Текст книги "Оборотни и вампиры"

Автор книги: Ролан Вильнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

ПОПЫТКА НАУЧНОГО ОБЪЯСНЕНИЯ.

Если трудно с уверенностью утверждать что вампиры существуют и встречи с ними можно считать делом вполне нормальным,

«С величайшей серьезностью дистиллировали, – пишет Вандерберкте (Experim. circa nat...Lib.ll), – только что выпущенную человеческую кровь, и, к величайшему своему удивлению, присутствующие увидели человеческий призрак, который несколько раз проревел...Сохраняя прах наших предков, мы могли бы, посредством вполне дозволенной некромантии, вызывать призраки, которые являли бы нам их облик... Здесь нет ничего невозможного, ничего, выходящего за пределы природных сил; так что не надо приписывать ни ангелам, ни демонам явления, которые мы замечаем порой на кладбищах, поскольку они естественным образом исходят от погребенных там тел...» (Цит. по: Бизуар, т.Ш).

то можно, по крайней мере, попытаться найти научное объяснение поверью, которое их породило. За исключением предполагаемой нетленности тел отлученных от церкви, остаются два вполне естественных, хотя и редких феномена, стоящих у его истоков: каталепсия и неподверженность некоторых тканей разложению.

Как состояние каталепсии, так и мнимая смерть, частота возникновения которых, должно быть, не сильно менялась в течение веков, никогда не становились объектом пристального изучения. «Mors certa, mors incerta, – пишет Уинслоу (Winslow), два раза похороненный по ошибке, – moriendum esse certum omnino, mortum esse incertum aliquando».

Смерть безусловна и смерть небезуспешна, для умирающего она безусловна полностью, когда-либо могут быть непредопределенные смерти (лат.)

Известно, что во Франции, например, исследование Пино (1776) осталось без последствий, и пришлось дожидаться, пока будет обнародован Наполеоновский кодекс, чтобы установить разумную отсрочку перед захоронением. И она еще далека от установленных Ликургом одиннадцати и римским законом – семи дней такой отсрочки. Учитывая результаты недавних экспериментов в области зимней спячки и искусственной реанимации, некоторые врачи (в частности, доктор Дрю (Drew) и профессор Мати (Mathey)) попросили пересмотреть сроки, определенные законом. По их словам, случайно -но с некоторым опозданием – можно было бы выявить слишком поспешное захоронение и оправдать зарифмованную Мольером поговорку:

Qui tot ensevelit bien souvent assassine Et tel est cru defunt qui n'en que la mine.

Кто рано хоронит, часто убивает, И умершим считают того, кто им только кажется. (Перевод подстрочный. – Прим. пер.)

Это могло бы объяснить пресловутое «жевание» мертвых в могилах, исследованное в трудах Рериуса (1679) и Ранфта (1728). Эти мертвые, которых глупо было бы заподозрить в том, будто бы они развлекаются тем, что жуют все находящееся рядом с ними, были на самом деле людьми, похороненными в состоянии каталепсии, летаргии или даже сильного опьянения. Надо думать, такие случаи встречались достаточно часто, потому что в Германии существовал обычай подкладывать ком земли под подбородок умершего и крепко обвязывать ему горло платком.

Разве предполагаемый покойник, умерший от чумы, холеры или другой болезни и благодаря какой-нибудь – поистине чудесной – случайности очнувшийся от своей летаргии, извлеченный из могилы и вверенный заботам родных, не мог бы вполне сойти за вампира? Разумеется, кроме тех случаев, когда его возвращение в этот мир совершилось бы в присутствии многих свидетелей или речь шла бы о воскрешении, о чуде из тех, какие совершали Иеремия, Моисей, Самуил и Елисей, Христос, Аполлоний Тианский или христианские святые (Петр, Павел, Макарий, Спири-дон, Станислас... )

Напротив, чудесная сохранность крови святого Януария и некоторых других останков, пристальным изучением которой занимался Юбер Ларше, – мы говорим о Розелин де Вильнёв, Терезе д'Авила, Франциске-Ксаверии и монахе-мароните Шарбеле, – могла бы убедить в подлинности вампиризма. Примеры, которые Ларше приводит в «Может ли кровь победить смерть?» («Le Sang peut-il vaincre la mort?», Париж, Gallimard, 1957), относятся к «чудесным трупам» святых или блаженных. Но обезвоживание, отсутствие воздуха и охлаждение, послужившие причиной такой сохранности, вполне могли проявиться множеством других способов. Автор упоминает и случаи естественного бальзамирования, наблюдавшиеся в Палермо, Бордо, Тулузе и на Большом Сен-Бернарском перевале. Можно вспомнить и еще один недавний случай: в окрестностях Анконы было эксгумировано тело женщины, умершей в 1920 году в возрасте семидесяти лет, и при эксгумации из ее левого колена потекла кровь (газеты от 17 апреля 1952). Не говоря определенно о вампиризме, г-н Ларше приходит, однако, к вопросу, «а не существуют ли, помимо сохранности тела – феномена, в конечном счете, пассивного, несмотря на его физиологию, – в субстанции мертвого некие элементы, предвещающие метаморфозу, активные проявления материи и энергии, согласующиеся с гипотезой Гельмгольца и не поддающиеся «термодинамическому выравниванию»?». Так Наука, которая хранит банки крови и тканей, сходится с константами теологии, демонизма и фантастической литературы. Церковь, которая в конце XVIII века позволила Лазарю Спалланцани произвести интересные изыскания насчет мнимой смерти, приостановки жизненной активности и своеобразной зимней спячки, сегодня допускает пересадку роговицы. В мае 1956 года Пий XII заявил, что с нравственной и религиозной точки зрения «ничего нельзя возразить против отсадки роговицы трупа... По отношению к усопшему, у которого берут роговицу, ничего плохого не делают – его не лишают имущества, на которое он имеет право, и не ущемляют в правах на это имущество. Труп не является в собственном смысле слова субъектом права, поскольку не является личностью, которая только и может быть субъектом права». За этим последовали пересадки сердца и других органов... Тем не менее многие еврейские секты -наиболее «интегристские» – продолжают возражать против проведения вскрытий.

. Если мы в конце концов допустим, что вампиризм может существовать, то столкнемся с теми же трудностями, с какими встретился Дом Каль-мет, пытаясь объяснить, каким образом бруколаки могут выбраться из могилы: «Как тело, покрытое четырьмя или пятью футами земли, не имеющее никакой возможности шевелиться, запеленутое в саван, придавленное крышкой гроба, может выбраться наверх, вернуться на землю и проделывать там все, о чем рассказывают; и как оно после этого возвращается под землю, где его находят здоровым, целым, полным крови и в позе живого человека? Не скажут ли на это, что эти тела проходят сквозь землю, не раскапывая ее, подобно воде и испарениям, которые опускаются под землю и поднимаются на ее поверхность, не производя ощутимых передвижений ее частиц? Хорошо бы, чтобы рассказы о возвращении вампиров были более на этот счет вразумительными».

Для того чтобы осуществить эту двойную операцию – уход из могилы и возвращение под землю – вампиру, в самом деле, следовало бы подвергнуться изменению структуры, он должен был бы преобразиться, уменьшиться так, чтобы суметь, как делают колдуны, проходить через дымоходы и замочные скважины. Какими бы неправдоподобными ни казались эти факты, заранее отвечает Станислас Гуайта, «все же следует их признать под страхом обесценить все критерии исторической достоверности. Будет ли предел скептицизму ученых, если они отвергают самые прямые свидетельства и ни во что не ставят подлинные протоколы, составленные на месте юридическими или общественными властями?» («Храм Сатаны»). Монтегю Саммерс вслед за Гуайтой вступает в эту полемику; он находит, что Дом Кальмет был чрезмерно категоричен, утверждая, будто вампиры не могут выходить из своих могил. Он, если позволите, опровергает его аргументы, настаивая на том, что вампиры могут пробираться через растрескавшуюся землю некоторых кладбищ; он упоминает об эктоплазме, приводит пример Эвсапии Палладино (sic) и тот сракт, что вампир принимает вид тумана, чтобы проходить в окна... Точь-в-точь как Алиса проходила сквозь зеркало.,.

Дело в том, что, благодаря кинематографу и спиритизму, омоложенный вампиризм повернулся новой стороной. Еще в 1891 году Ж.К.Гюисманс замечал в своем романе «Бездна» («La-Bas»), что в наше время «беспроигрышные роли инкубов и суккубов чаще исполняют мертвые, которых призывают, чем демоны. Иными словами, в прежние времена в случае суккубата для подвергавшегося ему живого существа это было одержимостью. Из-за призывания мертвых, присоединившего к демоническому аспекту жестокий плотский аспект вампиризма, одержимости в полном смысле слова больше не существует, но теперь дело обстоит куда хуже. В результате Святая церковь растерялась; следовало либо хранить молчание, либо признать, что призывание мертвых, запрещенное еще Моисеем, было возможно, а такое признание таило в себе опасность, поскольку распространяло знание о действиях, ставших более доступными, чем прежде, с тех пор как спиритизм, сам того не подозревая, указал путь!»

Кроме того, многие по-прежнему склонны верить в подлинность феномена вампиризма. Но идея насилия, совершенного вампиром над живым человеком своего или же противоположного пола, не существовавшая у древних авторов, благодаря литературе и кинематографу становится мифом, способным укорениться. Прежде знали лишь укус сказочного чудовища и, наоборот, тот, что могли нанести умершему влюбленные в него живые. Этот новый ужас астрального эротизма породил невероятные похоронные обряды современной Америки, где каждый старается защитить умерших. Погребальные проклятия Мари и формулы проклятий фараонов Египта вышли из обихода, зато существуют школы бальзамировщиков и роскошь смерти, достигшая невероятной степени безвкусицы. Тот, кто не может позволить себе литой медный гроб «классической красоты и достойный самого прекрасного мавзолея», может приобрести цементную оболочку, которая защищает тела от червей... и вампиров; оболочку, до странности напоминающую глиняные саркофаги неошумерской эпохи. Эти дорогостоящие загробные прихоти в чести и в Стране Советов, и у католических народов, где процветают братства Доброй Смерти и мошенническая торговля одеяниями святого Франциска. Кое-где вроде бы развитые люди держат.дома прах дорогих покойников, пристроив его где-нибудь между банками с горчицей и корнишонами; другие регулярно ездят на Сицилию или в Апу-лию, чтобы смахнуть пыль с родительских черепов. Наконец, некоторые тратят огромные деньги на грандиозные похороны, а кое-кто, как, например, Карузо, требует, чтобы его труп каждые пять лет переодевали в новый костюм. Невероятное исчезновение в июне 1962 года гроба Анри Бида-ра, сделанного по мерке из резного дуба, в котором он любил полежать при жизни, дает представление о фантазиях некоторых «тронутых умом»,

«Гроб Бидара, деревянный и сделанный, как теперь не делают, был украден 5 июня в Сен-Жермен-де-Пре и найден вблизи Центрального рынка. Его привезли туда на тачке в три часа утра подвыпившие десантники... В течение девяти дней эта погребальная принадлежность, достойная музейных залов, веселила ночных тружеников...» («Liberation» от 15 июня 1962).

всех тех, к кому приложимы слова песни:

О que renaisse le temps des morts bouffis d'orgueil L'epoque des m'as-tu-vu dans топ joli cerqueil Gu quitte a tout depenser jusq'au dernier ecu Les gens avaient a coeur d'mourir plus haut qu'leur cul.

О, пусть вернется время раздувшихся от гордости мертве-цов,/Выставлявших себя напоказ в своих красивых гробах./Когда, готовые потратить все до последнего гроша,/ Люди старались, умирая, прыгнуть выше головы. (Перевод подстрочный.

– Прим. пер.)

Параллельно с этими более или менее извращенными обычаями мы замечаем, что подрастающее поколение современной Америки поддерживает существование ликантропического и вам-пирического мифов. Каждый знает, насколько ощутимо присутствие смерти в мексиканском народном искусстве и сколько мрачных и кровавых легенд в боливийском фольклоре. Но, может быть, менее известно, какое влияние оказывают на юных американцев комиксы и некоторые журналы. Многие газеты (прежде всего мы имеем в виду «Famous Monsters») и специализированные фирмы предлагают детям в возрасте от десяти до пятнадцати лет самую разнообразную «продукцию ужасов»: мультфильмы, серии рисунков, сротографий и переводных картинок, фильмы ужасов, истории, от которых волосы на голове встают дыбом, маски волков, вампиров и мумий, запонки с портретами Франкенштейна или изображениями чудовищ. Резина, пластмасса, нейлон, которых не знали ни Дом Кальмет, ни Брэм Стокер, дают возможность создавать устрашающие и подвижные кошмарные лица, достойные снов Торквемады и тибетских-монахов. За незначительную сумму милые крошки могут купить кукольные гробики, фальшивые ступни с когтями, резиновых тарантулов и летучих мышей, хорошенькие рубашечки с изображением отрезанной кривляющейся головы... И так вплоть до того дня, когда они, облачившись в мрачный плащ Дракулы, набрасываются на товарищей по играм, чтобы их убить...

ТЕМА ВАМПИРИЗМА.

Исторический вампир, определенный Домом Кальметом, исследованный серьезными теологами и явившийся перед нами мерзким и отвратительным гибридом, был возвышен литературой и обожествлен «седьмым искусством». Монстр, низменно жаждущий крови, преступник, которого неспособны удержать от укуса никакие родственные или священные узы, с начала XIX века претерпел еще одну, и какую же странную, метаморфозу! Отныне это существо приобрело пугающие свойства Люцифера и неотразимое обаяние Дон Жуана. Как бы его ни звали, Мельмот или Смарра, он, разумеется, продолжает пугать мир, но мир охотно на это соглашается. До чего же благородным, достойным и обольстительным становится граф Дра-кула под пером Брэма Стокера:

«У него был орлиный нос, сильно расширенные ноздри, высокий лоб и прекрасная черная шевелюра, хоть и немного поредевшая на висках. Густые сросшиеся брови, рот с острыми зубами указывали на удивительную для человека его лет жизненную силу. Подбородок у него был крепкий, щеки гладкие. Его лицо поражало странной бледностью; уши были белые и сильно заостренные. Грубые волосатые руки, плоские пальцы с длинными острыми ногтями...» (с перевода Е. и Л.Поль-Маргерит).

Вот какой величественный вид приобрел вампир в фантастической повести. Кроме

того, у него появились первичные и вторичные половые признаки, о которых древние авторы остерегались упоминать. Теперь вампир не только утолял свои плотоядные желания, но и удовлетворял эротические потребности, которые буржуазная мораль с отвращением подавляет... Жертвы чудовища должны не только ощущать прикосновения его резцов, но и терпеть изнурительные ласки в его замогильных объятиях. Многие вампиры, сохранившие особые пристрастия, требуют наслаждений с лицами своего же пола. И про них говорят, что они в этом отношении ненасытны. Вампиры-гомосексуалисты (исключая Драку-лу) встречаются редко, но они все же существуют, доказательство тому – недобрый белокурый ангелок, с которым Роман Поланский в «Бале вампиров» проводит странные минуты. Что касается женщин-вампиров, о которых историки XVIII века почти совершенно умалчивают, то они, как гуль Амина из сказок «Тысячи и одной ночи» или Кристабель Кольриджа, очень часто оказывают явное предпочтение юным девушкам. Так, пылкая красавица Лаура, наследница владельцев Карнштейна, от укуса Кармиллы, героини Шеридана Ле Фаню, начинает чахнуть, делается вялой и томной. «Первые изменения, которые я ощутила, – пишет она, рассказывая о своем приключении с лесбийским вампиром, – были не лишены приятности. Я была уже совсем близко к тому повороту, откуда начинается спуск к озеру Аверно. Во сне я испытывала странные и смутные ощущения. Самое сильное из них напоминало приятную свежую дрожь, которая пробегает по телу, когда плывешь против течения. Вскоре к этому ощущению присоединились грезы, показавшиеся мне бесконечными, и настолько неопределенные, что я так никогда и не смогла восстановить ни декораций, ни персонажей, ни связного содержания хотя бы одного эпизода. Но эти грезы оставляли после себя ужасное впечатление и чувство такого изнеможения, словно я долго испытывала душевное утомление и непрестанно подвергалась опасности. При пробуждении у меня оставалось воспоминание о каких-то темных местах и о разговорах с людьми, которых я не могла видеть; особенно мне вспоминается один женский голос, ясный, глубокий и доносившийся как будто издалека; женщина говорила медленно и пробуждала во мне всегда одно и тоже боязливое ощущение несказанной важности. Иногда мне казалось, будто чья-то рука нежно гладит мои щеки и шею. Иногда я чувствовала поцелуи горячих губ, они становились более долгими и нежными, касаясь моей груди, но здесь ласки останавливались. Мое сердце начинало биться быстрее, дыхание становилось прерывистым, меня сотрясали рыдания, и я чувствовала удушье, за которым следовали страшные конвульсии. Тогда мои чувства приходили в смятение, и я теряла сознание» (с перевода Харитонова).

Отношения с таким привлекательным, таким чувственным вампиром, как Кармилла, чья сапфическая психология описана прекрасно, не таят в себе – на первый взгляд – никакой серьезной опасности. Обычные сексуальные излишества влекут за собой сходное изнеможение, которое укус прелестного монстра способен только приблизить. И ведь покушается он всего лишь на «белоснежную грудь юной девы с пылающим сердцем, взрослого человека, пышущего здоровьем, и предпочитает людей благородного происхождения, богатых и сытых»

(«Dictionnaire de la Conversation et de la Lecture», 1839). Разве отталкивающие личности вышли из-под пера лорда Байрона («Гяур») и доктора Полидори («Лорд Рутвен, или Вампиры»), чье многократно переводившееся сочинение дало жизнь

театральной пьесе и способствовало укоренению до тех пор устной легенды? Привлекательный, обворожительный, оставляющий на своем пути сладострастие, горе и смерть, лорд Рутвен стал прототипом всех экранных красавцев-вампиров. Этот демон, ежегодно требующий жертвы, чтобы утолить ею голод, до странности напоминает– Байрона, и вполне понятно, что рассказ о его приключениях имел такой успех у женской аудитории.

Что касается вампиров-красавиц, пленительных гуль «Тысячи и одной ночи», «Труен Ки Ман Люк» («Truyen Ky Man Luc», Вьетнам) и «Сказок Серапионовых братьев» Э.Т.Д.Гофмана, то они чудесно умеют обманывать возлюбленных. Последние остаются в полном неведении насчет двойной жизни и чувств подруг. Даже священни-ки_ не могут устоять перед их неотразимыми чарами и позволяют увлечь себя в водоворот мерзкой и кровожадной похоти. Именно в таком состоянии являются нам студент-философ Хома Брут, герой сказки Гоголя «Вий», и Ромуальд, жертва великолепной и губительной Кларимон-ды, «Влюбленной покойницы», чьи прелести воспел Теофиль Готье. Его рассказ – вернее, рассказ Ромуальда, – пронизанный сверхъестественным, возможно, лучшее из всего, что когда-либо было написано о вампирах:

«Я приблизился к постели и с удвоенным вниманием стал смотреть на предмет моего беспокойства. Признаться ли вам? Это совершенное тело, хотя и очищенное и освященное тенью смерти, вызывало во мне непозволительно чувственное волнение, и этот покой так походил на сон, что легко было обмануться. Я позабыл, что пришел ради заупокойной службы, и воображал себя молодым супругом, входящим в спальню новобрачной, которая из стыдливости прячет лицо и не позволяет на себя взглянуть. Охваченный скорбью, вне себя от радости, дрожа от страха и удовольствия, я склонился над ней, и взялся за уголок простыни, и медленно ее приподнял, затаив дыхание, чтобы не разбудить спящую. Кровь с такой силой билась в моих жилах, что у меня шумело в висках, и со лба струился пот, словно я поднял мраморную плиту.

Это и в самом деле была Кларимонда, точно такая, какой я увидел ее в церкви в день моего рукоположения; она была все так же прелестна, и смерть казалась еще одним ее прельщением. Побледневшие щеки, чуть поблекший розовый оттенок губ, длинная черная бахрома опущенных ресниц, резко выделявшаяся на этой белизне, придавали ее лицу выражение печального целомудрия и задумчивого страдания, делая его невыразимо соблазнительным; ее голова покоилась на длинных распущенных волосах с вплетенными в них мелкими голубыми цветочками, и локоны скрывали наготу ее плеч; ее прекрасные пальцы, казавшиеся чище и прозрачнее облаток, были сложены в благочестивом и спокойном жесте немой молитвы, и это искупало слишком соблазнительную даже в смерти округлость и мраморную гладкость обнаженных рук, с которых не сняли жемчужных браслетов. Я долго стоял, погрузившись в безмолвное созерцание, и чем больше я на нее смотрел, тем меньше мог поверить, что жизнь навсегда покинула это прекрасное тело. Не знаю, был ли то обман зрения или отблеск света, но казалось, будто кровь снова заструилась под этой матовой белизной; однако она по-прежнему хранила полнейшую неподвижность. Я слегка дотронулся до ее руки: рука была холодна, но все же не холоднее, чем в тот день, когда под церковными сводами коснулась моей. Я вернулся в прежнее положение, склонившись над ее лицом и орошая ее щеки теплыми слезами. Ах, какое горькое чувство отчаяния и бессилия охватило меня! Как мучительно было это бдение! Я хотел бы собрать всю свою жизнь в охапку и отдать ей, хотел бы вдохнуть в ее ледяное тело пожиравший меня огонь! Ночь проходила, и, чувствуя, что приближается миг вечного расставания, я не смог отказать себе в горестном и возвышенном наслаждении и запечатлел поцелуй на мертвых губах той, кому принадлежала моя любовь. О чудо! Ее легкое дыхание смешалось с моим, и губы Кларимонды ответили на поцелуй; ее глаза открылись и заблестели; она вздохнула и с выражением несказанного счастья, разняв сложенные руки, обвила ими мою шею. «Ах, Ромуальд, это ты! – произнесла она голосом томным и нежным, как последние отзвуки арфы. – Что это ты делаешь? Я так долго ждала тебя, что умерла; но теперь мы помолвлены, я смогу тебя видеть и приходить к тебе. Прощай, Ромуальд, прощай! Я люблю тебя; вот и все, что я хотела тебе сказать, и я возвращаю тебе жизнь, которую ты на мгновение вдохнул в меня своим поцелуем; до скорой встречи...»

Затем Ромуальд увидел во сне Кларимонду, которая приподняла свою могильную плиту, чтобы прийти к нему и безумными ласками заставить любить ее так же, как он любил своего Бога. Священник днем, властелин ночью; проникнутый гордыней игрок, безумно влюбленный в призрак Кларимонды, он позволяет ей выкачивать у него кровь, чтобы поддерживать иллюзорное и непрочное существование: «Однажды утром я сидел у ее постели и завтракал за маленьким столиком, потому что не хотел ни на мгновение с ней расстаться. Я нечаянно и довольно глубоко порезал палец фруктовым ножиком. Тотчас показалась кровь, несколько пурпурных капель брызнули на Кларимонду. Ее глаза засветились, на лице появилось незнакомое мне выражение дикой и свирепой ярости. Она проворно, с ловкостью животного, словно кошка или обезьяна, соскочила с постели и, бросившись ко мне, принялась с непередаваемым сладострастием высасывать ранку. Она потягивала кровь мелкими глотками, медленно и прилежно, подобно тому, как истинный ценитель смакует херес или сиракузское вино. Она полуприкрыла веки, и зрачки ее зеленых глаз из круглых сделались продолговатыми. Время от времени она прерывалась, чтобы поцеловать мне руку, потом снова прижимала губы к краям раны, выдавливая еще несколько алых капель. Когда она увидела, что кровь больше не идет, она встала, с влажными блестящими глазами, румяная, словно майская заря, с посвежевшим лицом, теплыми мягкими руками, словом, прекрасная, как никогда, и совершенно здоровая.

«Я не умру! Я не умру! – повторяла она, повиснув у меня на шее и обезумев от радости. -Я еще долго смогу тебя любить. Моя жизнь заключена в твоей, и все, что у меня есть, дал мне ты. Несколько капель твоей бесценной и благородной крови, которая для меня дороже и лучше всех эликсиров на свете, вернули мне жизнь». Наконец, старик священник, сжалившись над Ромуальдом, повел его на кладбище, где лежал проклятый прах Кларимонды, которую он не мог забыть несмотря ни на что.

Современный вампир – является ли это признаком эпохи материализма? – намного ближе к реальности и не стремится соединять любовную судорогу с питающим укусом. Просвещенный печальным примером подражателей Дракулы и Кар-миллы, которых любовное увлечение привело на костер, он стал осторожнеее и

довольствуется погоней за кровавой пищей. Так, герцогине Ополченской, богатейшей даме-вампирше, изображенной Жаном Ре («Кладбищенский сторож»), совершенно безразлична внешность сторожей, которых она нанимает охранять свой мавзолей. Ее интересует только их здоровье и количество плазмы, которое она сможет получать от них, перед тем усыпив их при помощи наркотика. В том же роде вампиры Поля Феваля, Горча и его сербская семья («Записки неизвестного» Алексея Толстого),

На самом деле рассказ называется «Семья вурдалака. Неизданный отрывок из записок неизвестного». – Прим. пер.

точно так же, как «Вампир» Жана Мистлера и «Чупа-дор» Клода Сеньоля.

Значит, вампиры по-прежнему «живы», пусть и вдали от замков с привидениями, рвов, заполненных гнилой водой, средневековых подвалов с летучими мышами. Похоже, газ, электричество, расщепление атома так же мало их смущают, как солнечные лучи. В данном случае надо признать, что литература приложила куда больше искреннего старания, чем кино, стремясь обновить сказочные декорации и атмосферу. Полумрак проклятых усадеб, зловещие аллеи заброшенных кладбищ, кишащие ларвами подвалы, громы и молнии остаются главнейшими элементами фильмов ужасов. Зритель заранее знает, на что настраиваться; с самого начала догадывается, что произойдет дальше. Современные писатели, в частности Лоуренс Даррел в «Балтазаре», попытались порвать с этим чересчур условным стилем. Наконец, кое-кто, дав волю воображению, выдумал мир, населенный вампирами, со своей полицией, своими нравами и обычаями. Так, Поль Феваль сочинил огромный и зловещий некрополь-спрут, «Город-вампир», достойный кисти Моро и Вирца:

«На каждом мавзолее стояло имя, написанное черными буквами над главным входом. Большая часть имен была никому не известна, но встречались и такие... чье присутствие в этом месте объяснило бы многие загадки, заданные историей минувших веков: имена проклятых скупцов, из тех, чье богатство означало нищету целого народа, имена куртизанок, означавшие непристойное падение нравов и разорение вотчин, а также имена тех, кого глупая поэзия и рабское искусство увенчали званием завоевателей, потому что они подавили слабость силой и скрепили свою страшную славу слезами, позором и кровью!» Г.Ф. Лавкрафт также вообразил в «Демонах и чудесах» фантастическую долину, населенную зеленоватыми вампирами, которые под фосфоресцирующими ночными облаками нападают на лунных животных.

А Жозе Мозелли, который вдохновлялся фантастическими рассказами Г. Дж. Уэллса, Клода Фар-рера и научной фантастикой, создал, ультрасовременную Атлантиду, обитатели которой поддерживают в себе жизнь благодаря испарениям, исходящим от свежей крови побежденных («Конец Иллы»). Таким образом осуществляются желания Арно де Вильнёва, Кохаузена и мерзких стариков из новелл Бальзака и Лермины. Эликсир жизни стал будничной реальностью, и человеку как таковому остается лишь исчезнуть с планеты, населенной вампирами, которых порождает укус. Именно он, в свою очередь, превращается в миф, становится легендой. «Я – легенда!» – кричит Роджер Невилл, герой Ричарда Матисона (Matheson), в лицо новому человеческому роду, приспособившемуся к бацилле вампиризма. «Для них он был воплощением страшной угрозы, бичом хуже болезни, с которой они свыклись, научились жить. Он был невообразимым призраком, оставлявшим на своем пути как единственное доказательство своего существования обескровленные трупы тех, кого они любили. И он понял, что они испытывали при виде его, и простил их...» (с перевода Клода Эльсена). Точно так же и «Шамбло» К.(?) Л. Мура (C.L. Moore), помесь медузы с вампиром, старается доставить невыразимое наслаждение любовникам, которых ее существование сбивает с толку.