Текст книги "Гренландский дневник"

Автор книги: Рокуэлл Кент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Два американца из экспедиции Хоббса [57], которой предстояло здесь зимовать, пришли к нам из дальней возвышенной части долины. Они шли пошатываясь, как старики. Путешественники поднялись на борт – два мокрых, полузамерзших изгнанника, изголодавшихся по разговору. Мы сидели на судне и пили. Я сошел с ними на берег и отправился наверх, туда, где стояли палатки их маленького, терзаемого ветром, полузатопленного лагеря. Во время недавней бури узкую воронкообразную долину продувал двенадцатибалльный штормовой ветер, и дождь лил как водопад. А сейчас опять солнце! Ниже площадки с палатками находился широкий пресный пруд; за прудом – узкая полоска земли, а дальше – ледяной фьорд, ледник и заснеженная вершина внутреннего купола.

Следующий день я провел здесь: писал картину. В шесть отплыли в Клаусхавн. Вечер был великолепен, красив. Спали в Клаусхавне, отплыли оттуда на следующее утро. Хороший день; дул свежий восточный ветер. Пройдя мимо множества островов и бесчисленных айсбергов, мы к середине дня достигли траверза острова Кугдлеркорсуит. Пирамидальная гора на юго-западной оконечности острова соблазнила меня устроить стоянку на мысе, образующем северный рог полумесяца бухты; южный рог – гора. Тут мои люди заявили (старая история!), что у них нет провизии. Софью и меня высадили на берег, и «Ная» ушла в Клаусхавн; вернется через два дня.

Софья и я разбили маленькую палатку, навалили на края полотнищ такое количество камней, какое, казалось, не сможет сдвинуть никакая буря, затем я установил полотно и начал писать. После полудня светит солнце, тепло, как на родине в разгаре лета. Но время идет, и тень ближних гор начинает падать на нас, а вместе с ней приходит вечерняя прохлада. Наконец я с удовольствием забираюсь в теплую палатку, готовлю горячий ужин для нас двоих. Близится темнота, синева неба затуманивается. Погода, наверно, изменится. Приятно у нас в палатке в эти часы перед сном! Я читаю, откинувшись на скатанные спальные мешки, а Софья уютно прижалась ко мне. Будь она кошкой, замурлыкала бы.

Следующее утро обещало бурю. На фоне мрачного лимонно-желтого неба горы казались темными. Черный потолок слоистых облаков, нависавший над нами, был так плотен, что свет падал только снизу. Я начал было писать картину, как налетел шквал с дождем. Шквалы все учащались, а после полудня дождь шел уже непрерывно и дул сильный ветер. С приближением ночи ветер перешел в штормовой; тяжелые камни, к которым были привязаны растяжки палатки, пришли в движение. Хотя с юго-востока, откуда шла буря, мы были немного защищены, но полотнища пузырились и хлопали, казалось, их вот-вот разорвет в клочья. Около 10 часов один палаточный шест сломался. Палатка внезапно рухнула, и я едва спас ее от горящего примуса. Пока я связывал половинки сломанного шеста, закрепив их планкой от мольберта, многие наши вещи промокли. Бешено хлопающая, пропитанная водой парусина осыпала все каскадом мелких брызг. Мы легли, не раздеваясь, так как я боялся, что может случиться что-нибудь похуже. И случилось.

Я спал, но часто просыпался: слишком сильно шумела буря. Около часу ночи я почувствовал, что ветер изменился, но изменилось направление, а не скорость. Теперь он дул с юго-запада. Ну что ж, пусть себе дует, подумал я и задремал. И вдруг я очнулся. Софья сидела в своем спальном мешке, поддерживая верх палатки, с которого капала вода. Сломался второй шест. Я выскочил на дождь и принялся за работу. Так как направление ветра изменилось, то нагрузка приходилась теперь на другой шест. Я снял планку от мольберта и использовал ее в качестве шеста. А ветер продолжал дуть еще сильнее, чем раньше. Он выдергивал концы полотнищ палатки из-под камней, которыми они были прижаты, стаскивал с места тяжелые камни, за которые были закреплены растяжки. Чтобы удержать нашу палатку на земле, я за ночь перетаскал, наверно, с полтонны камней. Исправив повреждение и снова прочно установив палатку, улегся спать, но на этот раз разделся, так как промок до костей.

К десяти часам утра буря утихла, а после полудня стало так хорошо, как только может быть хорошо на свете, когда горячее солнце сушит свое собственное, только что умытое лицо. По всему берегу накатывался сильный прибой. Когда в семь часов пришла «Ная», она остановилась вдали от берега с работающим двигателем. Петер маневрировал на маленькой шлюпке, не пытаясь пристать, а только стараясь подойти к камням достаточно близко, чтобы мы могли побросать в лодку свои вещи. Дважды мои полотна, все четыре, смывало за борт! Мы спасли их с большой опасностью для себя. Один раз шлюпка до половины набрала воды, потом ударилась о камень и пробила планку. Понадобилось десять рейсов, чтобы перевезти все наше лагерное имущество и нас самих.

В Тасиуссак мы пришли около двух часов ночи. Проспав ночь и выпив кофе у бестирера Ганса Нильсена, я засел писать картину. В час дня попрощался с маленькой Софьей, и «Ная» отплыла; в 7 часов бросили якорь близ Упернавика. Разводило большую волну: дул сильный ветер, обещавший нам плохую стоянку в Упернавикской гавани. Мы обошли восточную часть острова и стали на якорь в хорошо защищенной бухточке.

Ночью, около полуночи, я возвращался через горы в гавань. Ко мне присоединились шесть девушек, больших и маленьких, хорошеньких, миленьких и так себе. Петер и Хендрик уже улеглись, парусиновый верх над их спальным местом был наглухо застегнут. Тогда все мы начали кричать, сначала вразброд, потом хором: "Петер! Петер! Петер! Пе-е-е-тер!" В этом пустынном месте, почти в полной темноте, шум, производимый нами, казался грандиозным. Наконец мы все-таки разбудили спавших мертвецким сном. Девушки долго кокетничали, не решаясь подняться на борт, потом поднялись. Мы уселись с ними в каюте «Наи» и закурили, ожидая возвращения Кнуда. Когда я сходил с лодки на берег, Кнуд крикнул мне, чтобы я привел трех девушек. И вот Кнуд пришел – и девушки тут: дважды три. Утром опять обогнули остров, зашли в гавань, запаслись керосином, распрощались на берегу с друзьями и отплыли в Прёвен. В половине восьмого мы были уже там. Вечер я провел на берегу в «Фискемессере» ("Старом рыбаке"), где обедал со своими друзьями-датчанами. Отплыли в 4 утра. Через три часа, а 7 часов, стали на якорь в Сёнре Упернавике. Два часа провел на берегу. Бедного Виллама Клеемана уволили с государственной службы. Он, естественно, огорчен потерей места, но увольнение кажется ему явной несправедливостью. Клееман упорно считает, что при рассмотрении счетов ревизоры ошиблись.

В девять отплыли, провожаемые обычной дружеской овацией, какую нам устроили здешние жители. Они размахивали платками и шляпами, приспустили флаг, дали несколько залпов. Море было тихое, но к ночи очень похолодало. Между полуостровом Свартенхук и островом Убекент море было забито айсбергами. Пошел дождь. В Игдлорссуит мы добрались в час ночи.

В отъезде мы пробыли намного больше, чем намечали. Игдлорссуитцы проявляли к «Нае» свой интерес: почти ежедневно они возвещали: "Идет!" А когда «Ная» действительно приблизилась, они побежали сказать об этом Фрэнсис. Мы вернулись 24 августа.

* * *

Воскресенье, 28 августа. Позавчера Рудольф, Абрахам с Луизой и Мартин обедали с нами и провели у нас весь вечер. Мы немного выпили, Мартин очень расстроен из-за смерти отца (Исаака). (Я делаю крест на его могилу.) Мартин немного всплакнул: в этот вечер он особенно остро ощущал свое одиночество. Отец занимал в его сердце место, которое Мартин должен был бы отдать жене. Тут еще рядом Саламина, которую он любит, а она не хочет идти за него.

Вечером пришел умиак (большая, так называемая женская лодка) с Йонасом, Дитлиром, Христианом, Габриэлем, Давидом, молодым Эмануэлем, женщинами и детьми. Они отсутствовали двадцать четыре дня, ездили на охоту и добыли восемь оленей. Возвращение домой – внушительное зрелище. Со стороны оно выглядит так. Жители возбуждены, они кричат при виде возвращающихся охотников. В ответ с лодки стреляют, сообщая число убитых оленей. В море выезжают каяки, чтобы сопровождать лодку до берега. Не менее внушительна и сама "женская лодка", приводимая в движение громадными широколопастными веслами. Она переполнена; каяки у нее на борту и на буксире. Взволнованная толпа любопытных собралась смотреть добычу. Оказывается, что из этих восьми оленей трех убил Давид. Самуэль Меллер (отец Габриэля), Давид и Йонас поднесли нам по куску мяса.

* * *

Завтра отплываем в Уманак встречать «Диско». На борту будет двенадцать человек. Сейчас ожидается дождь.

* * *

«Завтра» наступило. 29 августа. Отплыли в 8 часов. Через час задул свежий встречный ветер, поднялось сильное волнение: пришлось повернуть и со смущенными лицами возвратиться назад. Сидим дома…

* * *

31 августа. 29-го в 6 часов вечера отплыли вторично. Шли хорошо и прибыли в Уманак в 2 часа или немного позже. А на следующее утро узнали, что «Диско» уходит из Упернавика в полдень и, вероятно, в полночь будет в Игдлорссуите. После полудня отплыли опять домой. Прибыли в Игдлорссуит и, не раздеваясь, легли немного поспать. Я улегся на сундуке у окна, наставив ухо в сторону моря, чтобы услышать первый звук приближения «Диско». В четыре меня разбудил далекий крик мальчика с наблюдательного холма: там завидели «Диско». Через полчаса показалось судно. Раньше, чем «Диско» бросил якорь, я уже был в своей шлюпке и греб изо всех сил, чтобы обогнать Стьернебо, которого вез на лодке Мартин. Я победил! Нам пришлось держаться несколько минут на расстоянии, пока не перестал работать винт и пароход не остановился совсем. Я взобрался на борт, пожал руку Даугорду Енсену – это один из директоров Управления по делам Гренландии в Дании – и капитану. Пригласил Даугорда завтракать и снова отправился на берег. Через полчаса Даугорд – хандельсшеф («министр гренландской торговли») и ландсфогед сидели у нас.

[Когда «Диско» отходил ночью в Уманак, я находился на его борту. Команде «Наи» было дано распоряжение следовать за нами. Распоряжение команда выполнила. Но ее нежелание возвратиться со мной на следующий день ясно видно по приводящейся ниже цитате из дневника.]

– Плохая погода, – сказал Кнуд. – Ужасный ветер.

– Что ж, попытаемся, – ответил я.

– Большая волна.

– Попытаемся.

– Густой туман.

– Попытаемся. А если будет очень плохо – вернемся.

– Нехорошо возвращаться.

– Возвращаться хорошо, если опасно продолжать плавание. Попытаемся.

– Мы не взяли провизии.

– Я вчера вас предупреждал, когда мы должны выехать.

– В лавке было много народу. Я не мог добраться, чтобы меня обслужили.

– Слушай, Кнуд, – сказал я, поняв наконец, что это забастовка. – Мы отплываем сейчас, немедленно. Если ты не хочешь ехать, можешь оставаться в Уманаке. Если и остальные того же мнения, они тоже могут остаться. Я возьму других людей. – И я пошел, не ожидая ответа, отвязывать шлюпку.

Они последовали за мной на борт. Мы отплыли, как только разогрели двигатель.

Море гладкое, как стекло. Низкие облака скрывали вершины гор, но на воде было хорошо, ясно.

– …Ужасная погода, штормовой ветер, большая волна, густой туман!.. язвительно сказал я команде. Они ухмылялись.

* * *

[В субботу, 4 сентября, я отправился в самый конец Увкусигссат-фьорда, взяв еще несколько человек, кроме команды. Оставив меня на выбранном мной месте, где я собирался разбить палатку и писать, они отправились дальше по фьорду на три дня охотиться. Фьорд буквально кишел тюленями.]

В течение двух дней, которые я провел на берегу, погода была довольно хорошая, и я работал как одержимый. Раз в день ел до отвала и – спал! Провел я там две ночи, и на третий день в 9 часов утра, когда я сидел за работой, пришла «Ная» – на сутки раньше. Через два часа я был готов возвращаться.

Обратная поездка была великолепна. Воздух был чист, облака, как вуаль, обвивались вокруг гор, усиливая их очарование. Ингия-фьорд, мы видели его только мимоходом, возможно, самый прекрасный горный пейзаж во всей Гренландии.

Прибыли домой в десять вечера под моросящим вождем.

* * *

В четверг, 9 сентября, в Игдлорссуит пришла шхуна «Хвитфискен» и выгрузила запасы для поселка на будущий сезон. Она доставила также строительные материалы для клуба. Если мы хотим построить его, то это надо делать скорее.

Ольсен, как обычно, был пьян. Он ходил, шатаясь, из моего дома к Стьернебо и обратно и каждый раз сообщал мне, какой бессовестный негодяй Стьернебо. Несомненно, Стьернебо таков и есть. Ольсен сделал одно замечание, проливающее свет на происходящее.

– Если вы собираетесь строить этот клуб, то вам придется ставить его вон на той горе, – он указал пальцем на заболоченный склон к югу от поселка. – Вам никогда не разрешат построить его внизу – там, где вы начали.

"Хвитфискен" не привез мне письмо о том, какое решение приняли о клубе директор, ландсфогед и бестирер.

8-го в 4 часа дня «Хвитфискен» отплыла в Уманак через Нугссуак, увозя на борту Стьернебо и Анину. Сейчас нужно ловить момент! Мне было ясно, что сопротивление, с которым мы встретились при попытке строить клуб на выбранном нами участке, не основывается на законе, а представляет собой еще одно доказательство решения бестирера воспрепятствовать нам поставить клуб где бы то ни было, и если мы хотим построить его, то должны перехитрить в этой игре бестирера. Мы приготовились отплыть в Уманак рано утром следующего дня.

На другой день была плохая погода, но все же мы вышли в море. Однако через два часа мы вынуждены были отказаться от попытки пойти дальше: мешали сильный встречный ветер и большое волнение. Вернувшись в Игдлорссуит, я не находил себе места от нетерпения.

Спустя три часа, несмотря на предупреждения опытных охотников, мы снова отплыли и вечером, в 10 часов, бросили якорь в Уманакской гавани. Я отправился прямо к бестиреру.

– Нет, – сказал он, – директор говорит, что вы не можете строить этот дом так близко к правительственному зданию, – и залился смехом в припадке безрадостного веселья. – Нет, нет, мистер Кент, только не там!

Ну и смеялся же он!

– Давайте разберемся, – взорвался я. – Мне хочется понять, как в Гренландии делается дело. Гренландцы не могут поставить себе клуб, так как на участке, где стоял старый склад, вы собираетесь что-то строить. Клуб окажется от вашего дома менее чем в двадцати метрах. Но если вы построите дом на участке старого склада, он будет меньше чем в двадцати метрах от двух других домов гренландцев. Вы требуете, чтобы мы подчинялись закону, который сами намереваетесь нарушить. У вас строгие законы, запрещающие пользоваться в поселках керосином и бензином. Вы следите за тем, чтобы гренландцы соблюдали эти законы. Но вы позволяете немцам жечь примусы, керосиновые лампы и печки в правительственных зданиях, где они квартируют. Вы позволяете бестиреру иметь моторную лодку с бензиновым двигателем и пользоваться ею, а бензин хранить в близком соседстве с правительственными зданиями. И вы, и ландсфогед все это знаете и допускаете. Значит, законы, которые будто бы обязательны для всех, применяются только по отношению к коренным гренландцам. Так, что ли?

– Да, да, мистер Кент! – выговорил бестирер сквозь веселый смех.

– И вы понимаете, что вся администрация играет в Игдлорссуите на руку сумасшедшему дураку Стьернебо, который не только не помогает этому полезному делу, не поощряет выполнения его, но и всячески ему мешает. Так, что ли?

– Да, да, видимо так, – смеялся веселый управляющий.

– Хорошо, где же мы можем строить клуб?

– Где угодно, но чтобы от него до наших строений было больше двадцати метров.

– Если мы передвинем его так, чтобы он стоял ровно в двадцати метрах от старого склада, в том же направлении, в котором стоит сейчас, это будет дозволено?

– Да, конечно.

– Очень хорошо! Там мы его и поставим.

Я попросил, чтобы мне дали плотника. Бестирер тотчас же на это согласился. Я решил закончить все приготовления к утру и отплыть.

Выехали в полдень, забрав с собой плотника и его подручного – Енса и Ёргена. Отплыли мы не прямо в Игдлорссуит. Я знал, где игдлорссуитцы хотят подставить клуб – дом, где им можно было бы танцевать, но полагал, что при нынешнем положении вещей предусмотрительнее предоставить жителям поселка самим решать это дело, не вмешиваясь в него. Я показал Кнуду, где, по-моему, было бы хорошо поставить клуб, и предупредил его, что в любом случае клуб должен находиться не менее чем в двадцати метрах от правительственной постройки. Через того же Кнуда я передал все дело в коммунерод.

В Каэрсуте я сошел на берег, отдав распоряжение команде «Наи» приехать за мной через два дня. Когда «Ная» отошла, я отправился насладиться гостеприимством Ларса и писанием картин.

В Каэрсуте эти дни было очень холодно: ветер, солнца нет, временами снег. Я возвращался с работы насквозь промерзший. Мне даже показалось, что и я тоже схватил этот злосчастный грипп, который свирепствовал во всех поселках. Но это оказалось ложной тревогой. Прошел понедельник, «Наи» не было. Прошел и вторник, хотя в этот день в Каэрсуте стояла неплохая погода. «Ная» прибыла лишь во вторник к ночи, в 10 часов. На следующее утро дул крепкий ветер, но мы тем не менее отплыли. Ветер был попутный, и в 4 часа мы стали на якорь в Игдлорссуите.

Енс и Ёрген из Уманака, Мартин и несколько юношей работали, связывая рамы для стен дома. Формы для фундамента были поставлены и уже заполнены. Дом поставили там, где я предлагал, но в двадцати шести метрах от правительственного строения. Работа продвигалась медленно: мало людей помогало.

Но на следующее утро мы все взялись за работу по-настоящему. К полудню рамы для стен были закончены и все стропила распилены по размеру. Давно уже пора бы мобилизовать людей, показав им, что работа продвигается, поэтому я распорядился освободить бетон от форм, созвать всех жителей и общими силами передвинуть пол (построенную ранее открытую площадку для танцев). Собралось двадцать пять мужчин, три женщины и много мальчишек – большая сила. Но платформа была тяжела, и она была неудобно расположена на выступающем из земли старом фундаменте. Все же за работу взялись с энтузиазмом. За пятнадцать минут перенесли пол на его постоянное место и аккуратно опустили на угловые фундаментные болты. После этого всех охватил такой припадок кашля, что казалось, он никогда не кончится. В поселке была тогда эпидемия. Я слегка оживил всех пивом. После чего все разошлись на полуденный отдых.

Теперь дело пойдет! В час дня собралась толпа. При установке стенных рам у нас на каждую шпильку и гвоздь было по человеку. К шести часам вся стенная конструкция была уже установлена и две стены зашиты досками. Были поставлены и леса для установки стропил. Так кончился четверг, а Стьернебо все еще не появлялся!

Когда дом начал приобретать видимую форму, общий интерес перешел в энтузиазм. Я поставил Енса на изготовление и установку оконных рам и пригонку подъемных окон [58], а сам занялся основной конструкцией; на этом деле я мог занять столько людей, сколько могли работать. В пятницу к вечеру мы установили стропила, зашили досками торцы чердака и настлали больше половины крыши.

В субботу работали до восьми часов, так как собирался дождь. Мы покрыли крышу толем, застеклили подъемные окна, и, таким образом, дом был надежно защищен против надвигающейся бури. И весь следующий день шел дождь.

Вернулся Стьернебо. Что он думает о клубе? Это Стьернебо скрывает под добродушной манерой, однако к клубу не приближается.

В понедельник клуб был почти закончен даже в мелочах. Установили фронтонный карниз, навесили дверные и оконные приборы; покрасили здание снаружи. На следующий день покрыли его вторым слоем краски, а я занялся орнаментальной работой, которая должна была украсить треугольник под крышей над торцовой стеной.

Во вторник клуб был готов – все закончено, кроме моей орнаментальной работы. Фундамент весь отделали камнем и выкопали большую дренажную канаву, чтобы отводить стекающую со склона горы воду с площадки дома. В среду поставили флагшток и подняли датский и американский флаги. Я закончил орнамент и на виду у глазеющей, восхищенной и гордой толпы укрепил его на клубе. Радостно было видеть, как довольны люди. Они стояли часами и созерцали свой клуб – свой собственный дом!

В один из этих дней годхавненская шхуна «Хвален» вошла в порт, возвращаясь домой из Нугатсиака. Группа киношников так щедро наградила команду шхуны огромным запасом шнапса, что команда, как ни старалась, никак не могла поставить судно на якорь. Шхуна ходила беспорядочно пьяными кругами с выпущенным на несколько десятков футов под водой якорем, а за ней отчаянно гонялись лодки посетителей с берега. Временами, видимо пытаясь помочь лодкам, шхуна неожиданно поворачивала, мчалась на них, как разъяренный Моби Дик [59], и проносилась прямо сквозь их рассыпающиеся ряды. В это время капитан и помощник ходили, шатаясь, по берегу – каким-то образом они сошли на берег – в блаженно-пьяном состоянии. Помощник, растрепанный, с расстегнутыми пуговицами, спотыкаясь, ввалился к нам с визитом. Отыскав Саламину, которая ему нравится, он стал преследовать ее с пьяной влюбленностью. Всю ночь он бродил шатаясь, вокруг, врывался в дом, будил спящих, потом колотил в двери, которые перед ним закрывали. В два часа помощник снова пришел к нам, как он сказал, за своей трубкой. Потом передумал, а может быть, нашел трубку в темноте и ушел, качаясь. В шесть шхуна отплыла и через двадцать четыре часа после никому не известных странствований по Уманакской бухте стала на якорь в Уманаке.

Мы должны были прибыть в Уманак не позже 1-го октября, чтобы отплыть в Хольстейнборг на геодезическом судне «Андре» (капитан Сёренсен). Я не представлял себе, как мы сможем упаковаться и быть готовыми в срок. А сегодня, во вторник, 20-го, во второй половине дня, нам сообщили, что судно должно отойти не позже 26-го, а возможно, что уйдет и 24-го! Осталось четверо суток. К тому же последние дни дул такой ветер, что мы не решились бы пуститься в плавание на «Нае». При такой погоде нельзя рисковать, мы должны быть в Уманаке, если возможно, 22-го. На упаковку остался один день!

Вечером (на здании клуба развевались флаги) жители поселка устроили кафемик – для нас! Нам поставили стулья, чтобы мы могли пить кофе с полным почетом. Стьернебо, за которым послал коммунерод, пришел поздно. Когда я выпил кофе и встал, Абрахам, предположив, что я собираюсь уйти, попросил меня подождать, так как будет еще кое-кто. Наконец, когда, по-видимому, все до одного жителя поселка оказались налицо, помощник пастора Самуэль Мёллер стал напротив нас на другом конце свободного пространства комнаты, сделал знак, чтобы было тихо, сложил руки в своей обычной молитвенной позе и начал речь.

Говорил он долго и горячо, но из сказанного им я мог уловить только постоянно повторяющиеся слова "Кинте ама нулиа, иглу" и как будто «калагсмит». Когда он кончил, я подошел, пожал ему руку и поблагодарил его.

Затем вышел вперед молодой охотник Бойе. Совершенно очевидно, что его выступление не было предусмотрено. Однако говорил он свободно, с большим чувством. Когда Бойе закончил свою речь, все по очереди пожали нам руки. Помощник пастора снова попросил, чтобы замолчали. С минуту он совещался с присутствующими, попробовал голос, затем повел за собой хор. Пели длинный прекрасный гимн; хор, певший на разные голоса, красиво звучал в пустой деревянной коробке дома.

В среду вечером, несмотря на суматоху, свалившуюся на наш дом, и на все дела в связи с предстоящим на утро отъездом, мы устроили всеобъемлющее внушительное празднество – большую пивную оргию с открытым для всех доступом, танцы в новом клубе и угощение у нас дома для самых близких и дорогих друзей – все одновременно в ознаменование открытия клуба и нашего прощания. Я сделал новую длинную столешницу для нашего стола, потому что у нас дома надо было усадить семнадцать человек. Обед! Карибу, картофель с жирной коричневой подливкой, консервированные фрукты, шнапс и пиво сколько хочешь, сигары и сигареты. Вот это был пир! Гостями были: Рудольф и Маргрета, Абрахам и Луиза, Хендрик и Софья, Йонас, Мануэль и Сара, Кнуд и Юлиана, Мартин, Енс и Дорте из Каэрсута, гостья и добавочная кифак. Когда все хорошо поели – наелись так, что отказались от кофе, – и все общество развеселилось от выпитого, Самуэль по поданному Абрахамом знаку встал и произнес речь. И хотя мы не поняли из этой речи ни слова, мы все же ее горячо одобрили, так как она заканчивалась "сколь!" – за здоровье Фрэнсис и мое.

Затем я произнес речь, как бы обращенную к Самуэлю. Я говорил о том, что игдлорссуитские дети в некотором смысле все – дети своего учителя, то есть его, Самуэля. Я теперь знаю, что гренландские дети совершенно такие же, как датские или американские; что гренландцы могут научиться всему тому, чему учатся другие народы, и, таким образом, будущее гренландцев в руках их учителей. Я сказал: какой позор, что учителей и учеников еще не научили датскому языку, тогда бы они могли читать все хорошие книги мира, понимать все и всему учиться. Но, продолжал я, даже в существующих условиях вы, Самуэль, можете делать гораздо больше. Вы можете более прилежно работать с детьми, учить их большее количество часов в день, так, как делают это у нас. В заключение я предложил выпить за здоровье Самуэля и за детей Игдлорссуита.

Тем временем пришли новые гости: Ёрген из Уманака, Эмануэль Самуэльсен и Давид. Давид сел рядом со мной, и я воздал ему честь. Мы выпили за его здоровье и говорили, что, когда я приеду опять, он снова будет у меня работать. Говорили и о том, что он, Мартин и я весной отправимся в Туле.

Самуэль наконец почувствовал действие хмеля. Он встал и завел хоровую песню, потом стал болтать, затем искать ссоры: сначала напал на коммунерод, потом персонально на Хендрика. Хендрик, которому пиво развязало язык, энергично отвечал, но Самуэль все больше и больше возбуждался, стал говорить вещи, которые неприятно было слушать уже всем. Кончилось тем, что Хендрик и Кнуд быстро встали, крепко взяли Самуэля за руки и сзади за штаны и мгновенно вынесли из дома. Этот прием даже не назовешь насилием – так чисто все было сработано. Самуэль же почти не прерывал своей речи и держал руки ладонями вверх, как Христос на картинах вознесения.

На улице Хендрик и Кнуд продолжали спорить с Самуэлем, но уже без особого раздражения. Через несколько минут Кнуд вернулся как ни в чем не бывало и шепотом предложил план: сейчас все скажут "спокойной, ночи" и разойдутся по домам будто бы спать, а когда Самуэль уберется к себе, то все потихоньку вернутся назад. Так и сделали. Самуэль некоторое время сидел на склоне горы и плакал, затем исчез. Тогда все возвратились.

При окончательном расставании, когда все уже по-настоящему уходили спать, Кнуд плакал – сначала на плече у Фрэнсис, называя ее своей матерью, потом на плече отца, то есть на моем. И Рудольф и Кнуд прощались целых полчаса. Все мы были глубоко растроганы. Если мы снова сюда приедем, то получим от Рудольфа десять великолепно выдрессированных собак и заплатим за восемь из них по пятнадцать крон, а за две – ничего. Так кончился этот вечер.

На следующее утро пошел дождь. Прощаний было много, и грустных. Вокруг дома стояли люди, готовые помочь нам перенести вещи на борт. Мы пожали руку каждому мужчине, женщине и ребенку. Рудольф и Абрахам поднялись на борт вместе с нами. Все мы плакали. На пристани люди запели гимн. Это был последний прекрасный штрих, заставивший нас испытать еще большую грусть.

Когда «Ная» отходила, за ней по берегу до конца мыса следовала толпа. Люди махали руками, носовыми платками, стреляли из ружей.

Прощай, Игдлорссуит! Прощаюсь с тобой, как с жизнью!