Текст книги "Багряный лес"

Автор книги: Роман Лерони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Пилано Кали. Сенатор. Комиссия по вопросам вооружения и армии. Благодаря работе и уму этого человека, высадка экспедиционный войск во Франции была успешной. Иногда мне кажется, ни один военный специалист не способен столь тонко и всеохватывающе разбираться в вооружении, как мистер Кали.

Человек в белой рубашке с коротким рукавом вяло улыбнулся, растягивая полные губы. Он был некрасив, но покорял всех своей работоспособностью и эрудированностью. Рассказывали, что он иногда шутит по поводу своей отталкивающей внешности: "В моей родословной какой-то болван, вместо того чтобы вписать, в графу "Предки", "человек", нацарапал в начале списка: "бегемот". Во всем остальном он избегал самокритики, не потому, что не занимался ею вовсе, а просто вел дела так, чтобы не оставалось поводов не только для самобичевания, но и для нападок со стороны. Здесь имела место не скромность, а осторожность профессионального политика: поддержка армии – это всегда сильный козырь, использовать который следует только в особых случаях.

"Если вдруг Америка сойдет с ума и захочет военной диктатуры, – подумал Том, – этот уродец будет единственным, кто сядет на трон и останется при этом в здравом уме. Опасная штука этот Кали, и тем интересная".

– Я прошу прошения у всех остальных, – сказал Макартур, – за то, что не представил вас, но это, джентльмены, не смертельно. За работой вы скоро перезнакомитесь сами, и, смею уверить вас, будете дорожить этими знакомствами всю свою жизнь. Теперь же время приступать к делу. Прошу вас, полковник…

Дарен склонился над картой:

– Спасибо, мой генерал. – Это было модно в обращении к Макартуру. – Сегодня двадцать восьмое ноября тысяча девятьсот сорок четвертого года, – он бросил быстрый взгляд на наручные часы, – вторник, десять пятьдесят три по Вашингтону. Мистер Терингтон, что вы доложите джентльменам?

Со своего места поднялся сухой, уже немолодой, небольшого роста, подслеповатый человек. Он постоянно моргал и щурил глаза.

"Болезнь и песок", – догадался Том.

– К обеду этого дня буря стихнет. Ожидается скорость ветра не больше пяти метров секунду. Небольшая облачность. Незначительное повышение температуры.

– Куда ж выше! – воскликнул Рубен, у которого потом пропитался уже весь пиджак.

– К вечеру атмосферное давление снизится, и пройдет дождь с грозой. Ожидаются обильные осадки. Дождь прекратится, где-то, под утро. Не думаю, что к началу завтрашней программы испытаний погода будет преподносить сюрпризы. Дальняя авиационная разведка это подтверждает.

– Вы гарантируете? – спросил полковник.

Метеоролог улыбнулся снисходительно и мягко, как полагается улыбаться глупости.

– Полковник, невозможно научить погоду жить по уставу. Я лишь оперирую известными мне данными, и никаких гарантий дать не могу.

Дарен предпочел оставить доклад ученого без комментария, показав свое недовольство только тем, что не поблагодарил за доклад.

– По состоянию на сегодняшний день, – продолжал он, – все объекты на полигоне, как биологические, так и технические, полностью готовы к испытаниям. Бомбардировка назначена на завтрашний полдень. Для вашего ознакомления с оборудованием полигона готовы четыре самолета и автомашины, сосредоточенные в местах посадки. Лейтенанту Редерсону для выполнения его миссии дается отдельный самолет и мотопехотное отделение. Необходимо надежно установить и проверить всю киноаппаратуру в местах, указанных на монтажной карте района испытаний. Лейтенант, вы получите ее перед самой посадкой в самолет. Работы, согласно утвержденному плану, следует завершить до двадцати часов сегодняшнего дня. Только Редерсон и его группа имеют право находиться на полигоне. Все остальные будут проводить инспекцию с воздуха. Пилоты хорошо проинструктированы и достаточно опытны, чтобы вы могли подробно ознакомиться с объектами испытаний. Затем наземный осмотр командного бункера и точек визуального наблюдения. Есть ли вопросы, господа? – Полковник бросил взгляд на Тома. – Лейтенант Редерсон уже сейчас может приступить к выполнению своих обязанностей.

Это следовало принимать как приказ.

Том уже садился в автомобиль, который должен был доставить его к самолету, когда его окликнули. Он обернулся. Это был Макартур.

– Том, я надеюсь, что вы сможете справиться с работой досрочно. Мне бы хотелось провести вечером в вашей компании час-другой в клубе. Ночь сегодня будет богатой на хлопоты – не до сна.

– О чем волноваться, мой генерал?

Макартур поднял брови:

– Неужели вы так и не поняли, о каких испытаниях идет речь?

Редерсон не мог понять того, чего не знал. Он пытался еще в Вашингтоне узнать подробности своей командировки, но на все его вопросы отвечали либо упрямым молчанием, либо отговоркой: "Задание получите по прибытию на место". И когда оформляли документы с VII-й, самой высшей, категорией допуска к засекреченным объектам, он решил попридержать свое любопытство. Но и совещание ему ничего не дало. Никто не говорил о главном, хотя все, кроме, разумеется, Тома, знали, о чем шла речь. Вышколенный примерами трибуналов над шпионами и предателями, Том и здесь не лез с расспросами. Не очень бы хотелось оказаться даже просто под подозрением.

Он сказал генералу об этом.

– Так значит, вы действительно ничего не знаете, – с сожалением произнес Дуглас. – Могли бы и догадаться.

– Может быть я и догадался, генерал: завтра с самолетов будут сбрасывать бомбы нового поколения, и моя задача, как кинооператора, все это заснять на пленку, но когда все окружено такой секретностью, то не хочется эти догадки не только произносить вслух, но и думать о них. Все в страшном секрете – не подступиться!

Том не был серьезен – напротив, весел.

– Нет, дорогой мой, – сожаление генерала сменилось той серьезностью, которой не было у Редерсона, – с секретностью перебора нет. Все как надо. Вы когда-нибудь думали о таком оружии, которое способно в одно мгновение уничтожить весь Нью-Йорк или Берлин. Представьте – только одно мгновение!

– С трудом, Дуглас. Хотя, признаться, почему-то с Берлином воображение работает немного проще, чем с Нью-Йорком, моим родным городом. Чтобы представить всю картину, мне ее хотя бы однажды надо увидеть. Прежде всего я журналист, чье воображение никогда не идет дальше фактов. Я слышал, что около года назад где-то в этих же местах взорвали атомную бомбу. Рассказывали о ее мощи, достаточной, чтобы отправить на тот свет полк пехоты, но уж никак не город. Тем более, что все это оказалось обыкновенной болтовней у барной стойки – как говорится: "Слухи не подтвердились". Никто из пишущей братии даже не пытался узнать причину этой болтовни. Никому из журналистов не позволено совать свой нос глубоко в дела армии.

– Не сомневайтесь, Том… Такое испытание действительно имело место. Перед вами живой свидетель. Признаюсь, что массе людей стоило огромных усилий сделать так, чтобы слухи остались слухами. Но прошлые события – ничто в сравнении с завтрашними! Это тоже будет атомная бомба. Но гораздо большей мощности. Сами увидите.

– Почему же у вас это, как у полководца, не вызывает энтузиазма? С таким оружием можно побеждать. Я не прав, мой генерал?

– Трудно сказать, Том. Иногда мне хочется, чтобы это завтра не наступило.

– Неужели так страшно?

– Никто пока не знает. И не в страхе дело. Страшит неизвестность.

– Это естественно.

Генерал задумался, прикрывая рукой глаза от струй песка и пыли, и потом произнес:

– Так, я вас жду в девять вечера в клубе.

Он уже собирался возвращаться в штаб, когда Том его позвал:

– Сэр!

– Да, Том.

– Я вот о чем хотел вас попросить.

– Если ваша просьба не касается того, что будет отвлекать от бомбы – я ее с удовольствием выполню для вас, мой дорогой друг.

– Нет, совсем напротив, мой генерал, – улыбнулся Том. – Это касается сегодняшней вечеринки. Солдаты просили меня рассказать им о фронте в их клубе. Я не знаю, какие порядки завел здесь этот ковбой Дарен, но существуют два клуба: офицерский и солдатский…

– Что же здесь странного? – удивился генерал. – Это практически повсеместная практика. В чем же твоя просьба? Отменить эту традицию я не только не вправе, но и не в силах.

– Все гораздо проще, Дуглас… Походатайствуйте, чтобы мне выдали пропуск на вечер в казармы. И я не смогу принять ваше приглашение, так как уже дал обещание. Если не будет пропуска, полиция задержит меня в камере до утра.

– Какой пропуск, Том? – еще больше удивился Макартур, даже убрал руку от глаз.

– Разрешающий офицерам появляться вечером в казармах…

– Что ты придумываешь? Ты офицер, и волен посещать солдат в любое время…

– Оно-то так… Но полковник ввел новые правила во внутренний распорядок базы. Это его правила, сэр, а не мое воображение, и мне бы не хотелось из-за них ночь провести на гауптвахте.

– Мне с трудом, конечно, вериться, Том. Но если это так, я обещаю все уладить. До вечера…

«Дуглас» быстро набирал высоту. Под широкими плоскостями самолета скользила то однообразная застывшая рябь песчаных барханов, то унылая каменистая пустыня. Самолет время от времени сильно встряхивало, и сразу после этого натужно выли моторы – машина падала в воздушные ямы и упрямо выбиралась из них. В салоне, из-за тряски, падали сложенные друг на друга ящики с оборудованием, и солдаты то и дело складывали их на место. У всех были взволнованные лица, рыскающие глаза, и на воздушных ухабах взрывы отчаяния во взглядах. «Пешеходная публика, – определил Том, которому приходилось покорять воздушные расстояния и под обстрелом немецких зенитных батарей, – летали всего несколько раз. Если бы не приказ, они бы лучше все двести миль до полигона бежали. А если б кому из них пришлось с англичанами летать в ночной рейд на Берлин, в самолете, который в пике сыплет бомбами, а вокруг сверкают молниями разрывы зенитных снарядов, шныряют „мессершмиты“, цокают по обшивке пули и осколки. Интересно, во сколько бы тогда стали тяжелее их штаны?»

Трясти стало сильнее. Несколько раз протяжно и страшно застонал фюзеляж машины, и она, накренившись на борт, воя моторами, теряла высоту. Солдаты вскакивали с мест и падали на раскатившиеся ящики, теряя равновесие. Редерсон, чтобы отвлечься от воздушных кульбитов "дугласа" и не обращать внимания на изломанные паникой и испугом лица попутчиков, снял крышку с подкатившегося к ногам ящика и стал знакомиться с его содержимым. Среди пакетов, амортизирующих удары и тряску, лежала кинокамера. Это была последняя модель "Сино-Форда". Прибор надежный и долговечный – с таким аппаратом Том не раз бегал в атаку вместе с русскими под Москвой и Вильнюсом. Механика камеры работала и в дождь, и в снег, и в жару, и в морозы. Документалисты прозвали прибор "Кошкой", настолько он был живуч. Правда, лежащая в ящике камера имела некоторые отличия от своей хорошо известной подруги: корпус со всех сторон оклеен свинцовыми и жаропонижающими пластинами, а ручной механический завод заменял электрический лентопротяжный механизм. Камера была довольно тяжелой для того, чтобы снимать ею с руки.

Видя спокойствие лейтенанта, солдаты сами немного успокоились и с бравадными улыбками, подзадоривая друг друга, занялись наведением порядка в салоне самолета.

Редерсон осмотрел также и кассеты с кинопленками. Коробки были усилены свинцовой броней и имели больший метраж, чем серийные модели: на этикетках значилось – "Длительность съемки – 17 минут", тогда как традиционно использовались пятиминутные.

В ящике лежал массивный, прочный на вид, штатив, моток бронированного кабеля и еще какие-то коробки с механизмами, о назначении которых Том даже не догадывался.

В салон вошел пилот и, подойдя к Редерсону, прокричал в его ухо, стараясь перекрыть криком гул моторов:

– Сэр, болтанка кончилась – мы обошли бурю. Будем садиться в заданном районе. На месте будем через пять минут.

Он ушел, подбадривающе похлопывая на обратном пути солдат по напряженным плечам.

Редерсон повернулся и стал смотреть в большой иллюминатор. Самолет уже начал снижение, и можно было не напрягая зрения рассматривать все, что находилось внизу, на земле. У Тома даже перехватило дыхание от изумления, когда он увидел город… Он не первый раз принимал участие, как кинооператор, в секретных военных разработках, и не раз восхищался талантом военных инженеров. Однажды он видел самый настоящий укрепленный бастион, схожий больше на средневековую крепость, и наблюдал через видоискатель кинокамеры, как методично, выстрел за выстрелом, строгая красота и величие колоссального строения разрушались специальными штурмовыми снарядами. Это было великолепное зрелище: способ и средства разрушения, варварство, рождало в сознании такое же чувство беспредельного восхищения, как и сама мишень. Он помнил, что тогда разработчики снарядов остались недовольными своим детищем: теоретически предполагалось уничтожить хорошо укрепленный оплот условного противника за семь минут с помощью восьми снарядов, выпущенных из основного корабельного калибра. Но на практике многотонная масса высококачественного бетона и железа выдержала весь боезапас "нападавших". При осмотре крепости выяснилось, что новое оружие смогло уничтожить только третью часть боевой мощи "осажденных". Конструкторы снарядов потерпели фиаско (хотя их оружие хорошо себя зарекомендовало, как истребитель кораблей), а инженеры-строители праздновали победу. Том был в компании последних, и сейчас мог с улыбкой вспоминать собственное состояние на следующий день после указанных событий: столько в своей жизни ему не приходилось пить ни до, ни после той знаменитой вечеринки! Крепко же болела голова!..

Заходя на посадку, "дуглас" немного накренился, и минуты две можно было рассматривать город более детально.

Центр города "венчали" три многоэтажных здания, которые в этой голой пустыне представлялись небоскребами Манхэттена. Дома-богатыри, отбрасывали в стороны густую сеть солнечных бликов от своего сплошного остекления, казались абсолютно невероятными в данной местности и поэтому сказочными. Небоскребы внизу были обрамлены серыми линиями асфальтированных улиц, которые, только в центре города были строго перпендикулярны в своих пересечениях и ровны, словно вычерченные под линейку. Дальше улочки, на европейский манер, начинали петлять и извиваться, сходясь и расходясь на перекрестках иногда даже в шести направлениях. Эти улочки обрамляли различные по высоте и конструкции дома, густо утопающие в блестящей на солнечном свету зеленой листве деревьев. Насаждений было довольно много, что тоже вызывало восхищение: сколько же труда и средств стоило привезти и высадить всю эту растительность, и уберечь ее от губительных пустынных зноя и песка? Конечно, большего восхищения заслуживал труд солдат. Том повернул голову к сидящим в салоне солдатам, которые с не меньшим интересом рассматривали фантастическую картину внизу. Были еще ученые, командиры… Бесспорно, и их труд заслуживал уважения, но работали они посредством приказов, команд, инструкций, и тому подобной дребедени, которой охотно пользуются люди властью наделенные.

Он вернулся к наблюдениям.

Иногда по городу пробегали парные стрелки бликов. Это были железнодорожные рельсы. В одном месте ему удалось приметить серые комочки дыма, взлетающие вверх над едущим локомотивом, а за ним, если немного напрячь зрение, можно было рассмотреть цепочку вагонов. Сверкающие полоски железных дорог сбегались в городе в одном месте, и, скручиваясь в невообразимый для неспециалиста хаос маневровых ответвлений, скрывались под цилиндрическими куполами, накрывающих перроны, миниатюрного, но настоящего железнодорожного вокзала!..

В городе была река, которая образовывала настоящее озеро. Поверхность водоемов блестела ослепительными чешуйками серебра, на свой природный манер забавляясь солнечными лучами.

Том покосился на камеру в ящике, подмываемый профессиональным азартом, но даже не шевельнулся в ее сторону. Еще садясь в самолет, он обратил внимание на предупреждающую надпись на перегородке, отделяющей салон от кабины пилотов:

Внимание!!!

Кино-, фотосъемка строго запрещена!

«Запрещено, запрещено, запрещено… Черт бы побрал все эти запрещения!» Журналистский пыл быстро остыл перед перспективой оказаться на скамье подсудимых. Тогда будет не до зуда в руках, а в голове, как раз в том месте, куда угодит пуля палача. Невеселая картинка…

Самолет выровнялся и быстро пошел на снижение. Он шел курсом прямо на город, и нетрудно было догадаться, что и аэродром находится в городской черте. "Было бы просто здорово, – подумал Том, – если бы там оказался и фешенебельный аэровокзал!.. Кажется, я перестал удивляться, и начинаю язвить".

Теперь город можно было рассматривать полностью, но тут ждало огорчение: примерно на расстоянии трех миль от трех "Эмпайр-Стейт-Билдинг" город неожиданно заканчивался. Этому внезапному завершению невозможно было даже подобрать определение. Просто тут тебе все – дома, улочки, зеленый парк, автомобильчики у тротуаров, заправочные станции, "железка" с "живыми" паровозиками и вагончиками, река, мосты через нее, озеро, и тут тебе раз – ничего нет! Только белое пустынное плато, мертвое под палящим солнцем. Граница города и пустыни была строгой, выполненной по правильной линии круга – проекция, печать цивилизации на бесконечном и раскаленном листе вечности. Теперь город не представлялся фантастическим миром, а каким-то грубым издевательским абсурдом, более реальным, чем, например, Нью-Йорк или Чикаго.

Коротко и истерично взвизгнув резиной шасси, самолет мягко приземлился и покатил, гася скорость, по бетонной взлетно-посадочного полосе. Серые плиты покрытия были густо исчерчены черным и жирным резиновым огаром – аэродром эксплуатировался очень интенсивно. Еще в воздухе Том заметил подвижную карусель небесных машин – одни после взлета закладывали виражи, становясь на курс, другие барражировали по кругу в небе, ожидая разрешения совершить посадку. Это было привычно, и не вызывало удивления. Город в пустыне мог функционировать благодаря, в значительной степени, авиации. Железная дорога, разумеется, также немало помогала, но не отличалась оперативностью. Если такой самолет, как "дуглас" преодолевал расстояние от "Блю-Бек-форта" до полигона, равное двумстам милям, за час с небольшим, то локомотив на этот же путь затрачивал четырнадцать часов. Редерсон взглянул на часы, чтобы подтвердить свои расчеты. Полет занял час и пять минут. Это с учетом того, что пришлось тратить время на борьбу с ветром и болтанкой. В город многое доставлялось именно по воздуху: питание, топливо, люди, детали… "Интересно, как здесь решают проблему с водой? – полюбопытствовал про себя Том. – Как обеспечивают и полив, и поддерживают уровень в водоемах, которые никак не связаны с естественными водными системами? Где они берут воду? Уж не привозят ли ее тоже самолетами? Или пользуются скважинами. Но сколько же надо насверлить дырок в земле для этого?"

Скрипнув тормозами, самолет остановился. Медленно подкатывали трап для разгрузки крупногабаритных грузов. К самолету торопливо подходила группа, человек десять, некоторые были одеты в белые халаты, остальные в одежде цвета хаки. У всех на лицах респираторы.

К аэродрому примыкало небольшое здание аэровокзала, вывеска на котором гласила: "ВОСТОЧНЫЙ ГОРОД". Возле вокзала стояло несколько самолетов, возле которых спешно шли рагрузочно-погрузочные работы, копошились авиатехники.

Раздался оглушающий рев, от которого мир в глазах задрожал. Том перевел взгляд на противоположный ряд иллюминаторов и успел заметить, как промелькнуло серебро корпуса тяжелого шестимоторного "бонта" – самолета-заправщика, который мог прямо в воздухе заправить две истребительные эскадрильи, за что и получил название "летающей бочки". "Бочки" стали приземляться одна за одной, с интервалом меньше минуты. Около двух десятков "бонтов" тяжело сели на бетон, засверкали серебром краски на корпусах, и помчались дальше, оглушая мир города невообразимым ревом.

Все в аэропорту работало слаженно и четко. Восточный город был военным объектом, где организация и порядок были на высшем уровне. Следовало отдать должное этому ковбою-расисту Дарену – он сам умел служить и умел заставлять делать это других. Сразу было видно, что человек для него не более, чем винтик в большой машине, и очень важно, чтобы каждая ее деталь была тщательно подогнана, и весь механизм работал исправно и слаженно. Со своей задачей Дарен справлялся превосходно, но не была понятна его пристрастность к расизму. Еще можно было объяснить его угрожающе-воинственную внешность и наличие кнута, в виде непомерно великого "Смита и Вессона" – атрибута неограниченной власти над людьми в этой пустыне, и недвусмысленного намека на кары, ожидающие непокорных. Но деление людей на нормальных и цветных… Это не умещалось ни в какие понятия, кроме… Полковник, если судить по его имиджу, предпочитал прошлое настоящему. Он жил в Диком Западе, в его "простых законах жизни для настоящих мужчин". И прошлое жило в нем. "Может быть, он вовсе и не притесняет цветных, – размышлял Том. – Все это показуха. Изощренная игра. Он весь в прошлом, а оно говорит: "Разделяй и властвуй!" Но в то же время в этой игре было еще одно немаловажное правило, которое не замечают люди недальновидные, не способные к политике: не примыкай ни к одной из разделенных тобой сторон. Дарен же, если судить по фактам, принадлежал к офицерскому клану форта. "Тут он себе и поставил капкан", – закончил мысль Том.

Стали открывать люк. Солдаты, как по команде, достали из своих походных сумок респираторы и спешно нацепили их на лица. Редерсон не понимал, для чего весь этот маскарад, и не видел насмешки в глазах своих попутчиков. Он встал со своего места, прошелся по салону к выходу и решительно высунулся в открытый люк… После первого же вдоха его стошнило под приглушенный масками хохот встречающих. Воздух был настолько насыщен зловонием, что любой новых вдох вызывал все новые и новые приступы рвоты. Они едва не лишили Тома сознания. Сквозь сильное головокружение он почувствовал, как его, корчащегося в конвульсиях, осторожно взяли под руки, с свели по трапу и опустили прямо на бетон, натянув на лицо респиратор. Маска до горечи во рту была пропитана какими-то духами. После этого стало легче.

Над ним склонился человек в белом. Он ободрительно похлопал Тома по плечу, улыбаясь одними глазами – все остальное скрывал уродливо выпирающий вперед респиратор, от чего человеческая голова становилась похожей на голову мифических людей с собачьими головами. Впрочем, Редерсону сейчас было не до мифологии – сильно кружилась голова, а желудок до боли сводило сосущей судорогой.

Немного окрепнув, Том спросил:

– Что это было, черт возьми?

Человек в белом вопросительно дернул своей полупесьей-получеловеческой головой, так как ничего не расслышал из-за рева беспрерывно садящихся и взлетающих самолетов.

Том, изобразив вопросительную мину, указал на свою маску.

Встречавший сузил глаза в улыбке и, опустив респиратор, прокричал в самое ухо Тома:

– Ностальгия!.. Мы ее галлонами покупаем!

Этот ответ еще больше обескуражил Редерсона: вонь и ностальгия – он не находил здесь ничего общего. И какое отношение к ностальгии могли иметь галлоны? Скорее всего, из-за этой вони все обитатели Восточного города поражены каким-то особым видом психоза. Если это так на самом деле, тогда удивляться более нечему.

Человек в халате жестами показал, что надо идти, указывая на здание аэровокзала. Редерсон поднялся без посторонней помощи и пошел вместе со всеми, закрыв ладонями уши, так как от непрекращающегося самолетного рева разболелась голова.

Они вошли в вестибюль вокзала. В глаза сразу бросились несколько десятков человеческих манекенов. Куклы не были просто усажены в кресла, а стояли возле окон, группами, возле стоек, которые должны были означать билетные кассы. Имитация оборудования интерьера была далека от совершенства, но даже при отсутствии воображения можно было догадаться, что стоящий в углу огромный короб с автоматом для напитков, скорее напоминает вокзальный буфет, а не придорожный туалет. На манекенах одежда, возле ног и сидений стоят чемоданы и дорожные сумки. Все как в жизни! Только немного неприятно от того, что все неподвижно и предельно чисто. Застывшие театральные. Это немое представление было больше похоже на издевательство: сумасшедший художник-декоратор буквально разнес по углам помещения свое больное воображение, словно хотел показать идеальность возможной жизни, протест против реальности. Тома даже покоробило, когда он заприметил в нише между киосками парочку целующихся кукол, а проходя мимо манекена, изображающего маленького мальчика лет пяти – мальчуган стоял посреди зала и беззвучно ревел, держа в руках рожок с растаявшим мороженым, – Том посторонился, чтобы не испачкать брюки о растекающиеся сливки, настолько реально выглядела эта кукла.

– Натурально, правда? – спросил все тот же песеглавец, заметив маневр Редерсона. – Все сделано строго по плану. Здесь все по плану.

Том хотел ответить, но человек жестом попросил удержаться от того, чтобы снять с лица маску, и сам говорил, только на короткие моменты оттягивая маску с лица. Редерсон вспомнил об ужасной вони и решил отказаться от реплики.

Они поднялись на верхний этаж вокзала и скоро оказались в просторном зале. Вся площадь большого помещения была занята различной, порой самой неожиданной в сочетании мебелью. Здесь находилось около трех десятков кроватей, три бильярдных стола, письменные столы, кульманы, радиопередатчики, огромный шкаф – телефонный коммутатор, кресла, диваны, платяные шкафы, душевые кабинки, печки, камины. Везде царил страшный беспорядок. Под ногами постоянно шелестели листы бумаги, хрустело битое стекло, трещали остатки пищи, звенели раскатывающиеся пустые бутылки, и вскрытые по-фронтовому, ножом, консервные банки. Середину зала занимал огромный, не менее десяти шагов в длину, стол, практически полностью заставленный телефонными аппаратами. По всему ряду окон, открывающих вид на Восточный город, непрерывной чередой, стояли кондиционеры, обычные, бытовые, которые могла купить любая американская семья в любом супермаркете за шестьдесят долларов в день уценки. В квартире Тома было как раз два таких. Но эти отличались от серийных: на каждом была установлена угрожающего вида конструкция из реторт, трубочек, колбочек и мензурок, которая хищно впивалась десятками резиновых шлангов в нутро кондиционера и бурлила, правда, очень тихо, какой-то густой черно-коричневой жижей. Здесь аэродромный рев был практически неслышен, и можно было дать отдых ушам после часа полета. Тишина зал нарушалась едва слышным мурлыканьем кондиционеров и истеричными телефонными звонками, но к последнему, по своему опыту знал Том, можно было без особого труда привыкнуть. Кроме этого, как заметил он, с большинства телефонов были трубки сброшены.

– Здесь намордники можно снять, – сказал сопровождающий. Он выглядел старше остальных, как-то строже внешне, подвижнее и более раскованно. Не трудно было догадаться, что всем здесь управляет именно он, как наместник полковника Рода Дарена.

Том снял маску, но первый вдох сделал осторожно. Вопреки ожиданиям, воздух в помещении оказался абсолютно чистым, как в горах. Можно было даже уверенно утверждать, что он имел приятный и нежно-сладкий вкус.

Старший подошел к гостю, и с улыбкой на симпатичном лице протянул руку:

– Разрешите, мистер Редерсон, в нарушение всех традиций и правил этикета, самостоятельно представиться: Норман Фридбах.

Том с интересом стал рассматривать представившегося. Перед ним стоял человек-легенда, родитель первого в мире атомного реактора, магнат, владелец "Первой Американской Атомной Компании Фридбаха", создатель атомной бомбы и многого другого, чем стала славна и могущественна Америка. Почти все знали имя этого человека, но мало кто видел и слышал его. Он не фотографировался, не снимался для кино, не выступал по радио и не давал интервью. Несколько раз общественность волновали слухи о покушениях на Фридбаха, почетного и действительного члена многих научных академий, доктора наук, профессора многих университетов, и так далее, и тому подобное… Покушений было пять, и поговаривали, что три из них принадлежали немецкой разведке, а остальные – русским. Также досужие языки трещали о том, что якобы профессор Фридбах оставил наследие нацистской Германии – чертежи, записи, расчеты, по которым стали строить и использовать грозные ракеты "ФАУ". Это могло быть правдой – доктор, вплоть до тридцать седьмого года, работал и преподавал в Берлине, но утверждения все тех же языков в том, что якобы это наследие было передано добровольно, скорее всего это было пустой болтовней завистников, имя которым легион. "ФАУ" лишь несколько раз достигали Лондона, правда, нанеся при этом невиданный урон, стирая с земли сразу целые кварталы города. Америка же, благодаря этому человеку, уже громко бряцала своим новым оружием. Разумеется, Фридбаха берегли, как зеницу ока, и Том был готов поспорить, что из остальных девяти человек, которые встречали его у трапа, четыре являлись телохранителями профессора.

– Мне очень… Я очень счастлив познакомиться с вами, профессор. – Том говорил абсолютно искренне. – Я…

– Только не говорите, что совершенно не ожидали, что встретите меня в этой зловонной дыре, – перебил его профессор. – Там, где звучит слово атом, меня можно найти всегда.

– Но об испытаниях я узнал чуть больше часа назад.

– Всё секреты, – с пониманием в голосе вздохнул Фридбах. – Но поймите, пожалуйста, сейчас такое время, что без них просто нельзя. Да, и в дальнейшем тоже. Сейчас Гитлер. Ему скоро конец. Потом японцы. За ними русские. После них китайцы…

– Этому не видно конца, – согласился Том.

– Вы абсолютно правы. – Фридбах по-дружески тепло улыбнулся. – Признаться, я был уверен, что у современной молодежи только фокстрот в голове, и этот… как его?..

– Джаз, – подсказал Редерсон.

– Да, именно так! Джаз. Приятно слышать от вас здравые мысли. Это успокаивает людей такого возраста, как я: можно не волноваться, что все наши достижения и победы не будут в будущем попраны, а будут использованы по назначению и с умом. Атом – это не только сильное и абсолютное оружие. Главное то, что он уже сейчас является веским политическим доводом, и, как ни парадоксально, а именно с него сейчас начинается новая эпоха Человечества.

– Зачем же тогда оружие, если его не использовать?

– Почему же – не использовать? – удивлением на удивление ответил профессор. – Как раз использовать! Но только так, как мы сделаем с вами. завтра Только варвары, молодой человек, живут правилом: если нацелил оружие – стреляй…