Текст книги "Мальвы"
Автор книги: Роман Иванычук
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Нащо, мамо, так казала,
Татарчатком называла…
Украинская народная песня
Лишь одно лето прожила Мария в Мангуше, а потом снова направилась с Мальвой на Чатырдаг – голод истощал Крым. Стратон оставался один, старея с каждым годом, но думал только об одном: как будет жить без Марии, когда она заработает деньги на грамоту и отправится с Мальвой в родные края. Он привык к ним, они стали ему родными, и теперь страшно было подумать, что на старости лет останется один как перст.
<А может быть, и мне с ними?.. Но зачем?.. С Украины ни ветра, ни звука, находится она где-то там под синим небом и съежилась под нагайками или спит мертвым сном, казненная, истоптанная, истекшая кровью. Эхе-хе… Зачем мне нести туда еще не совсем угасшие надежды, остаток своей жизни на глумление, на погибель?>
Но Марию ничто не удержит. Как скупой ростовщик, складывает она алтын к алтыну, недосыпает, пересчитывает по ночам деньги.
Марию беспокоит Мальва. В это лето, когда они не пошли на Чатырдаг, что-то случилось с девушкой, ее словно изменили. Прежде щебетала, порхала, как мотылек, вдоль Узенчика – нельзя было удержать ее на месте – и вдруг стала молчаливой, не по-детски задумчивой. Не слышит, когда ее зовут, глядит своими голубыми глазами на мир, и видно, для нее нет ничего, кроме дум, неизвестных матери.
Мария подозревала: во всем виноват Ахмет. Видела, как он увлекся девочкой, может, и он приглянулся ей, ведь бывает это у детей. Она больше не оставляла Мальву у Юсуфа, жила вместе с ней в шалаше возле коров и верблюдиц, все присматривалась, не встречаются ли они по вечерам. Нет, не встречаются. Он скакал на своем коне по горам, иногда заезжал на чаиры, но стоял в отдалении, и Мальва оставалась равнодушной, спокойной.
Однажды Мария сказала дочери:
– Вон Ахмет приехал. Ты бы пошла поиграть с ним.
– Нет, мама. Я уже не маленькая, чтобы забавляться.
Мать еще больше удивлялась: что могло случиться с дочкой, откуда у нее появилась эта грусть? Может, подсознательно ее душу охватила тоска по родному краю? Радовалась такому предположению и однажды таинственно сказала дочери:
– Скоро мы купим грамоту у хана и навсегда уйдем на Украину.
– А кто теперь хан? – спросила Мальва, безразлично отнесясь к сообщению матери.
– Нам, Мальва, все равно, кто будет ханом, – промолвила Мария. – Лишь бы только не отказал, лишь бы не отказал… Уйдем в родные края…
Мальву уже не трогали рассказы об Украине, о приднепровских степях. Она больше не старалась увидеть их с вершины Чатырдага, не ходила к тысячеголовой пещере, забыла легенду о богатыре Орак-батыре. Словно у одержимой, мысли ее были обращены к узкому ущелью Ашлама-дере и Бахчисараю. А мать снова говорит о своем родном крае, снова о том же…
– Зачем нам ехать туда, мама? Разве тут плохо?
Мария сказала бы – зачем. Но сможет ли Мальва сейчас понять ее? Она выросла здесь, чужие песни первыми взволновали детскую душу, чужая вера отравила ее мозг… Но уже недолго осталось. Увидит девочка ковыльные степи, сады в молочном цвету, кудрявые ивы, белостенные хаты, шелковую траву и полюбит их, разве есть земля лучше?
<Ты будешь третьей, но первой женой Ислам-Гирея>, – назойливо сверлила мозг девочки мысль, томила душу и не угасала в круговороте однообразных дней. Пылкие глаза ханского сына, его величавая фигура все зримее возникали перед ней, и она явственнее ощущала на своем плече крепкое пожатие его руки. Где же пропал тот рыцарь, назвавший ее своей? Погиб в битве, умер или его убили?.. <Что это мама снова заводит разговор о своей грамоте? Я никуда, никуда не хочу уезжать отсюда!>
Только в третье лето Ахмет остановил Мальву, когда она возвращалась от коров с бурдюком, полным молока.
– Мальва!
Ахмет соскочил с коня и робко подошел к девушке. Мальва смутилась, конечно, не приглашать ее поиграть в <ашыки> пришел он. Ахмет взрослый, и она уже не ребенок – Мальва стыдливо прикрыла платочком половину лица и смотрела на стройного скуластого юношу, возмужавшего и красивого. А рядом с ним богатырской тенью встал тот, кого она назвала ханом. Встал рядом с пастухом. Богатырь держал в руке меч, а этот – плеть, стан хана облегал кунтуш, у пастуха висел на плече серый чекмень, в глазах Ислама – сила и властность, в Ахметовых – покорность и робкая любовь. Мальве стало жаль Ахмета: ведь он спас ее от смерти, он подарил ей столько радостных дней незабываемым <укум-букум-джарым-барым>. И все же он не такой, не такой, не такой.
– Мальва, – прошептал Ахмет, протягивая руки, – ты лучшая роза среди всех роз мира, ты самая красивая на чаирах Чатырдага, ты свет очей моих… Я люблю тебя. Не закрывай передо мной своего лица, не отворачивайся от меня, я люблю тебя – свидетели этому все ангелы рая, сам аллах…
Глаза Ахмета пылали страстью, он всем телом порывался к девушке, с трудом сдерживал себя.
Мальва боялась такого Ахмета и отрицательно покачала головой.
– Смотри! – Ахмет вытащил из кармана прядь волос, которые он тогда так внезапно срезал с ее головы, ударил по кресалу, подул, и они вспыхнули. – Я приворожу тебя! Посмотри еще! – Он вытащил из-за пазухи желтую плоскую кость, исписанную мелкой вязью. – По ней ворожил самый ученейший гадальщик в Бахчисарае. Ты будешь моей, я люблю тебя!
Мальва испуганно смотрела на пылкого юношу и отрицательно качала головой.
Тогда он выхватил из ножен кинжал и с размаху воткнул его в руку выше локтя. Кровь просочилась сквозь рукав. Ахмет даже не поморщился.
Мальва ахнула и, бросив бурдюк, опрометью побежала по поляне к шатру.
Вскоре к женскому лагерю подъехал Ахмет. Он бросил бурдюк под ноги Марии и, не спросив, где Мальва, сказал:
– Ахмет добрый, Ахмет не мстит. Но Ахмет не железный. Поэтому на будущий год ищи себе других чабанов и не приходи сюда больше!
Из шатра вышла немая Фатима, взглянула на брата и поняла все. Ее глаза загорелись злобой, она завопила, подбежала к Марии и показала рукой на степь, а в ее горле застряли невысказанные проклятия.
Мария ужаснулась, поняв, что она тут чужая, что ей нельзя больше оставаться в коше Юсуфа – за обиду, причиненную ее брату, Фатима жестоко отомстит. До сих пор она молчала, видя отношение брата к Мальве…
На следующий день Мария и Мальва выехали в Мангуш. Горечь и обида, причиненные Марии Фатимой, заглушались чувством радости, что все закончилось благополучно. Ахмет славный парень, но не может же дочь полковника Самойла стать мусульманкой. Да и денег уже, кажется, заработали достаточно. Может, осенью… Только бы не отказал хан. А тут еще одна утешительная весть дошла до нее: будто казацкий полковник Хмель-ага с двумя полками казаков разбил во Фландрии войска испанского короля, защищая независимость Франции. Сам французский король пригласил на помощь казаков… Так это же Хмельницкий, генеральный писарь реестрового войска. Тот самый Богдан, который когда-то гостевал у Самойла. Господи, неужели возрождается казачество?
Дома она рассказала об этом Стратону:
– Ты слышишь, поднимают казаки головы, звенят их сабли… Старосту можно подкупить, он подтвердит, что и ты мусульманин. Поедем с нами. Продай дом и за эти деньги…
– Войско, которое воюет за деньги, не защита для народа, Мария, ответил Стратон, безнадежно махнув рукой. – Чужую правду, чужие богатства защищает за плату. Это слуги чужеземцев, а не свободолюбивые запорожцы. Хлеборобам от них пользы мало…
– Но откуда тебе известно, что это войско не бросит наемную службу и не поднимет свои сабли для защиты своего народа?
– Два полка встанут за народ, на который со всех сторон навалились сотни вражеских полков? Чепуха. Их сотрут в порошок. Ушла казацкая слава, Мария. И не вернется больше. Ты только подумай: шляхта, турки, татары… Не дадут они нам воскреснуть. Да еще сейчас, когда на престол сел такой хан…
– Я не слышала о новом хане, – раздраженно перебила Стратона Мария и умолкла: на пороге стояла Мальва, переводила встревоженный взгляд со Стратона на Марию.
– Какой хан? – спросила она, шагнув в комнату. – Какой хан?
Стратон недоуменно посмотрел на Мальву – какое, мол, ей до этого дело – и продолжал:
– Султан назначил ханом Ислам-Гирея*. Нынче, говорят, он должен въезжать в Бахчисарай. О, это не Бегадыр. У этого твердая рука. В польском плену наострил он свой ум, под Азовом – меч. А все против нее, нашей Украины…
_______________
* И с л а м Г и р е й III стал ханом в 1644 году.
– Он не будет воевать с Украиной! – закричала Мальва, и старики оторопели.
Мария бросилась к дочери. Что это с нею? У нее, безумной, радостью горят глаза, и говорит она такие странные вещи, словно бредит.
– Стратон, ой, Стратон, ее сглазили!
Стратон приложил руку ко лбу Мальвы, она отвела ее и спокойно повторила:
– Ислам-Гирей не будет воевать с Украиной.
Еще миг стояла неподвижно, потом повернулась и убежала из комнаты. Не слышала, как звала ее мать.
…На узких бахчисарайских улицах столпилось столько людей, что иголке негде было упасть. Ашлама-дере и Мариам-дере были забиты толпой, мальчишки взобрались на крыши, к дворцу и близко никого не подпускают вооруженные сеймены. Хан будет въезжать в город с запада, со стороны Эски-юрты. Мальва побежала обратно, в Салачик, поднялась по крутым тропинкам на плато и помчалась мимо цыганских хибарок туда, где было меньше людей. Спустилась к невольничьему рынку, остановилась у края дороги, и уже никакая сила не могла вытолкнуть ее отсюда.
– Едут, едут! – прокатилось по длинной улице, и сердце Мальвы замерло.
Из-за поворота выехал отряд конных воинов, закованных в латы, а следом за ними два всадники в дорогих одеждах.
– Слава Ислам-Гирею! Слава Сеферу Гази! – кричала толпа, только Мальва молчала и широко раскрытыми глазами смотрела на тех, кому воздавали хвалу.
Один – старик с редкой бородкой, сморщенным равнодушным лицом и закрытыми глазами – изредка поднимал веки и окидывал толпу презрительным взглядом, второй… Разве это он? Нет, не он… Совсем незнакомый мужчина сидел в деревянном седле с резными украшениями, в голубом кафтане и в собольей шапке с двумя султанами.
Эскорт приближался, и когда вот-вот должен был пройти мимо Мальвы, хан повернул голову, вытащил из расшитого золотом пояса горсть монет и бросил людям. Мальва узнала: это был тот самый рыцарь, которому она когда-то напророчила ханство, только он намного старше, неприступней, суровей. Мальве показалось, что он остановил на ней свой взгляд, она подалась вперед, но ее оттеснили конные сеймены, спины людей закрыли перед ней процессию.
Долго не утихал шум в столице, спряталось солнце за ротонды Эски-юрты. Мальва возвращалась в Мангуш. С опущенной головой, поникшая, упавшая духом. Мечты, взлелеянные годами, радужные, вдруг поблекли, полиняли, стали такими бедными, как вот эта медная монета, брошенная щедрым ханом. Девушка сжимала монету в кулаке, изредка посматривая на нее, потом бросила ее в известковую пыль на дороге.
Дома ждали ее заплаканная мать и мрачный Стратон.
– Где ты была? – спросили они в один голос.
– Там… встречала хана…
– Ты видела его?
– Да, – сказала она тихо и безутешно зарыдала.
Мария уложила Мальву в постель, голова ее горела: не иначе, кто-то сглазил дочку. Мария прикладывала к ее голове холодное полотенце, тревожилась. Стратон долго сидел молча, он не понимал причины Мальвиного недуга, но был уверен – это не потому, что ее сглазили. Вечером промолвил, тяжело вздохнув:
– Вот что, Мария… Если уж ты твердо решила вернуться на Украину, то не откладывай. Беда беду найдет, пока солнце зайдет… Иди к хану. Новый царь в начале своего царствования всегда бывает щедрее, чем тогда, когда осмотрится. А если у тебя не хватит денег, добавлю.
<С кем ты будешь, Ислам?> – спрашивали пронизывающие узкие глаза Сефера Гази молодого хана, вошедшего в зал дивана.
Ислам-Гирей остановился напротив высокого трона, обитого оранжевым сукном, с вышитым золотым полумесяцем на спинке, ждал ритуала коронации. К хану подошли четыре бея, каждый держался за угол широкого пушистого войлока. Высокомерно и покровительственно, словно на старшего сына, посматривал на Ислам-Гирея самый богатый в Крыму ширинский бей Алтан, некоронованный хан улуса. Заискивающе глядели на нового хана яшлавский и барынский беи. Холодный, горделивый, как бы равнодушный ко всему, что тут происходит, стоял властитель Перекопа ногаец Тугай-бей.
Ислам-Гирей всматривался в лица своих требовательных советников, остановил взгляд на Тугае, и его глаза засияли. Этого воина – именно воина, а не бея – он знает еще с тех пор, когда командовал восстановлением Ор-капу. Ислам подумал: если ему когда-нибудь придется считаться с этими четырьмя могущественными беями ханства, он будет искать дружбы не с коварным Ширином, не с трусливым Барыном, не с убогим Яшлавом, а с Тугай-беем из рода Мансуров, который ковал свою волю в седле, а не на мягких персидских коврах.
Хан стал на войлок, беи подняли его, взявшись за четыре угла, и понесли, восклицая:
– Встань! Живи!
Молча смотрели на церемонию ханские оруженосцы-сеймены и их вожак Сефер Гази, стоявшие возле трона.
Беи ждали, что хан поклонится им.
Мускулы на лице Ислама напряглись, еще больше выдалась вперед нижняя челюсть. Он не встал и не поклонился беям, оперся головой о спинку трона и протянул назад руку – Сеферу Гази. Тот подошел, величественным жестом подал хану свиток бумаги. Ислам развернул его и медленно, слово за словом, прочел первый свой указ:
– <Великого улуса правого и левого крыла благородным беям,
муфтиям, кадиям и шейхам сообщаю этим указом: отныне я великой орды,
великой монархии, столицы крымской, неисчислимых ногаев, горских
черкесов – великий цесарь.
Ислам-Гирей, сын Селямет-Гирея.
Великого хана самый благородный советник,
полномочный и доверенный Сефер Гази-ага>.
Дернулась голова у Ширин-бея, губы сжались в злобе, пробежала тень неудовольствия по лицам яшлавского и барынского беев, только Тугай стоял как и прежде – гордый, могущественный и непроницаемый.
Ислам-Гирей поднял руку, и все, кроме Сефера Гази, вышли из зала дивана. Бывший учитель, теперь ханский визирь, молвил, не двигаясь с места:
– Первый бой выигран. Но это только первый бой.
В зал неожиданно вошел ханский оруженосец соймен Селим – он три года верно ждал своего благодетеля и повелителя в свите Крым-Гирея – и сообщил:
– Гонец из Стамбула!
Углом приподнялись вверх брови Ислама, спрятались за веками мышиные глазки Сефера Гази. Но и хан не поднялся, не пошел навстречу.
– Пусть войдет, – велел он.
Высокий турок в янычарской форме слегка наклонил голову, и тут Сефер Гази прошипел:
– Кланяйся в ноги великому хану!
Султанский посол смутился, побагровел, поклонился еще ниже, но не пал на колени. Произнес:
– Именем солнца мира султана Ибрагима повелевает тебе великий визирь отправить свои войска на Украину или в Московитию и доставить в Стамбул четыре тысячи невольников для четырехсот кораблей, которые необходимы для войны с Венецией. И еще велит направить сорок тысяч войск под его высокое командование. И передаю тебе подарки султана, – гонец положил к ногам кунтуш и саблю.
Ислам поднялся умышленно медленно, надел кунтуш на одну руку, а на саблю даже не взглянул.
Что ответить гонцу? Отказаться выполнить первый султанский приказ, когда еще бразды правления некрепко взяты в руки, – рискованно. Выступить против Московитии – невыгодно. На Украину? Нет, Украину сейчас трогать нельзя. Теперь казачеством заинтересовались Англия, Франция, Швеция, Голландия. Хмельницкий под Дюнкерком одержал блестящую победу над испанцами, он еще может пригодиться Крыму. А Ляхистан не платит дани, можно воспользоваться случаем и самим взять ее, хотя султан и не говорит об этом. А выступить придется – Крым еще не оправился от голода.
– Передай султану, – сказал хан после длительного раздумья, – что покорный слуга Ислам-Гирей заверяет его в своей преданности и является рабом и пылью в сравнении с ним. Но крымские люди в Стамбул не пойдут – у нас голод, чем они там поживятся? Они пойдут в гяурские земли за ясырем для султана.
…Лишь зимой возвращались войска Ислам-Гирея по Покутской дороге, ведя десять тысяч пленных украинцев и поляков. А из Стамбула в Варшаву направлялись послы с наказом заверить короля Владислава, что нападение на Польшу Ислам-Гирей совершил по приказу Аззема-паши, за что великий визирь был казнен.
Дорога была далекой и тяжелой, холод косил пленников, мурзы и сеймены возмущались тем, что после султанского дележа им ничего не осталось.
За Перекопом отобрали две тысячи самых сильных мужчин для султана, остальных стали делить между собой. Хан послал Сефера Гази и Крым-Гирея следить за распределением ясыря.
Вскоре до ханского шатра донесся непонятный шум, звон оружия и стрельба. В заснеженной степи стали друг против друга два враждебных лагеря: мурзы во главе с Крым-Гиреем и сеймены – с Сефером-агой. Загремели литавры, воины мурз в островерхих черных шапках понеслись на сейменов, закованных в кольчуги и шлемы. Столкнулись алебарды и бердыши извечных соперников в борьбе за добычу. Захлопали пищали и кремневые пистоли, засвистели стрелы, зазвенели ятаганы и сабли.
Хан пришпорил коня, прискакал на поле битвы, но остановить ее уже был не в силах. Мурзы окружили сейменов и секли их саблями.
– Прекратить! – исступленно кричал хан и, подвергая себя смертельной опасности, скакал по полю.
Бой начал утихать, мурзы повернули коней и со всех сторон окружили хана.
К Ислам-Гирею подъехал на коне ширинский мурза, сын властного Алтан-бея, который не забыл пренебрежительного отношения к нему хана во время коронации.
– Хан, – сказал он, выдыхая клубы пара в лицо Ислам-Гирею, – ты наш властелин, а мы твои слуги. Но нет властелина без слуг, подданные же всегда найдут себе господина. Мы согласны подчиниться тебе, но не самозванцу, в жилах которого нет и капли благородной крови. Вели арестовать Сефера Гази, который, словно трусливый хорек, убежал с поля боя. Мы найдем его. Вот тебе готовый ярлык на его арест, приложи печать. Беи не могут допустить, чтобы главным агой татарского войска был ничтожный раб, который возвеличился на грабительских сейменских поборах.
Ислам-Гирей ужаснулся: осудить на казнь верного учителя! Он поднял было руку, но она тут же опустилась – в этот момент не было у него ханской власти, и возвратить ее он мог только ценой жизни Сефера. Лица мурз были суровы и решительны, их взгляд говорил: <Мы посадили тебя на трон, мы тебя и свергнем с него>. И тогда хан вспомнил совет учителя: у предводителя должно быть два лица – рыцаря и коварного змея. <Так вот на ком приходится мне впервые осуществлять твое учение, мой добрый учитель!>
Ширинский мурза подал Исламу исписанный лист бумаги. Хан снял с пальца перстень и дрожащей рукой приложил его к ярлыку.
Небольшой отряд бейских воинов понесся вскачь по степи в погоне за Сефером-агой.
Тогда к хану подъехал властелин Перекопа Тугай-бей и промолвил, мрачно глядя на него:
– Хан, я в десять раз сильнее тех, которым ты сегодня подчинился. Со своими ногайцами я сильнее, чем ты. Но междоусобица ни к чему, когда на ханский престол аллах послал мудрого властелина. Сефер-ага пересидит опасное для себя время в Ор-капу. Такая голова не должна слететь с плеч. И твоя тоже. Можешь, хан, рассчитывать на меня…
Долго Мария дожидалась приема у хана. Вернувшись из похода, он никого не принимал. Только в день намаза, когда сосед соседу приносит хлеб, чтобы помянуть умерших, а перед воротами ханского дворца раздают еду нищим и цыганкам, Ислам-Гирей принял просителей.
С трепетом входила Мария в ханскую канцелярию в сопровождении мангушского старосты, который за хороший калым согласился подтвердить, что Мария и ее дочь – правоверные мусульмане, желающие возвратиться к гяурам, чтобы проповедовать среди них самую справедливую на земле веру.
Оставив башмаки на лестнице, Мария вошла в зал и упала ниц перед ханом. Ислам-Гирей молча кивнул казначею, сидевшему сбоку за столиком. Тот велел рассказать о своей просьбе, выслушал ее, посмотрел на хана. Хан кивнул головой. Мария положила перед казначеем кучу алтынов, и тогда писарь, сидевший рядом, изрек гнусавым голосом:
– <Жителям Мангуша Марии и Соломии, которые удостоились получить
этот красноречивый хаканский ярлык, разрешается пройти через
укрепления Ор-капу в Ногайскую степь и дальше, и никто из моих слуг
не может чинить им каких-либо препятствий.
Великий хан Крымского улуса Ислам-Гирей>.
Сбылось! Конец неволе! Да неужели это правда? Мария, кланяясь и плача, выбежала из ханского дворца и изо всех сил помчалась по ущелью в Мангуш.
– Мальва! Мальва! Соломия! – звала она в своем дворе дочь, но ей почему-то никто не откликался.
Открыла ворота Стратоновой усадьбы.
– Страто-он!
Стратон приковылял к порогу, лицо его обрюзгло и осунулось, он как-то виновато развел руками. Тревога закралась в сердце Марии.
– Где… где Мальва?
– Я не отпускал, умолял, угрожал… Но она как безумная…
– Да что же случилось?! – в отчаянии закричала Мария, и руки ее поднялись к шее, словно она хотела задушить себя.
– Успокойся, Мария… Ведь не умерла же она. Приехал сегодня к нам ханский страж и сказал, что хан велит… не велит, а просит, чтобы Мальва явилась к нему. Я ничего не понимаю… Откуда хан мог узнать о нашей Мальве… И она уехала… Говорила, что вернется и все тебе расскажет. Мария, не принимай это близко к сердцу… Плачем горю не поможешь. Получила грамоту? Ну, вот завтра и пойдете…
– Вот она, моя кровавая… Вот она. Я знаю… Теперь я уже знаю… О боже!.. Моя дочь станет ханской наложницей! – Она протянула Стратону руку с грамотой, покачнулась, всхлипнула и в обмороке повалилась на землю…