Текст книги "Багряный лес"

Автор книги: Роман Лерони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Чем они занимались?

– Тем, чем обычно: охрана, кормежка животных, уборка трупов…

– Кто их убил?

– Не знаю, сэр, – солдат, не отводя винтовки от ученых, пожал плечами. – Никто не знает.

– Ты видел их?

– Кого – ребят? Нет.

– Нет, тех, кто вот так вот убивает, – пояснил Том.

– Да, сер. Издалека только. Я стрелял по ним вместе со всеми.

– На что они, или оно, похоже? Или – на кого?

– Не скажу, сэр… Не могу объяснить.

– Хорошо, Лью. Спасибо. Иди в машину. Я тут еще потолкую с джентльменами и поедем дальше работать.

Солдат поставил оружие на предохранитель и бросил ее на плече.

– Сэр, они вам ничего не скажут, – сказал он с уверенностью, и добавил с презрением и злобой: – Это все их штучки. Натворили чертовщины, из-за которой уйма ребят погибла, а теперь хотят бомбу бросить, чтобы, значит, и следов не осталось.

Вильсон встал и стал отряхиваться.

– Он прав? – спросил его Том.

– Чушь!

Подошли Телингтон и Макгредер.

– Здесь мы абсолютно ни при чем, – мягко сказал Рик. Тед подтвердил его слова кивком. – Мы знаем, что солдаты так думают, но ничего не можем сделать, так как совершенно не знаем ничего сами.

– Если послушать – так прямо святые! – бросил водитель.

– Я сказал: иди в машину! – крикнул на него Том. – Это приказ, солдат.

Водитель ушел.

– Но хоть как-то объяснить можете? – настаивал Редерсон.

– Мы пытались за завтраком, – громко сказал Вильсон.

– Я рад, что вы заговорили человеческим голосом, – съязвил Том.

– Лучше ваш язвительный тон, чем кулаки, – в тон ему ответил архитектор.

– Но, простите, ваши "палки-рычаги" никак не вяжутся с этим случаем, – сказал в раздражении Том, и все, как по команде, посмотрели на труп. Простыню куда-то вновь унесло, и он своим видом заставлял от ужаса сжиматься сердце.

– Но пока это единственное объяснение, пусть и бестолковое…

– Достаточно, – остановил его Редерсон. – От этих бестолковостей меня начинает мутить. Кто об этом знает?

– Все, – просто ответил Макгредер, обыскивая собственные карманы на предмет спичек. В его губах торчала мятая сигарета.

– Кто – "все"?

– Все в Блю-Бек-форте, – уточнил за Макгрегера Телингтон, протягивая ему зажигалку. – Но строго приказано при посторонних не распространяться.

– Приказал Дарен? – догадался Том.

– Да. Только он остался после нападения этой твари живым. Были тут двое, которые не могли успокоиться, так полковник сделал из них дураков и отправил лечиться. Думаю, что нормальными они не скоро станут.

– Значит, на него "напала эта тварь".

– Да, его сумели отбить, но она успела вырвать у него из спины воттакой кусок, – Макгредер показал кулак. – Долго отходил.

– Высшему командованию докладывали?

Он увидел, как от удивления поднялись брови зоолога.

– Вы что! Кто же решится на такое – лезть вверх через голову Дарена. С ним это опасные игры.

– Ну, а сам полковник?

– Не знаю… Может и делал что-то. Как-то раз приехала комиссия. Одни психиатры. Донимали всех вопросами, но так и убрались ни с чем. Все держали с ними язык за зубами – кто же хочет оказаться в дурдоме? У меня, например, семья, два маленьких сына.

– Может, и у этого, – Том подбородком указал на труп, – тоже есть дети.

Макгредер потупил глаза.

– Мы здесь совершенно ни при чем, – он нервно закурил и отошел в сторону.

– Тед прав, – сказал Вильсон. – Это очень опасные игры. И я бы вам не советовал в них влезать.

– Бросьте вы свои советы, – недовольно, с укором бросил Том. – Гибнут люди, и неужели никто не пытается ничего предпринять? Я не думаю, что это началось только вчера.

– Нет, практически с самого начала строительства. Может быть даже раньше. На этом самом месте поселилось индейское племя, но оно ушло, предполагаю, что из-за этих же проблем. Выяснить причины никто не стремился. А в городе за последние шесть месяцев было около восьмидесяти смертных случаев, и за эту неделю они участились…

– И как это можно объяснить?

– Послушайте, Редерсон, – архитектор и не пытался скрыть недовольство. – Вы здесь всего несколько часов и уже пытаетесь получить ответы на все вопросы, которые мы задаем себе ежедневно. Но, повторюсь, ответов, простых, понятных, логичных, нет! Понимаете, нет!.. Вы хотите предположений? Извольте. Открывайте свою коробочку, – он постучал себя пальцем по лбу, – но не думайте, что все будет легко…

– Я постараюсь все понять, – успокоил его Том. – Если не пойму – запомню. Потом на досуге разберусь.

– Да, сколько угодно, уважаемый мой мнемоник [6]6
  Мнемоник – человек со способностью (врожденной, либо приобретенной) очень быстро запоминать большие объемы информации; о мнемоникахчасто говорят, мол, это люди с фотографической памятью.


[Закрыть]!..

Они вздрогнули, когда где-то рядом раздалась беспорядочная ружейная пальба. Все схватили свое оружие и завертелись на месте, стараясь определить, откуда доносится звук выстрелов.

– С Четвертой улицы! – бросил Вильсон и побежал, заряжая на ходу винтовку. Остальные последовали за ним. Редерсон вскочил в машину и через несколько секунд догнал бегущих.

– Залезайте! – крикнул он им.

Через минуту они были на месте.

Вся улица перед одним из высотных домов была заполнена солдатами, которые в спешке стреляли куда-то вверх. В короткие интервалы между выстрелами раздавалась брань. Джип остановился, и его пассажиры, не соскакивая на землю, открыли стрельбу.

Том поднял голову, чтобы рассмотреть то, во что с таким остервенением стреляли собравшиеся.

Высоко вверху, в проеме между небоскребами, метались какие-то живые существа. Их было около десятка. Большая высота не позволяла рассмотреть их детально. Своими очертаниями они напоминали орлов-падальщиков [7]7
  Орлы-падальщики – то же самое, что и стервятники.


[Закрыть], которые в огромных количествах обитали в городе и его окрестностях, но эта схожесть была только первым впечатлением. У орлов крылья более грациозные, с плавными линиями, развернутый широким веером во время полета хвост, маленькая голова. Эти же животные, на самом деле, были в два-три раза больше птиц и летали если без орлиной пластики, то с невообразимыми скоростью и маневренностью: то застывали в воздухе со сложенными крыльями, то кувыркались через голову, как голуби-турманы, бегали по воздуху, переставляя в пустоте огромные уродливые ноги – не лапы, а именно ноги, очень напоминающие человеческие, но более короткие. Огромные, угловатые крылья с локтями-руками яростно хлопали по воздуху с такой силой, что иногда перекрывали хлопками ружейную пальбу. Воздух рассекал и непрерывно хлестал по ногам длинный, утолщенный на конце хвост. Иногда можно было рассмотреть, как существо, размахивает еще какими-то конечностями, очень похожими на руки. Головы у чудовищ были крупными и с сильно вытянутыми вперед мордами. Кроме оглушительных хлопков, с высоты доносилось низкое, глухое и пугающее рычание.

Том сидел в машине, не в силах отвести глаз от невиданного зрелища. Он опомнился через минуту, схватился за пистолет, но потом разочарованно опустил его обратно в кобуру – на таком расстоянии тот был совершенно бесполезен. Винтовки у Редерсона не было. Оставалось наблюдать за стараниями остальных.

Вдруг одно из крылатых существ пронзительно вскрикнуло. Этот крик болью отозвался в ушах. Один из солдат на улице упал. Закачалась и машина, когда в ней, лишившись чувств, поник Макгредер. Существо крикнуло еще раз, и в толпе солдат повалилось еще несколько человек. Остальные, шатаясь словно пьяные, только усилили стрельбу. Редерсон также едва не потерял сознание – крик существа разрывал мозг сильной болью, которая затуманивала зрение, оглушала и лишала возможности думать. Необходимо было иметь стальную волю, чтобы справиться с этим опасным дурманом. Некоторые из солдат побрели по улице, как автоматы, волоча за собой за ремни и стволы винтовки.

Том взялся было за винтовку зоолога, но бросил ее, вспомнив о фотоаппарате. За минуту он успел использовать всю пленку. Схватился за кинокамеру, но обнаружил, что там не заведена пружина лентопротяжного механизма. Он открыл ключ и в лихорадочной спешке стал заводить механизм, молясь, чтобы на все хватило времени.

Подъехал еще один джип с солдатами и установленным на нем крупнокалиберным пулеметом. Стрелок открыл огонь еще до того, как машина остановилась. Пули сначала ушли в сторону от летающих существ, пробив воздух широким веером над самыми головами стреляющих солдат и выбив куски бетона и искры из домов, но затем длинными строчками взлетели ввысь, воткнувшись смертоносными жалами в диковинных животных. Одно из них, перевернувшись в воздухе, спикировало на стену небоскреба. Со звоном осыпалось разбитое стекло. По толпе солдат разнеслось ликование.

Кричал и прыгал от радости на автомобильном сиденье Льюис, но Том не разделял его радости. Он знал, что за этим последует. Он сильным рывком усадил солдата на место и закричал:

– Назад!!! Жми!!!

Ничего не понимающий водитель судорожно вцепился в руль и надавил на акселератор. Автомобиль рванул с места, валя с ног продолжающих стрелять Телингтона и Вильсона прямо на Тома, и задним ходом помчался по улице.

– Поворачивай, Лью!!! Поворачивай!..

Джип жалобно заскулил резиной колес и, едва не опрокидываясь, свернул на перекрестке на другую улицу, и тут всех накрыло разбивающим сознание криком…

Кричало не одно существо. Задымился асфальт. Заволновался воздух. От стен домов, словно поп-корн от горячей сковороды, стали отскакивать куски штукатурки и каменная облицовка. Везде вылетели стекла. Что-то ухнуло, и со снопом огня и плотным дымным облаком на перекресток выбросило искореженный джип с укрепленным на нем пулеметом и изувеченных тела людей.

Автомобиль Редерсона еще некоторое время медленно катился по улице, потом уперся в столб и заглох. В машине неподвижно лежали четыре человека.

Первым пришел в себя Том.

В голове бурлила боль и оттуда разливалась по телу, при каждом, самом незначительном движении разрываясь огнем в мышцах. С непрерывными стонами и вскриками он выбрался из машины и зашатался на широко расставленных ногах, охватив руками голову. Он открыл глаза. Темно-красная пелена покрывала мир и сверкала ослепительными вспышками при моргании. Борясь с болью и слабостью, Том осмотрел остальных в машине. Все были живы, но без сознания. Из ушей Льюиса тонкими струйками стекала кровь, затылок Телингтона тоже был весь в липкой крови, лицо Вильсона отекло и побагровело.

Редерсон достал из своей операторской сумки кинокамеру, нашел в ее видоискатель перекресток с опрокинутым джипом и стал снимать. Его шатало, и он, скрипя зубами от боли, заставлял себя идти ровно, но это удавалось с большим трудом. От напряжения боль в голове усилилась. Закончив с перекрестком, Том опустился на дорогу и сидел, понурив голову, некоторое время, набираясь сил и успокаивая боль, потом поднялся и пошел туда, где еще совсем недавно раздавалась стрельба, а теперь стояла плотная пугающая тишина.

Он снимал все. Каждое тело. У всех выскочившие из орбит глаза. Неимоверно раздувшиеся тела с облезающей кожей, рваные раны – бескровные, дымящиеся, с торчащими осколками костей. Согнутые, рыжие от окалины стволы винтовок, обугленные приклады. Дымящийся бетон. Кучи оплавленного стекла. Тишина. Только оглушительный стрекот камеры, эхом ударяющийся в стены слепых, с выбитыми стеклами домов. На том месте, где стоял автомобиль с пулеметом, обрывок ткани, влажные, шипящие пеной на черном, блестящем жидкой смолой, асфальте куски человеческого тела. По черному пятну смолы, с тихими хлопками, пробегали огненные змейки. Невыносимый смрад горелого мяса, и еще чего-то кислого, обжигающего нос и гортань.

Стрекот смолк. Том посмотрел на шкалу кинокамеры: вся пленка была израсходована. Он пошел обратно к машине. Боль к этому времени утихла, но он чувствовал, что с каждой минутой слабеет: он не ощущал ее в теле, а как бы вне его, как нечто, что мешало двигаться.

Навстречу бежала большая группа солдат…

– Нет ничего, что заставило бы беспокоиться за ваше здоровье, а тем более за вашу жизнь, – сказал долговязый врач, закончив осмотр. – Всего несколько синяков, которые пройдут бесследно и без последствий через семь-десять дней.

Редерсон слез с кушетки и стал одеваться. Прошли четыре часа после всего случившегося на полигоне в Восточном городе, но он по-прежнему чувствовал слабость, но теперь она воспринималась, как сильная усталость. Она уже не была такой вязкой, но сладкой истомой наполняла каждый мускул тела. Головной боли не было вообще, а на несмолкающий звон в ушах можно было не обращать внимания.

– Ваше состояние напоминает легкую контузию, – сказал доктор, протягивая бланк рецепта. – Поэтому не рекомендую сильных физических и нагрузок. Все остальное вы найдете в рецепте. Всего доброго… Меня ждут остальные пострадавшие из города.

Он дружески улыбнулся, когда Том выходил из санчасти форта:

– Не болейте!

– Хорошо, док.

На улице стоял генеральский джип. Заметив Редерсона, водитель подбежал к лейтенанту:

– Генерал приказал справиться о вашем самочувствии и просил узнать: не будет ли вам угодно присоединиться к остальным офицерам в клубе?

Вместо ответа Том залез на сиденье. Негоже было отказывать генералу, после такого дипломатического хода с его стороны. Кроме того, было бы очень интересно узнать, как Макартур отнесся к кинофильму и фотографиям. Том помнил, как несколько раз терял сознание в лаборатории, когда занимался печатаньем снимков и проявкой пленок – голову разрывал все тот же чудовищный крик странных существ. О ЧП [8]8
  ЧП – чрезвычайное происшествие.


[Закрыть]Макартуру доложили сразу, поэтому он не стал медлить с просмотром документов, взял пакет с пленками и фотографиями и последовал в кинозал, приказав никого не впускать, а Тому – немедленно показаться врачу.

Они подъехали к клубу, который представлял собой обыкновенный дощатый барак, каких в Блю-Бек-форте было полно: использовали их в качестве казарм, складов, столовых… Над длинным навесом, у входа в барак играла неоновым светом надпись:

ОФИЦЕРСКИЙ КЛУБ

А внизу, красной краской, было дописано:

Вход только для белых и офицерских чинов

С удивлением и радостью он увидел большую группу военных, стоящих возле крыльца клуба. Все были одеты в парадную форму. Среди них было немало офицеров. Клубы табачного дыма медленно поднимались вверх, обволакивали неоновый свет и таяли в знойном ночном воздухе.

Все головы дружно повернулись в сторону Тома. Толпа дернулась, качнулась и нахлынула. Чтобы не быть раздавленным, Редерсон вскочил на капот машины и оттуда пожимал протягивающиеся к нему руки. Море глаз на белых, покрытых загаром, и черных лицах, смотрело на него с радостью. Он тонул в улыбках. Все что-то говорили, с чем-то поздравляли, но он не мог ничего разобрать из-за невообразимого галдежа, и в ответ только бестолково улыбался и продолжал пожимать руки.

Кто-то влез к нему на капот. Том узнал своего утреннего знакомого, рядового Джейсона Кона. Солдат поднял руку, призывая всех к тишине. Через несколько секунд толпа притихла. Стало понятным, что Кон обладал на базе определенным авторитетом.

– Вы мне напоминаете кур на ферме моего папочки, – сказал он собравшимся, – кудахтанья вволю, а яиц нет.

– Не говори лишнего, Джей, – бросил кто-то. – Мы же можем и обидеться!

– На кого – на кур?

– Нет, на яйца. Неприятно думать, что ты считаешь нас скопцами!

Толпа дружно рассмеялась.

– Я рад, что ты у себя что-то нашел, – сострил в ответ Кон. – Теперь бери свою находку и топай в клуб – девочка тебе достанется! Остальные за ним, но…

Он еще раз поднял руку.

Вновь все умолкли.

– Просто по-свински поступаем, ребята, – сокрушенно произнес он.

– Ты снова о ферме своего дорогого папочки?

– А куда денешься, сынок? Приходится… Свинья ест свой корм, добреет во все стороны, а не благодарит кормильца до тех пор пока он не пустит ее под нож, а до того она только чавкает и хрюкает… Вот ты, – он указал на кого-то, – весь блестишь от того, что слюной обляпался…

– Но-но!..

– Вот тебе и "но-но", парень. Утрись… Размечтался притянуть к себе бутылочку и девочку, и прикладываться то к одной, то к другой.

– Тебе бы, Кон, не в армии служить, а рекламой заниматься: у меня уже больше нет сил тебя слушать – слюна так и валит.

Хохот качнул толпу.

– Давай выкладывай, что задумал и пора за дело браться!

– Какой шустрый! – мотнул головой Джейсон. – "За дело браться"… Дел-то у тебя точно прибавилось – только бы за ночь управиться…

– Это точно, Джей… С твоей болтовней можем и не управиться. Так что завершай это дело и пошли.

– Эк, какой быстрый!.. А вот задай себе такой вопрос: стою я, значит, весь такой красивый, напомаженный, наглаженный, надушенный – прямо мед для девочек, и где – в самом офицерском клубе!.. и готов танцевать, топиться в виски, ну, все такое, что положено на хорошей вечеринке, а кто же мне это все позволил: такую красивую жизнь?

– Как – кто? – спросил кто-то удивленно. – Известно же – лейтенант Редерсон!

– Правильно, – согласился Кон. – И ты думаешь, раз поперли толпой, как бараны…

– Опять ферма

– …чуть не раздавили, нагалдели полные уши, ручку пожали и на этом все? Я спрашиваю: так ли надо благодарить?

– Не-е-е, – загудели собравшиеся.

– А как?

– Ну, я лейтенанту стаканчик налью, девочку уступлю…

– Щедр!.. Очень щедр, – похвалил Джейсон. – Хорошо мыслишь, но не правильно, парень… Нас здесь во-он сколько, а лейтенант один – он не выпьет столько, да и девочек ему столько не надо… А, лейтенант? – Он вопросительно посмотрел на Тома.

Редерсон согласно кивнул в ответ. Он уже стал понимать, что к чему.

– Мы же не свиньи? – с наигранной суровостью громко спросил Кон.

– Нет! – дружно ответили все.

– Мы умеем быть благодарными?

– Да!!!

– Качай лейтенанта!.. Неси в клуб!!!

Это уже кричал не Джейсон, но какая была разница!.. Стараясь спастись от бремени славы, Том хотел убежать, но десятки сильных рук схватили его, подняли в воздух и понесли, постоянно подбрасывая. Он смеялся и взвизгивал, когда взлетал и падал, и еще больше от этого смеялся, уже задыхаясь. В клубе его встретили военным маршем, который исполнял оркестр из надутых щек, ложек, стаканов, бутылок и гребешков. Крики, смех. Веселье.

Его усадили за стол рядом с Макартуром.

– Я же здесь ни при чем, – сказал он генералу, стараясь справиться с одышкой.

– А кто? Вы, Том, и только вы!

Внутри клуба в несколько рядов стояли чистенькие столы, расставленные так, чтобы в центре просторного зала оставалось место для танцев. В противоположном от входа конце барака, утопая в свете неимоверного количества ламп, блестя стеклом бутылок и стаканов на полках, находился бар, обслуживаемый проворным и услужливым солдатиком. Рядом, под зелеными, низко свисающими абажурами светильников, стояли два бильярдных стола, четыре для карточных игр – все обито новым зеленым сукном. У стены стоял музыкальный автомат, на нем аккуратными стопочками лежали пластинки, которым не хватило места в музыкально-механическом нутре машины.

Заиграло банджо. Несколько губных гармошек затянули переливчатую и ритмичную мелодию. Кто-то ударил по гитарным струнам, а кто-то просто по стулу, как по барабану. Стали танцевать: по-медвежьи неуклюже, неловко, но не стесняясь. Кто-то в лад музыке запел, перебивая каждый куплет скороговоркой. Многие из стишков сочинялись тут же, с удивительно лихим остроумием. Том множество раз видел подобное, еще до войны, разъезжая с кинокамерой по провинциальной Америке, снимая жизнь настоящих американцев, их труд на фермах, полях, быт. И тогда он удивлялся могуществу этих людей! С утра до позднего вечера они умывались потом, глотали пыль, выращивая, обрабатывая и собирая урожай, ухаживая за скотом. Он вглядывался в их красные, обезображенные хронической усталостью лица, стараясь хотя бы краем глаза засечь, увидеть момент надрыва сил, но проходил вечер, играла губная гармоника, стонала гитара, подбивало ритм банджо, и людские лица, цветы жизни, распускались в цветении счастья, становились живыми и яркими, одаривая и заводя окружающих звенящим и простым весельем. Танцевали, целовались, любились и дрались, чтобы до дна израсходовать остатки энергии в своих живительных сосудах жизни, чтобы наполнить их новой, до краев и расплескать их в завтрашних заботах и событиях. И сейчас, сидя за столом в клубе форта, он смеялся до слез, подпевал, и, опять же, был пленен неисчерпаемой мощью человеческого духа и жаждой жизни, понимая, что никогда ему не уловить того момента полного опустошения и отчаяния, бессилия и обреченности, который если и существовал в мире, то не принадлежал этим людям только потому, что в это никто из них не верил.

Он хотел было выйти, чтобы достать из сумки кинокамеру, которая лежала в машине, но его перехватили по пути и втянули в круг танцующих. Какая-то красотка подскочила к нему, подобрала подол боков форменной юбки с, демонстрируя всем налитые силой и здоровьем упругие ляжки, положила ему на плечи тонкие руки и… Он не смог отказаться. У него не было желания этого делать. Его руки легли на ее талию, и он чувствовал ее горячее тело, которое переливалось и играло, призывая, и он от этой откровенности движений пьянел. Она дробно вытанцовывала стройными ножками, иногда вскидывая вверх и в стороны круглые колени, и вновь отбивала ритм каблуками неуставных туфель. Круг танцующих раздался, и они оказались единственной парой в его центре, кружащейся в танце, под восторженными взглядами собравшихся. Некоторые, аккомпанируя себе ладонями, приседали, чтобы рассмотреть ее ноги, и она, нарочно дразня, вскидывала колени как можно выше. Руки Тома скользнули вниз по фигуре женщины, легли на ее горячую гладкую кожу и чуть-чуть с нежностью сжали ее. Свист и одобрительные возгласы иногда заглушали музыку, но пара не бросала ритм и продолжала танцевать. Девушка оставалась серьезной и не отводила лица в сторону, как и положено было в этом танце. По ее щекам разлился пунцовый румянец и заиграл живым огнем. Ее глаза, карие, глубокие, впились в партнера и очаровали его пылкой страстью. Непослушная прядь каштановых волос выпорхнула из-под пилотки и прилипла к взмокшему виску. Непонятный, дикий, пожирающий мораль, жар охватил Тома, и он из последних сил удерживал себя от глупостей.

В зал выплеснулась песенка:

 
Лейтенант-то наш – герой!
За страну стоит горой:
Снимет камерой и глазом
Русских Вань и наших Тань,
Не оттянешь и приказом.
 

Все колыхнулось и затряслось в дружном хохоте.

Девушка вдруг запрокинула голову, рванула с шеи галстук, схватила Тома за руку и бегом потянула за собой на выход.

На улице было свежо. При полном безветрии шел дождь. Его струи загорались неоновым светом, отчего дождь казался ярким и цветным. Расстегнув верхние пуговицы форменной рубашки, женщина, оттянув ворот, ловила грудью дождевые капли.

– Убил ты меня, лейтенант, – тихо, с истомой в голосе, выдохнула она.

Он хотел обнять ее за плечи, но она сама обняла его и стала покрывать его поцелуями. Их губы встретились, жадно и страстно стали пить нежность друг друга…

Она отпрянула от него с одышкой, словно вынырнула из воды, и с хохотом вбежала в клуб, столкнувшись в дверях с Макартуром, прыснула в ворот и побежала дальше.

– Вот резвая! – с восхищением бросил ей вслед генерал. – А, Том?

– Что? – коротко спросил Том, только в этот момент освобождаясь от чар.

Макартур только слабо улыбнулся, достал из кармана трубку и стал неторопливо набивать ее табаком.

– Хорошо, – певуче, с расстановкой произнес он, вглядываясь в дождливую темень. – Знаешь, что в среднем в этих краях бывает только двенадцать дождливых дней в году? Местные индейцы верят, что если вымокнуть до нитки в ночной дождь при полном безветрии, тогда станешь силен над всеми нечистыми духами. Ты веришь в демонов?

– Нет, Дуглас. Я принимаю только материальное зло, которого более чем достаточно, и предпочитаю с ним бороться.

– Предпочитаешь? – почему-то переспросил генерал, потом закурил, щуря глаза от медленно расплывающегося в воздухе дыма. – Думаю, что тебе надо жениться…

Том коротко рассмеялся.

– Что смешного в моих словах? – ужалил его колючим взглядом генерал. – Я не люблю не семейных солдат – все они безрассудные герои!

– Что же в этом плохого?

– Войны надо выигрывать, а не погибать в них. В окопе должен сидеть не бездумный лихач, тешащий себя мыслью о посмертной славе, а солдат, думающий, как победить и остаться в живых. Можешь мне не верить, но я не люблю героев.

– Но у русских они в почете, – возразил Том.

– Но не в цене, – мгновенно вставил Макартур. – Это они от безвыходности: когда мало хороших командиров, побеждает солдатская смерть.

После этих слов воцарилась тишина. Два человека стояли на крыльце, слушая нежный шелест ночного дождя, вдыхая его аромат, смешанный с горьким табачным дымом.

– Хороша она – Таня, – сказал словно сам себе генерал.

Том тоже замечтался. "Войне скоро конец, – думал он. – Может и прав генерал – жениться самое время… Может сегодня сделать предложение? Вот так вот сразу – раз! Откажет – откажет, нет – нет", – но тут же убежал от этих мыслей, подсознательно опасаясь, что они подтолкнут его на поступок, и на миг вспомнил лицо Тани – застывшее в серьезности, в танце, прекрасное и живое… Оно смогло затмить собой прежнюю любовь, которая с этого момента стала прошлым, о котором не переживают, а только вспоминают.

– Как вам удалось уговорить полковника пустить солдат в офицерский клуб? – спросил Редерсон, с трудом заставляя себя думать о другом – образ Тани вновь появился в его сознании, и застыл там, словно высеченный из камня. – И где он сам? Я его не видел в клубе.

– Полковник Дарен – перевернутая страничка, – безразличным тоном сказал генерал. – Два часа назад он отбыл в Вашингтон, чтобы через неделю принять командование полком в Нормандии. Необъезженным мустангам место на фронте.

Макартур был в равной степени славен как своей дружбой, так и крутостью с нерадивыми и своенравными подчиненными. Виновных от его кар не спасали и прежние заслуги. Дарен пошел под пули и осколки, оставив после себя Восточный город – работу кропотливую и грандиозную.

– У полковника, наверняка, хорошие связи, – осторожно произнес Редерсон.

– Плевать я хотел на его связи! – чуть повысив тон, ответил Макартур и стал энергично выколачивать трубку о перила крыльца. – Его связи не спасут его от передовой. Сейчас не в моде отсиживаться по штабам – можно испортить карьеру. Дарен же – я внимательно изучил его Личное дело – карьерист, имеющий виды стать политиком. Будем считать, что я ему помог… Конечно, если будет настолько умным и осторожным, чтобы не подставить свою голову под немецкую пулю. Во Франции сейчас очень жарко. Немцы стараются изо всех сил сбросить нас в море… И какая разница: одним врагом меньше или больше? Это просто количество, по которому очень удобно отслеживать продуктивность своей жизни.

– Это как же?

– Очень просто, Том. Когда пытаешься сделать что-нибудь толковое, сразу обрастаешь недоброжелателями, как камень мхом. – И засмеялся: – Сейчас у меня их больше, чем когда-либо!

– Может это и не враги вовсе, – возразил Том. – а люди, которые стараются помешать сделать глупость?

– Когда делаешь глупость, вокруг тебя роятся одни "друзья", которые изо всех сил стараются помочь увязнуть тебе в дерьме по горло, – молвил с пресной улыбкой Макартур.

– У меня нет врагов, – сказал Том. – Есть, конечно, но они незначительны в своей способности навредить мне и в количестве…

– Ты еще молод для этого, – "успокоил" генерал, и с серьезной улыбкой добавил: – Впрочем, один влиятельный уже есть… Не думаю, что Дарен оставил без внимания ваш антирасистский шаг. Теперь это его маленький козырь в будущей политической деятельности. Ты, как известный оператор, окажешься очень удобной мишенью, в которую можно стрелять и получать взамен много шума.

Их разговор прервал рокот самолетных моторов. Пролетев низко над базой, машина скользнула светом фар по мокрым заблестевшим крышам бараков и домиков и утонула во тьме в направлении аэродрома. Вой двигателей в последний раз резанул шуршащую тишину и растворился в шуме дождя.

– Том, я внимательно ознакомился с теми материалами, которые ты доставил из Восточного. Дарену не делает чести то, что он долго скрывал это от командования. Разумеется, что во всем обстоятельно будет разбираться комиссия – я уже подготовил необходимый доклад в Вашингтон, но хотелось бы знать твое мнение.

Редерсон лишь пожал плечами. Он не мог сказать ничего определенного. Только подробно рассказал обо всем, что видел на полигоне, не без содрогания вспоминая детали пережитого.

– Впервые в жизни я столкнулся с тем, что мой мозг не в состоянии объяснить. В то же время не дает покоя мысль о том, что надо обязательно узнать, от чего или от кого погибли эти семнадцать человек?

– Восемнадцать, – поправил генерал.

Том вопросительно посмотрел на него. Он точно насчитал на месте трагедии пятнадцать трупов, добавив тех троих на джипе с пулеметом, которых разорвало на куски. Если он ошибался, можно было все уточнить, просмотрев еще раз отснятые ним пленки.

– Восемнадцать, – грустно повторил Макартур. – В санчасти скончался Льюис Керол. Водитель твоей машины.

У Тома от боли сжалось сердце.

– Я не знаю, что это было, – произнес он упавшим голосом. – Но оно может бросать бомбы и убивать звуком – это точно.

– Я тебе верю. Мне это все очень не нравится. Я просил у Вашингтона отложить испытания хотя бы на два дня, чтобы перевернуть вверх дном этот Вонючий город, но найти тех, кто виноват в этой трагедии! Но там, где политика, не очень охотно слушают солдат, Том. Сам знаешь – нам только приказывают… Я прошу тебя написать подробный рапорт, а утром захватишь фотографии и пленки и первым же рейсом отправишься в столицу. – И, предупреждая возражения, добавил: – Здесь ты свою работу уже сделал, и, как мне доложили, превосходно. Принимай это, пожалуйста, не как приказ, а как просьбу.

– Да, сэр, – ответил Редерсон, не стараясь скрывать обиды, но генерал сделал вид, что ничего не заметил.

– Теперь идем – нас давно ждут, – сказал Макартур, подталкивая его по-дружески осторожно ко входу в клуб. – Как киношник ты превосходен! Хотелось бы теперь узнать, каков ты рассказчик.

В клубе уже никто не танцевал. Тихо мурлыкал музыкальный автомат. За столиками сидели кучно, звеня стаканами, вполголоса обсуждая свои дела и проблемы. В середине зала стоял стул, накрытый, по-торжественному, белой тканью. Все ждали, и Том знал чего. Он поискал глазами Таню, но не нашел и сразу прошел к стулу. Но не успел сесть, как весь зал взорвался от шума: все бежали к нему, прихватывая с собой стулья и рассаживаясь плотным кольцом вокруг Тома, но потом, словно повинуясь чьему-то немому приказу, отодвинулись, расступились, уступая первые места женщинам и старшим офицерам. Макартура, как боевого командира, фронтовика и легендарного полководца, усадили в удобное кресло рядом с Томом, и он сразу запыхтел своей трубкой. Тому предложили сигареты, но он отказался к явному огорчению угощавшего, но только стоило Редерсону кашлянуть, чтобы прочистить горло, как ему со всех сторон ринулись десятки стаканов с напитками.