Текст книги "До основанья, а затем (СИ)"

Автор книги: Роман Путилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Пока личный состав роты быстрым шагом расходились под защиты стен двух соседних зданий, к пребывающим в некотором ступоре офицерам, подошло несколько солдат и унтеров, которые стали что-то им доказывать.

Как я догадывался, история о первом пулеметном полке, что, в своем походе из Ораниенбаума в Петроград, с ходу сбил десяток засад, с десятком пулеметов в каждой, была несколько преувеличина, и на пулеметный огонь в упор революционные солдаты идти не хотели.

– Эй, капитан! – я сунул пулемет в круки высунувшемуся из-за двери, вахмистру и шагнул вперед, приложив ладони ко рту, наподобие мегафона: – За моей спиной госпиталь с ранеными русскими воинами, слева от меня, в этом здании, где твои солдаты прячутся, еще один госпиталь и живут девочки –сиротки, что за ранеными русскими воинами ухаживают. Ты если стрелять начнешь, завтра про тебя вся Россия узнает. Знаешь, какой заголовок самым невинным будет? «Овечкин –мясник» я думаю. И еще подумай, или у прапорщика спроси, он и то сообразить должен – если бы я вчера применил химические снаряды, сколько трупов здесь бы лежало?

В это время из –за угла соседского жилого дома появились две пролетки, из которых начали сгружаться некие господа, одетые либо в клетчатые пальто в крупную клетку и спортивные кепки, либо полувоенную одежду, которые несли в руках толстые блокноты и фотокамеру. Фотограф, пока все с изумлением смотрели на него, расставил треногу и, накрывшись черной тряпкой, сделал несколько снимков на большую, гофрированную, фотокамеру, после чего, подхватив с помощью помощника, фотокамеру, споро бросились догонять остальных загадочных мужчин, что уже поднимались по широкой лестнице великокняжеского дворца.

– Вы, простите, кто будете? У нас тут, некоторым образом, война идет…

– Мы журналисты, нас пригласили. Газеты «День» и «Речь» – загорланили мужчины.

– О, гости дорогие. Пожалуйста, заходите, я сейчас подойду.

– Этот тип с вами? – я ухватил за рукав последнего из газетчиков и показал в сторону сцены, разыгравшейся на набережной.

Юный прапорщик остановил странного типа в бело-сером пальто, что-то ему сказал, заступив дорогу, после чего бело-серый мужчина, подпрыгивая, стал махать руками и тростью перед самым лицом растерявшегося офицера, при этом так орал и тряс головой, что с его носа соскользнуло и повисло на шнурке пенсне.

– А, это! Это Валериан Ширков, и он не с нами. Он из «Копейки». Постоянно в какие-то истории попадает. – газетчик назвал массовую «желтую» газету и равнодушно отвернулся.

Между тем странный тип наседал на прапорщика выкрикивая:

– Ни хрена о революции не знает, а суётся. Одним словом – служба – фуражка голову сформировала, вот и получилось…

Договорить, что там получилось, журналист «Копейки» не успел – его трость задела юного офицера по погону, после чего, тот взревев, потянул из ножен свою шашку.

Ширков не стал ждать дальнейшего развития событий и шустро бросился к лестнице, ведущей во дворец. Прапорщик пробежал за ним несколько шагов, после чего посмотрел на мои пулеметы, и погрозив шашкой своему обидчику, с самым независимым видом двинулся к углу дома призрения, откуда за ним наблюдали несколько десятков подчиненных, что-то оживленно обсуждая.

Проходя мимо меня, человек в белом выкрикнул: – Будет еще каждый рассуждать на малоизвестные ему темы!

Я не успел ему ответить, как Ширков захлопнул входную дверь в великокняжеский дворец перед моим носом.

Глава 3

Глава третья.

9 марта 1917 года.

«Наш лозунг должен быть один –учится военному делу настоящим образом.»

В. И. Ленин, газета «Правда» 9 марта 1918 года

Когда я вошел в здание, то обнаружил, что в фойе первого этажа настороженно замерли две группы людей – с одной стороны журналисты и фотограф с помощником, а напротив мои инвалиды с оружием.

– Так, господа! Предлагаю построить нашу работу следующим образом – сейчас можно сфотографировать наших сотрудников, после чего мы все поднимемся наверх, в мой кабинет, где я отвечу на все ваши вопросы.

Ветеранов для фотографии я подобрал отборных, в видимыми увечьями, но, браво держащих оружие разнообразное оружие, даже мой ручной пулемет. После фотосессии я пригласил репортеров наверх, а сам послал одного из солдат за штабс-капитаном Овечкиным.

Капитан прийти не отказался, войдя в кабинет, не чинясь, сел рядом со мной, напротив журналистов, после чего я начал говорить.

Я рассказал свою историю, что приехал в Россию из охваченной огнем гражданской войны Мексике, и после встречи в инвалидами решил дать им второй шанс, про мандат доверия, выданный нам жителями района, о том, что вместо того, чтобы заниматься очисткой района от преступных элементов, мы вынуждены оборонятся от правительственных сил, прибывших под наши стены с бредовыми претензиями.

– Вот, господин штабс-капитан Овечкин, привел сегодня к нам роту солдат, направил на здание пулеметы, изготовил роту для открытия залпового огня, после чего потребовал от нас выйти из здания без оружия, с поднятыми руками. Спрашиваю, в связи с чем такие нападки на нас, отвечает, что вчера мы, якобы, вели здесь бой химическими снарядами. Бумаг с собой нет, мандата нет, кто отдал приказ разоружить и захватить отдел народной милиции, ответить не может, якобы, кто-то из адъютантов военного министра, фамилию его назвать затрудняется, какой-то подпоручик. Прошу, можете задать свои вопросы господину штабс-капитану.

Овечкин, уже сто раз пожалевший, что вошел в здание, был вынужден отвечать на обрушившийся на него поток вопросов журналистов:

– Какая часть?

– Никакая, после ранения прибыл в распоряжение военного министерства.

– Нет, рота, прибывшая с ним ему не подчиняется, видит их сегодня впервые. Выборный командир роты – прапорщик, а его и оставшегося на улице поручика попросили поспособствовать выполнению задачи. Нет, он не знает, кто отдал приказ. Подпоручика, отдавшего команду видел несколько раз выходящим из кабинета военного министра, по аксельбанту и красному банту на френче понял, что это адъютант министра. Рота была случайно выбрана из числа митингующих возле Таврического дворца. Нет, не контужен…

На этой, трагической для Овечкина ноте я, извинившись, вышел из кабинета, положив у порога Трефа и дав команду «Охраняй», так как из коридора мне подавал отчаянные знаки вахмистр.

– Что случилось, Владимир Николаевич?

– Посмотрите в окно, там опять какая-то суета непонятная.

Перед нашим дворцом, на набережной, стоял десяток повозок ломовиков, нагруженных какими-то металлическими конструкциями, в сопровождении пары десятков солдат с оружием. Незнакомый мне поручик показывал какую-то бумагу стоявшим на улице офицерам. Солдаты осаждавшей нас роты, составив винтовки в козлы, собрались кружками, нещадно дымя, нахохлившись и засунув руки поглубже в карманы шинелей.

Поручик, осаждавшей нас роты развел руками и отошел с индифферентным видом от спорящих о чем-то офицером. Оставшегося в одиночестве юного прапорщика прибывший поручик просто поставил по стойке смирно, после чего поспешил к входу во дворец, где его ждал наш фельдшер-зампотыл.

– Здравия желаю. – гостя я встретил на первом этаже.

Поручик откозырял мне и представился:

– Командир роты запасного батальона Лейб-гвардии саперного полка поручик Бабич. Прошу.

Бумага, что мне протянул поручик было, составленное в лучших традициях местного ораторского искусства, решение солдатского комитета саперной роты о оказании революционной помощи товарищам ветеранам-инвалидам из отдела народной милиции в виде братской передачи им тридцати сажен пришедшей в негодность вследствие небрежного хранения, инженерной решетки Ощевского-Круглика.

– Мне где-то надо расписаться?

– Господин капитан…– глаза поручика обежали просторную залу дворца: – Мне ваш представитель рассказывал о некой сумме…

– Да, безусловно. Напомните, о какой сумме идет речь?

– Пятьдесят червонцев.

– Гхм. – это были последние царские червонцы, лежавшие у меня в сейфе, но заграждения были необходимы, как воздух: – Да, безусловно, как только ваши специалисты…

– Через полчаса мы закончим установку.

– От края до края?

– Да, от здания до здания. В центре будет небольшой проход.

– Когда закончите объект, заходите, я буду ждать вас с деньгами…

– Не подумайте плохого капитан… Солдаты бесплатно ничего делать не желают…

– Ну что вы, господин поручик, напротив, был бы весьма рад продолжить наше сотрудничество. Где вас можно будет найти в случае нужды?

– Мы или в казармах Лейб-гвардии Саперного полка пребываем, либо в карауле при арсенале в Кронверке.

– А его разве не крепостной полк охраняет?

– Нет, они на Заячьем острове сидят, бастионы непосредственно Петропавловки охраняют.

– Скажите, в арсенале что-то…

– Ничего интересного, господин капитан, одно старье прошлого века.

– Спасибо, но мы с вами потом поговорим более обстоятельно.

– Безусловно, буду ждать от вас весточки. – и поручик, круто развернувшись, вышел на улицу, где раздались зычные звуки команд и какой-то шум, а я поднялся на второй этаж, в свой кабинет.

– Надеюсь, вы не заскучали, господа. Прошу простить, но хозяйственные дела. Надеюсь, господин штабс-капитан ответил на все ваши вопросы и теперь тоже самое готов сделать я.

Штабс-капитан Овечкин сидел сбоку от моего кресла с самым несчастным видом. Очевидно, что он очень пожалел, что поднялся по моему зову во дворец, да и вообще, что возглавил сегодняшний поход.

– Скажите, вы подтверждаете, что левое крыло дворца набито красивыми – аристократками, с которыми вы, под предлогом охраны, сожительствуете⁈ – подскочил с кресла репортер Валериан Ширков.

Повисло гробовое молчание, журналисты смотрели на озабоченного половым вопросом коллегу со скорбным видом.

– Дежурный!

В кабинет заглянуло обветренное усатое лицо.

– Господина журналиста проводите в левое крыло дворца, он уверен, что у нас там публичный дом с аристократками. Пусть там все осмотрит. После этого препроводите господина Ширкова в госпиталь, и проследите, чтобы он всех сестер милосердия опросил, кто из них трудится в нашем публичном доме. Ну, а потом, выведете его на улицу. Там его господин прапорщик дожидается, они свой спор не закончили.

Пока репортера желтой «Копейки» «провожали» на выход, он безуспешно упирался штиблетами в паркет и орал, так что казалось, лопнут от натуги глаза с полопавшимися капиллярами:

– Вы все равно не заткнете мне рот! Этот держиморда к власти рвется, чтобы еще большую войну начать! И химическими снарядами он вчера стрелял!

Пресс –конференция длилась еще пятнадцать минут. Репортеры старательно записывали, мое послание властям и общественности:

– Милиция создана волей населения, для охраны общественного порядка, стихийной инициативой широких масс, без всякой помощи со стороны власть предержащих.

– Содержание подразделения происходим моим иждивением и пожертвованиями обывателей.

– Прием заявлений о преступлениях уже начат, патрулирование улиц начнем завтра, ждем добровольцев.

– Пока преступники свободно выходят из мест заключения, самой верной мерой считаю их ликвидацию при задержании.

Пока журналисты старательно выводили строки в блокнотах, а штабс-капитан Овечкин маялся в кресле, опасливо поглядывая на легшего на пороге кабинета упомянутого трефа, со стороны набережной раздались звуки резких ударов и крики команд.

– Что там происходит? – репортеры отвлеклись. Они с удовольствием побежали бы посмотреть, но, под внимательным взглядом пса, никто не осмелился встать с места и покинуть кабинет, перешагнув через добермана.

Через полчаса звуки на улице стихли, и я понял, что наступила минута расплаты.

– Господа, на этом прошу считать нашу встречу завершенной. Следующая беседа, если будет, на то ваше желание, состоится в следующий вторник, в полдень. Просьба записываться заранее по телефону или присылать заявки курьером. Надеюсь, что такие рабочие беседы будут регулярными. А теперь вы можете проследовать на набережную, полюбопытствовать, что за звуки там раздавались. Треф, ко мне.

Пес, которому надоело охранять выход из кабинета, черным демоном метнулся ко мне, подставляя холку для почесывания. Впереди всех из кабинета выскочил капитан Овечкин, за ним потянулись репортеры, после чего вышли фотограф и помощник, а я полез в сейф за золотом.

Поручик Бабич скромно стоял у окна в фойе первого этажа, а с улицы раздавались чьи-то крики.

Я выглянул в окно. Овечкин, как обезумевший, бегал вдоль металлических, вбитых в мостовую железными кольями, скрепленных между собой, штырей, что перегораживали всю площадку перед дворцом от одного соседнего здания до другого. В середине широкого, около двух метров, заграждения оставался узкий проход. Штабс – капитан пытался хвататься руками за штыри, наваливаться на них телом, и раскачивать их, но безуспешно – штыри были густо усеяны острыми, опасно выглядящими, крючками и наконечниками.

Наконец, устав резать о острый металл руки, Овечкин подскочил к стоящим в стороне прапорщику и поручику и стал орать на них, немало не обращая внимания на стоящих тут же и хихикающих репортеров.

– Я вижу, поручик, вы выполнили ваши обязательства полностью. Я весьма впечатлен скоростью работы. Откройте вашу сумку.

В планшет поручика Бабича были перегружены завернутые в бумагу столбики золотых червонцев, после чего он заметно повеселел, высунул голову на улицу и махнул кому-то рукой.

Тут же, мимо, продолжавшего орать капитана Овечкина несколько солдат –саперов с эмблемами в виде перекрещенных лопаты и кирки, пронесли четыре увесистых ящика, которые выложили на пол в фойе дворца, после чего, так же быстро вышли.

– Это ваш фельдшер тоже заказывал. – Бабич откозырял мне и вышел на улицу, прошел мимо попытавшегося остановить его Овечкина, как мимо пустого места, после чего сел на одну из ломовых телег и саперный обоз проследовал в сторону центра.

– Ребята, закрываем окна, нечего дом студить. Пулеметы держим наготове, наблюдатели наблюдают, всем свободным – обедать посменно.

Пока бойцы, вместе с Трефом, весело переговариваясь, двинулись в сторону столовой, я полез осматривать ящики, презентованные мне саперным поручиком.

С подарком я разбирался почти час, но он мне очень понравился. В ящиках лежали древние, как гавно мамонта, крепостные ружья Гана, слегка похожие на охотничьи ружья, с чудовищно толстым, особенно в казенной части, стволом, циклопического веса и с могучим медным крюком в том месте, где у ручных пулеметах наличествуют сошки. Больше всего этот ствол походил на пушки, с которыми Ермак Тимофеевич присоединял Сибирь к России.

Кроме ружей в ящиках лежало с сотню патронов к ним, более всего напоминающие раскормленных до неприличия патроны к «мелкашке», но весом каждый грамм в двести.

Между тем, штабс-капитан, устав орать на офицеров, укатил куда то на извозчике. Через некоторое время ушел, оставшийся мне не знакомым, поручик. Солдаты роты, устав стоять и мерзнуть на берегу канала, стали поодиночке и группами, расходиться, только прапорщик – выборный командир роты, оставался стоять на набережной, напротив дворца.

– Прапорщик, идите внутрь, чай пить. И солдат своих берите, хватит мерзнуть. – я приоткрыл раму окна и призывно помахал рукой.

Прапорщик помялся, позвал к себе какого-то унтера, после чего тоненькая цепочка оставшихся на набережной солдат, по одному, прошла через проход в заграждении, после чего, настороженно оглядываясь, вошла во дворе.

– Господа, винтовки прошу составить здесь у входа, ничего с ними не случится. Если хотите, можете с ними дежурного оставить. А сами прошу в столовую.

Солдаты переглянулись, но из глубины дворца тянула запахом печеных пирогов, поэтому, даже не оставив дневального подле винтовок, пошли в сторону столовой.

– Прапорщик, прошу со мной.

Чай с добавкой коньяка привел юного офицера в благодушное состояние.

Прапорщик горько жаловался на свою судьбу – в гимназии мечтал о шпорах с малиновым звоном, золотых погонах и быть благородием, а буквально через месяц после производства – никаких благородий и поговаривают, что погоны скоро отменят. Ротным выбрали после того, как офицеры сказались больными и перестали появляться в расположении полка. Наган солдаты отобрали, решения все принимает ротный комитет, а командиру лишь доводят решения солдат. По причине революции, денежное содержание за февраль не выплатили, и квартирная хозяйка отказала в комнате, поэтому живет сейчас юный командир роты в ротной канцелярии, в вонючей казарме.

– А тут еще Михаил Михайлович орет при подчиненных…

– Какой Михаил Михайлович, Алеша?

– Так штабс-капитан Овечкин Михаил Михайлович орет… – прапорщик Алеша, сам того не заметив, уронил бриллиантовую слезинку в стакан с чайно-коньячным раствором.

Много каких обид перечислил офицер, но все когда-то кончается, в дверь кабинета снова постучали, да и со стороны мойки раздались новые звуки. Торжествующий штабс– капитан Овечкин, страдающий излишними упрямством самолюбием в тяжелой форме, и которого я больше надеялся не увидеть, вернулся, приведя с собой два пулемётных броневика. Пока прапорщик надрывался криком выводя на улицу остатки своей роты, что, навернув чая с хлебом, улеглась спать в теплом помещении роты, пока броневики маневрировали на узкой мостовой улицы, занимая удобные позиции, я велел выставить на подоконники старые крепостные винтовки, глядя в толстые дула которых, испуганно крестились застывшие возле бронемашин солдаты из роты прапорщика.

Овечкин! Овечкин! Смотри, что у меня есть! – орал я в окне, пока штабс-капитан, объяснявший что-то командиру одной из бронемашин через опущенную бронезаслонку.

– Давай!

Солдат, припавший к прицелу крепостного ружья зажмурил глаз, чуть довернул ствол и выстрелил.

Бах! Мое окно окутало клубами сгоревшего черного пороха, а на другой стороны реки мойки взорвалась тёмно-коричневой кирпичной крошкой стена мрачной морской тюрьмы.

– Ну что, по броне проверим? – я с сатанинским хохотом помахал рукой, с зажатым в ней огромным патроном и сунул его своему стрелку:

– Заряжай и наводи на броневик, но не вздумай стрелять без команды.

Через десять минут я вышел из здания дворца, и подтолкнул в спину Трефа:

– Иди гуляй.

Пес сделал круг по площадке перед дворцом, поднял заднюю лапу и пометил одну из секций инженерного заграждения, после чего подбежал к одинокой фигуре, навалившейся на парапет набережной, обнюхал ее сапоги и, вежливо махнув обрубком хвоста, побежал вдоль мостовой, по своим, кобелячим делам. Штабс-капитан поднял на меня белые от ярости и стыда глаза:

– Что, приполз торжествовать, бес? Смотри, как смывает позор русский офицер…

Я повис на руке, потянувшей из кобуры рукоятку «нагана»:

– Миша, Миша, ты что творишь? Пойдем, выпьешь на дорожку, а застрелится ты всегда успеешь…

– Есть что? – деловито спросил капитан, застегивая кобуру.

– Обижаешь. Для хорошего человека…

В три часа ночи, мы, уткнувшись друг другу в плечи, вполголоса, но душевно выводили дуэтом «корнета Оболенского». На девочках, что комиссары ведут в кабинет, Овечкин обхватив мое лицо руками, спросил:

– Петя, а пошли к бабам?

– К каким бабам?

– Ну как-же? Репортеришко этот, из «Копейки», а Ширкин…сказал, что у тебя тут бабы живут, штук тридцать, ослепительной красоты, и ты их всех по очереди пользуешь. Ну пойдем, а то я как год назад на фронт уехал, так с тех пор…

– Миша, вот ей Богу, нет у меня баб, а нет, одна есть, но ты столько еще не выпил…Она вдова, пожилая, на кухне у нас готовит, а больше нет не одной.

– Жаль. – Овечкин встал, надел фуражку, поправив кокарду, потянулся за шинелью.

– Ты куда?

– Пойду искать женской ласки…

– И вот хрен тебе, завтра пойдешь. А пока ложись спать здесь, на диване, а завтра, на трезвую голову еще раз обговорим, как тебе ко мне перевестись.

Штабс-капитан, не снимая шинели, рухнул на диван и тут же захрапел. Я же, перевернув его на бочок, вышел из кабинета и пошел вниз, где как раз заходили с улицы, потирая озябшие ладони, пятерка бывших полицейских.

– Ну что, все в порядке?

– Так точно, ваше благородие! – вытянулся старший: – Зашли и вышли без шума, все нашли.

– Ну и молодцы, давайте спать.

Служители правопорядка, аккуратно выставив стекла, сегодня посетили присутствие окружного воинского начальника, а именно архив призывной комиссии, где изъяли паспортные книжки призванных в армию ратников, для использования в качестве документов легализации.

¹

Глава 4

Глава четвертая.

10 марта 1917 года.

«Несмотря на наступающее в столице успокоение, до сего времени происходят нередко случаи незаконных и не вызываемых необходимостью арестов и обысков. Эти аресты и обыски в большинстве случаев производятся лицами, не имеющими на то никаких полномочий и зачастую преследующими корыстные и иные низкие цели.»

Комиссар г. Петрограда и Таврического дворца Л. И. Пущин

Сегодня был очень сложный день. Сегодня я обязался вывести своих сотрудников на патрулирование улиц, а для этого было ничего не готово, ни люди, ни средства, ничего.

Встал я очень рано, около шести часов утра, чему был не сказано рад Треф, с нетерпеливым видом сидевший у двери кабинета.

Я осторожно оделся, набросил через плечо ремешок «маузеровской» кобуры и осторожно вышел в коридор.

Дворец был погружен в утреннюю дрему. На кухне гремел посудой кухонный наряд под руководством кухарки, из спального помещения доносился могучий храп полусотни мужиков, а в фойе негромко переговаривалась дежурная смена.

Я кивнул трем служивым, сидящим у стола дежурного, перед окном, выходящим на набережную.

– Гражданин начальник, за ночь происшествий не случилось. – вполголоса доложил старший наряда, бывший городовой первого разряда Васильев.

– Хорошо, товарищи, готовьтесь к сдаче смены. – никто не напился, в воздух не стрелял, уже хорошо.

У калитки, сколоченной из деревянной рамы, обмотанной колючей проволокой, топтался часовой с большой кобурой на поясе. Увидев меня с псом, спускающихся по лестнице, часовой отомкнул запор и изобразил кривоватую, но стойку смирно.

– Доброе утро, все тихо? – пожал я ему руку.

– Да вроде бы тишина. – мужик аж засветился, видно раньше начальство его рукопожатиями не баловало.

– Давай закрывайся, я с собакой полчаса пройдусь по окрестностям.

Набережная была пуста, только метрах в двухстах дворник в темном пальто старательно сгребал на мостовую жидкую грязь, да еще дальше, по Храповицкому и Поцелуеву мосту перебегали через Мойку немногочисленные прохожие. В столице второй день продолжалась всеобщая стачка, рабочие требовали от хозяев заводов установления восьмичасового рабочего дня, поэтому утренняя толпа не валила на Франко-русский судостроительный завод.

Я поравнялся с мрачным, не глядящим по сторонам дворникам и резко остановился – во дворе дома, за полуоткрытой калиткой во двор, лежала мертвая женщина. То, что она мертва несколько часов, сомнений у меня не было – специфический цвет кожи иного варианта не предполагал.

– Любезный, а что это у вас там лежит? – спросил я вежливо.

– … – грубо ответил мне первейший помощник полиции.

– Я правильно понял, что это вы ее убили? – я откинул крышку кобуры и потянул пистолет наружу.

– Ты что такое говоришь? – дворник уронил метлу и сделал шажок в сторону двора.

– Стоять. Где твоя бляха, где свисток? Это ты дворника убил? А ты знаешь, что тех, кого на месте преступления застигнут, то расстрел на месте, так как все тюрьмы закрыли?

– Ты что такое говоришь, барин⁈ Я же дворник местный, Гаврила Воскобойников! Как я мог себя убить! – дворник пытался отступить назад, но запнулся о закоченевшую ногу женщины, что лежала в одной ночной рубахе, с зажатой в синей руке коричневой, тяжелой шалью, и шлепнулся на зал.

– Дворник бы не ходил вокруг мертвого тела, а достал бы свисток и дал бы два коротких свиста, а раз ты этого не сделал…

– Да, барин, ты что такое говоришь, сейчас же свобода…

– Ты, сука, свободой женщин убивать на улице считаешь? Становись к стенке! Я же вижу, что у нее голова сзади лопатой пробита! А кто тут с лопатой ходит? Я что ли?

– Это барин, не лопата. Это Яшка Костыльков свою бабу топором поучил немного…

– Какой Костыльков? Где живет? Не беси меня, рассказывай скорее!

– Да слесарь с судостроительного. Вчера выпил с устатку и решил бабу свою поучить. Ну, видимо, перестарался маленько. А я тоже вчера вечером выпил, слушал, как они во дворе орали, но сил подняться у меня не было.

– Что дальше? Так она здесь будет валятся неприбранная?

– А что дальше, барин? Сейчас господа проснуться, пойдут на улицу гулять, ну кто пятачок даст, или гривенник, так соберем денег, на Серафимовское кладбище пошлю мальчишку, оттуда дроги приедут и увезут покойницу то.

– Так. Давай-ка ты, гражданин Воскобойников, одевай бляху, свисток вешай и беги вон во дворец, скажи часовому, что Котов велел тревожную группу поднимать и ко мне ее веди. И давай быстрее.

– Так вы из этих…– разочарование дворника было неподдельным: – Опять полиция будет?

– Опять будет. Тебя же никто от обязанностей не освобождал? Ну вот, вспоминай, как раньше было и беги.

Номерная бляха у хитрого дворника оказалась в кармане, как и латунный свисток на шнуре. Облачившись в знаки своего ремесла, Гаврила изобразил медленный бег в сторону дворца, постоянно оглядываясь на меня. А что на меня оглядываться? Я делом был занят, заполнял протокол.

Эту бумагу я разрабатывал несколько дней. Никогда не понимал двойной системы ведения уголовного производства в СССР, а затем в России. Сначала уголовный розыск или участковый берут заявления с потерпевшего, разыскивает преступника, берет с него объяснение или явку с повинной, а потом все, тоже самое, делает следователь, только его бумаги называются протоколом допроса. И рождаются многочисленные бумаги, толстые уголовные дела, которые расследуются бесконечные месяцы, а в суде начинается все по новой – «Свидетель, расскажите, что вы видели полгода назад?».

А свидетель уже ничего не помнит, и потерпевшему уже ничего не надо, его раны, душевные и физические, уже заросли, и он хочет, чтобы вся эта история поскорее забылась, и ему одинаково неприятны, как рожа хихикающего жулика, так и равнодушное лицо судьи, а противнее всего следователь, который своими уточнениями, непонятными для обычного человека, выел потерпевшему весь мозг чайной ложечкой. А у проклятых американцев есть формализированный протокол, где надо галочки проставлять и слова, заранее отпечатанные в типографии, подчеркивать. И справиться с такой задачей любой грамотный человек, и не будет адвокат трясти протоколом, смеясь на малограмотностью полицейского, да и вообще, весь процесс надо делать проще и дешевле.

Когда быстрым шагом пришли три моих сотрудника и запыхавшийся с похмелья дворник, я дал команду солдату на деревяшке вместо ноги охранять тело, а сам в сопровождении дворника, бывшего городового и солдата, двинулся в прижавшийся к основному дому, старый флигель.

Дверь в маленькую комнату открыл нам мужик, одетый лишь в серые, застиранные кальсоны, с клочковатой бороды которого висел шматок квашеной капусты.

– Что тебе, Гаврила? – прогудел мужик, не поднимая глаз и опираясь на дверь.

– На! – оттолкнув дворника в сторону, я врезал хозяину комнаты в сплетение и когда он согнулся, пытаясь вздохнуть, вытащил его за шею в коридор.

– Вяжите его!

Когда мужик смог что-то возмущенно замычать, руки его были жестко связаны сзади.

– Вы за что тятю вяжете? – раздался за моей спиной детский голос.

Я обернулся. Из комнаты на меня равнодушным, сухим взглядом смотрела девочка лет двенадцати, с короткой стрижкой светлых волос и большими серыми глазами. Ее худые, тонкие руки, безостановочно теребили штопанное в нескольких местах байковое платье серого цвета. Из-за спины девочки выглядывали лохматые рожицы пацанов –погодков лет восьми-девяти.

– Батя ваш мамку топором во дворе порубил, поэтому, он сейчас в тюрьму пойдет. Дай его штаны, обувь, портянки, рубаху и пальто с шапкой.

Пока девочка, под хныканье братьев, собирала требуемое, я вдел босые ноги убийцы в растоптанные сапоги, накинул на плечи пальто и картуз, остальное запихал мужику по карманам и за пазуху.

Когда мы поравнялись с телом убитой, убийца с звериным рыком рванул к ней, упав на колени.

– Сука! Такую бабу красивую загубил! – одноногий инвалид, что стоял над телом, изо всей силы, вложив всю свою тоску по красивым бабам, ударил убийцу костылем по спине: – Убил бы тебя, тварь.

Когда мы уходили со двора, таща еле перебирающего ногами вдовца, девочка сидела на коленях над телом матери, гладя ее по, уже не живим, растрепанным и спекшимся от крови, волосам, а над ней гудел что-то утешающее дворник Гаврила. На отца –убийцу дочь даже не посмотрела.

Во дворце меня ждал уже накормленный, выспавшийся народ.

– Этого в подвал. – я ткнул пальцем в убийцу.

В глубоком подвале дворца были оборудованы три небольшие камеры, с крепкими дверями, простейшей вентиляцией и деревянными нарами, скрепленными деревянными шипами. Похмельный и потрясенный случившимся Яшка Костыльков оказался их первым постояльцем.

Пока задержанного, под руки, волокли в подвал, остальной личный состав стал быстро и привычно строится, после чего бывший вахмистр отдал рапорт.

– Здравствуйте, товарищи.

– Здрав-га-гав… – что-то непроизносимое, но вполне бодрое, прокричали сотрудники.

– Сегодня у вас первый выход на патрулирование. Сбор и смотр в шесть часов вечера. А пока разойдись. Товарища командиры, попрошу за мной.

Начальник канцелярии, вместе я десятком слов, какой он у меня молодец, получил задание обойти подведомственную территорию, имея при себе телефонный справочник столицы, и под роспись ознакомить владельцев телефонных аппаратов с моим приказом, который, если отбросить канцелярщину, гласил:

– Всем владельцем телефонных аппаратов, расположенных в общественных местах, как-то магазины, лавки, фирмы и иные конторы повесить на входе видимую издали табличку – «Вызов милиции бесплатно».

– Сотрудник народной милиции, при предъявлении повязки установленного мной образца, вправе воспользоваться телефоном для служебных надобностей безвозмездно.

– В случае, если ими получено сообщение из отдела народной милиции для охраняющего прилегающую территорию патруля, они обязаны выставить на входе красный флажок в специальном держателе, и, при появлении патруля, передать им полученное сообщение или предоставить возможность связаться с отделом милиции.

С учетом, что на начало одна тысяча девятьсот семнадцатого года в городе Санкт-Петербурге было более пятидесяти тысяч телефонных аппарата, а переносной рации не было не одной, этим нехитрыми мерами я хотел в какой-то степени решить проблему связи и маломобильности моих сотрудников.