Крёкшино. Денек поразвлеклись. Выжило двое. Всех остальных – баб, детей, мужиков – всех убили. Кое-кого сожрали. Трупы обезглавили и уволокли головы с собой.

– А ты откуда про Крекшино знаешь?

– Вчера сводка была.

– А мне ничего не сказал?

– А смысл? А ты, правда, до войны секретарем был?

– А кто проболтался?

– Ребята из центрального аппарата.

– Ну, был. До войны я, вообще, много кем был. У меня даже свой БМВ был. Ржавеет где-нибудь неподалеку. Я ж тут рядом совсем жил. На Севастопольском.

– Скучаешь?

– Нет.

* * *

Дозорный, если это был дозорный, а не просто какой-то парень решил ради разнообразия отойти поссать подальше, появился неожиданно. Его фигура появилась на пригорке всего в нескольких шагах от Максима и Севы. Он быстрым шагом направлялся прямо на засаду.

Сева быстро оценил обстановку.

– Давай, ты. Он с твоей стороны пойдет.

Максим кивнул и вытащил нож из нагрудных ножен. На самом деле парень шел не со стороны Максима, а со стороны Севы, но, во-первых, Сева был слишком грузен и шумен для того, чтобы все сделать тихо и быстро, во-вторых, Сева был ментом до мозга костей и умел обращаться только с пистолетом, который и боготворил. Ножа Сева просто боялся.

Парень наступил на камень слева от Севы, поскользнулся. Максим возник тенью сзади, закрыл жертве рот ладонью и один раз сильно ударил ножом в грудь. Шума, кроме звука падающего тела не было.

– У меня – минус один. Отсчет пошел.

* * *

В наушниках пошли клацанья, это щелкали затворы бесшумных винтовок. Пули сейчас невидимо и неслышимо били окруживших лагерь дозорных. Они падали тихо, не громче неосторожного шага. Сначала поползли, потом пошли пригибаясь. Щелк! Щелк! И вот уже разогнулись, пошли в полный рост, на ходу меняя обоймы. Грохнула первая граната, вторая. Третья. Перед лицом вырос силуэт. Никонов в руке дернулся, и силуэт исчез. Максим наступил на тело, шагнул дальше. Сердце стучало ровно, дыхание не сбилось. Из знакомой палатки выполз давешний идеолог ебли в жопу, получил две пули в спину, но продолжил ползти, перебирая по земле всем телом, как огромный слизняк. Максим подошел поближе, достал пистолет и выстрелил слизняку в затылок.

Сзади прыгнули на спину. Схватить пальцы, вывернуть, крутануть плечами. На земле лежит мальчишка с ножом в руке. Удар ботинком по локтевому суставу. Хруст. Перешагнуть через корчащееся от боли тело. Пусть лежит. Жалко.

Еще двое. Тот, который побольше, увидел Максима и, схватив напарника, бросил его вперед. Перед стеклом маски сверкнули испуганные голубые глаза. Девчонка. Удар прикладом по голове. Спать.

Сзади грохнула. И еще раз снова. Сначала Максим не почувствовал ничего. Но он понял, что произошло что-то очень важное. Обернулся на звук и увидел мальчишку, которому только что покалечил руку. Мальчишка лежал на животе, а во второй, здоровой руке он держал пистолет с дымящимся дулом.

Черт! Как несправедливо. Нечестно.

Земля ушла из-под ног и ударила в плечо. Максим закашлялся. Так вот что чувствовали те канадские солдаты в тамбуре, когда бронебойные пули насквозь пробили их защиту и тела! Боли-то – как коленку разбить. Только что-то встать не получается. Максим перевернулся на спину. Чья эта кровь на стекле маски? Это он накашлял или брызнуло? Сквозь кровь он видел как человек, бросивший в него девчонку, медленно подходит. Подходит и поднимает тяжелый черный ствол, чтобы выстрелить Максиму в лицо. Чтобы Максима не было. Больше никогда не было. Может быть так будет лучше? Ангелка все поймет и простит. Потом.

Потом. Что бывает потом? Если ты не умрешь, а останешься жить. Хоть на день? Два? Может быть несколько месяцев? Годы? Даже за один день можно насладиться любимой, поиграть с собственным ребенком, посмотреть, как он улыбается, услышать его смех, вытереть слезы, сказать ему, что-то важное. Доделать еще хоть одно дело, отдать хоть какие-нибудь старые долги. Выжать этот лишний день досуха, до капли, впитать даже запах. Не оставить небытию ничего в отличие от тех других бывших раньше дней, которых было много и которых незачем было ценить. А месяц? Год?! О, какая роскошь! Это целая, огромная счастливая жизнь! Это триста шестьдесят пять свиданий, с поцелуями, с любимыми глазами, сверкающими в темноте. Триста шестьдесят пять прогулок в парке с собственным ребенком и даже отметки на косяке двери – насколько он вырос. И даже день рождения! Это друзья, которым ты больше не скажешь ни одного глупого, напыщенного слова, а только будешь слушать их – таких замечательных, умных, самых лучших и быть счастливым от того, что они у тебя есть. Дурак! Дурак! На что ты потратил все дни, что у тебя были? На что? На побег от ответственности? На что ты потратишь вот эту последнюю оставшуюся у тебя секунду? На то, чтобы лежать тут, скорчившись в темноте и ждать последнего щелчка часов? До последнего лелеять глупую гордость?

Он вспомнил только-то состоявшийся разговор:

«– Скучаешь?

– Нет».

Мужик! Как круто сказал! Мужик! Сковородки тефлоновые тебе вилкой царапать, да носки по квартире разбрасывать! Вот и весь мужик. Нет, ты не скучаешь по машине и квартире, и по тому Максиму в пиджаке и галстуке ты не скучаешь. Он глупый, пошлый, дрянной человечишка. По Ангелке ты скучаешь. По любви к ней. По тому, как был готов все отдать за свидание с ней. По тому, как сирень по ночам в парке обворовывал, когда денег на букет не было. И приносил в шесть утра к двери, не зная, что мать ее сметет все веником – и в мусорку.

Будет это у тебя потом? После щелчка? А если она где-то рядом? Ели ее можно найти? Например, по номерам машины? Тебе же приходила в голову эта мысль! Почему же ты ей не воспользовался? Обида не позволяла?

А потом, если тебя найдут, твой протухший труп, оскалившийся и обглоданный крысами, покажут твоей жене на опознании? Это все на что ты способен? Обидеться до смерти за то, что себе охотно простил? На прощальную жалкую улыбку в морге: извини, но у меня не вышло? Это все что ты есть?! Выбирай! Выбери немедленно! Вот парк и детский смех, и твои ноги шуршат по осенней листве, и вот темнота с твоими белыми глазами. Выбери сейчас. Выбери. Сделай хоть один мужской поступок в своей жизни!