Текст книги "Но пасаран! Годы и люди"

Автор книги: Роман Кармен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

К Мадриду автобус мчал нас по толедской дороге. Мучительно знакомые места, которые навсегда остались в памяти, Ильескас, Торрехон де ла Кальсада, Хетафе… По этой дороге войска Франко рвались к Мадриду, здесь в октябре 1936 года шли жестокие бои. На этой самой толедской дороге я снимал бесконечные толпы идущих к Мадриду беженцев.

Сейчас там, где каждая пядь земли была изрыта снарядами и бомбами, выросли новые дома, поселки, виллы. Вот на этом поле в погожий октябрьский день тысячи мадрндцев вышли на строительство оборонительных рубежей.

И вот уже Карабанчель-Бахо, рабочий район, где бои шли на баррикадах, где каждый дом был крепостью, Толедский мост, Гран-виа, бульвар Кастельяно. Знакомые перекрестки, дома, запомнившиеся спуски в метро, куда бежали обезумевшие от ужаса люди, когда над головами нависал звенящий гул трехмоторных «юнкерсов»…

Сейчас, вглядываясь в облик залитого солнцем, безусловно одного из красивейших городов мира, можно только, углубляясь в воспоминания, найти черты Мадрида дней войны. Какой город не изменится за тридцать лет! Много построено, выросли новые кварталы, поднялись новые дома в центре, город оживлен, в его артериях ощущается деловой ритм. Источники этого ритма большого бизнеса – на улице Алькала. Здесь тихо. Сонными громадами высятся серые здания банков. За этими зеркальными витринами и дверьми с золотыми буквами названий банков вершатся судьбы современной Испании. Низкий жизненный уровень людей труда, промышленные «бумы», кризис в сельском хозяйстве, дубинки, гуляющие по головам демонстрантов, показная роскошь десятков семей, «средний годовой доход на душу населения», в котором в одной куче учтен и «заработок» автомобильного короля и «доход» рыбака и шахтера, – такова адская кухня экономики франкистской Испании.

Оживленный Мадрид это – парадный фасад страны, полной острых противоречий, жгучих, нерешенных проблем. То, что зреет за кулисами фасада – в рабочих поселках, в аудиториях университетов, в шахтах и цехах завода, теперь все чаще прорывается наружу.

Я помню тебя, Мадрид, другим. Погруженным ночами в темноту, окутанным дымом пожаров, опустевшим, тревожным.

Я прохожу по городу с камерой в руках. На площади Эспаньа – памятник Сервантесу. Рядом с обелиском бронзовый Дон-Кихот верхом на Росинанте и Санчо Пансо на осле. Окраины этой части Мадрида отодвинулись сейчас далеко. А осенью 1936 года шлем бронзового рыцаря едва возвышался над каменной баррикадой, возведенной здесь жителями Мадрида.

Чуть повыше на улице Гран-виа кинотеатр «Капиталь». Прохожих пронзает жгучий взгляд несравненной Софи Лорен. Помню, как здесь, в длинной очереди, кутаясь в мокрые одеяла, стояли под моросящим дождем милисианос. Ветер рвал протянутое через улицу полотнище «Но пасаран!», а из витрины кинотеатра на озябших людей глядел с озорным прищуром Василий Иванович Чапаев в заломленной папахе.

В зрительном зале во время эпизода «психической» атаки прозвучал голос из репродуктора: «Батальон «Куатро вьентос» – на выход!» – застучали приклады винтовок, и два десятка человек, шагая через головы сидящих в проходах, двинулись к дверям. Проходили боком, озираясь на экран, где белогвардейские русские офицеры шли напролом под пулеметы точь-в-точь, как марокканцы под Хетафе…

А наискосок от «Капитоля» был отель «Флорида».

Куда же она девалась, «Флорида»? На пустыре гудят экскаваторы, раскачиваются стрелы строительных кранов.

В небольшом номере отеля «Флорида» на втором этаже вечерами не хватало стульев, и люди в суконных куртках – форме интербригад – сидели на подоконниках, на кровати. Паркет был измазан окопной глиной, табачный дым застилал лица. Хозяин комнаты, добрый и радушный, слушал гостей, задумчиво глядя сквозь очки, весело смеялся, шутил. И никто, по-моему, в эти вечера не задумывался о бессмертии великого Хемингуэя, который попросту болтал с приятелями, подливая им в мятую солдатскую кружку обжигающего виски. Сюда на огонек приходило множество людей. Молча кивнув головой, уходили, чтобы ночью вернуться в свой блиндаж в Каса дель Кампо, до которого от порога «Флориды» было рукой подать.

Я задержался, чтобы снять бульдозеры, которые утюжили прах незабвенной «Флориды».

В будний день в парке Каса дель Кампо тихо, безлюдно. Стрельчатые лучи солнца пронизывают кудрявые кроны деревьев, теплыми бликами ложатся на зелень травы. Стрекочат цикады, поют птицы. Передний край обороны Мадрида. Здесь у реки Мансанарес в дождливый ноябрьский день впервые я встретил Матэ Залку. Штаб его бригады был в сторожке лесника. Советник генерала Лукача Павел Иванович Батов сидел над полевой картой. Его глаза после нескольких бессонных ночей были голубее, чем всегда. Вот эта сторожка, она цела. Вот Французский мост. По нему мчатся автомобили. В Каса дель Кампо стояли насмерть советские танкисты. Они дрались рядом с испанцами, французами, чехами, немцами, американцами, поляками. Первое боевое крещение получил здесь юный политрук – танкист Ваня Зуев, геройски погибший в 1942 году на Волховском фронте. Здесь дрались погибший под Ржевом Герой Советского Союза Арманд и ворвавшийся со своим танковым корпусом на улицы Берлина Семен Кривошеин, а многие русские парни здесь сложили свои головы. Могилы их поросли на испанской земле высокой травой. Так же, как и траншеи, следы которых едва заметными впадинами пролегают меж деревьев.

Вечером Гран-виа залита потоками слепящего света реклам, витрин дорогих магазинов. Блики света мелькают в бесконечном потоке автомобилей. Бесшумно скользят роскошные лимузины. Огни, огни…

Когда мы с Симоновым шли по Гран-виа мимо сверкающих огнями реклам кинотеатров, оба мы думали о том, что настанет день и наш фильм об Испании мы покажем здесь, в Мадриде. Молодые испанцы, родившиеся после окончания войны, увидят на экране героическое прошлое своей страны. Ту часть этого прошлого, которую им так до сих пор и не дали узнать во всей ее горечи и во всем ее величии.

На улицах испанских городов ни один полицейский, пристально следящий за каждым иностранцем с кинокамерой, не мог заподозрить, что я снимаю тот самый вход в метро, где когда-то снимал обезумевших от ужаса людей, бегущих под землю, спасаясь от бомб. Снимая поток автомобилей на толедском мосту, я в точности уложился в границы кадра, снятого мной 30 лет назад, когда на этом мосту, перегороженном баррикадой, защитники Мадрида отбивали одну за другой атаки марокканцев, рвущихся к центру Мадрида.

* * *

Работа над фильмом продолжалась почти два года. Периоду монтажа и работы над сценарием предшествовала пора долгих и кропотливых поисков нужного материала. Основой послужил извлеченный из архива материал, снятый нами в Испании. Здесь тоже были неожиданные находки. Казалось, я помнил каждый метр, каждый снятый эпизод. Но вдруг обнаруживалось неожиданное. Я, например, вдруг увидел шесть кадров Хэмингуэя, которого весной 1937 года снял в окопах с республиканскими бойцами и забыл об этом. Или, например, тщательно разглядев один кадр, я узнал молодого комиссара интербригад итальянца Луиджи Лонго, ставшего руководителем итальянских коммунистов. В архивах ГДР мы обнаружили кадры гитлеровского легиона «Кондор», который под командованием генерала Рихтгоффена воевал в Испании. Мы обнаружили в архивах и итальянскую фашистскую кинохронику – транспорты с войсками и оружием, прибывающие в Испанию.

Главная тема нашего фильма – интернациональная солидарность антифашистов всего мира. Тех, кто тогда стал под знамена интернациональных бригад, чтобы на испанской земле вступить в бой с фашизмом. О советских наших парнях, дравшихся в Испании, так мало писалось, говорилось!

Благородному подвигу интербригадовцев, живым и павшим на испанской земле антифашистам, советским добровольцам посвящали мы фильм, который решили назвать строкой из стихотворения Михаила Светлова «Гренада, Гренада, Гренада моя…». Стихи эти, ставшие песней, написанные в 20-е годы в революционной России, с новой силой прозвучали в республиканской Испании:

Я хату покинул, пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…

Эта песня звучит в фильме, когда советские парни – танкисты и летчики вступают в свой первый бой с фашистами на испанской земле.

Строки Светлова пережили десятилетия, они стали символом интернационализма. Так же, как слова Долорес Ибаррури – «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», – стали символом всей войны с фашизмом.

«Наши мертвые стали частицей испанской земли, а испанская земля никогда не умрет. Мертвым не надо вставать. Теперь они частица земли. А землю нельзя обратить в рабство, ибо земля пребудет навеки, она переживет всех тиранов». Этими словами Хэмингуэя заканчивается фильм «Гренада, Гренада, Гренада моя…».

В полярную ночь

После тяжелого года, проведенного на фронтах Китая, я приехал в Москву. Из материала, снятого в Китае (а снял я там много тысяч метров), я собирался делать большой фильм. Но перед тем, как приступить к работе над фильмом, необходимо было отдохнуть. Отдыхал я на берегу Черного моря, в Сухуми, безмятежно, изредка лишь находя время, чтобы привести в порядок свои дневники, походные тетради, которые я захватил с собой. Это было началом моей работы над книгой «Год в Китае».

Была поздняя осень 1939 года. Мой отдых был прерван неожиданной телеграммой со студии: «НЕМЕДЛЕННО ВЫЛЕТАЙТЕ МОСКВУ СРОЧНОЕ ЗАДАНИЕ». В сущности необычного в этой телеграмме ничего не было. Кинооператор всегда готов к неожиданности. В эти дни разразилась война с Финляндией, я, вылетая в Москву, был убежден, что меня направляют на фронт. Оказалось другое. В эти дни в Полярном бассейне заканчивал свой дрейф ледокольный пароход «Г. Седов». Решением Советского правительства в Арктику направлялся ледокол «И. Сталин» под командованием Героя Советского Союза Папанина. Ледокол шел в высокие широты Ледовитого океана, чтобы освободить «Седова» из ледового плена, привести героический корабль к родным берегам.

Пароход «Г. Седов» начал свой дрейф осенью 1938 года. В восточном секторе Арктики сложилась тогда тяжелая ледовая обстановка, в лед вмерзли десятки кораблей, в том числе «Малыгин», «Седов», «Садко». На выручку кораблей двинулся ледокол «Ермак». Ему удалось вырвать из ледового плена множество транспортных кораблей, вывести затертого льдами «Малыгина», оказать помощь ледоколу «Садко». Наиболее сложная ледовая обстановка была вокруг «Г. Седова», который оказался зажатым среди полей тяжелого многолетнего льда. Все попытки «Ермака» пробиться к «Седову» не увенчались успехом. «Седову» предстоял долгий тяжелый дрейф через льды Полярного бассейна, через район Северного полюса.

Много лет назад Фритьоф Нансен в целях изучения дрейфа полярных льдов сознательно вморозил во льды свой корабль «Фрам». С немногочисленным мужественным экипажем Ф. Нансен проделал на «Фраме» трехлетний дрейф через северный полярный бассейн. Такая же перспектива была и перед пароходом «Г. Седов». Правда, между кораблями была существенная разница – «Фрам» был специально сконструирован для этой цели и имел яйцевидную форму, при сильном сжатии льдов его выталкивало на поверхность. «Седов» же – железная коробка, которую при сжатии неминуемо постигла бы трагическая участь корабля «Сибиряков». Он мог быть раздавлен льдами. Несмотря на тяжелые обстоятельства, Советское правительство приняло решение все-таки не бросать корабль. Вызвались добровольцы, пожелавшие составить экипаж дрейфующего корабля. Их было множество, но отобрали тринадцать человек. Командовать «Седовым» был назначен молодой капитан Константин Бадигин. Самолетами перебросили «Седову» продовольствие в расчете на три года дрейфа, необходимую научную аппаратуру. Команда молодых, мужественных людей направилась в этот легендарный дрейф.

Два с половиной года страна следила за «Седовым». Часто вокруг корабля сжимались льды, уже, казалось, неминуемой была его гибель. Люди переносили на лед аварийные запасы продовольствия, радиостанции, они рвали аммоналом лед вокруг судна, спасая корабль. На протяжении двух с половиной лет не раз они были на грани гибели, но настойчивость, героизм, выдержка людей спасали корабль, и дрейф продолжался. Жили в каютах, отапливаемых печурками. Проделали титаническую работу по резервированию ходовой машины «Седова», разобрали ее, смазали каждую деталь. Трудились, боролись, верили, что настанет день и корабль без посторонней помощи совершит попытку вырваться из ледового плена.

И вот сейчас «Г. Седов» уже в Гренландском море. Дрейфом его тянет на юг к чистой воде, но ледовая обстановка по-прежнему тяжелая. На выручку двинулся могучий флагман советского ледокольного флота.

Я уже знал, что такое полярная ночь, вспоминал, как в 1937 году, зазимовав на острове Рудольфа и в бухте Тихой, я надолго сложил свою киноаппаратуру. Теперь необходимо было решать проблему освещения в условиях полярной ночи. Ясно, что мы возьмем на борт ледокола осветительные приборы. На ледоколе есть электроэнергия – это не проблема. Но что будем делать, когда шагнем с ледокола на лед, когда оторвемся от корабля?

Пришла счастливая мысль, которая впоследствии благоприятно решила исход нашей сложной киноэкспедиции.

Я вспомнил, что на полевых аэродромах, где нет мощных прожекторов, пользуются осветительными ракетами. Около двухсот мощных ракет пятиминутного яркого горения взял я с собой на борт ледокола.

Нас было трое кинематографистов в этой киноэкспедиции: оператор Виктор Штатланд, звукооператор Рува Халушаков и я. 15 декабря 1939 года из Мурманского порта вышел ледокол. Курс на Север, туда, где ждал нашей помощи затертый льдами корабль, откуда за каждым шагом нашей экспедиции следили тринадцать героев, два с половиной года проведших в ледовом плену.

Не буду описывать все этапы нашего рейса. В Баренцевом море нас встретил жестокий одиннадцатибалльный шторм. Нужно сказать, что ледокол во время шторма сильно швыряет. Его корпус яйцевидной формы, и он болтается как скорлупа на волнах. Семь суток продолжался этот шторм, во время которого большая часть команды лежала плашмя, обессиленная борьбой со стихией. Нас окружала полярная ночь.

В этот поход я шел, как мне сейчас кажется, уже вооруженный зрелостью и опытом не только кинорепортажа, но и режиссерской работы. Поставил перед собой задачу – не просто запечатлеть события, которые нас ожидают, но создать фильм. Мне хотелось, заглянув вперед, определить структуру будущего фильма, наметить узловые эпизоды, которые станут основой киноповести о человеческом подвиге.

Трудно было заранее предусмотреть, какие испытания нас ожидают. Ясно было, что кульминацией будет встреча с «Седовым», там, далеко, во мраке полярной ночи. Наш ледокол держал с «Седовым» круглосуточную радиосвязь. Обстановка усложнялась. Никто не знал, как произойдет встреча с дрейфующим кораблем. Быть может, спасать их придется уже, когда они высадятся с раздавленного льдами корабля, подбирать их на обломках льдины. Но вернее всего, мы подойдем к «Седову» борт к борту, увидим в ночи этот сказочный корабль, поможем ему вернуться к родным берегам.

Да, не просто событийный репортаж – нужен фильм, который способен будет передать драматизм этой героической эпопеи. Драматургия будущего фильма – подвиг седовцев и трудный, рискованный поход нашего ледокола, который впервые в истории в условиях полярной ночи забирался в высокие широты по вольной воле, а не из-за того, что его затягивало дрейфом, как это было с нансеновским «Фрамом», как, очевидно, случилось с кораблем «Святая Анна» Брусилова, как это было с кораблем «Г. Седов». Итак, две основные драматургические линии будущего фильма – подвиг седовцев и рискованный трудный поход их спасателей.

Это было удивительное состояние – переход от безумной качки к ровному ходу! Вода в стакане на столе была недвижима, только тихое скрежетание льда, трущегося о борга идущего корабля. Люди ожили. Объявлен аврал – все вышли на палубу устранять последствия небывалого шторма: был поврежден фальшборт, волной сорвало и унесло в море катер, грузы на палубе были разбросаны, чудом удержался закрепленный на палубе фюзеляж самолета.

Мы взялись за съемки. Работали буквально круглосуточно.

На борту корабля пользовались осветительными приборами – «пятисотками». Снимали во всех отсеках корабля, в машинном отделении, в кочегарке, в капитанской рубке, в радиорубке.

Прошли Шпицберген, начались тяжелые многолетние льды. Начальник экспедиции Иван Дмитриевич Папанин и капитан ледокола Михаил Белоусов разрешили нашей киногруппе сойти на лед, чтобы снять общие планы форсировавшего ледовые поля арктического флагмана.

Вот здесь-то и пошли в ход осветительные ракеты. Мы расположили на льдине их в ряд, примерно в пятидесяти метрах от корабля. Направление ветра было от ледокола в нашу сторону, это мы предусмотрели, чтобы белый дым ракет не заслонил нам корабля. На ледоколе попросили зажечь все бортовые огни. Ледокол начал форсировать ледовое поле. Одновременно вспыхнули все ракеты: феерическое зрелище! Корабль, покрытый льдом от ватерлинии до верхушек мачт, словно засахаренный! Ледокол давал задний ход и, разогнавшись, таранил ледяное поле. Снимали в две камеры это сказочное зрелище – окутанный паром, покрытый льдом корабль, сокрушавший многолетние льды, запечатлев многократно с разных точек этот неповторимый кадр.

Не обошлось без происшествия. Под ногами Халушакова вдруг треснул лед, покрывавший занесенную снегом полынью. Провалившись по грудь, Рува хватался за края льдины, которая крошилась. Его безудержно тянуло под лед. На выручку бросился Виктор Штатланд. Он лег плашмя на лед, пополз к Халушакову и крепко схватил его за руку. Но края полыньи продолжали рушиться, опасность угрожала уже им обоим. Трое матросов, бывалых полярников, ринулась спасать ребят. Ракеты отгорели, потухли, воцарилась кромешная тьма, на ледоколе мгновенно развернули мощный прожектор, его голубой луч, разрезав мрак полярной ночи, осветил полынью, копошащихся около нее спасателей. Халушакова вытащили на лед. Через несколько секунд он превратился в ледяной столб, звенящий, трескающийся при каждом движении. Его и Штатланда молниеносно подняли на борт ледокола, раздели, обтерли спиртом, а бутылка коньяка из заветного папанинского фонда завершила процедуру «оживления» принявшего ледовую ванну оператора.

Впервые в Арктике оказалась звуковая камера (сказалась моя страсть к синхронному звуку в документальном кино). Записали и сняли великолепный по своей теплоте и непосредственности первый прямой радиотелефонный разговор Папанина и Белоусова с «Г. Седовым». Папанин говорил: «Держитесь, братки, идем к вам. Уже встреча близка! Везем вам свежие помидоры и апельсины. Еще день, ну, два-три дня, но мы проломаем, продолбим этот лед, встретимся с вами. Знаем, что вам тяжело, держитесь, братки!..»

Папанин говорил восторженно, с присущим ему озорным юморком. Капитан Михаил Белоусов, обращаясь к капитану «Г. Седова» Бадигину, говорил: «Костя, дорогой…» Медленно, в скупых выражениях рассказывал о ледовой обстановке, о ресурсах угля, спрашивал о самочувствии людей, о состоянии корабля, о ходовых агрегатах. Он был небрит, говорил хриплым от ангины голосом. Высокого роста человек с мужественными чертами лица, опытный, видавший виды полярный «волк».

В последнем телефонном разговоре, который состоялся с «Г. Седовым», я взял микрофон и попросил капитана Бадигина, чтобы в момент встречи вся команда, все тринадцать героев-седовцев стояли у борта в носовой части корабля. И еще просил никого не брить бороды.

Наступил долгожданный час. Во мраке полярной почи, вдали, во мгле показался огонек «Седова», его прожектор. Наступила кульминация арктической драмы, неповторимой по высокому накалу человеческих чувств. Вот он, «Седов»! Вот во мраке виден живой его огонь! Все ближе, ближе! Мы направили свои камеры, свет всех прожекторов в сторону «Седова». Из мрака ночи показался обледеневший, с истерзанными бортами, украшенный разноцветными сигнальными флагами, гордый корабль, преодолевший неимоверные трудности ледового дрейфа.

Вся команда – тринадцать седовцев в меховых одеждах – стояла на носу. Все они в объективе наших камер, обросшие бородами, поднявшие руки, веселые, кричащие. На борт ледокола вышел самодеятельный духовой оркестр, и могучие звуки «Интернационала» смешивались со скрежетом ломающихся льдин, последних льдин, разделяющих наши корабли, плыли над ледовой пустыней. Флагманский ледокол советского ледокольного флота вплотную подошел к борту «Седова». Мы запечатлели заиндевевшую, покрытую ледяными сосульками надпись на носовой части корабля: «Г. Седов».

Более трех суток стояли мы борт к борту с «Седовым». За это время Виктор Штадланд, Рува Халугааков и я не сомкнули глаз. Сняли целую повесть о том, как зимовали седовцы, как вели они свою научную работу, как текла жизнь на борту дрейфующего корабля. Седовцы продолжали вести свой обычный образ жизни, продолжали свои научные наблюдения. Мы снимали, снимали, снимали без конца.

Седовцы наведывались к нам на ледокол, они помылись в бане, сменили белье, но оставались в заиндевелых каютах «Седова». Радист Полянский продолжал сеансы радиосвязи с Большой землей, капитан Бадигин в своей покрытой инеем каюте вел последние записи в судовом журнале «Г. Седова», которому суждено было спать музейной реликвией.

Разразилась пурга. Метеоролог, молодой ученый Виктор Буйницкий, направился к отдаленному от борта корабля пункту магнитных наблюдений. Мы последовали за ним со своими осветительными ракетами. Буйницкий шел с фонарем «летучая мышь». Гонимые ветром, бесновались в свете наших ракет тучи падающего снега, человек шагал через торосы, это был впечатляющий кадр – так трудились седовцы два с половиной года.

Поистине волнующим был снятый нами эпизод запуска ходовой машины «Г. Седова». Гигантскую машину – нужно представить себе этот неистовый труд – седовцы во время дрейфа разобрали до винтика, берегли, а сейчас заново собрали. Незабываемый момент – механик Токарев медленно «отдает» пусковой рычаг. Окутанные паром шатуны – на них ни пятнышка ржавчины, они лоснятся от масляной смазки, отсвечивают серебром – совершают по мановению руки человека первый оборот. Машина жива! Корабль, сохраненный людьми, жив! На глазах седовцев, собравшихся в машинном отделении, в который раз вижу слезы. Слезы людей, совершивших беспримерный в истории человечества подвиг!

Торжественным был завершающий акт героического дрейфа. Тринадцать человек обошли вмерзший в лед корабль и поднялись на ледовый холм. Здесь они водрузили красный флаг родной страны, на котором в левом нижнем углу были написаны даты начала и окончания дрейфа, географические координаты встречи двух кораблей.

На плече у каждого из них была винтовка.

Седовцы обнажили головы, несколько минут стояли молча около флага. Шел снег. Снежинки ложились на бороды, ресницы, на плечи людей. Мы снимали. Медленная панорама по лицам. Они были необыкновенно красивы, герои Арктики, в эту минуту торжественного, молчаливого их прощания со льдиной.

Мы запечатлели и общий план – группу людей на фоне двух обледеневших кораблей, окутанных облаками белого пара.

Седовцы подняли винтовки к звездному небу – это было в двенадцать часов дня, – и над льдами Гренландского моря раскатилось эхо троекратного салюта.

Ночные залпы были очень эффектны. Из каждого ствола при выстреле вылетал сноп яркого пламени. Об этом ярком пламени я заранее позаботился, проделав накануне кропотливую работу, – в каждый патрон к пороху подмешал большую щепотку порошка фотографического магния. Это было, так сказать, «режиссерское вмешательство» в подлинный жизненный эпизод.

* * *

А в это время в Москве ассистенты подбирали в киноархиве исторические кадры экспедиции полярного исследователя Георгия Седова к Северному полюсу, снятые в 1912–1914 годах Пинегиным – участником экспедиции Седова на судне «Св. мученик Фока». Прикидывая в уме монтажный план будущего фильма, я послал на студию радиограмму о необходимости разыскать эти уникальные кадры. Впоследствии они органически легли в фильм «Седовцы», рассказавший о подвиге экипажа корабля, носящего имя отважного русского исследователя Арктики, погибшего во льдах во время похода к полюсу.

* * *

Настал час счастливого возвращения кораблей к родным берегам. Пробившись через льды, они вышли из полосы полярной ночи. Через несколько суток, когда мы шли уже по чистой воде, показалась на горизонте первая зорька – предвестник дня, предвестник Большой земли. А потом выглянуло солнце. Впервые за два с половиной года седовцы увидели чаек, которые стаями кружились над кораблем. Мы запечатлевали на пленку эти моменты, я мысленно, закрыв глаза, монтировал будущий фильм, финалом которого стала торжественная встреча в Москве. Увитые цветами машины мчались по улицам столицы в Кремль, где за праздничным столом седовцы узнали, что каждому из них присвоено звание Героя Советского Союза.