Текст книги "Ночь Стилета"

Автор книги: Роман Канушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

3. Игра Санчеса. Начало

Санчес откинулся на спинку глубокого кресла и прикрыл глаза. Чудесная белокурая головка одной из самых сладких шлюх на свете, довольно продолжительное время мелькавшая в области его паха, наконец-то исчезла. Наша красотка удалилась.

Да, было неплохо. И столько стонов, что иногда Санчесу казалось, будто она играет с ним. Но потом он вспомнил, с какой сладострастной жадностью она захлебывалась его плотью, и успокоился – какая уж здесь игра! Просто наша красотка обладает необузданным лоном, и Санчес, может быть, чуть лучше других знает, что ей надо (а стоит признаться, что надо-то ей немало), и, пока это так, он будет держать ее, как держат наркомана на игле.

Наша красотка всегда набрасывалась на Санчеса сразу, словно они были влюбленными, которые встретились после долгой разлуки. Виделись они действительно нечасто, да Санчесу было и впрямь хорошо с ней, но ее чрезмерные «как же я соскучилась!» иногда действовали ему на нервы. Но не сильно. Ему вообще мало что могло сильно действовать на нервы. Если не принимать во внимание происшедшее в последние дни.

Наша красотка набрасывалась на Санчеса прямо у двери, и в эти первые мгновения он ощущал ее запах и понимал, что и его влечет к этой белокурой девочке с розовой кожей и с ненасытным желанием ощущать перманентный оргазм. А уж в перерывах ужины и всяческие разговоры, и то, что надо было Санчесу («Я узнала, что ты просил»), и то, что надо было ей («Между прочим, сексуальные эксперименты лишь усиливают влечение, так что ты напрасно насчет наручников». – «Я? – удивлялся Санчес. – Что ты, милая, я с удовольствием закую тебя в броню и изорву твою плоть в клочья»).

Вот и сейчас наша красотка лишь попробовала пару ложек паэльи (не беда, Санчес готовил плов в первую очередь для себя, но и немножко для нее) и сразу же занялась сначала его пальцами, потом шеей, грудью и животом, а потом тем, что интересовало ее больше всего.

Санчес открыл глаза и посмотрел на две широкие плоские тарелки, полные плова. Ну хоть немножко попробовала. Все же он старался.

– Тебе понравилось, милая? – мягко спросил он.

– Мне с тобой всегда хорошо, мой сладкий.

– Я имею в виду паэлью.

– То, что ты делаешь руками, мне тоже очень нравится.

«Ой-ой-ой, какие мы остроумные», – подумал Санчес.

– Мне нравится все, что ты делаешь. Ты же мой самый-самый… Но больше всего мне нравится то, что ты делаешь со мной.

Самый-самый – это неплохо сказано. Ты тоже самая-самая. Самая сладкая шлюха с розовой кожей, которой очень нравится, когда ей делают больно.

Только она ничего не понимает в настоящей боли. Санчес не задумываясь перерезал бы ей горло бритвой, если б появилась такая необходимость. И возможно, когда-нибудь он сделает это, если выяснит, что ее папашка сначала растерял все свои удачные мысли, а потом еще вздумал артачиться. Когда-нибудь, но не сейчас, потому что таких сладких девочек обижать нехорошо.

– Как папа? – Последнее слово Санчес произносил на французский манер.

– Нервничает. По-моему, у него какие-то неприятности. То, что ты попросил узнать, я узнала. Если ты это имел в виду. А так все нормально…

Неприятности. Еще бы! У него очень серьезные неприятности. Причем насколько серьезные, он еще не подозревает, но мы пока не будем об этом говорить.

– Малышка, – позвал Санчес. – Надеюсь, насчет меня по-прежнему никто не знает? Я не имею в виду твоего папа, но, может, подруги…

– Ты мой самый тайный любовник на свете. И самый сладкий. Не беспокойся, я у тебя умная девочка.

Санчес бы с удовольствием не беспокоился, тем более насчет своей сладкой девочки, ведь дети не отвечают за поступки своих родителей. И она совершенно не виновата в том, что ее папа все-таки умудрился растерять некоторое количество удачных мыслей. Возможно, еще не все, и вот этот вопрос выходил сейчас на повестку дня. И его умная сладкая девочка очень даже сможет прояснить некоторые моменты. Не все мысли или все растерял наш папа.

Теперь Санчес был уверен, что несколько дней назад его очень крупно подставили. Так крупно, как этого не случалось никогда в жизни. Он, Санчес, сделал всю самую ответственную и самую грязную работу, а ему даже не захотели сказать спасибо. Он провел все безукоризненно с самого начала, вплоть до мощного драматического финала. Это была великолепная трагедия, в стиле Вагнера, и Москва еще не скоро успокоится после черной свадьбы, черной мессы, исполненной виртуозом Санчесом, но… В самый последний момент его захотели столкнуть с уже несущегося поезда.

Чем был «Континент» до того дня, как человек Санчеса переступил порог их шикарного офиса? Их чистенького, их респектабельного, их стильного, продвинутого, веселенького (или какого еще?) офиса? Пусть крупной, пусть влиятельной, но одной из множества довольно тривиальных компаний. Неизвестно, сколько бы он еще выдержал под натиском более жестких (может, вам больше нравится слово «жестокий»? Или, конечно, нет – «прагматичных») конкурентов.

Чем был Лютый? Да, в последнее время он поднялся сильно. Его альянс с Щедриным и другими из-под многих бы выбил стул. Сколько криминальных баронов прибыло на свадьбу… Только где они сейчас? А?! Где? А Санчес пьет пиво, готовит паэлью и трахает самую сладкую дочку самого строгого (хитрец!..) папаши. Чем был Монголец? Монголец хитер, и он умел обходить людей на шаг вперед. С ним можно было отправиться в поездку на нашем необычном поезде… Да только для Санчеса все они были прозрачными.

Санчес и почтенный папа этой сладкой девочки несколько дней назад все уладили лучшим образом. Кого-то из них Санчес мог превратить в номер один.

Конечно, он мог потрудиться для любого из них, ибо по большому счету он трудился только для самого себя. Причем ему было абсолютно все равно, кого превращать в номер один, – настоящий скульптор может работать с любыми материалами, а то, что делал Санчес, было, бесспорно, искусством. Причем в его высшем проявлении.

– Вы поможете нам? – спросили у Санчеса.

– Я не занимаюсь помощью, я делаю состояния, – ответствовал он, перефразируя великого Уинстона Черчилля.

И Санчес все устроил. Именно он, Санчес, а не ее папа, мнящий себя машинистом. Тоже мне, великие водители кораблей умершей эпохи.

Именно он, Санчес, и его люди вели все с самого начала. И теперь Москва обливается слезами, пережевывая эту страшную трагедию, но он не испытывает никакого чувства вины по отношению к погибшим. Там не было ничего личного, просто они оказались не на том поезде. Тот поезд шел в депо, и на его пути оказался гений разрушения, и это даже лучше, это лишь ускорило развязку и подняло ее на уровень подлинного драматизма. Сколько воров в законе, сколько блистательных людей, и в один момент все п-а-м-с!..

Санчес и в этот раз все устроил самым лучшим образом, как когда-то с «Континентом», когда все эти безмозглые слепые сосунки растерялись и начали ныть, а он уже тогда видел все на много шагов вперед. И оказался прав. Санчес всегда оказывался прав.

– Я уже скучаю, милая, – позвал он. – А паэлья стынет.

– Я иду, мой котик.

– К тому же мне хотелось накормить свою девочку прямо из рук.

– Так делают узбеки. Насколько я могу судить, вы не чистокровный узбек, господин Прада.

– Это верно. – Санчес посмотрел на высокие бокалы – вино так и осталось нетронутым. – И знаешь, в чем разница?

– В чем, мой котик? – Она вышла из ванной свежая, закутанная в огромное полотенце; ее чудные белокурые локоны рассыпались по плечам.

– Узбек так поступает всегда. Испанец кормит руками, только когда влюблен.

– Скажи это еще раз, радость моя…

– Сперва паэлья. Я что, зря готовил?

В принципе она совершенно не виновата в том, что ее папа струхнул и начал терять удачные мысли одну за другой. Старый лис всегда знал, что Санчес опасен. Но старый лис был убежден в своем умении все держать под контролем. Он пребывал в уверенности, что Санчес – всего-навсего опасный хищник, на которого всегда найдутся укротители, а если надо, то и охотники. Он был уверен, что видит ситуацию насквозь, старый лис, и проглядел Санчеса у себя под носом. А тот был хозяином ситуации. Он всегда был хозяином Ситуации, и ирония истории со старым лисом заключалась в том, что Санчес был хозяином и покровителем лона его единственной дочери. Весьма забавное положение. Он, так сказать, совмещал приятное с полезным. Но вот недавно Санчес что-то проглядел. Старый лис труханул. Старый лис великолепно подставил Санчеса, теперь он это знал наверняка. Он потерял лучших своих людей и, по мнению нашего папа, должен теперь очень глубоко и надолго залечь. Упасть в глубокую берлогу. И уже пущены охотники, рыщущие в поисках этой берлоги. А Санчес здесь, под носом. И он вовсе не собирается залечь. Он уже сделал несколько удачных ходов. Старый лис очень сильно ошибся, когда начал все это, потому что Санчес не прощает людей, теряющих удачные мысли. И он ошибся, когда решил, что Санчес теперь – чудом уцелевший ходячий труп. Он ошибся. Потому что, несмотря на разгром, Санчес вовсе не является трупом, сбежавшим из морга. Его подставили по-крупному, как никогда в жизни, но при этом не учли одной мелочи – Санчес всегда был одиночкой. Он был соло. Виртуоз, исполняющий сольные партии. И он будет продолжать игру.

…Она скинула полотенце, женщина с розовой кожей. Санчес смотрел на ее грудь с крупными розовыми сосками, становящимися красными, когда он до боли сжимал их, смотрел на плоский живот с мягкой ямкой пупка, смотрел на возбуждающее очарование сходящихся линий, предваряющих ее лоно, смотрел на маленькие пальцы ее ног и выгнутые бедра.

У той шлюхи из «Континента», с которой не так давно Санчес тоже все уладил самым лучшим образом, были другие бедра. Она вообще была другая. И с дочерью старого лиса их объединяла только розовая кожа. И перед тем как все уладить, Санчес хотел ту шлюху, он хотел ее разложить, раздвинуть ее острые колени и, может быть, хоть в ней найти что-то особенное, что искал и не находил всю жизнь.

Розовая кожа…

Омут глаз, за которым должна быть бессмертная душа. Если бы Санчес отыскал эту душу, он готов был бы падать в нее, падать в этот омут, падать до конца и слиться с этой бессмертной душой… искал живое и ради этого был готов умереть, но… они все были одинаковые.

Придуманные джунгли их волос.

Придуманные ароматы их тел.

Все одинаковые.

Их оживлял Санчес, в своей голове. И иногда ему казалось, что, когда он уходил, они превращались в манекены, ожидающие следующих сеансов жизни. Им всем нужен был огонь, иначе они замерзали, им нужны были поцелуи, окрашенные кровью.

Санчес с любовью посмотрел на дочь старого лиса и подумал, что ему будет очень жалко его сладкую девочку. Но он подумал, что если это случится (если, конечно, случится, что не факт), то, может быть, это будет финальный акт их любви и, может, перед самым концом Санчес все-таки успеет заглянуть ей в глаза и увидеть там что-то…

– Иди ко мне, любовь моя. – Голос Санчеса стал низким, словно его наполнило прикосновение бархата. – Сегодня нам не отведать горячей паэльи.

Он заломил ей руки, она выгнулась, поворачиваясь к нему спиной, волосы упали вперед, обнажая две прелестные родинки на шее. Санчес впился губами в трепещущую выемку между родинками…

Удивительная все же была история с этим тортом. Ведь тоже получился своеобразный шедевр – смерть оказалась запертой во что-то сладкое. А сколько трудов – эти тонкие гипсовые формы, которые они поставили взамен удаленных поверхностей, а потом заново покрыли все взбитыми сливками и кремом. Большая выемка (выемка между двумя родинками) в нижней части под днищем тележки, куда было упрятано оружие.

Жених и невеста, тили-тили-тесто…

Они были красивы – и жених, и невеста. И Санчесу действительно было жаль их. Они должны были умереть вместе или остаться жить вместе. В их глазах Санчес все же что-то видел. Такое всегда бывает в глазах детей и влюбленных. Но дети вырастают, а влюбленность оказывается всего лишь болезнью, от которой излечиваются.

Он бы с удовольствием помог этой девочке, оставшейся в реанимации, встретиться со своим любимым, да не мог. Сейчас у Санчеса было слишком много дел.

Они должны были жить вместе или умереть вместе. Умереть даже лучше.

Что бы сталось с Ромео и Джульеттой, если б они остались жить? Если когда-нибудь Санчес встретится с ними, где-то в лучшем из миров, он обязательно, не теряя достоинства, перед ними извинится.

Эта операция была великолепно подготовлена. Рассчитана до мелочей.

Все люди находились на своих местах.

Он прислонил ствол с глушителем к бритому затылку Шуры-Сулеймана и, как всегда, предвосхищая это странное ощущение, спустил курок – это был сигнал.

Прогремел взрыв, и эхо от него еще не успело улечься, когда Санчес прицельным огнем снял уже трех охранников. Эх, Лютый, Лютый, где ж ты отыскал себе таких толстозадых и неповоротливых стрелков? А еще в хитрых играли, кое-кто из охраны был переодет и затесался среди гостей. Но парни Санчеса шквальным автоматическим огнем нейтрализовали выскочек. Погиб кто-то из гостей, он готов принести свои извинения. Но нечего было придуриваться, изображать из себя не пойми кого! Пока остатки этого смешного альянса, создаваемого Лютым (ни о ком из людей Санчес не думал плохо, тем более он никогда не позволял себе думать плохо о покойниках), еще летели к земле, парни Санчеса уложили две трети охраны. Они слишком замешкались, они слишком привыкли к спокойной и сытой жизни. А вот парни Санчеса были не из таких.

Но среди всех этих скучающих и объевшихся людей все же нашелся один стрелок. И Санчес проглядел его. Он перехитрил Санчеса. Он нарядился модным плейбоем, спрятал глаза под дорогими солнечными очками, он развлекался с молодыми актрисами, как пустоголовый светский тусовщик.

Он перехитрил Санчеса, сам не зная того. А это уже другой счет.

Он опередил взрыв на долю секунды. Санчесу очень бы хотелось посмотреть в его зрячие глаза. Быть может, еще предстоит…

То, что он сделал потом… Федор Крюков, приведший в действие взрывной механизм бомбы (церемониймейстер – надо же слово такое выбрать! Чего б они понимали в церемониях, эти люди, забывшие запах жизни), не был близким другом Санчеса. Но он был из его парней. И Санчес не раз рисковал своей шкурой за каждого из них. Это были его парни. И когда они уже уходили (потому что им было плевать на жизнь Лютого, с Лютым покончено, операция завершена), Санчес и увидел, что тот сделал с Федором Крюковым.

Если б Санчес мог, он бы ему восторженно поаплодировал. А потом бы его убил. За одного из своих парней. Даже несмотря на то что он оказался настоящим стрелком и Санчес его очень уважал в то мгновение. Таким, как они, Санчес и этот неизвестный стрелок, предстоит встречаться в поединках, на суровых утесах, в легендарных странах лучших миров, где находят приют настоящие воины. Санчес поднял пистолет с улыбкой и готов был уже спустить курок, когда все переменилось…

Его подставили, как никогда в жизни…

ОМОН (интересно, почему с ними были снайперы?) – они уложили его парней. Когда уже все было готово к отходу. Они появились там, где их никто не ждал. Ровно на линии, пересекающей маршрут их отхода. И начали вести прицельный огонь не разобравшись (или, напротив, очень хорошо разобравшись). Они появились на маршруте отхода и уложили его парней, а Санчес с трудом ушел. Как это могло произойти в такой панике?

Его пытаются убедить, что это был случайный наряд. Боже мой, что же с этими людьми такое? Они так до сих пор не поняли, с кем имеют дело? Его парни завалили бы с десяток подобных случайных нарядов.

Это были снайперы, и они вели его парней. Они вытолкали вперед дураков омоновцев, которые устроили там бешеную стрельбу-пальбу.

А сами все сделали холодно и верно.

Снайперы били по парням Санчеса. А когда Санчес попытался уйти, они начали бить по всем, кто был одет в белоснежные курточки-перчаточки официантов.

Вот почему газеты потом подняли свое куриное квохтанье.

А доведенная до полной паники охрана начала бить и по снайперам, и по омоновцам.

Вспылили, словом, ребята. Так вышло. Они завалили гораздо больше людей, чем это сделал Санчес. У них так всегда выходит. Санчес хоть знал, во имя чего он это делает. Он над этим долго работал. И этот маскарад с тортом лишь должен был завершить драму.

…А она стонала, эта сладкая девочка с белыми локонами.

– Любимый, да, да, еще, еще, – произносили сейчас губы женщины с розовой кожей.

Санчеса подставил ее папа. Санчес уже почти убежден в этом. У белокурой девочки папа – жгучий брюнет… Его удивлял этот факт. А она говорила – ничего удивительного, среди них есть и белокурые, и рыжие…

Его подставил папа женщины, чьи выгнутые крепкие бедра Санчес сейчас сжимает своими смуглыми руками. Чью шелковистую спину несколько секунд назад ласкали его губы и в чье щедрое лоно он сейчас войдет.

И им будет хорошо вместе. И она многое поможет ему прояснить.

А он будет любить ее. И сделает ей больно, как она и хочет. Сделает ей еще больнее и еще сладостнее. И когда-нибудь останется только боль, после которой не будет уже ничего.

Возможно, так и произойдет, хотя Санчесу будет ее жаль – уж очень она сладкая. Таких обижать нехорошо.

Но он начал игру, которую сильно подпортили. А когда такое случается, то в силу вступают другие правила и может произойти всякое.

Но пока этой сладкой стонущей девочке будет хорошо с ним. Им будет очень хорошо вместе. Пока еще будет. Сделаем ручкой: пока-пока… Пока.

4. Расстановка точек

Аркадий Степанович Петров, его жена Лена и их дети – семилетний Дениска и девятилетняя Наташа – не имели никакого отношения к событиям, произошедшим недавно в Москве. Они обо всем узнали из газет. В том числе и о существовании людей с грозными именами, такими как Лютый, Миша Монголец, Шура-Сулейман… Все это, конечно, было ужасно. Люди совсем сошли с ума.

Превратились в зверей. Как такое можно было устроить на свадьбе? При чем тут эти молодые артисты, ребята совсем еще юные и принадлежащие к совершенно другому миру?! Такими вопросами задавалась Лена, жена Аркадия Степановича. Сам Аркадий фильма «Держись, братан!» не видел, зато его видел сосед Аркадия, бывший афганец, с кем по вечерам Аркадий Степанович любил переброситься парой слов с банкой холодного пива в руках. Сосед кино хвалил, говорил, что фильм суровый, жесткий, но «про правду». Стреляют много, национализма много, так ведь то ж и есть правда! Аркадий Степанович, бывший переводчик, а сейчас бизнесмен средней руки (туризм, туры в Анталию, шоп-туры в Италию и в Дубай, замки Луары и все такое), считал себя человеком интеллигентным, и вся эта современная кинострельба его не особенно интересовала. Как и криминальные романы-боевики, наводнившие полки всех лотков и книжных магазинов. Раньше, в период застойной переводческой молодости, Аркадий Степанович читал Борхеса и Фридриха Ницше, «Рамаяну» и Германа Гессе. Теперь он не читал ничего, кроме рекламных каталогов-предложений мощных туроператоров, но подобное положение дел не мешало ему косо поглядывать на людей, увлекающихся криминальным чтивом.

Последним приобретением Аркадия Степановича стала новенькая «шкода-октавия», лучшая тачка своего класса. И на хрен ему сдались все эти «мерседесы» и «лексусы», все эти атрибуты навороченной жизни, из-за которой постоянно находишься под пулей или близко к тому.

Сюда, на эту чудесную солнечную поляну у небольшого лесного озера, Аркадий Степанович вывез семью на уже давно обещанный пикничок с шашлыками.

Раньше все как-то не выходило, текучка на работе стала хронической, а в туристическом бизнесе, если он правильно поставлен, уик-эндов не бывает. Бизнес Аркадия Степановича был поставлен правильно. Он работал много, пахал как заводной, и на хлеб с маслом ему хватало. Многие друзья по институтской переводческой молодости кто спился, кто скурвился от непрерывного нытья, что все плохо, а некоторые сумели вовремя направить нос по ветру. Да несколько человек подались в большой бизнес. Но Аркадий Степанович нашел свою разумную нишу. Лишняя собственность – это лишняя ответственность. Только тем, кто ничего не имеет, жизнь миллиардеров кажется легкой и беззаботной. Про новых русских очень легко, конечно, рассказывать анекдоты, только это дикая, волчья и тяжелая жизнь. И по тяжести – куда там шахтерам! Потому что чем больше ваша собственность, тем тяжелее бремя вашей ответственности. По крайней мере Аркадий Степанович считал так. И еще он считал, что жить надо для семьи, для своего небольшого, но позволяющего чувствовать себя человеком дела и для таких вот праздников на природе со своими малышами, которые очень незаметно и очень быстро вырастают. Вон уже, оглянуться не успели – одному семь, а второй вообще девять. Принцесса! А еще вчера Аркадий Степанович бегал в аптеку за памперсами для младшего и на вопрос о размере отвечал: «Нам самые маленькие». Да, ради таких вот праздников, выходных, устроенных среди недели, прямо в среду, потому что работа никогда не кончится и потому что по будням здесь пустынно и хорошо.

А большие деньги? Аркадий Степанович считал себя неглупым человеком и, если б хотел, мог бы попробовать. Да вот только стоит ли так близко подходить к черте, за которой кончаются человеческие законы? За которой лучшим аргументом является отстрел и где только за родство с известным вором в законе (так это называл для себя Аркадий Степанович) ты можешь быть взорван на собственной свадьбе. О нет, Боже упаси…

Аркадий Степанович взял приобретенный им за пять долларов в огромном универсальном магазине «Global USA» одноразовый мангал и запалил фитилек.

– Ты фитилек-то прикрути, – весело пропел Аркадий Степанович.

Отличная штука этот мангал со своей сеточкой для жарки. Не надо связываться ни с углем, ни с шампурами, все быстро, стерильно, и в то же время жар мангал дает достаточно долго. Можно успеть в несколько заходов наготовить шашлыка для огромной компании. Чего уж тут говорить о двух с половиной едоках – мальчишка хоть в последнее время получше начал есть, а у старшенькой, Наташки, вообще живот к спине прирос.

Мясо Аркадий Степанович замочил с вечера сам (вообще мясо бастурмят, как научили Аркадия Степановича его южные друзья); ему с восторгом помогал Денис, младший. Но если кому-то покажется, что младший у Аркадия Степановича – любимчик, то, конечно же, это не так. У родителей не бывает любимых детей, просто парень – лялька, а после того как в доме уже появилась нянька, ему и позволялось чуть больше. Ну, к тому же сын все-таки… Мясо они замочили в стеклянной кастрюльке (никаких уксусов – вино, лимон, лук, пряности…), а рыбу купили с утра на рынке. Вот ради такого утра, когда ты начинаешь день со своей семьей и когда глаза детей горят в ожидании праздника, когда у тебя есть дело, позволяющее всем вокруг тебя уважать, – вот ради всего этого и стоит жить. Так думал Аркадий Степанович, раскладывая на сетке жаровни аппетитные ломти осетрины.

Однако не все в жизни происходит сообразно вашим представлениям. И уже очень скоро ему предстояло убедиться, что его версия насчет несоприкасаемости с криминальным миром больших денег не всегда выдерживает критики. Потому что на их праздничной солнечной поляне, где по будням практически никогда не было народа, появился огромный черный «мерседес».

«Так, – подумал Аркадий Степанович, – кто-то из крутых на „шестисотом“ пожаловал. Фу-ты ну-ты… куда деваться… Да еще два огромных джипа…»

«Октавия» Аркадия Степановича была упрятана в тени сосен на опушке – дни стоят жаркие, и нечего превращать машину в сауну на колесах. Дым от их жаровни давно уже улегся, угли прогорели, и вновь прибывшие не заметили семьи Петровых, а может, просто не обратили на них никакого внимания. Аркадий Степанович подумал, что скорее всего гулянка новых русских не испортит им праздник: во-первых, «шестисотый» и джипы расположились с другого края полянки, а во-вторых, у людей свой отдых, а у них – свой. Он ожидал, что сейчас на свет извлекут пластиковую мебель с разноцветными зонтами от солнца, надувной бассейн (это в трех-то шагах от чудесного озера), врубят на полную катушку музыку (не дай Бог эту – «умпса-умса»), а может, еще начнет реветь водный мотоцикл – тогда можно о купании забыть. Перепьются – и давай выписывать круги на воде, не дай Бог чего… Высокая трава мешала разглядеть, привезли ли они с собой тележку с водным мотоциклом, и Аркадий Степанович позвал к себе сына. Пару недель назад на день рождения Денису подарили отличный бинокль с восьмикратным приближением, и теперь мальчик с ним не расставался. Так всегда бывало с новыми игрушками.

Они становились самыми любимыми, пока им не появлялась замена. Аркадий Степанович взял у сына бинокль, настроил окуляры под свое зрение и решил все же выяснить, как обстоят дела с водным мотоциклом, который он называл по-модному – ски-джет.

– Если эти уроды приволокли с собой ски-джет… – недовольно пробурчал он, припадая к окулярам бинокля.

Потом была некоторая пауза, в течение которой Елене удалось втолкнуть детям по куску великолепно пропеченной осетрины, попытаться уговорить их запить рыбу томатным соком, вполне, впрочем, безуспешно, ибо дети предпочли «Доктора Пеппера», и заметить, что муж ее неожиданно побледнел. Стал белым, как шершавая бумага.

– Аркашенька, ты себя хорошо чувствуешь? – начала Елена.

Аркадий Степанович повернулся к жене.

– Леночка, быстро собирай детей, – хрипло произнес он, – и тихо-тихо… Не говорите ни слова.

То, что Елена увидела в глазах мужа, заставило ее сердце бешено заколотиться, а глаза – в страхе искать детей, сразу и обоих, чтобы сначала схватить их в охапку, а уже потом выяснить, что случилось.

…Не было никаких нарядных столиков, надувных бассейнов и модных ски-джетов. Не было вовсе. Единственная дорога отсюда шла мимо черного шестисотого «мерседеса» и двух джипов, расположившихся на другом краю поляны.

Поэтому, если даже уехать прямо сейчас, бросив все: осетрину, собственноручно замоченный шашлык, так и оставшийся в стеклянной кастрюльке, чудесный одноразовый мангал, купленный за пять долларов, – то все равно придется проехать через них… «Октавия» не джип, больше ей нигде не пройти.

– Что случилось? – проговорила Елена.

– Тихо, т-с-с, молчи… Наталья, Денис, быстро к маме, и ни звука.

Эти черные громадные автомобили, ставшие сейчас для Аркадия Степановича воплощением всего самого ужасного в жизни, привезли сюда своих ездоков вовсе не для веселого пикника.

«Ну за что? – простонал писклявый и перепуганный голосок в мозгу Аркадия Степановича. – Ну ладно я, но детям-то моим за что?»

Эти тяжелые металлические монстры находились здесь вовсе не по праздничному случаю. Не было ничего ажурного, разноцветного, никаких пикников.

Вместо этого из черных джипов вышли вооруженные люди.

«Братва, не стреляйте друг друга», – прозвучало в голове у Аркадия Степановича параноидальным мотивчиком. «На месте бандитской разборки погибла семья случайно присутствующих…» – это уже резануло по мозгу, словно лезвием бритвы.

– Мать твою!.. – прошептали губы, ставшие вдруг бескровными.

Аркадий посмотрел на жену, и то, что Елена увидела, заставило ее запаниковать: затравленный взгляд, и это даже хуже того выражения ужаса, который был в его глазах еще секунду назад.

– Кто эти люди? – спросила Елена упавшим голосом.

– Это плохие люди, очень, – произнес Аркадий, и вдруг, совершенно неожиданно, его страх прошел. Сменился. Но не безнадежным приступом смертельной отваги, заставляющим загнанного зверя бросаться в последнюю схватку, а совершенно человеческим пониманием того факта, что, кроме него, защитить любимую семью больше некому.

– Леночка, идите в лес. Сейчас же. И не шумите. Быстро в лес.

– А ты?

– Я… я вас позову, когда будет можно. Если услышите выстрелы, сидите и не шелохнитесь, пока я вас не позову.

– Ты что, с ума сошел? – Теперь и она побледнела, стала белая как полотно.

– Быстро уходите!

– Идем с нами… Я без тебя никуда не пойду!

– Наша машина, номера… Ты что, хочешь, чтоб они нас потом искали?

Лена, уведи детей! Со мной все будет в порядке.

Она не стала возражать. Она все поняла. Она взяла детей и, стараясь не шуметь, направилась в глубь леса. Но перед уходом посмотрела на мужа взглядом, полным тепла, – так, наверное, провожали мужчин защищать свой дом от смертельного врага.

Аркадий Степанович был совершенно прав: нет ничего хуже страха неизвестности.

Может быть, они не заметят его «октавию», а может быть, им на нее глубоко наплевать. Но Аркадий Степанович должен знать это. Нет, конечно, зайчики никогда не будут воевать с волками. Зайчикам нужны уют и тепло, бешеным волкам нужны кровь и вечный зов ночных дорог. Но зайчики, наверное, могут охранять вход в свою норку, смотреть за этим входом, чтобы вовремя предупредить опасность. Это все, что они могут, но это и есть их долг. Пушистые зайчики тоже бывают мужского пола, и их долг – ходить кругами, уводя бешеных волков от своей норки.

И может быть, существовала еще одна причина, по которой Аркадий Степанович припал сейчас к окулярам бинокля. Нет, конечно, прежде всего забота о семье. Но была еще одна причина. Вряд ли ее можно назвать просто губительным любопытством, скорее всего нет. Может быть… может быть, беленьким и пушистым зайчикам снились сны, что они когда-то тоже были бешеными волками. И тоже брели ночными дорогами, подгоняемые зовом крови и тоской полной луны, тоской, которую никогда не разгадаешь, и остается только выть, выть на волчий манер или на человечий.

Аркадий Степанович смотрел в окуляры бинокля. От группы вооруженных людей отделились трое. Два человека с укороченными, милицейскими, версиями автомата Калашникова направились вдоль дороги и скрылись за густым кустарником.

Видать, они ждали еще кого-то. Кто должен был проехать по этой дороге. Один человек направился в противоположную сторону, к двум березам, растущим недалеко от опушки леса. И Аркадий Степанович тихо поблагодарил Бога, что находился сзади этого человека. Он пообещал себе, если все кончится хорошо и он выберется из этой переделки живым, немедленно сходить в церковь. Потому что в руках у этого человека находилось самое безжалостное оружие девяностых годов уходящего века. Это была винтовка с оптическим прицелом. Аркадий Степанович почувствовал холодок в груди и какой-то незнакомый кислый запах во рту. Но снайпер залег между двумя березками, и пространство возле черных автомобилей перед ним прекрасно простреливалось, а Аркадий Степанович оказался у него за спиной.

Поэтому он мысленно и поблагодарил Бога. При любом другом раскладе снайперу не стоило труда обнаружить в окулярах своего прицела Аркадия Степановича, да еще с этим идиотским биноклем в руках.