Текст книги "До основанья, а затем (СИ)"

Автор книги: Роман Путилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Эта новость, быстрее пожара, облетела короткий, приободрил людей. Тюрьма была привычным и понятным местом, а, в последний год, даже не страшным, особенно, в сравнении с этим жутким подвалом.

Перед строем вышел офицер и обведя задержанных взглядом тухлой рыбы, негромко сказал:

– Конвоируемые, предупреждаю один раз. Беспрекословно выполнять команды конвоя, который имеет приказ стрелять без предупреждения. Шаг в сторону считается побегом, прыжок на месте –провокацией. Направо. Шагом марш.

По набережной реки мойка, мимо мрачных стен морской исправительной тюрьмы, где с пятнадцатого года содержались немецкие военнопленные, через деревянный Храповицкий мост, короткая колонна дошла до безлюдной Английской набережной и остановилась.

Там, под тоскливый вой задержанных, которые решили, что они достигли конечной точки своего путешествия, у задержанных срывались их форсистые кашне, пижонские картузы, карманы выворачивались и все содержимое выбрасывалось на гранит набережной. Затем колонну быстро погнали в сторону Ново-Адмиралтейского острова, где погрузили на старую баржу. Там их по одному, развязав руки, спускали по деревянной лестнице в темный трюм. После того, как последний арестант был низвергнут в темное нутро старого корыта, лестнице подняли, а люк захлопнули. Охреневшие от этих изменений в своей судьбе, хулиганы на ощупь нашли какие-то подобия нар, сбытых из досок и старые одеяла, с набитыми сеном подушками. Через сорок минут, подошедший небольшой рейдовый буксирчик баржу на десяток метров от причала, где она встала на якоря. Охрана запалила печь в небольшой надстройке на корме и начала нести караульную службу.

Честно говоря, вариант с баржей пришел мне в голову от полнейшей безысходности. Передавать их в еле-еле возрождающееся тюремное ведомство было плохой идеей – сообщения о побегах из, наспех восстановленных после февральских погромов, тюрем, постоянно публиковали столичные газеты. Да и на место арестованного хулигана тут-же приходила замена – на рабочих окраинах были сотни неприкаянных молодых людей. Ситуация напоминала мне девяностые годы двадцатого века, молодые люди стремились влиться в ряды братков, только вместо спортивного костюма, кроссовок и кожаной куртки, члены банды щеголяли обязательными фуражками –московками, красными рубахами, высокими сапогами и узеньким длинными чубчиками, спускавшимися на лоб, как поросячий хвостик. И обязательное кашне определенного цвета, в зависимости от банды, к которой ты прибился.

На следующий день отлов рощинских продолжался. Патрули просто встали на Московском проспекте и Лиговском канале, время от времени смещаясь на параллельные переулки, задерживая всех молодых людей с красными кашне. А по центральным улицам столицы носились мальчишки-газетчики, выкрикивая сенсационную новость: – Кровавая расправа на Английской набережной! Расстреляно пятьдесят хулиганов! Трупы в Финском заливе!

Народ расхватывал газеты, тема была «горячей», хулиганы, действующие по всему городу, стали настоящим бичом для горожан, а тут такой афронт – кто-то утром нашел на гранитных плитах вещи, а главное стрелянные гильзы и красные кашне, которые были известны всему городу. Остальное додумала фантазия газетных репортеров.

Поэтому «Роща» притихла, пытаясь понять, что делать дальше. Десяток человек, что были задержаны сегодня, подсказали ребятам, как им показалось, ответный ход.

– Господин капитан! – в мой кабинет, постучав, вошел дежурный фельдфебель: – Со складов Красного креста наблюдатель позвонил – рощинские, собираются на конечной остановке трамвая.

– Сколько человек, не сообщили?

– Уже человек двадцать, но явно, что ждут еще.

– Тревогу объявляй, через три минуты оперативный взвод должен быть в грузовиках.

Я вскочил из-за стола и начал одеваться.

Через три минуты, естественно в грузовиках никого не было, это была фантастика, но за пять минут грузовики смогли завести и загрузить личным составом, в количестве двадцати человек.

Часом позже.

От дома шестьдесят восемь по Забалканскому проспекту, где располагалось «Общество газового освещения», человеческая фигурка подняла вверх красный флажок, и я скомандовал «Вперед!».

На Ново-Московский мост выехал сдвоенный трамвайный вагон одиннадцатого маршрута и тут-же разразился истерическим звоном электрического сигнала, скрежеща по колесам колодками, применяя экстренное торможение – поперек моста, загородив трамвайные пути, выехал грузовик, с которого горохом посыпались люди в серых шинелях, быстро выстраиваясь в шеренгу. То же самое происходило и сзади, где несколько молодых парней, ехавших на «колбасе», кое как удержались, из-за все сил вцепившись в рамы трамвайных окошек – сзади мост подпер еще один грузовой автомобиль, и также выстраивались люди с винтовками и повязками «милиция» на рукавах.

Глава 20

Глава двадцатая. Кризис мышления.

Конец марта 1917 года.

Обе стороны наделали ошибок, которые могли стать роковыми.

Рощинские решили действовать нахрапом, считая, что полсотни вооруженных хулиганов заставят власти считаться с ними, забили своими молодыми, наглыми телами оба трамвайных вагона, не пуская в трамвай никого из «гражданских» пассажиров, ехали ставить на уши город. Пользуясь тем, что невиновных в вагонах не было, через пару секунд я мог отдать команду на открытие огня.

– Очередь в небо короткую дай. – кивнул я пулеметчику, установившему сошки немецкого пулемета на парапет набережной, сбоку от моста. Несколько пуль ушло в облака, и праздная публика, лениво разбегавшаяся в сторонку от моста, чуть-чуть ускорилась. Наверное, в нынешнее военное время местные офицеры ужа махнули бы шашкой, отдавая команду на стрельбу залпами, но я мешкал, чтобы через пару секунд понять, что я идиот. Я со всей дури засвистел в свисток и начал делать отчаянные махи над головой, как будто плыл брассом. Но милиционеры меня поняли т подались вправо-влево от моста, чтобы не попасть под «friendly fire» стрелков с моей стороны моста.

Затем я достал из кармана белый носовой платок, и помахивая им, двинулся в сторону моторного вагона.

Через передние стекла, выпучив глаза, на меня смотрели несколько человек, но меня интересовали только двое, в форменных фуражках. Слава Богу, пока нет моды захватывать заложников и совершать прочие вещи, присущие гуманному двадцать первому веку, иначе я не знаю, как бы я повел в такой ситуации.

– Приказываю всем выкинуть оружие в окна, выходить по одному с поднятыми руками и ложиться на мостовую! – от страха голос все же дал «петуха».

– Слышали, ребята? Приказывает он…– с передней площадки мне навстречу шагнул молодой парень с черными цыганистыми глазами и наглой улыбкой под тоненькими усиками: – И что ты нам сделаешь? Видал?

Парень откинул полы пиджака и, вытащив из-за кожаного поясного ремня целых два нагана, направил из на меня с глумливой улыбочкой.

– Граждане бандиты! Ваша банда полностью блокирована, оба выхода перекрыты, так что предлагаю вам сдаться…

Улыбочка главаря стала еще гаже, он начал взводить пальцами курки, но делал это долго и неуклюже. Правильно. Все правильно рассчитал юноша. Сейчас достаточно застрелить офицера, командира отряда, после чего солдаты просто разворачиваются и строем уходят в казарму – это я успел подумать в тот момент, когда перешагивал через тело парня, глумливое выражение лица которого сменилось на удивленно-обиженное. Пистолет –пулемет ДПВ, названный в честь главного инженера мастерских Пыжикова, не только сам страшно выглядит, он еще и стреляет страшно, успевая за несколько секунд сделать множество выстрелов.

Парни, стоявшие на передней площадке моторного вагона в ужасе отшатнулись от дымящегося ствола автомата, который я держал направленным на них, да так, что я еле-еле успел поймать шарахнувшего от меня мужчину в форменной фуражке на голове и с тощей (обобрали, наверное, уже, веселые пассажиры) кондукторской сумкой. Гаркнув кондуктору в ухо «Пошел!», я выпихнул его с площадки на мостовую моста и схватил за ворот бушлата, замершего на своем рабочем месте вагоновожатого.

Этот сволочь, парализованный от страха, схватился двумя руками в стоповую рукоять и, ни за что, не хотел уходить. Понимая, что еще секунда и нас тут начнут убивать я выстрелил два раза в потолок, а затем ударил вагоновожатого затыльником приклада по рукам.

– Уй! – взвыл от боли и неожиданности мужчина и отцепился от управляющей рукояти, чем я и воспользовался, гоня его пинками на улицу. Первая пуля ударила меня в грудь, когда я отошел от вагона шагов на пять, надеясь, что у бегущих в сторону милиционеров «трамвайщиков» хватило ума прикрываться от стрелков за спиной моим телом. Стрелять начали из заднего вагона – оттуда высунулось несколько рук с наведенными на меня револьверами и засвистели пули. Недостаток меткости рощинские заменили плотностью огня и через пару секунд, словив третью пулю, я упал на спину. Долгих размышлений, как у князя Болконского, у меня не было – я также успел увидеть небо, а потом изображение перед глазами смазалось и очнулся я уже в госпитале, что примыкал в нашему дворцу, от ноющей боли по всему туловищу. Измочаленная кожаная куртка на меху, дырявая в трех местах кираса и поддетая под них короткая телогрейка, спасли меня от проникающих ранений, но два после этого я пролежал, будучи не в состоянии встать на ноги, и почитывая газеты, взахлеб повествующие о кровавой вакханалии на Ново-Московском мосту, где говорилось, что несметная орда новых гуннов, знаменитых и страшных хулиганов с Рощинской улицы, накатывалась на улицы центра всесокрушающей волной, желая вернуть на улицы столицы ужасающую атмосферу февральских погромов. Но, не устрашась, на защиту города выступила народная милиция Адмиралтейской части, что как триста спартанцев, встретили бандитов на узком мосту, окружили, после чего дружным ружейным огнем сломили сопротивление современных гогов и магогов. При этом, начальник милиции, капитан К., прикрыл своим телом гражданских лиц, получил множество ранений и сейчас находиться при смерти, оплакиваемый, не отходящей от него ни на минуту, его невестой, госпожой П. По итогам беспорядков два трамвайных вагона не подлежат восстановлению, Московский трамвайный парк готовит иск. В зависимости от газеты, под заметкой были напечатаны или снимки трамвайных вагонов с простреленными стеклами, или гора, лежащих на мостовой револьверов, пистолетов и ножей.

На следующий день газеты продолжили публиковать статьи о засилии в столице хулиганов и неспособности властей справится с этой проблемой. Обошлась мне эта информационная компания в весьма скромную цену – рекламные объявления на последних страницах бульварных листов обходились гораздо дороже, но дело того стоило – пора было выходить из безвестности. Оставалось только определится, к кому из сильных мира сего стоит присоединится, чтобы успеть предотвратить кровавую вакханалию гражданской войны и бесправия, последующих после третьей русской революции.

А на следующий день меня подняли, как куклу одели в новенькую форму и привезли в большой храм Михаила Архангела, расположенный на Воскресенской площади, в самом конце Торговой улицы. Честно говоря, сам обряд венчания я помнил плохо, сил не было, рука, кое как удерживала свечу. Но таинство отстоял до конца, когда вели – шел, когда спрашивали отвечал. Свадьба была скромная, только самые близкие – мои заместители, посаженные родители, рыдающая тетка невесты – Серафима Карповна, какие-то, внезапно появившиеся родственники со стороны Пыжиковых, коим срочно требовалось обсудить со мной какие-то важные вопросы. Родственников послал…веселится, назначив встречу через три дня. С молодой женой ночь провел абсолютно невинно, объяснив ей, что сегодня я ни петь, ни свистеть, а вот завтра…

Двумя днями позже.

Я лежал с открытыми глазами и смотрел на черное небо. Рядом тихонечко сопела молодая жена, а за окном посвистывал весенний ветерок, дующий со стороны Большой Невы.

Пока я занимался делами службы, женская часть моей семьи, в лице Анны Ефремовны Котовой, в девичестве Пыжиковой, вместе со своей теткой сдали внаем принадлежащие им две квартиры, а взамен сняли шестикомнатную квартиры в доходном доме по адресу Тюремный переулок дом один. Это конечно шутка, в обществе озвучивали адрес Набережная мойки дом сто четыре, но из песни слов не выкинешь – к Тюремному переулку здание тоже относилось. В доме жило очень приличное общество, профессура и родственники придворных чинов императорского двора, квартиры состояли из двенадцати-тринадцати комнат. Так что наша шестикомнатная квартира была каким-то жалким недоразумением. В квартиру первый раз я попал сразу после свадьбы. Как мне объяснили, приличная семья не может проживать в служебном кабинете, да еще и в одном помещении с собакой. Мои робкие вопросы о стоимости всей этой роскоши были пресечены в зародыше. Аня, мило улыбаясь, сообщила мне, что все это относится к домашнему хозяйству, о котором мне не стоит беспокоится. Если же потребуется моя помощь, то ко мне сразу же обратятся.

В квартиру, кроме тетки и меня с женой заселилась кухарка, женщина лет тридцати, бездетная вдова откуда-то из-под Пскова, отзывавшаяся на имя Акулина.

Так что, уже три дна, как по утрам мне приходилось пить чай в столовой, а также обедать и ужинать дома, благо, что во службы мне было идти двести пятьдесят метров, а если перепрыгнуть невысокий заборчик, то и всего сто двадцать.

И вот я, семейный человек, лежу среди ночи, под теплым одеялом, на свежем белье и понимаю, что если я в ближайшие четыре месяца не изменю кардинально ситуацию, то потом что-то будет очень сложно изменить. А значит, что все покатится по привычной, исторически обусловленной колее. В июне начнется наступление Русской армии, начатое по требованию Керенского, в угоду давящей на Временное правительство Антанты. Десятки тысяч солдат и офицеров из наиболее боеспособных подразделений, цементирующих армию, погибнут, и процесс разложения вооруженных сил примет необратимый характер.

Следовательно, господина Керенского надо убирать, этот персонаж, ради укрепления своей лично власти окончательно развалит страну. Проблема была в том, что отсутствовал другой харизматичный лидер, способный повести за собой. Господи, хоть Иудушку Троцкого бери под контроль и толкай на верх. Но вряд ли я его удержу, а с учетом его идей о мировой революции, трудовых армиях и децимациях в качестве дисциплинарного взыскания… Меня передернула так сильно, что забормотала во сне потревоженная жена.

Нет, среди большевиков кандидатов на роль спасителя нации я не вижу, остаются только меньшевики и эсеры, вот только кто из них? С военными такие же сложности. Обласканный царской властью генерал от кавалерии в ближайшее время будет назначен главнокомандующим, но с поставленной перед ним задачей не справиться. Несмотря на троекратное превосходство в живой силе, Юго-Западный фронт, а за ним и все другие фронты, развить наступление не смогут. В результате армия или останется на тех же позициях, или будет вынуждена отходить в тех местах, куда германцы перебросят подкрепления с Западного фронта, облегчая положение измотанных союзников из Антанты.

Генералы не понимают настроение основной массы войск и состояния воинской дисциплины, до них не доходит, что самое лучшее, что можно сейчас сделать – это удерживать линию фронта, закапываясь в землю, постепенно приводя солдат в чувства мерами, которые, слишком поздно начнет применять Лавр Григорьевич Корнилов. Поставить на генерала? Это тоже не вариант. Во всяком случае пока. Генерал слишком порывист и абсолютно неуправляем. В любом случае это сейчас не главное. Главное вывести из игры основных, по моему мнению, большевиков – Ленина и Троцкого, избавить столицу от сотен тысяч солдат запасных полков, которые здесь абсолютно не нужны, но крайне необходимы на фронте. Особенно «токсичным» являлся пресловутый первый пулеметный полк, численностью с дивизию полного состава, с которого начались февральские выступления, а в летом начнутся июльские события. Обиднее всего, что государство сейчас не имеет сил справится с солдатской вольницей и выпнуть оборзевших в край рядовых из столицы в окопы. Как бы я не пыжился, сколько бы автоматов и кирас не наштамповала моя мастерская, с бесчисленной солдатской массой, не желающей покидать теплые казармы и относительно сытое существование, справится не удастся.

Моя группа из десяти человек, что готовилась к ликвидации Владимира Ильича, была подготовлена и замотивирована. Вопрос с «изъятием вождя мирового пролетариата» передо мной больше не стоял – негде было содержать «дедушку Ленина». Мне хватило хлопот с баржей, в которой я собрал всех выживших рощинских – содержать их до бесконечности было нельзя, выпускать тоже – молодые люди были абсолютно антисоциальны, практически все запятнали себя в совершении тяжких преступлений, ценной считали только свою жизнь. Самое смешное, но в темном трюме баржи эти ребята вели себя практически безукоризненно, очевидно, что плеск холодных невских волн под ухом и воспоминания, как их извлекали из простреленного пулями трамвайного вагона, заставляли все время помнить о бренности человеческого существования. Следствие по их деятельности шло не шатко, не валко, да я особо и не торопил, так как не знал, куда их отправлять после его окончании. Мировой судья на моем участке, подкрепленный ежедневно выставляемым караулом, вполне себе работал, но выносил свои решения и приговоры в рамках уголовного уложения, то есть, максимум до года содержания в тюрьме.

В общем, мне стало очень тесно в, отведенных самому себе, правовых и организационных рамках.

Светящиеся в темноте, стрелки «окопных» часов показывали четыре часа утра. Спать осталось два с половиной часа, а у меня сна не в одном глазу. Я погладил гладкую кожу плеча жены, натянул одеяло и попытался уснуть, но, через десять минут понял, что только зря теряю время. Выскользнул из уютного тепла одеяла, я нашарил босыми ногами тапочки и накинув халат (да, мне вручили халат, бархатный, с поясом), стараясь не наступить на разлегшегося поперек прохода пса, осторожно вышел из спальни.

В кабинете я оделся, и усевшись за стол, начал рисовать на листе бумаги чертиков, одновременно пытаясь представить, что может пойти не так во время покушения на Ленина.

Залп полудюжины крепостных ружей по Ильичу не оставлял ему никаких шансов. Скорее всего стрелять придется в тот момент, когда будущий вождь и учитель мирового пролетариата взберется на башню броневика. Броневики, по разным источникам от одной до девяти, будут сосредоточены на выходе из вокзала, возле трамвайного кольца. Отличный вид на будущую площадь Ленина открывается с крыши дома тридцать пять по улице Симбирской. Только, чтобы стрелки могли уйти от неминуемой погони, надо поставить со стороны михайловской артиллерийской или военно-медицинской академии грузовик с пулеметом, который открыв огонь в воздух, отвлечет на себя внимание. Ну и принять меры, чтобы Сампсониевский мост не был перекрыт, и грузовик с пулеметчиков беспрепятственно покинул Выборгскую сторону и бесследно растворился на улицах спящей столицы. А стрелков придется эвакуировать лодкой. Я понял, что мне требуется еще, по крайней мере, шесть человек и со злости отбросил исчирканный листок в сторону. Ладно, это не проблема, тем более, что бывших полицейских, посидевших в подвалах Таврического дворца и потерявших за время беспорядков все, включая имя, у меня пять десятков, в группу обеспечения операции модно брать практически любого.

Тремя часами позднее.

– Петя! – слегка стукнув кулачком по косяку двери, в кабинет заглянула Аня: – Ты извини, но там мои братья троюродные пришли…

– Это те, которые на свадьбе что-то обсуждать хотели?

– Да. Платон Иванович Кружников и Севастьян Иванович… это сыновья моего покойного дядьки Ивана Тимофеевича. Петя, мне кажется, что они не с добром пришли…

– Иди в гостиную, я сейчас подойду.

Родственники представляли из себя типичных купцов того времени – крепкие мужчины лет тридцати, которых старили усы и бороды, одетые в темные костюмы– «тройки», с обязательными цепочками карманных часов. Гости пили чай и, судя по недовольным лицам всех присутствующих, разговор между родственниками не клеился.

Глава 21

Глава двадцать первая. Что за станция такая – Дибуны или Ямская?

– Здравствуйте, господа. – я, не обращая внимание на кислые морды «родственников», прошел на свое место во главе стола и кивнул кухарке, что кинулась суетится, наливая мне чай.

Сделав несколько глотков, я обвел взглядом собравшихся, но все упорно молчали.

– Платон Иванович, Севастьян Иванович, что-то случилось, или так пришли, по-родственному, по сестре соскучившись?

– У нас, господин хороший, к Анне Ефремовне дело, родственное…

– Вы, очевидно, сударь, плохо воспитаны. – я промокнул губы салфеткой и в упор уставился на говорившего, не знаю, кто это – Платошка или Севка: – Явились в мой дом, обращаетесь ко мне, как к какому-то случайному прохожему, расстроили мою жену и еще заявляете, что дело к ней меня не касается…

– Петя…– пискнула Аня, но я остановил ее жестом ладони.

– Мы не знаем, откуда вы появились, господин Котов, и каким образом вы, воспользовавшись неопытностью Анны и отсутствием главы семьи, женились на ней, так скоропалительно, но мы, как старшие мужчины не допустим, чтобы безродный проходимец пустил по миру нашу сестру…

– Я вам так скажу, господа, или вы говорите сею минуту, с чем пожаловали, или пойдете вон…

Купчики переглянулись, после чего один из них положил передо мной две гербовые бумаги.

Из текста следовало, что «тридцатого декабря одна тысяча семнадцатого года Пыжиков Ефрем Автандилович по предъявлению сего векселя повинен выплатить в городе Санкт-Петербурге подателю сего деньги в сумме две тысячи рублей».

– И что? – я отправил бумагу обратно, и она скользнула по столешнице в сторону владельца.

– Надобно оплатить…

– Господа, вы разве в школе не обучались? Я на сей бумаге вижу дату оплаты – предпоследний день этого года. Сейчас еще март. Будьте так любезны, до этой даты не предъявляйте этот вексель, досрочно погашен он не будет.

– Мы вправе требовать досрочного погашения, так как Ефрем Автандилович почил…

– Я вам русским языком сказал – досрочно ничего оплачено не будет. Мой тесть почил, его Анна Ефремовна наследство приняла, вексель будет погашен в срок. Ежели желаете предъявить его до указанного в нем срока, извольте, мы с Аней можем пойти вам навстречу и выплатить за него с дисконтом… – я сделал вид, что задумался, а братцы замерли.

– Пожалуй, пятьсот рублей будет справедливая цена.

«Родственники» вскочили.

– Это грабеж, господин Котов, мы пойдем в суд.

– Не смею препятствовать. – я тоже встал: – Был рад повидаться.

– А ты, Анна, подумай, стоит ли разрывать с семьей ради этого…– под моим взглядом, так и оставшийся неизвестным по имени, «братец» не закончил фразу и выскочил из гостиной.

– Петя, ну не стоило так, они же мои родственники. – Аня склонилась над чашкой с остывшим чаем, по ее щеке скользнула слезинка.

Я поднял девушку и губами снял с ее щеки прозрачную каплю.

– Перестань, не плачь.

– Но они же братья мои, а ты их прогнал…

– Аня. – я отстранился: – У твоего отца и у тебя последнюю пару месяцев происходили сплошные неприятности, я что-то в тот момент никого из твоих родственников не видел. Никто вам не помогал, никто не пришел на помощь. Когда батюшку твоего убили, а тебя мачеха выставила за дверь из родного дома, из этих никто не появился, не помог сироте. А пришли они вексель предъявить к оплате, больше им ничего не интересно.

– Но они же правильно говорят, что я наследство приняла и должна оплатить батюшкины долги.

– Так и оплатим, я же с тобой не спорю. – я вновь притянул к себе девушку: – В оговоренный срок все долги покроем, но не раньше.

– Но, Петя…– Анна уткнулось головой мне в грудь, а я зарылся лицом в ее волосы: – Но они же правильно говорят, что цены растут, а деньги обесцениваются.

– Это риск, любимая. Коммерческий риск. А если к тридцатому декабря цены наоборот снизятся, а рубль укрепится? – девушка вскинула на меня удивленные глаза: – А что, и такое бывает. Ладно. Будь добра, этих субъектов сюда больше не пускай. А мне надо уехать. Буду, наверное, только завтра.

Станция Дибуны Финляндской железной дороги.

Отшумел громогласный митинг на перроне станции Белоостров, четыре сотни рабочих Сестрорецкого оружейного завода под звуки духового оркестра грузились на открытые железнодорожные платформы, которым предстояло увезти их обратно на завод, а с главного пути, ведущего в сторону столицы, под свисток паровоза, отходил «зеленый», дачный поезд. Нужно признать, что ничто не испортило встречу большой группы политических эмигрантов на пограничной с Великим княжеством Финляндским, станции Белоостров. Многочисленные военные и чиновники куда-то исчезли, очевидно, не желая встречаться с рабочими оружейниками, многие из которых были вооружены. Через пару часов, путешествие через половину Европы, начавшееся в опломбированном вагоне в Швейцарии, должно было подойти к концу…

Паровоз начал притормаживать на входной стрелке следующей станции – Дибуны, которая оживала в основном в теплое время года, когда на живописное побережье Финского залива и уютные дачки юга Карельского полуострова устремлялись многочисленные семейства столичных жителей. Паровоз в начале состава вновь засвистел, притормаживая состав, затем лязгнули буфера и вагон остановился прямо напротив невзрачного зеленого заштатного вокзала. За окном зашумели, потом кто-то пробежал вдоль состава, громко топая сапогами, в общем, шла обычная вокзальная суета, которая через пару минут снова должна была смениться успокаивающим стуком вагонных колес на стыках.

Хлопнули двери вагона и раздались чьи-то уверенные шаги. В отсеке, где на жестких лавках плотной кучей уселись десяток человек – приезжие и встречающие, шагнул человек в кожаной куртке и офицерской фуражке, со странным уродливым оружием, висящим поперек груди.

– Товарищ Ленин? – казалось, что окладистая борода военного мешает ему говорить, а позолоченное пенсне, своим блеском, отвлекало от других черт его лица: – Владимир Ильич?

Все замолчали. Мужчина в темном пальто и кепке, сидящий в окружении двух женщина, встал и со злостью посмотрел на сидящего напротив него усатого мужчину, встал.

– Здравствуйте. Я послан Выборгским районным комитетом доставить вас с супругой в безопасное место, так как получена информация, что на въезде в Питер на вас будет совершено покушение. Прошу вас взять вещи и следовать за нами.

– А собственно говоря кто? – усатый собеседник Ленина, которого было трудно не узнать, вскочил со своей лавки: – Я вас не знаю! У вас есть документы, подтверждающие…

«Офицер» шагнул в сторону и кивнул одному из стоящих за его спиной солдату:

– Козырь, предъявите товарищу наш мандат!

– Сэр? – солдат сделал недоуменное лицо.

– Козырь, наш мандат! – рявкнул «офицер» и солдат пробормотав что-то вроде «Иес», ударил господина с усами прикладом своего странного оружия в живот, так, что с того упала кепка. «Офицер» одновременно с этим ударил мужчину с большими залысинами кулаком в живот, после чего, схватив согнувшегося от боли «товарища» Ленина за воротник пальто и, перетащив его через ноги визжащей женщины, толкнул ко второму солдату.

Люди, плотно сидящие в соседних отсеках вскочили, чтобы броситься на помощь избиваемым, но «офицер» вскинул свое оружие к потолку и раздалось множество выстрелов, прозвучавших особенно устрашающе в замкнутом пространстве вагона.

Под визг женщина и заливистый смех «офицера», солдаты, ловко завернув руки избитых и ошеломленных мужчин, поволокли их к выходу по длинному узкому проходу, не давая ни отдышаться, ни разогнуться. Несколько человек, вставших на пути нападающих возле выходя из вагона, убрались с прохода, когда, идущий последним «офицер», не прекращая мефистофельски хохотать, выпустил над головами людей очередь из своего пулемета. Сбросив своих жертв из вагона прямо в кузов красного грузовика, что с откинутыми бортами заехал на перрон, к самому вагону, офицер крикнул что-то и, стоявший в компании еще одного солдата в самом начале поезда, дежурный по станции поднял свой флажок, и паровоз, дав короткий гудок направился к выходной стрелке.

Мимо грузовика, в кузове которого лежали два тела, а солдаты деловито закрывали деревянные борта, проплыли сплющенные о стекла лица пассажиров, которым «офицер» шутовски отдал честь странно вывернув ладонь наружу. Когда поезд уже вытягивался со станции, несколько человек выпрыгнуло на железнодорожную насыпь из одного из вагонов. Они бросились обратно на станцию, но успели заметить только красный кузов автомашины, с торчащими над бортами человеческими фигурами, который скрылся между станционными постройками.

Товарищ Сталин, как старший среди встречавших Ленина и соратников, большевиков, принял меры по организации погони и поисков скрывшихся бандитов. Захватив с помощью двух, имевшихся у них, револьверов, железнодорожного телеграфиста, он отдал принялся рассылать телеграммы молнии в оби стороны железнодорожной линии. Через два часа из Сестрорецка прибыли, на тех же платформах, две сотни вооруженных рабочих. К этому времени на станцию вернулся единственный, посланный в погоню рабочий, оседлавший велосипед, принадлежавший все тому же, плененному телеграфисту. Со слов измученного, запыхавшегося парня, что судя по состоянию его одежды, не единожды падал с «железного коня», след грузовика он потерял на развилке лесных дорог, но общее направление движения похитителей было берег финского залива и Сестрорецкий оружейный завод. Чертыхаясь и роняя винтовки, рабочие вновь стали устраиваться на грузовых платформах, и маневровый паровоз сери «Ь», отдуваясь паром, потащил состав обратно на завод.

Еще через несколько часов бесплодных поисков красного грузовика, на окраине Сестрорецка нашли бредущего в сторону завода одного из похищенных – члена редколлегии газет «Правда», члена Петербургского комитета РСДСП (б) товарища Шляпникова Александра Гавриловича. Пока жертву киднеппинга доставили в штаб поисков, расположенный в рабочем клубе, прошел еще час.

Уже в темноте человек в грязной пиджачной паре, с кровоподтеком на лице, рассказывал Сталину, что его выбросили из грузовика, недалеко от берега Финского залива, в сосновом бору, после того, как узнали его фамилию.

«Офицер» долго ругался, переживая, что «усатый черт ушел», и товарищ Сталин, в момент нападения бывший в тамбуре, подумал, что ему сегодня очень-очень повезло, ведь на месте Шляпникова мог оказаться он, примерно в таком-же пальто, костюме, с кепкой и усами.