Текст книги "Мальвы"

Автор книги: Роман Иванычук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Ты уберегла! Ты уберегла!

Стратон поднял ее, Мальва заплакала, испугавшись материнского отчаяния, и тут загремел хор, пение которого заполнило всю долину, весь мир, и люди стали подтягивать на разных языках и на один мотив:

Пресвятая богородица,

Спаси нас!

Эту молитву Мария слышала не раз, сама пела ее, хотя и не знала, почему просят: <Пресвятая богородица, спаси нас>.

– Пресвятая богородица, спаси нас! – эхом разнесся по ущелью Мариам-дере вопль отчаяния, молитва взывала к небу, повторялась настойчиво, без конца, и, казалось, не выдержит многотерпеливый бог. Обрушится небо, содрогнутся горы, сойдут со скалы взрослые сыновья святой женщины, станут по двое возле каждой осиротевшей матери и выведут матерей к ясным звездам, на тихие воды, в веселый край.

Пресвятая богородица,

Спаси нас!

Этого не произошло. Нерушимо стоял ханский дворец, окруженный в этот день утроенной охраной, выстроились двойной цепью у входа в ущелье ханские сеймены, громче, чем когда-нибудь, горланили муэдзины на минаретах, и подневольные люди возвращались обратно в свои дома, но их будто становилось больше, все они как бы становились сильнее, а их бог могущественнее.

Молча возвращались домой Стратон и Мария с Мальвой. Стратон умиротворенно улыбался, увереннее чувствовала себя Мария, и уже не щебетала Мальва – тихонько шла рядом, словно став взрослее.

Скупая, малоснежная зима отступила, чуть только пригрело первое весеннее солнце, не напоенная еще с прошлого года жаждущая земля задымила вихрями пыли, порыжело Мангушское взгорье. Голод подкрадывался из степи к горам, стучался в жилища людей. Обмелел бурный Узенчик, уже не хватало в нем воды для полива грядок, в ложбине с утра до вечера стояли дети с кувшинами, не успевая принести воды для питья.

Только у берега реки и в ущельях зеленели сочные каперсы, цвели белым цветом, и женщины слонялись у подножия гор, собирая еще не распустившиеся бутоны для соления.

Отчаянно кричали ослы. Суеверные татары, услышав их крик, падали на колени и шептали слова молитвы, и христиане стали молиться богу – всем угрожал голод.

Мария вернулась с бахчисарайского базара усталая, поникшая. Цены неимоверно подскочили! За бешур* проса – двадцать алтын. Ничего еще, если просо, которое купила весной и посеяла возле хаты, вырастет. Но где там, сохнет на корню, а на каперсах не проживешь. Надо что-то делать.

_______________

* Б е ш у р – мера сыпучих тел.

Мария, работая у Стратона, скопила за зиму немало денег. Он выплачивал ей за труд, как чужой, хотя на самом деле чужим для него стал собственный дом – все свободное от работы время оставался у Марии.

– Стратон, – сказала ему однажды ночью, – чувствую я, что тяжело мне будет жить в старости без тебя. Давай складывать деньги, – может быть, обоим удастся когда-нибудь купить грамоту. Что тебя тут удерживает?

– Безнадежность, Мария… Это страшное чувство, но заполонило оно мне душу до краев. И сердце словно из войлока, и руки точно из глины. Я не вижу на земле такого места, куда стоило бы стремиться, претерпевая всякие лишения. А тут есть хоть частица того, что не позволяет мне потерять себя. Пойду в Успенский собор, и кажется, что увидел и Днепр, и степь на Украине. У меня есть работа и есть где коротать дни. И ты, Мария, пришла ко мне. А уйдешь – помру, если бог ниспошлет смерть. Но идти куда-то куда идти? Из одной неволи в другую, еще худшую? И зачем? Прикидываться все время мусульманином, губить свою душу, чтобы потом шляхта посадила на кол. Ну, ты как знаешь. А в церковь больше не ходи, староста уже знает, что ты была на престольном празднике. Он все мотает себе на ус. Иди теперь, искупай христианский грех в мечети. Ой, сумеешь ли откупиться…

Думала-передумывала Мария, но не могла смириться с тем, что ей тут придется умирать. Кривит душой, но зато, есть надежда, а без надежды зачем жить, даже со своим богом… Не тут, ой не тут расцветать молодой Мальве. Ведь по ней на Украине тоскует Купала, и высокие сестры-мальвы выглядывают ее из-за тынов. Оставлю я тебя, Стратон, мой добрый голубь…

Но как заработать столько денег? Расспрашивала у людей – говорят: нужно пятьсот алтын, да еще и старосте взятку, чтобы подтвердил, что она мусульманка, а голодное время перед жатвой вытягивает из кармана монету за монетой. А им цена – свободная степь на Украине и безоблачное синее небо. Налог душит: кроме земельного и подушного, обложили новым – на вооружение, хан Бегадыр-Гирей готовится в поход на Азов. О боже, как вырваться отсюда, чтобы хоть своим кровавым трудом не помогать им опустошать христианские земли! Недоедала и в мечеть ходила для вида, а дома замаливала грех и опускала глаза перед Стратоном.

Мария принесла из Бахчисарая ужасную новость. Одна многодетная татарка из Карачора продала на рынке своего старшего сына, чтобы на полученные деньги кормить четверых младших. Страшно стало Марии. Как дожить до зимы, чтобы хоть то, что собрали, но растратить за лето? Может, на следующий год будет легче?

Зашевелилась крымская степь, почуяв голод. Чабаны гнали голодный скот в горы, хан Бегадыр-Гирей готовил полки для наступления на Азов. И все из-за хлеба.

Однажды Мария сказала Стратону:

– Пойду я в горы с Мальвой. Наймемся доить овец. Как-нибудь прокормимся летом, а может, еще и сыру принесем на зиму.

Мальва захлопала в ладоши от радости:

– Мама, там мы Ахмета встретим! Он такой добрый!

На следующий же день они отправились в путь по знакомой тропинке, которая вела на яйлы Чатырдага. Возможно, в этот же день они добрались бы до какого-нибудь стойбища, но внимание Марии привлекло необычное движение по торной дороге. Черной вереницей тянулись к Ак-мечети войска.

Очевидно, двинулись на Азов.

Сама не знала, почему свернула с полевой тропки, подошла к дороге… Сердце учащенно забилось, но Мария подходила все ближе и ближе, всматривалась в лица воинов, и почему-то ей хотелось, чтобы по этому пути проследовало сегодня все татарское войско.

Грозные полки шли завоевывать земли для турецкого султана. Впереди ехал хан со своей свитой. Красное, с золотым яблоком посреди, знамя развевалось над его толовой. В тяжелой кольчуге и высоком шлеме с острым наконечником, он старался величаво держаться на коне, в руках у него щит и пернач, но тяжелыми, видимо, были ханские регалии – Бегадыр-Гирей задыхался от жары. Следом за ним вели десять белых коней, связанных за хвосты, на буланых аргамаках ехали Ислам-Гирей и младший брат хана. Два десятка закованных в стальные панцири сейменов шли рядом с ханскими советниками.

Ислам-Гирей, как видно, мысленно уже скакал по полю брани: широкие брови сошлись на переносице, раздвоенная борода выдавалась вперед, хищным казался горбатый нос. Не слишком ли медленным был для него этот марш? Ему, видимо, хочется пришпорить коня и обогнать хана, который изнывает в кольчуге, но он должен сдерживать себя и ехать на почтительном расстоянии от него. Рядом с ним в такт конским копытам шагают сеймены, лица у них грозные, каменные, напряженные – поскачет хан, ринутся и они в победный бой или на смерть. <А во имя чего? – думает Мария. – Ведь глаза и лица у вас не татарские и не татарская мать вас родила?>

Мария присматривается к каждому сеймену…

– Это, наверное, хан, мама, – робко показывает Мальва на Ислам-Гирея.

– Цс-с… зачем тебе этот хан, дитя…

Вот идут – один, второй, десятый – верные ханские слуги. Остроносый смуглый кавказец, кудрявый болгарин, черный как смоль мавр, а возле него и, кажется, застывает глубоко в груди материнское сердце, – а возле него плечистый, белокурый приднепровский юноша… Кто ты, кто ты, кто ты? Чей ты сын, кто твоя мать?..

Мария мысленно умоляет воина, чтобы он посмотрел в ее сторону, поднял опущенные веки, ей хочется увидеть его глаза.

Но белокурый сеймен не глядит на нее, проходит мимо и теряется среди сотен других воинов.

Ослабела Мария, напряжение спало, подумала:

<Неразумно ты, материнское сердце. Разве можно найти иглу в сене, разве можно разыскать потерянного сына среди этого враждебного, безграничного, суматошного мира? Но кто он, кто он?>

Вспомнила, и легче стало на сердце: это же на святых, что охраняют матерь божью на скале Успенского собора, похож этот воин…

Надо было торопиться, чтобы к вечеру добраться хотя бы до подножия гор. Там, в лесу, можно будет из ветвей сделать шалаш, все-таки не под открытым небом. Мария искала взглядом, чем бы пополнить запас еды, ведь неизвестно, когда они встретят людей, которые возьмут их на работу. А если не возьмут? Возвращаться обратно к высохшему Узенчику и встретить голодную зиму?

В ложбине заметила несколько деревьев мушмулы, на них плоды созревают весной, обыскала, нашла несколько желтоватых ягод, и это хорошо.

Мальва выглядела бодро, Мария с удовольствием смотрела на нее закалилось дитя, словно тут и родилось. Загорелая и крепкая, как татарка, выкупанная в соли.

Тропинка вела все глубже в горы. Гуще становилась бузина, малиновые кусты иудиного дерева цеплялись шапками за склоны, из ущелий веяло прохладой. Господи, в долине сгустились тучи, и, наверное, там идет дождь! Внизу без умолку трещали цикады, словно пытались резким своим стрекотом усилить жару. Но не было ей доступа в горы. Жара тут спадала, под ногами был влажный мох, шелестела сочная трава. Вдали дымился туманами Бабуган, черные тучи сползали с Чатырдага вниз.

Отраднее становилось на душе. Утоптанная людьми и скотом стежка вела к какому-то жилью – люди найдутся.

Мои сыночки… Где же вы, мои сыновья?!

Блеснула вдруг молния, небо вспыхнуло… Казалось, засвистели стрелы, загрохотали мушкеты – идет невольница Мария, словно судьба поруганной, обездоленной Украины.

Льет животворный дождь, и купается под его струями Мальва, бежит впереди, плескается в теплых потоках.

– Мальва!

– Мальва!

Только эхо отвечает матери, только эхо…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

…И когда услышите пение

петухов, просите милости у аллаха,

ибо петухи поют тогда, когда видят

бога.

Из хадисов

До свадьбы остался один месяц. И почему должна быть эта свадьба, Мальва никак не может понять. Ведь она еще маленькая, да и Ахмет ничего не говорил ей о свадьбе. А может, вот это непонятное <укум-букум-джарым-барым>, что он всегда бормотал, когда они играли в кости, и означают эти снова… Очевидно, так, потому что через месяц будет свадьба. Возле нее на самой вершине Чатырдага сидят еще две незнакомые девочки, такого возраста, как и она. И их ждет такая же судьба, все трое спешат шить приданое.

Сумрачный свет, как при затмении солнца, разливался между вершинами Демерджи, Бабугана и Чатырдага. Девочки, вглядываясь в даль, увидели, как каменный идол, который всегда неподвижно возвышался на Демерджи, стал медленно сползать вниз. Вот он уже пересек Ангарское ущелье, на мгновение остановился внизу посреди поляны и поплыл в седом тумане к ним.

Девочки отложили в сторону шитье: нет, это не диковинная каменная фигура, к которой ежедневно присматривались издали, это какой-то старик нищий. Что же ему дать? Однако нищий не протягивал руки. Он был высокий, белобородый, с добрыми глазами и очень напоминал того святого старца, к которому они с матерью подходили в Кафе, когда бежали от Мурах-бабы. А может, это тот самый?

Мальва хотела спросить его, но ее опередила соседка.

– Ты Хизр*, который отыскал источник живой воды и стал бессмертным?

_______________

* Х и з р – покровитель путников и пастухов.

– Нет, девушка, – улыбнулся старик, – я обыкновенный чародей. Скажи, джаным, какое у тебя самое сокровенное желание?

– Хотелось бы поскорее дошить свое приданое, – ответила девочка, потому что до свадьбы остался всего месяц.

– Еще успеешь, дитя, – сказал чародей и обратился ко второй девочке: – А ты что желаешь?

– У меня злая бабушка. Я хочу, чтобы она не кричала на меня, когда я выйду замуж, и не срамила меня перед любимым.

– Станет доброй твоя бабушка. Ну, а ты о чем мечтаешь? – обратился он к Мальве.

Мальва не знала, что ответить. Она еще ничего не желала в жизни и этой свадьбы тоже не хотела. Ей было хорошо возле мамы и Стратона, весело служилось подпаском у Ахмета, того самого, который когда-то напоил ее целительным кумысом в знойной степи. Чего же пожелать? Мама хочет вернуться туда, откуда они пришли, в какую-то далекую степь, которую Мальва не помнит. Она знает только, что все степи колючие, знойные и жестокие, там встречаются плохие люди. Она не хочет возвращаться в степь. Где еще есть такие горы, такое близкое небо, что руками до звезд можно достать? В горах живет Стратон, и белозубый, вечно улыбающийся Ахмет, и суровый, но добродушный дядя Юсуф, есть овцы, есть раздолье и много сказок, которые под шум леса рассказывают в шалаше подпаски перед сном. Где еще так хорошо могут лечить от злого глаза, как здесь: приложит кто-то к твоему лбу острие ножа с черной колодочкой – и уж тогда никакая ведьма не властна над тобой. Где, в какой стране расскажут об ангелах, которые стоят на страже неба и бросают в сатану огненные пули-звездопады, или о петухе, который поет хвалу творцу мира? Нет, не хочет она уходить отсюда никуда.

Но что же попросить у этого чародея? Он не уходит, ждет.

То ли из-за нерешительности, то ли из-за чего другого, сама не знает почему, почувствовала вдруг Мальва, как удивительное тепло разлилось по всему ее телу, оно словно набухало, наливалось горячими соками. Ей нестерпимо захотелось сбросить с себя одежду и броситься в реку; возможно, поэтому и вспомнила она об Узенчике, высохшем от жары.

– Ну, скажи, доченька, чего ты хочешь? – снова услышала она голос чародея.

– Я хочу, – ответила Мальва, – чтобы в этой горе зажурчал источник, и в села потекла холодная вода, и чтобы этот источник не высыхал в самую страшную жару.

– Хорошее желание, джаным, но я спрашиваю, чего ты желаешь для себя?

– А мне ничего не надо, – развела руками Мальва, – у меня все есть.

Тогда старик повернулся к скале и ударил по ней посохом. Раздался треск сильнее грома, темная туча окутала Чатырдаг, а когда туча рассеялась, девочки увидели, как из расщелины ринулся вниз горный поток. Мальва стояла по колени в холодной воде, вода подступала все выше и выше, приятно охлаждала непривычно горячее тело, и девочка впервые почувствовала, что у нее есть бедра, грудь…

Холодная предутренняя роса смочила ноги подпаскам Ахмета, закричали петухи атамана. Мальва вскочила – парни потягивались, не торопились подниматься – и изо всех сил побежала к кошу. Ей хотелось первой выгонять овец. Хотелось чем-то хорошим отблагодарить Ахмета: когда Мальва прибегала первой, он счастливо улыбался, пришпоривал коня и весь день потом носился вокруг стада как ветер. Так почему ей не сделать приятное Ахмету? Разве Мальва не видит, как он мрачнеет накануне пятницы, когда она уходит в женский курень в долине Шумаи, где женщины доят верблюдиц?

– Укум-букум-джарым-барым! – проскандировала Мальва, подскакивая на одной ноге, ей по душе были эти слова, хотелось больше, чем когда-нибудь, увидеть Ахмета. Какое счастье, что они с мамой встретили именно Ахмета и его отца Юсуфа – атамана чабанов!

Что-то странное происходило в душе Мальвы. Из памяти еще не улетучился волшебный сон – и как это ей могло такое присниться, что до свадьбы остался всего месяц, ведь ей и в голову это не приходило, ведь она еще совсем ребенок… А вот взяло и приснилось! Ха-ха… Укум-букум… Прозрачно-чистая, кристальная вода омывает ее ноги, руки, грудь, она впервые в жизни почувствовала, что у нее упругое тело, такое, что о него разбиваются волны и холодят, холодят…

Мальва замедлила шаг, словно отяжелела, снова по всему ее телу пробежали незнакомые струйки тепла, захватывало дыхание. Остановилась, прижала руки к груди, улыбнулась и сама не могла понять, почему ей вдруг стало так радостно.

Занимался рассвет. Утренняя звезда – Чолпон – упала на голову каменного идола, который во сне спускался с горы Демерджи, упала и разлетелась брызгами: мириады искр рассыпались по чаирам и яйлам и упали к ногам Мальвы и на бархатный мох, в переполненные чаши крокусов.

– Светает! Светает! – запела Мальва по-татарски и, заметив, что поет на мотив Ахметовых песен, побежала по плоскому кряжу, сбивая росу с мягкого стелющегося можжевельника, скользя ногами по влажной траве.

Чистым выглядел вечно хмурый Бабуган, травы переливались перламутром, горы на мгновение замерли, ожидая первых лучей солнца, и атаман Юсуф не был сегодня мрачным, как всегда.

Он перегонял кобылиц в отдельный загон и жеребятам привязывал на головы деревянные рогатки.

– Прискакала, козочка! Якши. Сегодня останешься со мной, будем доить кобылиц, кумыс делать. – Юсуф выпрямился и пристально посмотрел на разгоряченную девочку. – Гм… А впрочем, не только сегодня… Вот что: будешь варить еду для пастухов, мне легче будет. Ахмет как-нибудь обойдется и без тебя.

Мальва опустила голову, жаль стало Ахмета, прежней свободы. И еще почему-то стыдно было: показалось, что Юсуф знает о ее сне и поэтому не разрешает ей идти вместе с Ахметом пасти скот.

Юноша сам выгонял овец из кошары, то и дело поглядывая на Мальву: что случилось, почему отец задерживает подпаска?

– Чего стоишь? – исподлобья глянул на Мальву атаман и снова нахмурился. – Выгоняй жеребят на пастбище, пусть сами учатся добывать себе корм. На все своя пора. А потом я научу тебя доить кобылиц.

Очевидно, так должно быть, что радость созревания идет рядом с тоской по свободе. Потускнел день, который начался для Мальвы так радостно. К обеду одеревенели пальцы от доения и немало слез пролилось в подойник.

Перед вечером, после удоя, Юсуф заправлял молоко дрожжами, ячменем, колдовал над кореньями.

Когда стемнело, в шатер зашел Ахмет. Он молча положил футляр с кораном на коврик возле входа, снял с шеи нить из скорлупы лесных орехов амулет, чтобы не сглазили скот, но не присел, как обычно, рядом с отцом. Стоял хмурый, сдержанный. Взглянул на Мальву, которая дремала на топчане, бросил отцу:

– Почему вина не доливаешь в молоко? Вон там кувшин.

– Не нужно вина, – ответил Юсуф, не поднимая головы. – Мальва слез налила в молоко, хмельной получишь кумыс.

Ахмет промолчал. В сумерках он не мог разглядеть лица Мальвы, может, она уже спала.

– Кого дашь в подпаски вместо нее? – спросил спустя минуту Ахмет.

– Как-нибудь справишься с теми подпасками, которые у тебя есть, невозмутимо ответил атаман. – Где много пастухов, там волк овец режет… А ты, Ахмет, должен помнить о трех несчастьях, которые подстерегают человека, когда он становится взрослым. Тебе пора знать об этом. Какие несчастья? Когда закипает кровь в теле, тогда вино и женщина. Когда охладеет душа и хилым станет тело, тогда золото. Шайтан знает, как кому угодить, чтобы потом лучше насмеяться над ним.

– Без золота я обойдусь, – процедил сквозь зубы Ахмет. – Ты же скоро разбогатеешь, мои братья привезут тебе из-под Азова полные мешки. К вину меня не тянет. Ну, а в другом ты мне не указ! Как же ты мог подумать… Она же еще дитя.

– Когда человек молод, глаза его лучше видят, чем думает голова. Юсуф с усердием мешал молоко в котле. – Мальве уже пора быть вместе с женщинами, и тебе это тоже ясно. Но я пока что оставлю ее при себе, сам научу ее женскому делу. Завтра она сварит нам суп. Ну, подливай вина, чего стоишь?

…А впрочем, Мальве было не так плохо возле Юсуфа, как казалось ей поначалу.

С Ахметом, правда, другое дело. Бегут овцы, и не остановишь их, и не поймешь, кто кого ведет. Лают собаки, хватают за животы непослушных овечек, те бьют ногами по зубам своих охранников, скачет Ахмет на своем коне. Как-то хорошо чувствуешь себя рядом с Ахметом: оскалит свои белые зубы, и туман рассеивается, и моросящий дождь не так донимает. Овцы бредут и бредут – никто, наверное, по собственному желанию не пошел бы до самого Чатырдага, который своей вершиной всегда поддерживает самую тяжелую тучу. А овцы доведут.

За Чатырдагом, о, за ним совсем иной мир! Там, в скалах, три огромные пещеры, в которых с потолка свисают сосульки льда, как бриллианты. Одна называется Снежной, потому что иней выступает на ее стенах даже тогда, когда горы млеют от жары; вторая – Холодной, в ней всегда в полдень прячутся пастухи с овцами; третья пещера называется Бинь-баш-коба Тысячеголовая. Пещера каких-то тысячи голов, которые живут в ней. Там смерть, туда никто не заходит.

Разве об этом плакала Мальва, когда доила кобылиц? Верно, и об этом. Но лучше всего ей было с юношей. Ахмет соскакивал с коня, когда овцы останавливались щипать траву, и подходил к Мальве. Бросал перед ней четыре вырезанные бараньи кости и каждой из них давал таинственное название: укум-букум-джарым-барым.

– Я уже загадал. Выбирай.

– Букум…

– Теперь мне…

– Тебе барым…

– Ай, звездочка! – восклицал Ахмет. – Отгадала!

Он выглядел тогда каким-то странным и смешным, вскакивал с места, стремительно взлетал на коня, бил его чарыками по брюху и мчался в ущелье.

Ночь поздно опускалась на Чатырдаг. С гор можно было видеть солнце даже тогда, когда в степи уже наступила темнота, но вечно мрачный Бабуган все же окутывал горы мглой и укладывал их спать, как детей. А когда горы крепко засыпали, подпаски садились вокруг Ахмета, и он начинал свои рассказы. Мальва хорошо запомнила его песню о красавице, которая ждет не дождется своего джигита из степи, – он пел ее год тому назад, когда она с матерью ехала в Юсуфовой арбе, – и просила рассказать о ней.

Ах, сколько он знал сказок об этой красавице, да все разные…

…Загрустил молодой пастух, выгоняя коров на пастбище, потому что увидел синеглазую дочь Мангу-хана…

– Черноглазую, – поправляют подпаски.

– Нет, синеглазую, – почему-то возражал Ахмет и смотрел на Мальву. И больше не радовали его цветы. Красота цветов поражает, но если бы у них были синие глаза, улыбка, нежность – все то, что дает смертным на земле рай пророка…

…Дочь Мангу-хана была красивой, как роза. Хан же был похож на быка со вздувшимся брюхом, но он всем говорил, что Гюляш-ханым похожа на него. Самые умные люди часто ошибаются. И встретила Гюляш-ханым пастуха, стройного, как тополь, смелого, как барс. Превратилась девушка в золотую монету и упала к его ногам. Но пастух был честным человеком. Поэтому он отдал червонец в ханскую казну. А ночью напал на хана балаклавский князь и ограбил казну…

– А дальше, дальше что?

– Ахме-е-ет!

Это голос атамана Юсуфа. А дальше ночи и дивные сны.

У Юсуфа Мальве тоже жилось неплохо. Очевидно, потому, что у атамана было много скота и людей, он старался вести себя с ними строго, хотя в действительности у Юсуфа было доброе сердце. Когда они оставались вдвоем с Мальвой, атаман становился совсем другим. До сих пор Мальве не приходилось видеть его таким. Он улыбался, рассказывал разные небылицы и упорно называл ее гяуркой. Сначала она протестовала, а потом привыкла, и даже странно было, когда Юсуф иногда окликал ее по имени.

Зато Ахмет стал мрачным. Приходил вечером, снимал с себя малахай и доломан, делал это сердито, молча, и не раз хотелось Мальве попросить его, чтобы не злился, ведь она не виновата в том, что атаман не разрешил ей пасти овец. Мальва знает, что сейчас ему труднее следить за отарой, но зато она готовит для него еду, так хотя бы спасибо сказал ей за это… Ему скучно, но и ей не так уж весело. Зачем же сердиться? Но она молчала. <Укум-букум-джарым-барым>, – шептали порой ночью ее уста, но слова эти уже не имели той таинственности, как прежде.

Утром, избегая ее взгляда, Ахмет садился на коня, пришпоривал его, мчался впереди Отары по вогнутому блюду Чатырдага, перескакивал через каменные валы и исчезал в ущельях. Мальва с восхищением прижимала руки к груди, и тогда суровый оклик атамана возвращал ее к действительности:

– Чего стоишь, пора огонь разводить!

Но суровость Юсуфа быстро исчезала. Дымил костер под котлом, а он все время что-то рассказывал. То ли ей, то ли сам себе…

– В степи татарину живется хуже, чем в горах. На равнине не охватишь взглядом всей красоты Крымского края. А когда взберешься на гору и посмотришь вокруг, то с сожалением думаешь о человеке, который тут не был. На юге небо сливается с морем – оба синие, одно синее другого, на севере степь обнимается с небосклоном. Крым так чудесен – живи в нем, и помирать не надо.

Пошел однажды старик Гази Мансур в Мекку праздновать байрам. Ревностно молился он возле храма Кааба, и сказал ему имам:

<Если хочешь, оставайся у нас>.

Подумал Гази Мансур, вспомнил свой сад, орех, под сенью которого всегда отдыхал, и отрицательно покачал головой:

<Нет, не хочу умирать на чужой стороне>.

Посмотрел на небо и стал просить аллаха, чтобы помог ему вернуться в Крым. <Если умру по пути, пускай хоть мои кости отвезут домой>.

Отстал Гази Мансур от каравана и почувствовал, что умирает. Молился, чтобы кто-нибудь подошел к нему, он отдаст первому встречному все деньги и упросит, чтобы похоронили его в Крыму. А в это время арабы напали на караван, перерезали всех и понеслись на конях по дороге. <О, слава аллаху, идут люди>, – подумал старик. И когда к нему подбежал араб с ятаганом, он сказал, протягивая мешочек с пиастрами:

<Спасибо тебе, ты последний человек, которого аллах послал мне перед смертью. Когда умру, отвези мои кости в Крым и зарой в саду…>

<Под орехом>, – подумала голова, когда скатилась на землю.

Прошел праздник байрама, все хаджи вернулись из Мекки, только Гази Мансур не возвратился. <Очевидно, помер по пути>, – сказали соседи. Пришла осень. Один мальчик, срывая орехи с дерева Мансура, вспомнил старика: добрый был человек, всегда угощал его орехами. И тут видит, кто-то идет по саду без головы, а голову держит под мышкой. Узнал мальчик Гази Мансура по одежде, вскрикнул и упал без сознания на землю. Сбежались соседи, смотрят, мазарташ стоит.

Такое рассказывают старые люди, когда в пятницу идут на могилу Гази Мансура, что возле Чуфут-кале. Возможно, и правду говорят, потому что, если человек любит свой край, непременно вернется домой. Только надо так любить, чтобы даже принести свою голову под мышкой. А у нас был такой…

– И мама у меня такая, – тихо промолвила Мальва. – Она тоже несла бы свою голову на Украину…

Атаман с горечью посмотрел на омраченную девочку:

– А ты… ты не хочешь вернуться в свой родной край?

– Я… А где он? У меня нет родного края…

– Гм… Бывает и такое, когда крепко прирастаешь к чужому. А бывает и иначе. Неизвестно откуда появится тоска, отравит сердце, и тогда даже рай становится немилым и родная ворона поет лучше, чем чужой соловей… Когда-то давно молодой сын ногайского хана Орак-батыр попал в плен к русским. Оценили русские его мужество и красоту, дали ему землю и золото, самую красивую девушку в жены. Очаровали юного богатыря русские леса, и красавица, и богатство – забыл он родной край. Десять лет прожил Орак-батыр, упоенный счастьем, пятеро детей родилось у него, и доживал бы он, видно, свой век на чужбине, если бы не… Вдруг стал прислушиваться к шуму ветра, и все ему в этом шуме слышался знакомый шелест ковыля… А потом слышал его всюду: в дыхании детей, в шепоте любимой, во всплеске рек.

Стал Орак-батыр сохнуть, тоска иссушала душу, признался жене, что его тревожит. Увидела жена, что ничем не удержит его, была умной и проводила до степи. Он дал слово, что вернется, но не вернулся.

Видать, любовь к родной земле позвала его…

Что-то странное произошло с Мальвой… Ходила опечаленная, не по-детски задумчивая, и не мог понять Юсуф, то ли она загрустила, как Орак-батыр, то ли терзается оттого, что тоска по родине к ней не приходит.

А однажды утром Мальва исчезла. Долго ломал себе голову атаман над тем, что могло случиться с ней, и решил подождать до вечера. А вечером он пошлет Ахмета к Марии – куда же еще могла пойти девушка?

Мальва не шла, а бежала по знакомой тропинке к Чатырдагу. Все эти дни она прислушивалась, не шепчет ли ей что-нибудь ветер; но о чем он может ей нашептывать, если она не может ни о чем вспомнить, что было на той Украине. А хотелось затосковать, завидовала матери, Орак-батыру, Гази Мансуру и чувствовала себя в чем-то хуже, чем они, виновной в чем-то. Она должна увидеть эту Украину, а с Чатырдага, наверное, можно увидеть весь мир, пик же такой высокий! И тогда придет к ней желанная тоска…

Задыхаясь от усталости, Мальва карабкалась по крутым уступам, изранила коленки, но не останавливалась. Пик был высокий, неприступный, но она все-таки добралась до вершины.

Всматривалась в даль до боли в глазах, но нигде не было видно никакой Украины. Вокруг только горы, а в долине пожелтевшая татарская степь. Нет нигде ее, это выдумки мамы, ее сказки. Такие же, как Юсуфа про Орак-батыра.

Разочарованная, словно обкраденная, возвращалась Мальва в уруш-кош и дрожала от страха, предчувствуя гнев атамана. Осторожно подходила к шалашу, сердце, казалось, выскочит из груди: возле костра сидит Юсуф, и, слава аллаху, еще какой-то мужчина рядом с ним. Может, при постороннем не будет бранить. Подошла и оторопела: рядом с атаманом сидел тот самый длиннобородый мужчина, который встретился им по дороге в Кафу, тот самый чародей, который недавно приснился ей ночью.

На Мальву никто не обратил внимания.

– Я, Юсуф, покидаю Крым, – продолжал меддах Омар. – За этот год я прошел его вдоль и поперек. Благодатный твой край, хотя нынче мучит его засуха… Возвращаюсь в Турцию. Она сегодня умирает с канчуком в руках. Правители губят ее, как плющ пышную чинару. Но я узнал о том, что снова поднялись кызылбаши, и в моем сердце затеплилась надежда. Может быть, все-таки не погибнет мой народ. Их, красноголовых рыцарей, называют преступниками, проклинают в мечетях, обвиняют в заговоре с персами, чтобы унизить в глазах людей. Им сейчас дают приют только свободные кочующие юрюки, и туда тянутся с книгами софты, изгнанные из медресе. Дух Кара-Языджи и Календер-оглы не умер*. Я должен быть там.

_______________

* Речь идет о вождях, восставших против османского правительства

в начале XVII века.

Меддах Омар умолк. Долго смотрел на костер, а Юсуф искоса поглядывал на Мальву и ничего не говорил. Омар повернул голову и увидел девушку. А Мальве казалось, что сон продолжается, что она может высказать еще одно желание. Но какое, какое?

Лицо Омара прояснилось – он узнал девочку, только теперь она выросла, расцвела и была чем-то взволнована.

– Воистину велик аллах! Как ты тут оказалась, милая? Я верил, что вы с мамой встретите добрых людей. Вам посчастливилось. Слушайся моего друга Юсуфа: он научит тебя добру. – Омар привлек к себе Мальву и ласково, как с ребенком, заговорил с ней: – Над пропастью не ходи, не заглядывай в Бинь-баш-кобу, потому что там витают души тех, кто жаждет справедливой мести. А справедливая месть часто тоже проливает невинную кровь. Таков уж мир, девочка.