Текст книги "Пепел в песочнице (СИ)"

Автор книги: Роман Носиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Дыши!

Его, держа за руки, заставили присесть.

– Дыши!

Потом снова подняли.

– Дыши!

Вниз.

– Дыши!

Вверх.

Вниз. Вверх. Вниз. Вверх.

Самостоятельно стоять Максим смог минут через пять. Митрич сгонял курсантов, и ему принесли полотенце и клей для ссадин. Намазывая лицо клеем, Максим думал «Господи! Как жив-то остался! В спортзал – больше ни ногой!».

– У вас, Максим, прекрасный организм, но при таком организме вы должны уметь двигаться быстрее и точнее.

Ибрагим присел на пол напротив.

– Спасибо.

– За что? – удивился Ибрагим.

– За комплимент по поводу организма.

– Ошибаетесь Максим. Это не комплимент, а упрек. Одна из самых потрясающих глупостей штатских заключается в том, что вы отождествляете себя со своим телом и сознанием, в то время как ни то ни другое вами не является. Это всего-то на всего – инструменты. Если хотите – слуги, которые должны делать и терпеть все, что вы им приказываете. Как бы это ни было больно…

– Это должно быть «привычно»?

– Вы все правильно поняли.

– Это какая-то восточная философия?

– Это философия спецназа. И это никак не связано с моим азиатским происхождением.

– Я и не думал…

– Времена, когда за дразнилку «нерусь» я ломал руки, давно прошли. Во-первых, наскучило, во-вторых – тут не дразнят. Пойдемте в столовую. Познакомимся поближе.

* * *

В столовой было более людно. «Ну, еще бы! Пожрать-то, в отличие от того, чтобы заниматься, все горазды» мелькнула злобная мыслишка. Мелькнула и пропала. За некоторыми столиками сидели люди с бинтовыми повязками, в гипсах, со свежими ссадинами. Стало немного стыдно. Когда сели за столик, Максим спросил:

– Это вы всегда так тренируетесь?

– Нет. – сказал Ибрагим, застилая колени салфеткой, – Это ребята с операции. Побывали в госпитале. Теперь отдыхают.

Стало стыдно совсем.

– И часто такие операции?

– Сейчас – да. Война породила хаос. Хаос породил банды. Выезжаем почти каждый день.

– А милиция не справляется?

Ибрагим только головой качнул.

– А из кого, по-твоему, состоят банды?! Ну, не все, но я имею в виду самые опасные. И чем крупнее мент – тем опаснее банда. Есть, конечно, честные менты, но что они могут сделать? Без нас – ничего.

«Лучше бы просто без ментов» подумал Максим, но вспомнил соседа по лестничной площадке – майора МВД. «Неужели и он тоже? Нет. Не может быть».

– А ты чем тут занят?

– Я съездил на несколько выездов, сейчас мне положена неделя отдыха.

– Слушай! Я, конечно, понимаю, что это возможно тебе лишний геморрой, но может быть тебе будет забавно дать мне пару уроков? Пока я тут?

– Рукопашки?

– Да, вообще – всего.

– Ну, если начальство разрешит, то я буду не против. Только учти: сегодня я с тобой аккуратненько. Учить буду по полной.

– Идет.

Они пожали друг другу руки.

– Что будете заказывать, ребята?

Перед их столиком стояла буфетчица. В белом чепчике.

* * *

Планам молодых людей не суждено было сбыться. Вечером того же дня приехал Иван Александрович. Он вошел в номер, куда поселили Максима, огляделся.

– Максим Константинович! А давайте-ка прогуляемся за город. Не против?

– Не боитесь, что убегу?

Иван Александрович развел руками.

– Ну, что вы! Я вам доверяю.

– Ну, давайте прогуляемся.

Для прогулки Иван Александрович решил не использовать личную машину, а тут же, в гостинице, позаимствовал уазик.

Ехали не долго – максимум полчаса. Для разговора место было выбрано живописное. Выйдя из машины, задремавший было от дорожной качки Максим, огляделся и невольно охнул. За суетой последних дней он как-то не замечал ни белоснежных сопок, ни невыносимо ярких желтых и красных цветов на темно-зеленой траве, ни черного песка на побережье. Океанский горизонт четко, как линза, закруглялся, и это делало ощущение иной планеты завершенным.

– Нравится? – Иван Александрович показал на ближайшую сопку. – Как вы думаете, Максим Константинович, сколько до нее?

– Ну, километров пять.

– На самом деле пятьдесят.

– Ого!

– Это воздух, Максим Константинович. Камчатский воздух. – гордо сказал чекист. – Я ведь не родился здесь. Я, как и вы, – москвич. Меня сюда после высшей школы направили по распределению. Я обижался сначала, думал, что меня в глушь практически сослали. Думал, что поработаю тут пару лет, а потом – в Москву, в Москву. – улыбнулся он, – А потом, как приехал, увидел все это…. А работы здесь и в мирное время было навалом: диверсанты, контрабанда – всего достаточно. Скучать никогда не приходилось. Я очень горжусь тем, что у меня такая родина – «от чудских берегов до ледяной Колымы», – процитировал он старую песню. – Мне бы хотелось бы, чтобы так было бы и впредь.

– И так мы плавно подходим к сути нашего разговора.

– Циничный вы человек, Максим Константинович. Сразу видно – столичный житель.

– Ну, уж вряд ли циничнее полковника Службы Безопасности.

– Зря иронизируете. Я всю неделю, между прочим, сидел над вашим делом и несколько раз чуть не прослезился. У меня дочка вот сейчас взрослая почти – знакомится с молодыми людьми, провожают ее. То да сё. Но вот чтобы хоть один из кандидатов пешком за ней через всю Канаду, через Аляску… Впечатлило.

– Спасибо, что напомнили о том, что мне давно пора бы и дальше двигать – в Москву.

– А вот с этим проблемы. То есть в Москву-то – пожалуйста. Но – не напрямую.

– Иван Александрович! Ну, давайте уже оставим эти околичности и перейдем к делу. Что вы от меня хотите?

– Ну, хорошо! Хорошо! – чекист поднял руки вверх, как будто сдаваясь, – Тут вот какая штука – послание, о котором вы говорили, мы вскрыть оказались не в состоянии.

– Вот так-так!

– Не перебивайте. Так вот вскрыть не то самое письмо не получилось. Мы просто не смоги его найти. Но нам удалось вытащить другое письмо. Вот, почитайте.

Полковник протянул Максиму листок бумаги.

«Дорогой Салим! Сейчас я убедился в том, что те опасения, которые ты высказывал мне, были полностью обоснованы. К сожалению, пришлось убедиться в твоей проницательности на горьком опыте. Однако, я надеюсь, что до худшего дело не дойдет и мы еще сможем хоть что-то исправить.

Отправляю к тебе тот список, о котором ты меня спрашивал. Список привезет Максим – мой секретарь. Постарайся оказать ему возможную помощь».

– Логично предположить, что профессор Алиев занимается чем-то стратегическим и взрывоопасным, но, по нашим сведениям старик занимается историей двадцатого века. Плюс недавно выпустил брошюру по экономике. Странно все это.

– Сейчас все странно. Юрий Сергеич всегда был странный, Салим Алиев этот – странный, вы – тоже странный. Война – странная. Арчер еще подметил, что это не война, а глупость какая-то – ни одного вопроса эта война так и не разрешила. Более того, в свете ваших слов так и осталось неясным, кто вообще воевал.

– Вот-вот. А очень бы хотелось узнать – кто. И по возможности задать этому «кому-то» пару вопросов.

– А я чем могу?

– Я хочу попросить вас продолжить вашу миссию: отправится в Новосибирск и встретится с профессором Алиевым. Дело в том, что я не уверен в том, что профессор согласится на контакт непосредственно с нами, а вас профессору рекомендовал его друг.

Максим обошел вокруг машины и облокотился на капот напротив чекиста. Иван Александрович подумал и скопировал жест Максима. Теперь они были похожи на двух сфинксов, собравшихся загадывать друг другу загадки.

– Я рад, что могу вам пригодится.

– Не мне. Родине.

– А вот этому я не рад. Лучше бы Родина и без моей помощи хорошо себя чувствовала. Но, предположим, я согласился. Скажите, вам удалось что-либо узнать о моей семье? Или я сейчас зря трачу свое время?

Иван Александрович пожевал губами, изо всех сил сдерживая желание высказать все, что он думает о наглом юнце, по которому плачет ремень, и которому было бы неплохо немедленно надрать уши.

– Нам удалось установить, что в число эвакуированных ваша семья не попала. Но я не советую вам отчаиваться – множество семей покинули Москву своим ходом. Большинство погибших известно, но ваша семья среди них не значится. Связь очень затруднена. Мы сейчас устанавливаем соответствие личностей всех недавно зарегистрированных Ангелин Токаревых. Но это потребует очень много времени. Может быть, вы знаете, куда могла бы направиться ваша жена? Возможно к друзьям, родственникам?

– Я дам вам список всех известных адресов. Но давайте посмотрим правде в глаза – семью вы мою не нашли. То, что вы этого не можете сделать, не означает, что и я отступлюсь. Если потребуется, я пойду в саму Москву, не смотря ни на какую радиацию. А для этого мне нужно будет соответствующая помощь, оборудование. Мне, в конце концов, потребуются деньги. И все это я хочу получить от вас в качестве платы за мою помощь. Мне кажется, что это – справедливо и честно.

– Честно говоря, я не предполагал, что вы будете выставлять какие-то условия. Но я понял вас. Я понял ваши мотивы, и они мне, скажем так, не неприятны. Но сам факт того, что вы торгуетесь, в такой момент….

Максим со стоном стукнул лбом о капот уазика.

– Ну, как же вам старым козлам объяснить-то, даже не представляю! Я с вами ни о чем не торгуюсь! Это вы со мной торгуетесь! Привезли тут на красоты, вербуете. А то, что нет никакой необходимости меня вербовать не понимаете? Я при рождении завербован, раз здесь родился! Я вот чего понять не могу – вы представляете Родину что ли? «Ищем, Ищем!» – Максим передразнил чекиста. – А если мне кажется, что Родину тут, из нас двоих, представляю я? Я вам говорю: обеспечьте, а вы – торгуетесь! Вы думаете, я не понимаю, что нужно делать? Я понимаю. А вот вы, похоже, не понимаете, что нужно делать вам. Вы меня посылаете в центр интриги, которая десятую часть мира сожгла, но при этом сомневаетесь – можно ли мне доверить деньги и оборудование. Не пропью ли! Вы сами-то соображаете, что вы делаете и с кем разговариваете?

– И с кем я по-вашему разговариваю? Очень любопытно узнать!

Максим уперся кулаками в капот многострадального уазика, и нагло уставившись в глаза Ивана Александровича, тихо, но четко произнес:

– С судьбой. С перстом Божьим, если угодно.

Иван Александрович покосился куда-то внутрь себя и выдвинул предложение.

– А что, если я тебе сейчас уши надеру?

– Надерите. Вам легче будет.

– Застрелю тебя при попытке к бегству, и дело с концом.

– Вот про конец вы это очень точно заметили. Только конец этот с этого момента вам подконтролен уже не будет. Неужели не чувствуете, что именно вокруг нас что-то происходит? Неопределенность какая-то? Вокруг все примерно ясно в пределах погрешностей, а вот все, что касается этого телефона, мгновенно утрачивает предсказуемость?

Иван Александрович повернулся к Максиму спиной, засунул руки в карманы и пробурчал.

– Чувствую я, чувствую. В общем, такое дело: Дам тебе все, что могу, но только то, что есть под рукой. Документы тебе сделаем, оружие, деньги дам. Транспорт обеспечу. Группу поддержки устрою. Я слышал, что ты с Ибрагимом сошелся. Это хорошо. Вот с его группой и пойдешь. Старшего пока не знаю, кого к вам назначу – подумаю. А в Новосибирске, в Москве, сам решай уже свои проблемы. Мне туда не дотянуться. Идет?

– Вы все время говорите «Я», «мне», а как же «контора»? Она не при чем, что ли?

– Пока получается, что не при чем. План операции не утвердили, и неизвестно – утвердят ли. И не отдадут ли меня вообще под трибунал за мои с тобой выкрутасы. А времени терять никак нельзя. Сам говоришь: неопределенность. Я бы даже сказал – шаткое равновесие. Так что примерно вот так выходит. Ты на волю, я – дай Бог отставкой отделаться. Все то, что мы задумали у нас называется «превышение служебных полномочий связанное с неоправданным риском».

Он резко развернулся.

– Короче говоря – все как обычно: все получится – не накажут, облажаемся – лучше бы и на свет тогда не рождаться. Садись, Перст Божий, в машину, пора обратно ехать. На подготовку трое суток. Список адресов мне сейчас составишь, может быть хоть за три дня что-нибудь да найдем. – и уже садясь в машину, посмотрел на Максима в зеркало заднего вида и с чувством добавил, – Я тебе, засранец, еще припомню этот наш разговор – только вернись.

– На Камчатку – ни ногой. – твердо заявил засранец.

– Понимаете, Максим, ваша философия ущербна. – Иван Александрович снова перешел на «вы», – Вы этого пока не понимаете, но когда-нибудь поймете. И вам будет очень стыдно и противно. Надеюсь только, что вы это поймете до того как эта философия вас погубит. А чтобы вас уберечь, я заставлю вас одеть погоны. Это мое непременное условие, которое не подлежит обсуждению.

– Ну, не в спецназ же вы меня зачислите!

– Нет. Хотел бы, но права не имею. Вы у нас по образованию филолог? Вот и пойдете штатным переводчиком. Удачной карьеры.

* * *

Старшим по группе назначили майора Василия Коновальца, который был, как и большинство здесь, усат, плечист и мордат, но в отличие от коллег предпочитал штатское и демонстративно не пил ничего крепче сока. Первое, что попытался сделать Коновалец – наложить лапу на выданные полковником Максиму матценности – деньги, драгоценные монеты и камушки, «потом, когда понадобятся, под расписку и получишь». Максим ничего отдавать не собирался, о чем прямо майору и заявил. Тот позвонил куда-то, проконсультировался и как бумеранг вернулся к максимову порогу уже с тем аргументом, что Максим вообще – штатский, а им – не положено. Максим уже примеривался дать настырному майору в репу, но в этот момент приехал Иван Александрович, взял с Максима кучу подписок, заставил заполнить анкету с идиотскими вопросами типа «испытываете ли вы удовольствие при наблюдении за насилием» и выдал удостоверение сотрудника ФСБ и личное оружие. На вопрос про насилие Максим, косясь на майора, ответил «Да», а оружие и удостоверение взял. На этом вопросы с майором были временно разрешены.

Штатным оружием оказался стандартный ГШ-18 с бронебойными патронами – удобный, мощный, но громкий. Максим с Ибрагимом смотались в оружейку, проели плешь тамошнему каптенармусу и вымозжили у него бесшумный маленький пистолет «Вул». А ГШ – не отдали.

На следующий день Максим получил у того же каптенармуса положенный ему комплект обмундирования, в котором помимо всего прочего были погоны младшего лейтенанта, фуражка, повседневная форма и даже парадная. Все это Максим тут же попытался вернуть, объясняя, что это никогда ему не понадобится, но окошко перед ним просто захлопнули.

С формой Максиму помог разобраться, как всегда, Ибрагим. Он же настоял на том, что форму все же надо одеть, чтобы почувствовать себя, как он выразился, «на службе». Он был прав – Максим на службе себя не чувствовал. Максиму все это казалось такой уловкой, маленьким допустимым жульничеством, чтобы достигнуть своих целей. Когда под уговорами Ибрагима, Максим все же надел на себя форму и посмотрел в зеркало, он понял, что Александрыч, сука, все же его подловил: Из зеркала на Максима смотрел молодой человек в форме ничем не отличавшийся от Ибрагима и его товарищей. Вот в этом «неотличии» и было самое страшное. Единственное, что бросалось в глаза – отросшая недельная щетина, прямо конфликтующая с военной формой. «Я не знаю, кто ты, но я тебя побрею» вспомнил Максим старый анекдот, и под одобрительным взглядом Ибрагима побрился, вместе со щетиной полностью утратив остатки штатскости.

После бритья, он, пользуясь новым обликом и удостоверением, вышел из гостиницы и отправился в порт навестить Арчера и Дженнифер.

Арчер Максиму обрадовался. Заявил, что тому идет военная форма, сказал, что был уверен, что из Максима выйдет толк. Предлагал отметить. Пить Максим не захотел и спросил, где Дженнифер. Арчер, немного помявшись, рассказал, что Дженнифер была в ярости, узнав, что на ее катере провозили, что-то, о чем она не была поставлена в известность и, что разговаривать с Максимом она не хочет. Кроме того, их не выпускают из порта и выпустят ли вообще – неизвестно.

Максим произнеся дежурные соболезнования, собирался было тихо ретироваться, но Арчер не позволил. Он встал, подошел к Максиму и обнял его.

– Сделай так, чтобы я не пожалел.

Хлопнул по плечу и отвернулся.

Максим ничего обещать не стал – язык не повернулся. Просто развернулся и вышел. Но стало немного легче – дверь не закрылась.

* * *

Остаток дня Ибрагим потратил на то, чтобы научить Максима одеваться и пользоваться необходимым минимумом стандартного оборудования. Ибрагим не заумствовал, объяснял просто, толково. Максим старался отвечать взаимностью и слушал внимательно, не отвлекался.

– Вот это – наш стандартный автомат Невранова-Стечкина-Никонова образца 2047 года. Сокращенно НСН-147. В быту – «НевраСтеНик». Еще проще – «Шиза». Компактный, надежный. Использует патрон калибра 5,45.

Ибрагим взял в руки автомат и продемонстрировал.

– Построен по схеме булл-пап. Тяжелый откатный ствол, что дает возможность вести огонь очередями по два патрона без отдачи. Эффективная дальность стрельбы пятьсот метров. При переключении на режим автоматического огня лягается как лошадь.

Ибрагим хлопнул по автомату рукой.

– Но тебе его не дадут, так что можешь расслабиться.

– А почему?

– А ни к чему он тебе. В штурмы мы тебя все равно не пустим, ты там нам только мешаться под ногами будешь. Твое дело – быть рядом со мной, слушать, что я говорю и выполнять в точности. Но чтобы тебе не было обидно, решили дать тебе вот это. – Ибрагим показал на следующее оружие на столе. – И ты при деле, и дополнительный снайпер будет, и никому не помешаешь. Мне полковник Карякин рассказывал, что ты из Баррета 140 на расстоянии километра двух человек уложил?

– Было такое.

– Ну, вот тогда, это – твое.

И Ибрагим протянул Максиму нечто массивное, вороненое, с огромным глушителем вместо ствола.

– А что это?

– Это – винтовка бесшумная крупнокалиберная. ВБК-155 «Вздох». Тебе понравится. Тоже на булл-папе, тоже с откатывающимся стволом, как и Баррет, как и «Шиза». Калибр как у Баррета – 12,7 миллиметра, но патрон принципиально другой. Прошибает кирпичную стену, боковую броню БМП, лобовую БМД. Небронированную технику типа машин всяких – прошивает навылет. При этом абсолютно бесшумная. Угол отклонения – 0,7. Прицельная дальность – один километр. Винтовка – новая, абсолютно секретная. При опасности захвата ты обязан вставить в патронник вот этот патрон с красными кольцами и нажать на спуск.

– Бабахнет?

– Нет. В патроне термитная смесь. Винтовка просто расплавится и сгорит в течение двух-трех минут. Коновалец не хотел тебе ее давать, но я настоял. Все же опыт у тебя есть. Две мишени как ни как.

– Вообще-то первого я убивать не собирался. Случайно попал.

– А. – Ибрагим растерянно потоптался, а потом махнул рукой, – Все равно бери.

* * *

Когда дошли до стандартного парашюта П-10, выяснилось, что Максим никогда в жизни с парашютом не прыгал. Ибрагим хлопнул себя по лбу и убежал, оставив Максима на полчаса одного. Потом Ибрагим вернулся, неся в руках кучу каких-то ремней и заявил, что прыгать они будут в спарке, а потому у Максима при прыжке будет только одна обязанность – не дрыгать ногами и руками. Тут Максим заявил, что боится высоты, надеясь, что Ибрагим опять хлопнет себя по лбу, куда-нибудь сбегает и десантирование отменят, а устроят доставку, например, поездом, ну, или на худой конец – вертолетом. Не тут-то было. Ибрагим ободряюще похлопал Максима по плечу и сказал, что в первый раз все бояться, а если Максим будет дергаться, то он ему вколет лекарство. Если потребуется – прямо в воздухе.

– Буду блевать, – честно предупредил Максим.

– Да, блюй на здоровье. Только головой не верти.

– Знаешь, – задумчиво сказал Максим, – есть у меня подозрение, что это такое элемент моего квеста.

– В смысле?

– В смысле, что вот, к примеру, в русских сказках герою полагается износить семь пар железных сапог, истереть семь железных посохов и сгрызть сколько-то, я уже не помню, железных хлебов. А у меня так получается, что я постоянно блюю. Ну, просто постоянно. Наверное, в этом и есть смысл – я должен очень много наблевать.

Ибрагим задумался, поулыбался.

– Вообще-то ты в чем-то прав. Я первые два курса учебы постоянно блевал. То от усталости, то под дых кто заедет, то жрать всякую дрянь заставляли. Ты вот пробовал когда-нибудь живую лягушку сожрать? У нас такой зачет был.

Максим стиснул зубы и промолчал. Его уже мутило.

* * *

В день перед вылетом Максим в последний раз навестил каптенармуса, который выдал индивидуальный медальон с чипом и выгравированным именем, спросил о вероисповедании Максима, получив ответ, навесил на цепочку с медальоном православный крестик и сообщил, что на исповедь обращаться к капеллану службы поддержки майору Льву Исааковичу Брайнбергу, комната 7-б.

«Хрена вам, а не исповедь, тем более майору, тем более Брайнбергу» подумал Максим, вежливо поблагодарил и вышел.

В его комнате уже ждал Иван Александрович со стопкой листов исписанных от руки – зрелище в середине двадцать первого века не очень привычное.

– Начальство велело картриджи экономить. – увидев изумленный взгляд Максима, пояснил он.

«Интересно, что экономили чиновники, когда в ходу были гусиные перья? Гусей?» подумал Максим, а вслух сказал:

– Есть какие-то новости?

– Есть. – ответил Иван Александрович, и по его голосу Максим понял, что сейчас ему будет очень плохо.

– Какие? – сиплым голосом спросил он и закашлялся.

– Семью вашу мы по-прежнему найти не можем. Но пришли сведенья о вашем деде. Он обнаружен мертвым в своем доме в Подмосковье. Согласно протоколу участкового, он был убит двумя выстрелами в грудь предположительно из девятимиллиметрового пистолета. Вскрытие провести не удалось в связи с активностью местных банд мародеров. Его похоронили прямо во дворе.

«Во дворе. Могилы во дворе».

– Скажите, в его доме были детские игрушки?

– На видеопротоколе был виден очень дорогой детский музыкальный центр. Он был только что куплен и еще не распакован. Участковый сразу заметил его потому, что сам хотел купить такой же дочери, но не хватало денег. Очевидно, ваш дед очень любил свою правнучку. К сожалению, другие комнаты с видеокамерой не осматривались – началась перестрелка с бандой, в которой участковый был убит.

– Понятно. Спасибо.

– Ни, о вашей жене, ни о дочери, ни о родителях нет никаких вестей. Возможно, что они выехали куда-то все вместе, организованно.

– Возможно. Спасибо.

На Максима сразу навалилась усталость, и он присел на тумбу в коридоре. Иван Александрович грузно, по-медвежьему ступая, подошел, присел на корточки.

– Ты как, сынок?

– Нормально, спасибо.

– Что ты все заладил «спасибо» и «спасибо»? Может, помянем?

В руках Ивана Александровича оказалась симпатичная серебристая фляжечка с крохотной аккуратно гравированной стопочкой. Из Максима же как будто вытащили хребет. До этого момента он, не смотря на то, что убивал, видел множество трупов, его самого пытались убить, все еще считал смерть некой абстракцией, вещью, которая может приключиться скорее с ним, но никак не может коснуться дорогих ему людей. Ведь умри Максим, это было бы печально, но более или менее справедливо и возможно. Но как может быть, чтобы умирали, были убиты люди гораздо лучше, честнее, благороднее, чем он сам? Такие люди, которых Бог должен бы держать как на ладони? Просто запить смерть деда водкой, коньяком или что бы там ни было в этой фляжке, Максим не мог – не получалось.

– Нет. Спасибо.

Максим встал и, не попрощавшись, вышел.

* * *

Идти особо было некуда, до вылета оставалось еще пять часов, и Максим решил прогуляться в гостиничном парке. В парке быстро темнело. Максим сразу свернул с большой аллеи на маленькую, с нее на тропинку и скоро оказался возле разрушенной беседки. Когда-то, когда у беседки была крыша, она была похожа на грибок, под которым кругом стояли маленькие скамеечки. Крыша рухнула на бок и теперь, если смотреть со стороны крыши, конструкция напоминала щит и торчащий из-за него меч, а если посмотреть с обратной стороны, то центральный столб с поперечной балкой были похожи на огромный деревянный крест.

Максим взял одну скамеечку, оттащил ее немного в сторону, сел и стал смотреть на крест. Если смотреть вот так – сидя, то крест своим черным силуэтом как раз перечеркивал восходящую луну. Красиво.

– Красиво. Завхоз уже сколько времени покушается починить – я не даю.

Подошедший мужчина был полон, имел черную кудрявую бороду, густой бархатный голос и ярко выраженный еврейский нос.

– Лев Исаакович Брайнберг.

Мужчина протянул руку. Неопределенно так подал – можно было, и пожать и поцеловать. Выверено подал. Максим подумал и пожал.

– Всех новичков всегда нахожу здесь. Наверное, это такой закон души – если поблизости есть сад, то в минуту сомнения человек обязательно в него придет. Этому закону столько же лет, сколько и человеку.

– Преследуете?

– Ищу. Когда Адам согрешил и решил скрыться от Бога в Эдемском саду, то Бог вышел на его поиски. Ходил и звал.

– Я не слышал.

– И я когда-то не слышал. Можно присесть?

– Что вы, батюшка, словно нечистая сила, разрешения на все спрашиваете? Садитесь, конечно.

Лев Исаакович присел рядом, достал из внутреннего кармана куртки трубку, вкусно причмокивая, закурил.

– А вам разве курить можно?

– Как моя Еленочка умерла, и я решил принять постриг, я имел счастье некоторое время жить на Афоне. Тамошним уставом курение допускается – многие курят. А у нас не запрещается. Не одобряется, конечно. Но при моем служении, смотрят сквозь пальцы. Уж очень мало желающих на мое место. Трудно с вами.

Максим кивнул.

– Трудно.

– На исповедь не ходите, на литургию – только строем, в голове одна двойная бухгалтерия. Всех забот – то спортзал новый освятить, то оружие благословить. К душе допуска нет.

– Как же вы причащаете?

– Ну, а как же не причастить? Как же вас отпустить на бой и без отпущения грехов, без благословения? Мне же потом вас и отпевать приходится. Я и отпускаю. Просто так. Вот и вам сейчас отпущу.

– Правда?

– Правда. Ступай и больше не греши.

Какое-то время они сидели молча. Лев Исаакович курил, пуская клубы ароматного дыма в чернеющее небо. Максим встал.

– Спасибо, батюшка.

Лев Исаакович молча смотрел на крест печальными еврейскими глазами.

– Батюшка! Грешен.

Максим вернулся к священнику и сел рядом, низко опустив голову.

– Батюшка! Перед войной у меня была связь с одной женщиной.

– Связан человек бывает только с женой. А то, что было у тебя, называется блудом.

Максим кивнул.

– У меня был блуд.

– Каешься?

– Каюсь. – сказал Максим и понял – действительно кается. – Каюсь, – повторил он и почувствовал комок в горле. – Каюсь, – повторил он в третий раз и опустил голову еще ниже, чтобы Лев Исаакович не увидел навернувшихся слез – «подумает еще, что я истерик». Затем на затылок Максима мягко опустилась рука, и Лев Исаакович тихо произнес:

– Отпускаются грехи рабу Божьему Максиму. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

Шаркающие шаги священника давно уже стихли, а Максим все еще сидел и плакал, закрыв лицо руками. Страх, который не давал ему покоя последние недели, разжимал свое жестокое кольцо. Сердце медленно освобождалось.

Резко щелкнула рация, и искаженный динамиком голос Ибрагима произнес:

– Перст! Ну, где ты там? Мы уже на стенде подготовки. Давай бегом!

И Максим побежал. Бежалось легко.

* * *

Поскольку в отделении уже был один Максим, и позывной «Макс» закрепился за ним, то Максиму пришлось выдумывать свой позывной, которым члены отряда будут к нему обращаться. Вероятно, Иван Александрович что-то трепнул, потому что за Максимом было решено закрепить позывной «Перст».

Простенько и со вкусом. Поэтому, когда Максим подбежал к стенду, его приветствовали крики:

– Перст, опаздываешь!

– Перст Божий, обшит кожей!

– В первый раз вижу, чтоб палец бегал. Вот, что радиация творит!

И молодой хохот.

Стенд подготовки представлял собой дорожку между рядами столов, по которой шли, сверкая голыми ягодицами, обнаженные спецназовцы.

Максим быстро скинул с себя одежду, запихнул ее в шкафчик, взял в руку поясную сумку с драгоценностями и, шлепая босыми ногами, встал в конец очереди.

– Имя?

– Максим Токарев.

– Неверно.

– То есть – «Перст». Извините.

– Без «то есть» и «извините».

– Перст.

– Принято. Голосовой пароль опознан. Дальше.

Следующий стол.

– Дайте вашу левую руку.

Максим протягивает руку и на пальцы, щелкая, крепятся датчики.

– Вы готовы сделать все, что потребуется, для выполнения задания?

– Да.

– Вы готовы к выполнению задания?

– Д-да.

Легкая заминка.

– Пропускайте этого. Распоряжение Коновальца.

– Дальше!

Еще два шага вперед.

– Повернитесь спиной.

Щелчок. Резкая боль в лопатке.

– Руку. Правую!

Еще два щелчка. Максим потирая красные пятна на руке, шагает к следующему столу. На ложке, что суют под нос, лежат три пилюли.

– Глотайте. Запивайте.

– Спасибо.

– Приятного аппетита. Дальше!

У смуглого парня, идущего впереди через одного, на спине проявилась красная сыпь. Взлетает вверх рука в белом халате.

– Отстранен! Князь, выйдете из шеренги. В госпиталь!

Максим шепчет в затылок впереди идущего.

– Он, что, правда, князь?

– Князь – его позывной. Дали потому, что его мать из грузинской княжеской семьи. Катадзе его фамилия.

– Разговорчики! Дальше.

На следующем столе стопки с бельем: трусы, носки, подштанники, длиннорукавные футболки. На каждой стопке бумажка с именем.

– Одевай, – шепчет в ухо парень спереди.

– Разговорчики! Дальше!

Между столами теперь идут не обнаженные, а обтянутые черным и блестящим, похожие на цирковых акробатов тела.

Следующий стол. Камуфляж и ботинки. Шорох ткани, взыканье молний. В глазах рябит от обилия камуфлированной ткани, специально созданной так, чтобы трудно было смотреть пристально.

– Дальше.

Нет уже шлепанья босых ног. Глухой, упругий стук ботинок. На следующем столе броня: жилеты, шлемы, наколенники, налокотники, перчатки. Щелканье застежек, скрип ремней.

– Дальше!

Максиму помогают одеть сбрую – разгрузочный жилет. Бойцы крепят друг на друге оружие, навешивают гранаты.

– Дальше!

Рюкзаки.

– Дальше!

В углу у двери рядком, прислоненные к стенке стоят парашюты. На пол летят пломбы с заводским клеймом «Проверено».

– Сдать жетоны!

Десять рук лезут за воротники, протягивают и сбрасывают в раскрытую ладонь Коновальца цепочки с жетонами. Коновалец вешает их на крюк у двери, рукой в штурмовой перчатке нащупывает свой жетон. Вешает последним, поверх всех. С этого момента группа считается ушедшей на задание. Никто, кроме Коновальца не может отдавать им никаких приказов. Тех, кто не снимет свой жетон, когда группа вернется, запишут в потери.

– Оружие к осмотру!

Опять щелчки со всех сторон. Максим заученным движением, как показывал Ибрагим, передернул затвор и уложил оружие на согнутых локтях затвором к осматривающему.