Текст книги "Ночь Стилета"

Автор книги: Роман Канушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Шура-Сулейман относился к тому уходящему типу братвы, умирающим динозаврам, для которых распальцовка так и осталась единственно приемлемой формой общения. Распальцовка для Шуры-Сулеймана была что боевой танец для папуаса. О его зверских шутках были наслышаны многие. О том, что проституток он возил только в багажнике своего «мерседеса», считая их недостойными находиться с ним в одном салоне, и о том, что как-то под кайфом он забыл об одной из них, и ее, бледную, задыхающуюся, извлекли из багажника почти через сутки; о постепенно нагревающихся электрических утюгах; о старинной истории с парикмахером: тот плохо постриг его, и Шура-Сулейман заставил обнулить десяток следующих за ним и ни о чем не догадывающихся клиентов. Сам Шура поглядывал за происходящим из соседней комнатки и покатывался со смеху – люди заказывали себе стрижки, а парикмахер пускал их под машинку. Какой-то старенький дед потребовал для жалобы директора; один из клиентов психанул, разбив об пол машинку; после обнуления четвертого клиента – с такими, как с восторгом рассказывал Шура-Сулейман, кулаками-кувалдами – бледное и перепуганное лицо парикмахера превратилось в подобие морды сенбернара…

Шура-Сулейман был по-прежнему увешан немыслимым количеством тяжеленных золотых цепей и по-прежнему оставался до карикатурности невоспитанным человеком. Он все еще жил где-то в начале девяностых годов и, несмотря на свою крутость, по мнению многих, явно задержался на этом свете.

Только эти «многие» по-прежнему боялись Шуру-Сулеймана как огня. Дела с ним вести становилось все сложнее – он не поддавался никакому психологическому давлению и не признавал почти никаких компромиссов.

– Знаешь меня? – Голос прозвучал с привычной и уже, наверное, неосознаваемой интонацией угрозы.

Игнат кивнул:

– Да. Ты – Шура-Сулейман. Тебя многие знают.

Шура-Сулейман был удивлен, но не подал виду. Он привык ко всем обращаться на ты, но с ним, за редким исключением, все были на вы, тем более те, кто о нем слышал.

– А ты кто?

«Ну, еще скажи: „Объявись, брат“», – с усмешкой подумал Ворон.

– Мое имя – Игнат Воронов, только оно вряд ли тебе что-то скажет.

Сулейман ждал продолжения, но его не последовало. А к ним уже подошел Лютый.

– Что, Шура, вы уже познакомились? – Он указал Сулейману на Игната. – Это мой очень старый друг. Наверное, самый близкий друг – друг детства.

Шура-Сулейман посмотрел на Игната ничего не выражающим взглядом.

– Что-то он у тебя неразговорчивый, Лютый.

– Это точно. – Лютый пребывал в прекрасном расположении духа. – У него много достоинств.

Сулейман какое-то время размышлял, потом таким же бесцветным тоном произнес:

– Тебе, брат, виднее. Действительно, чего пустые базары разводить? – И он неожиданно протянул Игнату руку. Игнат пожал ее. Рука у Шуры была огромная и словно стальная; он задержал руку Игната в своей, но тот вежливо улыбнулся:

– Очень рад. – Поздоровался и высвободил руку. Рукопожатие Игната Сулейману понравилось – оно было не слабым, но и не вызывающим.

– Я тоже рад. – И он продемонстрировал то, что ему заменяло улыбку.

Игнат с Лютым отошли от Шуры-Сулеймана – сейчас молодые пройдут по ковровой дорожке, и шумное застолье начнется. К ним присоединился рыжий водитель.

– Торт наконец прибыл, – сообщил он Лютому.

– Хорошо.

– А вот… Вики нет. Директора своего прислала, а самой нет.

– Черт… сумасшедшая баба!

– Что меж вами случилось, Лютый? – спросил рыжий водитель.

– Ничего. Поверишь – ничего! Я сам понять не могу.

– Ну ладно, вроде все нормально, – произнес рыжий водитель. – Остальные все здесь. Слетелись как мухи на мед.

– Оружия ни у кого нет?

– Обижаешь, – проговорил рыжий. – Только у охраны. Все уговор держат.

Даже Сулейман.

– Ладно, Это я так спросил. Вот дура баба…

– Вика?

Лютый кивнул. Игнат улыбнулся:

– Что, нежные чувства? Дела сердечные?

– Да какие нежные чувства! Баба крутая, кремень, умница, вот только в последнее время… Словно ей кто про меня какого-то дерьма наплел. Неожиданно переменилась, и все тут.

– Я думал, – произнес рыжий водитель, – ее мужик-то, покойный, вроде с Монгольцем дела имел. Не то что вел чего-то, а вроде как собирался. А Миша Монголец такой паренек… Может, оттуда ноги растут?

– Ой, рыжий, – усмехнулся Лютый, – да Вика совсем не по этим гайкам.

Прекрати.

– Доверяй – но проверяй.

– Ладно, рыжий.

Лютый обнял водителя за плечи – они действительно были с ним давно, но… тот многого не догонял. Многого. Хотя завхоз из него получился прекрасный. К рыжему водителю Лютый относился с какой-то особенной теплотой. И не только потому, что никогда не бросал своих людей. И сентиментальные воспоминания о прошлом здесь тоже ни при чем. Просто было в нем что-то бесхитростное и чистое, чего в Лютом, увы, не было и уже никогда не будет.

Так думал Лютый, вовсе не догадываясь, что рыжий водитель просто восхищался им, как сейчас его младший брат Андрей восхищается Вороном.

– Ладно. Не будем о делах в такой день. Игнат, сейчас я тебя познакомлю с Щедриным. Мы с ним будем за глав двух семейств. О! Молодые. Идут!

Андрей и Марина показались в конце ковровой дорожки – молодые, красивые, успешные и, наверное, влюбленные. Жених и невеста, тили-тили-тесто…

Как две фотомодели на каком-нибудь знаменитом подиуме. Невеста в красном облегающем платье, делающем ее до невероятности сексуальной; Андрей в каком-то странном наряде – кителе и в спортивных туфлях. Эксцентричные модники, оба со странички глянцевого журнала. Оба в солнцезащитных очках долларов по пятьсот.

Игнат подумал, что в их время все было по-другому – строгий темный костюм и невеста в белых кружевах и с фатой.

– Вот балбес он у меня! – усмехнулся Лютый, с нежностью глядя на брата. – Опять – шнурок… Слухай, Воронидзе, какие же они оба красивые! А, братан?!

Молодые шли к Лютому и Щедрину, здесь же были обе матери и члены обоих семейств.

«Свадебный марш» Мендельсона. Лютый выходит к ним навстречу – это уже явно не по сценарию. Подходит к брату, опускается на одно колено… Все немножко озадачены. Лютый завязывает брату шнурок. Щелкают затворы фотоаппаратов. Лютый поднимает взгляд, улыбается.

– Держись, братан!

Андрей несколько смущен. Смотрит на Марину.

– Мы держимся.

Лютый поднимается.

– Ну, краснокожий, поздравляю. – Старший брат всегда завязывал младшему шнурки. И всегда звал его краснокожим. – Сегодня ты похитил самую красивую женщину с их корабля.

Щедрин улыбается. Матери улыбаются со слезами на глазах. Щелкают затворы фотоаппаратов. Игнат подумал, что это могли бы быть лучшие фотографии со свадьбы. Прямо картинка к новой серии «Крестного отца» – заботливая рука, завязанный шнурок, блистательный клан…

– Будьте счастливы, – говорит Лютый и отходит к Щедрину.

Начинаются поздравления. Объятия. Всем-всем много-много счастья.

* * *

Лучшие фотографии со свадьбы будут совсем другими. И за них дадут много денег.

* * *

– Горько! – кричит Лютый. Он дарит молодым джип – роскошный «мерседес» М-класса. Это еще не все. Он финансирует их следующий фильм. Он готов вкладывать деньги в интересные проекты. Неплохая новость для прессы.

– Горько! – произносит Щедрин. Он дарит молодым пятикомнатную квартиру в элитном доме, полностью обставленную. – Дальше выкручивайтесь сами, – шутит банкир.

– Горько! – говорит Миша Монголец и кладет ключи от двухместного кабриолета «порше». Лютый понимает, что скорее всего это знак окончательного примирения.

– Горько! – кричат все гости, явно соревнуясь в блистательности своих подарков, в остроумии своих тостов.

– Горько! Горько!

* * *

В нескольких сотнях метров от накрытых столов бойцы ОМОНа в камуфляже двигаются вдоль рощи, расположенной напротив особняка Лютого. До них доносятся звуки веселой свадьбы, музыка, смех. Они занимают позиции.

– Действовать только по моему сигналу, – говорит тот, кто называл себя майором Гриневым.

Командир отряда Павел Лихачев кивает. Потом все же задает вопрос:

– А если опять будет команда «домой»? У Лютого многое замазано.

– Значит – домой. Мы здесь на всякий случай. На всякий пожарный…

– Я к тому, что там полный дом охраны.

Майор Гринев смотрит ему в глаза с холодным любопытством. Бойцы спецназа, прибывшие с Гриневым, – это снайперы. Сейчас они готовят свое оружие.

Паше глубоко наплевать на Лютого. Он будет не против, если эти бандиты перебьют друг друга. Совсем не против. Но все равно это дело попахивает дерьмецом.

– Покой мирных граждан, – произносит Гринев, – вот объект твоей заботы. Насильно мил не будешь, так ведь, а, Лихачев?

– Так точно.

– Если у них что начнется, какая заварушка, всех класть на землю!

Чтобы тут вооруженные головорезы по поселку не бегали. По любым стрелкам – огонь на поражение.

– Можете не повторять. В моем отряде так заведено, что достаточно одного инструктажа.

– Думаешь, Лихачев, где-то есть по-другому?

– За других говорить не берусь.

– Все правильно. О, слышишь, «горько» кричат?

– Слышу.

– Кино-то видел?

– С Лютого братом? Хэ, туфта! Пацан. Как в сказке навертели. Баба ничего играет.

– Банкирская дочка.

– Стрельба с двух рук, пистолеты появляются, как у фокусника. Шоу оно и есть. Нежизненно.

– Моей дочке понравилось. В Ваню-киллера так просто влюбилась.

Сидела, ревела, соплячка.

– Сколько ей?

– Четырнадцать.

– Барышня.

– Соплячка!

Паша Лихачев внимательно посмотрел на Гринева и спросил:

– Что вы мне хотели сказать? Вторая часть инструктажа?

Гринев вырвал травинку, погрыз сочную, близкую к корням часть стебля.

Отбросил травинку в сторону.

– Еще не пришло время.

– Когда?

– Успеется. Это быстро. Эй, – Гринев обернулся, – не высовываться!

Паша поглядел на особняк – да, отгрохали себе хоромы. И сосны, и речка, и дом что дворец – коммуняки себе такого не позволяли. Даже лифт по стене ползет. Снова на свадьбе закричали «горько». Теперь уже кричали дольше. А где-то наверху, в кронах деревьев, заливался одинокий соловей – надо же, средь бела дня… Паша вспомнил свою свадьбу, в общежитии, о том, как брали лавки у соседей и посуду напрокат, но все равно – в тесноте, да не в обиде – отгуляли что надо, весело. «Горько» кричать прекратили, значит, сейчас пьют. До того места ограды, что их интересовало, было не больше пятидесяти метров открытого пространства. Они подошли близко. Очень близко к дому Лютого. Паша думал о второй части инструктажа и об ощущении, от которого он никак не мог избавиться: они подошли очень близко к дому Лютого, и это дело все больше и больше пахнет дерьмецом. Да нет, уже не дерьмецом, а просто откровенным дерьмом. К которому его подталкивают и на которое ему, конечно, не укажут до тех пор, пока он не вляпается. Так что Паше лучше быть очень внимательным. Лучше глядеть в оба.

* * *

К фасадной, почти полностью стеклянной стороне дома Лютого примыкал такой же стеклянный колпак, и в нем ползал лифт. Три этажа вверх и два – под землю. Там сауна, тренажерный зал с прекрасной вентиляцией, со вкусом отделанная бильярдная и ниже – подземный гараж, подсобки. Всего пять уровней.

Колпак был темного, почти зеркального стекла, однако изнутри, из лифта, открывался прекрасный обзор на реку и сосновый бор.

Еще до начала свадьбы Лютый показывал Ворону дом, и они поднимались на лифте из бильярдной на третий этаж, где Игнату была отведена спальня. Здесь же, на третьем этаже, Игнат с удивлением обнаружил библиотеку.

– Ты чего, Рыжий, – спросил Ворон, – превращаешься в книжного человека?

– Да, в лютого библиотекаря!

Они рассмеялись, Владимир Ильич произнес:

– Ну, знаешь, для детей, братишка… Нормальное дело. Мы-то так дураками и помрем. Хотя, может, на старости лет… А если серьезно – я дам детям самое лучшее образование, чтобы были не чета нам. В Англии, наверное…

– Ничего, мы свои университеты в другом месте прошли.

– Это да. Но я не хочу им таких университетов. Хватит того, что их папки колотились.

– Потом вернутся и будут нудить – мол, папаша, вы не в той руке нож с вилкой держите.

– А это ерунда. Я этому научился быстро. Бизнес – это как жизнь, заставит.

– Я обратил внимание: там, внизу, официанты накрывают, столько приборов… Даже не знаю, как чем пользоваться?

– Говорю – ерунда, начинай с внешних вилок и ножей. А вообще – не забивай себе голову, ешь хоть руками. Ты же в моем доме…

– Кто тебе книжки-то подбирал?

– Деньги.

– Деньги?

– Конечно. Рыжий, который тебя привез, кому-то забашлял, и у меня здесь полный плезир. Зря смеешься, если честно, я даже кое-что почитывать стал, не мурню всякую, а таких знаменитых папок. И там есть очень даже, как ты говоришь, нормалды. Башковитые ребята.

– Значит – нормалды! – Ворон улыбнулся. На столе лежал томик Ницше.

– Только у меня совсем времени на все это нет. А жаль.

– Наверное, жаль.

Потом они вышли на лужайку перед домом, а потом началась свадьба.

Сейчас солнце покинуло зенит, и темный стеклянный колпак лифта перестал слепить глаза, утратив часть своих зеркальных свойств. Но не совсем. И быстрый солнечный зайчик пару раз блеснул на ровной глади стекла. Вполне возможно, кто-то баловался. Игнат смотрел на колпак лифта, где отражались причудливо изогнутые деревья за домом у реки, и в этом зеркале темно-синее небо, почему-то оранжевый росчерк – след реактивного самолета, снова деревья и еще что-то… Всего лишь мельком, какое-то быстрое, почти неуловимое движение.

Игнат молча покинул застолье и прошел в дом.

Поднялся на третий этаж, в библиотеку, и какое-то время смотрел из окна. Не очень долго. Невзирая на весь бардак, что творился сейчас в жизни Игната, его глаз все еще не утратил профессиональной цепкости и… странного умения разгадывать знаки, символы, которые постоянно посылает нам окружающий мир. Только многие люди слепы, они не видят и не понимают знаков. Может быть, это и хорошо – для каждого существует свое, особенное, зрение. Кто-то видит внутри предметов, кто-то – внутри себя, а кто-то видит знаки.

Игнат поискал в библиотеке телефон и обнаружил причудливый старинный аппарат с дисковым набором. Он молча улыбнулся и подумал, что Лютый, конечно, всегда был забавным. И всегда умудрялся делать так, чтобы вещи соответствовали своему назначению. В каком-то смысле он был словно кудесник или древний царь Мидас, умевший превращать в золото все, к чему прикасался. Только Мидас закончил не очень хорошо, в конце концов эта способность и погубила его. Игнат набрал номер мобильного телефона и попросил Лютого немедленно подняться в библиотеку.

– Что случилось, Ворон?

– Давай срочно. Кто у тебя отвечает за безопасность?

– Охрана?! Глуня…

– Давай сюда своего Глуню.

…Они простояли у окна библиотеки недолго, минуты три. Ворон, Лютый и Коля Глушенко, крепкий и, как Игнат убедился, довольно профессиональный малый, отвечающий за вопросы безопасности. Игнат был уверен, что они не заставят себя ждать и снова покажутся. Так оно и случилось.

– ОМОН, – произнес Глуня.

– Вот мудаки неуемные! – бросил Лютый.

– Ну что, Володь, звонить Севастьянову?

– Звонил уже. Он их убрал, а они вот снова вернулись.

– Что происходит, Лютый? – спросил Игнат.

– Да слышали уже… У меня ж тут полный дом братвы! – Лютый усмехнулся. – Формально – они пекутся о спокойствии в поселке, вот и кружат вокруг дома, как вороны…

– А не формально? – Игнат усмехнулся: сравнение с воронами пришлось как нельзя кстати.

– Не знаю… Денег хотят! Сейчас снова брякну Севастьянову. Нет, сюда они не полезут. Им уже объяснили, что у Лютого вовсе не криминальная сходка.

Севастьянов понимает: если что, у него жопа будет красная, как у мартышки.

– Понятно, Ну давай, звони. Глуня, выходить к ним пока не надо.

Только после того, как Лютый дозвонится. – Игнат даже не заметил, как начал давать распоряжения.

Может быть, и это были знаки. ЗНАКИ… Где-то Ворон прочитал, что наши поступки есть символы нас самих. Сказано точно, ничего не возразишь.

Только вот солнечные зайчики – это мог быть бинокль или… отражение неприкрытого окуляра оптического прицела. Обычно их закрывают, чтобы не было таких вот зайчиков. Если это бинокль, то возникает вполне законный вопрос: зачем кому-то пялиться на стеклянный колпак лифта, да еще на уровне третьего этажа? Если же это случайный блик оптики, то вопрос ставится совсем по-другому: зачем отряду ОМОНа в составе подразделения понадобился снайпер?

* * *

Знаки… В этот солнечный день первые, совсем еще непонятные и малоуловимые знаки стали складываться в картину, и понадобилось некоторое время, чтобы спрятанный рисунок открылся полностью.

* * *

Севастьянова на месте не оказалось. Мобильная связь автоматическим голосом объясняла, что абонент не отвечает или временно недоступен. Меж тем ничего не происходило. Свадьба продолжалась, наряд ОМОНа отдыхал в сосновом бору.

Игнат побеседовал с Глушенко – оказалось, что вся территория: дом и подсобки, бассейн и лужайки – все разбито на сектора. Все охранники имеют радиосвязь – подобный подход к делу не вызывал вопросов. Это было грамотно, и, как понял Игнат, Глуня оказался из профессионалов. А профессионалы знали свою работу. Только и Игнат знал кое-что: если кому-то понадобится вас достать, то никакие профессионалы не помогут. Раньше или позже, так или иначе это произойдет. Было очевидно, что пытаться кого-то достать на свадьбе, где полно народу, охраны с той и другой стороны высоких оград, – это нелепое, если не самоубийственное решение. Но… Однако всегда существовали эти «но». Потому что на самом деле нелепые решения иногда оказываются самыми неожиданными и поэтому самыми действенными. А если вас кто-то захочет достать, он этого добьется.

Лучшие службы безопасности мира не смогли уберечь своих президентов – чего уж тут говорить…

Между тем свадьба шла своим чередом, а наряд ОМОНа прохлаждался в лесу.

Ничего не происходило.

Пока.

А потом все очень быстро начало меняться.

* * *

Миша Багдасарян, по кличке Монголец, прибыл на свадьбу без супруги, потому что Елена Багдасарян, в девичестве Романова, была беременна третьим ребенком. Багдасаряны наконец-то ждали мальчика.

Миша Багдасарян пошел наперекор семейно-клановой традиции жениться только на женщине своей крови. Это был его второй брак, а первый распался быстрее чем за год – Миша женился тогда на Марии Тер-Петросян, дочери влиятельного еще в советские времена вора в законе. Брак распался, оставив Мише кучу проблем и головную боль. Вот тогда он и порвал со своими семейно-клановыми традициями. Приобретая после очередного конкурса красоты Елену в качестве дорогой игрушки, Миша был уверен, что и второй его брак продлится не дольше года-двух. Но неожиданно все вышло по-другому; возможно, мудрая Елена решила, что верхом ее карьеры может быть не победа в очередном конкурсе, а замужество.

Возможно, Елена из небольшого подмосковного городка Коломна имела крепкую, здоровую жилку, что позволило ей стать прекрасной женой, полностью забыв про собственные амбиции. Так или иначе, Миша Монголец не без некоторого удивления обнаружил, что он счастлив в браке, что живет не в огромных, холодных, напичканных златом и шелками стенах, а в чудесном теплом доме и Елена отвечает всем незамысловатым критериям настоящей жены: она заботливая, понимающая и, представьте себе, экономная хозяйка в доме, она все еще суперсексапильная и умная леди в обществе и несравненная, будоражащая, сладкая шлюха в постели. Да, Миша Монголец был счастлив в браке. На его нередкие любовные связи на стороне жена закрывала глаза, и Миша их не афишировал. Елена уже подарила ему двух девочек, и теперь они ждали наследника. Около пяти часов вечера Мише позвонили и сообщили, что госпожа Елена Багдасарян только что разрешилась мальчиком. Рост – пятьдесят один сантиметр, вес – три двести пятьдесят. Это произошло несколько раньше срока, но и мама, и малыш чувствуют себя хорошо, и вскорости счастливый отец сможет переговорить с женой по телефону. Может, именно по этой, а не по какой-то другой причине Монголец решил пропустить торжественную церемонию выезда – именно выезда, потому что все было укреплено на большой четырехколесной тележке, – этого кулинарного шедевра, свадебного торта. Миша Монголец, извинившись перед Лютым и молодыми, взял свой телефон и пошел в дом – он не хотел, чтобы посторонние видели его подлинные чувства, когда он станет говорить с женой. Действительно, причина для того, чтобы удалиться, была у Миши более чем веская.

Когда в конце той же ковровой дорожки, по которой прошли жених и невеста, появилась тележка с огромным тортом, многие гости восхищенно замерли.

Это был не торт даже, это была какая-то фантасмагорическая скульптурная композиция, подлинное произведение искусства. Мысль о том, что оно будет съедено, выглядела кощунственной и в то же время весьма концептуальной. Торт венчала огромная, запряженная в морского конька перламутровая раковина, в которой возвышались две фигурки – морской божок в развевающемся плаще прижимал к себе хрупкую русалку. Голову морского конька украшали два обручальных кольца, большое и поменьше, в сахарно-глазурных лицах божка и русалки проглядывало портретное сходство с молодоженами. Раковина покоилась на подводных рифах, кораллах, меж которых расправляли свои жирные плавники диковинные тропические рыбы. Островки и гроты из живых фруктов и взбитых сливок, морские глубины из разноцветного желе, кокосовые, марципановые и шоколадные водоросли-деревья, затонувшие корабли из превосходного суфле, пиратские бочонки с ромом – и все это окружал пылающий море-океан. Детская сказка под рукой безумного кондитера превратилась во что-то странное, тревожащее, волнующее, словно отпечаток, слепок с какого-то удивительного сновидения.

По три человека с каждой стороны, одетые так же, как и официанты, обслуживающие свадьбу, толкали эту тележку. Безукоризненно белые перчатки, белые куртки, черные бабочки и черные брюки. Впереди процессии шел еще один, тот, кого назвали церемониймейстером. Все были в театральных масках, странно двусмысленных. Пока они просто шли, и огромный торт плыл меж гостей, приближаясь к молодым. А струнный ансамбль играл скрипичные пьесы Вивальди, и, видимо, основное шоу, обещанное менеджером фирмы «Сладкий мир» Савелием Башметовым, было еще впереди.

Процессия с тортом остановилась прямо перед молодоженами. Два официанта разошлись от тележки в разные стороны. Юная Марина, которую всего пять часов назад объявили женой в загсе Российской Федерации, а потом венчали в церкви по православному обычаю, взяла мужа за руку. Она не сводила глаз с торта, не понимая, что ей делать, плакать или смеяться, – ничего более дикого она в жизни не видела. Потом с некоторым изумлением она проговорила мужу на ухо:

– Тебе не кажется, что кондитер был сексуальным маньяком?

Андрей попытался состроить каменное выражение лица, но все-таки не выдержал и прыснул, прикрывая рот рукой.

– Т-с-с… Девять с половиной недель по-русски… Тихо!

– А этих двоих в раковине видишь? – не унималась Марина. – Дельфин и русалка?..

– Тихо! – Андрей с трудом сдерживал себя, чтобы не расхохотаться, – пафос происходящего и торжественность официантов только подливали масла в огонь. – Здесь, наверное, заложен какой-то крутой смысл. Я, видимо, должен съесть тебя, а ты – меня. Это же кулинарный шедевр.

– Да? Спасибо. Буду знать. А я решила, что это культ вуду. При виде этих-то куколок…

Церемониймейстер предложил молодым и их самым близким родственникам сфотографироваться рядом с тортом, пока тот еще цел.

– Уверяю вас, совсем скоро от торта останутся только крошки, – пошутил церемониймейстер. Потом подумал и добавил:

– Я не шучу.

Официанты разошлись в стороны, появились фотографы. Прекрасное фото на память – завтра оно попадет во все уважающие себя периодические издания. И коли так – фотография должна быть содержательной и красноречивой. В центре – кулинарный шедевр. По краям – молодые и их семьи, Щедрин, Лютый… Но фотография должна содержать важную информацию – поэтому за спинами Лютого и Щедрина проглядывают их деловые партнеры. Молодые пытаются держаться за руки.

Их все же просят встать по бокам – в центре композиции должен быть запечатлен торт. Марина и Андрей смотрят друг на друга, улыбаются друг другу и расходятся по своим семьям.

– Стоп! – кричит Лютый. – Маришка, иди ко мне! Андрюх, а ты – туда.

Мы теперь – родня! Иди ко мне, сестренка…

Громадная пятерня Лютого ложится на талию Марины – ей придется полюбить старшего брата своего мужа, ведь они теперь родня. И Марина вдруг понимает, что сделать это ей будет несложно, – «Иди ко мне, сестренка»…

Щедрин обнимает зятя. Фотография на память. А гости аплодируют. Они ждут обещанного шоу. Скрипичная музыка барокко звучит в отдалении. И шоу под названием «Свадебныйторт» начинается. Только удачливый менеджер Савелий Башметов, упустивший, однако, свою лошадь удачи, уже никогда не узнает, насколько серьезные изменения были внесены в его первоначальный сценарий.

Игнат Воронов наблюдает за молодыми: Андрей и Марина смотрят друг на друга, потом Марина берет сахарного божка, венчающего торт, мизинцем под ручку, кокетливо гримасничает. Все смеются. Игнат думает о том, какой у нее сейчас замечательный возраст – юная жена, но что-то в ней остается от шаловливого ребенка. В этом возрасте в глазах девчонок есть что-то… Это потом проходит, через некоторое время… Как проходит первая любовь. Потом приходит любовь настоящая, но вряд ли кто-то скажет, какая из них подлинная.

А потом нечто совсем другое вытеснило из головы Игната прежние мысли.

Игнат Воронов не был близким родственником молодых, и его не пригласили сфотографироваться со свадебным тортом. Игнат наблюдал за всем происходящим, находясь в некотором отдалении, и, может быть, именно этому обстоятельству два человека с такой замечательной фотографии окажутся обязаны жизнью. Потому что стая акул подошла уже очень близко, и для всех остальных эта фотография, растиражированная на следующее утро многими периодическими изданиями, окажется последней. Как интересно наблюдать запечатленные улыбающиеся, счастливые лица и знать, что в их распоряжении осталось всего несколько секунд…

Игнат наблюдал за происходящим с некоторого отдаления. Несмотря на предупреждения Лютого, он весело болтал с пассией Монгольца, оказавшейся его соседкой по столу. Ворон умел говорить ни о чем и все попытки своей симпатичной собеседницы выяснить род его занятий отбивал с джентльменской веселостью. Он не особо вслушивался в ее милое щебетание, время от времени кивая, и понимал, что все происходящее вокруг свадебного торта вдруг перестало ему нравиться. Совсем.

Знаки?..

Что происходит, что не дает ему покоя? Тревожность? Конечно, проще всего было бы предположить, что во всем виновато похмелье, – Игнат все еще пил воду, твердо пообещав себе не прикасаться к спиртному раньше пяти вечера. Он посмотрел на часы, на великолепный золотой хронограф «Longines», часы Лютого, – семнадцать часов одна минута. Еще нет, секундной стрелке предстояло пробежать еще четверть круга.

Официанты разошлись от торта. Все правильно – им нечего делать в кадре. Один из них стоял прямо за спиной Шуры-Сулеймана, решившего отведать мясо «шатобриан», – это была уже энная смена блюд. Еще двое – за кругом накрытых столов, там, где наблюдали за всем происходящим ухмыляющиеся охранники. Церемониймейстер ждет, пока фотограф закончит свою работу. Сейчас должно начаться шоу. Игнат подумал, что это, наверное, и правда тревожное чувство похмелья и что он уже выдержал все сроки. Он снова взглянул на часы – до семнадцати ноль одной оставалось пять секунд, все, можно махнуть водки.

Игнат уже собирался предложить своей соседке поднять рюмку за молодых, но…

ЗНАКИ!

* * *

…потом мгновенно понял, что думает вовсе не об этом. Все официанты, прибывшие с тортом, выстроились очень странным образом. Они стояли за прямой линией, проходящей через обе группы фотографирующихся, совсем рядом, но вне ее.

Это было сделано совершенно незаметно, как бы случайно, и, возможно, было случайным, только… Прямая линия, проходящая через торт и обе группы фотографирующихся, сейчас оставлена официантами. Церемониймейстер стоит рядом, но также вне этой линии. И возможно, все это полная ерунда, но…

Есть такая штука, известная любому профессионалу, – она называется направленный взрыв. Направленный взрыв может иметь очень глубокий эшелон, смертоносный по линии поражения и совершенно безопасный в нескольких метрах от этой линии. Конечно, возможно, все это полный идиотизм и похмелье, но… зачем они установили тележку с тортом таким образом? Края вероятного эшелона поражения захватывают группы охраны или… Игнат просто превращается в маньяка с навязчивыми идеями. Мания преследования?

Игнат поднялся из-за стола. Его соседка удивлена – их диалог прервался на полуслове, она смеется:

– Нет, блин, ну точно забавный…

Игнат автоматически посмотрел на часы – семнадцать часов одна минута.

Вокруг беззаботный смех. Шура-Сулейман обращается к официанту, стоящему за его спиной:

– Ой, Фантомас! – Он комично прикрывается руками. – Ты б снял масочку, братва шугается… Ладно, принеси еще беленькой, «Смирновской»…

– И шампанского, – просит дама с вычурным красным бантом в прическе.

Она сидит напротив Шуры-Сулеймана и с нескрываемым интересом разглядывает обилие золотых украшений на его груди.

– Я уже убрал ноль семь «Смирновской» в одну голову, – сообщает Шура-Сулейман своему соседу, – и не зажужжал! – Шура бросает довольный взгляд на даму с красным бантом. Та смеется, словно только что соприкоснулась с блестящими крупицами остроумия.

Игнат поднимается из-за стола и направляется к группе фотографирующихся. На него пока никто не обращает внимания. Взгляд Игната прикован к церемониймейстеру, но этого никто не видит, глаза Игната спрятаны под солнечными очками, на губах дежурная, возможно, чуть пьяноватая улыбка.

Рука церемониймейстера опускается в карман белоснежного форменного кителя.

Вокруг смех. Веселая музыка – к скрипичному квартету присоединился латиноамериканский ансамбль. Рука задерживается в кармане недолго, покидает карман… Игнат убыстряет шаг, все еще пытаясь не придавать своему перемещению видимой целенаправленности. В ладони церемониймейстера какой-то черный брелок, словно ключи от автомобиля с центральным замком. Черт побери! Какой центральный замок?! Ты и так потерял кучу времени! Рука с брелком делает незаметное движение, брелок направлен на свадебный торт, но ничего не происходит. Игнат уже обошел столы, между ним и группой фотографирующихся свободное пространство.

Спина Лютого, он смеется, поддерживает за талию Марину, что-то говорит брату, до них метров десять… Все звуки отступают, для Игната сейчас существует лишь рука церемониймейстера, и он молит Бога о том, чтобы все, что он уже понял, оказалось ошибкой. И прекрасно понимает, что нет никакой ошибки и теперь он не многое успеет. Рука церемониймейстера чуть приподнята, потом его ладонь раскрывается и большой палец начинает движение по черной, чуть шершавой поверхности брелка. Вслед за пальцем движется черная крышка, под ней открывается красная кнопка, ее осталось лишь утопить…