Текст книги "Великий страх"
Автор книги: Роксана Гедеон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Ах, да неужели это нужно было делать именно перед моим домом! – воскликнула я с досадой, в ужасе отворачиваясь.
– Не бойтесь. Мы сейчас же снимем его. А остальные пойдут в тюрьму… Мы должны были сделать это, гражданка, чтобы проучить приятелей этого мерзавца. Они компрометируют революцию, с ними надо кончать!
Я вернулась в дом, полагая, что уже достаточно насмотрелась ужасов.
– С вами все в порядке, сударыня? – спросила Полина.
– Да, как видите. Я даже очень рада, что все так хорошо закончилось. Вы, Полина, вернулись как раз вовремя.
Служанка, довольная похвалой, затараторила очень бойко и быстро:
– Вы велели мне бежать на Марсово поле, а ведь это очень далеко! Вас и убить могли за это время. Я прошла только половину дороги и возле отеля де Сальм увидела этот патруль. Стало быть, я правильно сделала, что не искала вашего мужа?
– Да. Я очень вам благодарна.
– А знали бы вы, что творится в городе! Повсюду грабежи, шатание, королевских войск нигде не видно, изредка попадаются отряды кроатов и швейцарцев. Одному Богу известно, что из этого выйдет.
Со двора донесся решительный голос Маргариты, и вздох облегчения вырвался у меня из груди. Ну, вот и все! Она приехала. Значит, я наконец-то смогу перевести дыхание.
6
В полночь явился Жорж, побочный брат моего мужа, в ужасно разорванной одежде и с оцарапанным до крови лицом. Это было следствием его прогулок по городу. С утра он ушел из военной академии, где учился уже несколько месяцев, и целый день бродил по Парижу. Когда он умылся и успокоился, я из его уст узнала об ужасных вещах.
Да еще и раньше, до его прихода, в наш дом долетали звуки выстрелов. Но мы не знали, что восстание так усилилось и разрослось. О восстановлении порядка и речи не шло, напротив, Париж скатывался к анархии.
Нелепый приказ о запрещении всякого насилия привел к тому, что командиры запретили войскам стрелять даже в том случае, если начнется открытый мятеж. После того как в Пале-Рояль выступил Камилл Демулен, призывая к оружию, и все украсили себя революционными кокардами, толпы мятежников принялись грабить оружейные магазины и баржи с порохом. Нападению подверглась даже оружейная палата во дворце Тюильри. Брали все: ружья, сабли, пики, бочонки с порохом, старинные декоративные гизармы, пригодные только для буффонады, алебарды, пищали и прочее старье. Украли даже разукрашенные пушечки, подаренные Людовику XIV королем Сиама. Таким образом, в считанные часы возбужденная толпа уже имела оружие и боеприпасы. Королевские войска без движения стояли в Сен-Клу и на Марсовом поле, не получая никаких решительных приказов из Версаля. А ведь будь такой приказ, все могло бы быть иначе…
В Париже действовал только принц де Ламбеск, связанный инструкцией короля не применять оружия. Драгуны принца, выстроенные на площади Людовика XV, наткнулись у входа в Тюильри на баррикаду из стульев и были встречены градом камней и бутылок. Толпа напала первой, и все-таки драгуны отвечали ей только выстрелами в воздух. Едва лишь принц де Ламбеск, отважный и благородный человек, появился в саду Тюильри, как на него бросилась дюжина людей и, вцепившись в гриву его лошади, изо всех сил старалась стянуть его на землю. Кто-то даже выстрелил в принца из пистолета. Ламбеск вырывался и отбивался тем, что поднимал лошадь на дыбы и бил плашмя саблей по головам нападающих. Он выстрелил только тогда, когда кто-то из мятежников попытался развести мост, чтобы отрезать отступление его отряду. Мятежник был только ранен. И тем не менее через несколько часов по всему Парижу слышались крики с требованиями четвертовать Ламбеска без промедления.
Тем временем на бульварах и у отеля Монморанси гвардейцы, изменившие присяге, открыли огонь по королевской немецкой гвардии. Мятежники нападали, а верные королю солдаты даже не имели права защищаться.
Столица была отдана во власть черни и бандитов. Милиция, в которую записалось сорок восемь тысяч уважаемых граждан и дворян, репрессивными мерами старалась восстановить порядок и вернуть восстанию политический оттенок. Но какова бы ни была цель мятежа, он постоянно оставался безрассудным, ведь действовали в нем чернь и толпа. Толпа верховодила, не допуская появления ни вождей, ни управления. Бунтовщики отправились грабить даже Ратушу, и чиновник Легран, чтобы предотвратить это, был вынужден обложиться в здании шестью бочонками пороха и грозить, что в случае нападения взорвет не только себя, но и целую площадь.
Оставалась только Бастилия, чей гарнизон не разложился и был верен присяге. Командир Бастилии маркиз де Лонэ был готов не жалеть пороха для защиты крепости. Я знала маркиза как человека чести, упрямого, решительного, даже жестокого. Его помощник де Лом был мягче по натуре, но и он скорее бы умер, чем покрыл себя бесчестьем, нарушив присягу.
С десяти утра 14 июля до пяти часов пополудни толпы стреляли по Бастилии из ружей. Стрельба по стенам в сорок футов высотой и тридцать футов толщиной – свидетельствовало ли это об уме нападающих? Этой стрельбой была достигнута лишь одна цель – случайно убит инвалид, оказавшийся на башне.
Маркиз де Лонэ убрал пушки из амбразур и поклялся, что не будет стрелять, если не нападут. Он даже принял депутацию мятежников и позволил им осмотреть крепость, не отвечал на несколько залпов со стороны бунтовщиков и дал им овладеть первым мостом. Стрелять он начал только тогда, когда в опасности оказался второй мост, да и то несколько раз предупредил о своих намерениях.
Мятежники строили различные планы овладения крепостью. Некий пивовар предлагал зажечь Бастилию, обливая ее из насосов лавандовым и маковым маслом с впрыснутым в него фосфором. Другие советовали схватить дочь де Лонэ и сжечь ее на глазах у отца. Когда началось нападение, в нем участвовало не больше тысячи человек, остальные из любопытства стояли и созерцали это зрелище.
Как бы там ни было, Бастилия пала еще до того, как ее вздумали защищать, – пала, хотя нападающие наделали множество глупостей, ничего не смысля в военном искусстве. Они, например, подожгли переднее строение, загородив самим себе дорогу. Перед этим мятежники обещали маркизу де Лонэ и гарнизону жизнь и свободу, но, ворвавшись в крепость, нарушили обещание. Они щадили стрелявших по толпе швейцарцев, так как те были одеты в синие балахоны и походили на заключенных, зато набрасывались и рубили инвалидов, открывших им ворота. Маркиз де Лонэ схватил факел и, бросившись в пороховой погреб, хотел взорвать Бастилию вместе с мятежниками. Его порыв был пресечен каким-то ловким гвардейцем. Полчаса спустя этого самого гвардейца в общей суматохе приняли за кого-то другого, пронзили саблями, повесили, отрубили руку, спасшую целый квартал, и таскали ее по улицам.
Избитого, изувеченного маркиза де Лонэ и его помощника де Лома с позором вели по городу, били и оскорбляли так, что они сами умоляли о смерти. Не выдержав, маркиз ударил кого-то в низ живота, желая этим спровоцировать расправу и положить конец своим мучениям. В мгновение ока де Лонэ был пронзен штыками и утоплен в ручье. Человека, которого он ударил, пригласили докончить казнь. Им оказался какой-то безработный повар, посчитавший, что, если уж такое требование выражается всеми, значит, оно «патриотично». Сабля рубила плохо, поэтому повар достал короткий нож, бывший всегда при нем, и, по локти в крови, с поварским умением резать говядину, отделил голову де Лонэ от тела. Окровавленная голова тут же была водружена на пику. Перед статуей Анри IV палачи дважды опускали ее, весело выкрикивая: «Кланяйся своему хозяину!»
Преследования продолжались. Явившись к Ратуше, толпа расправилась с мэром Парижа, господином де Флесселем, обвиняя его в измене – обвинение более чем вздорное! – и крича, что он будто бы переписывался с маркизом де Лонэ, желая погубить патриотов. Все эти сведения не подвергались проверке, любой выдумке верили, а где вера – там обвинение, где обвинение – там смерть. Голова Флесселя мигом оказалась на пике. Принц де Монбарей, случайно проезжавший рядом, – он, кстати, являлся либералом и вольтерьянцем по убеждениям, – чудом вырвался из рук палачей и чудом не был разорван в клочки. После этого каждого приличного и хорошо одетого человека останавливали и спрашивали имя. Опьяневшие от крови патриоты составляли списки приговоренных и назначали награду за их головы.
Генерал де Лафайет вроде бы был любимцем толпы, но не имел над ней никакой власти. Он не смог спасти де Лонэ и Флесселя и получил возможность очень ясно ощутить свое бессилие и изменчивость привязанностей черни. Герой двух миров мог сравнивать революцию в США, которую видел собственными глазами, и революцию во Франции, которой сам способствовал.
Но это была не революция, а разрушение.
7
В ночь с 16 на 17 июля 1789 года я проснулась оттого, что ощутила чье-то присутствие рядом с собой. Кто-то осторожно присел на моей постели. Я открыла глаза и поспешно зажгла ночник.
– Вы?
Это был мой отец – постаревший, усталый, с синевой под глазами и резкими морщинами на лбу. Я была неприятно поражена его появлением. Во-первых, как он узнал о существовании этого домика? Во-вторых, я не видела отца уже очень долгое время и не очень-то этим терзалась. Отношения между нами были очень натянутые.
– Чем обязана? Разве вы не на службе?
– Сюзанна, случилось нечто такое, из-за чего я должен был приехать.
Его голос прозвучал очень серьезно и жестко. Я насторожилась, зная, что мой отец не склонен к преувеличенным чувствам. Стало быть, есть важная причина для его приезда?
– Сюзанна, я бы хотел знать, что вы думаете по поводу того, что происходит в Париже и во Франции.
– Зачем это вам?
– Ответьте на мой вопрос. Что вы думаете о взятии Бастилии?
Я села на постели, отбросила упавшие на лицо волосы.
– Что же я могу думать? Я аристократка, меня возмущает бездействие короля… Я знаю, что моя жизнь в опасности, что за мою голову назначают награду. Да разве можно иначе относиться к этому бунту? Я – принцесса, милостивый государь.
– Рад это слышать. Зная о вашей связи с адмиралом де Колонном, можно было опасаться, что он склонит вас на свою сторону.
Я почувствовала досаду. Ухаживая за Жанно и приходя в себя после нападения патриотов, я почти не вспоминала о Франсуа. Да и приятно ли было вспоминать о том, что произошло между нами? Я все равно любила его. Но понадобится много времени, чтобы обида забылась.
– Почему вы пришли сюда? – спросила я холодно.
– Я должен сообщить вам нечто страшное, Сюзанна.
– Страшное?
– Даже скорее ужасное.
Мороз пробежал у меня по спине. Я поспешно спустила ноги на пол, на ощупь нашла свои домашние туфли.
– Вы пугаете меня?
– Нет.
– Тогда что же вы тянете? Не молчите! Хотя, по правде говоря, я не понимаю, что такое могло случиться.
– Речь идет о вашем муже, об Эмманюэле.
Я удивленно смотрела на отца, не представляя даже приблизительно, что могло произойти.
– У вас достаточно мужества?
– Да… Я полагаю, да.
– Тогда пойдемте вниз.
Держа меня за руку, он спускался по лестнице. В темноте я потеряла туфельку. От слов отца и неизвестности меня охватила тревога, я предчувствовала что-то ужасное, а когда увидела у двери двух гвардейцев, то ощутила настоящую панику.
– Я предупреждаю, Сюзанна, вам придется собрать все ваше мужество.
– О Боже, вы приводите меня в ужас! Еще немного, и у меня сдадут нервы. Может быть, мне лучше ничего не видеть?
– Нет. Вы должны знать, на что они способны.
Он рывком распахнул дверь в одну из комнат и пропустил меня вперед.
Первое, что я увидела, – это капли крови, медленно скатывающиеся со стола на пол и впитывающиеся в шерсть ковра. На столе, на темном тяжелом плаще, лежал человек. Я с дрожью узнала Эмманюэля. Лицо его было того воскового цвета, какой бывает у мертвых. Я заметила неровную красную полосу у него на шее. И только потом поняла, что его голова отделена от тела, проще говоря – отрублена… Кровь еще капала, но с каждой секундой все меньше. Большая лужа алела на ковре.
Отец подошел ближе и прикрыл тело Эмманюэля плащом.
Я не могла этого видеть. Закрыв лицо руками, я бросилась прочь из этой ужасной комнаты, разыскала в гостиной Маргариту и, вся дрожа, упала в ее объятия. Она уже все знала, без сомнения. И как это было жестоко со стороны отца – показать мне все, даже не предупредив, насколько ужасно будет увиденное!
Эмманюэль мертв. Я не знала обстоятельств его смерти, но понимала, что его убили. Плакала ли я? Наверное, нет. Мне просто было страшно, так страшно, что я не решалась открыть глаза.
– Сюзанна, мне надо поговорить с вами. Медленно, еще дрожа от ужаса, я подошла к отцу.
– Как это случилось?
– Имя Эмманюэля было в тех самых списках… когда он с тремя гвардейцами ехал из казармы мимо военной школы, его узнали. Вы понимаете, что случилось потом. Хорошо еще, что один из гвардейцев добежал до моего полка. Я двинулся на выручку, но успел только спасти тело Эмманюэля от растерзания. Его голову готовились носить на пике по Парижу…
Нервы у меня сдали, я залилась слезами. Отец помог мне сесть в кресло, подал стакан воды.
Итак, я теперь вдова. У меня нет мужа. Мое замужество, длившееся немногим более года, закончилось, и я стала свободна. Подумать только, я так мечтала об этом… Какой кошмар!
– Я не хотела этого! – воскликнула я сквозь слезы. – Я вам клянусь, что не хотела! Вы верите мне?
– Конечно. Да разве вас кто-то обвиняет? В том, что случилось, вы нисколько не виноваты.
– О нет. Я виновата. Я не любила Эмманюэля, я была так жестока, так невыносимо капризна, мне никто этого не простит!
– Этого никто не знает. Ваша так называемая жестокость существует только в вашей памяти, на людях вы вели себя безупречно.
– Я вела себя отвратительно. И пожалуйста, не надо меня утешать, вы все равно не умеете этого делать!
На миг я словно отрешилась от мира, оглушенная собственными переживаниями. Эмманюэль умер, его смерть была ужасна. А ведь моему мужу не исполнилось еще и двадцати пяти лет, и он не сделал ничего такого, чтобы заслужить подобную участь! Это все санкюлоты,[2]2
Санкюлоты – прозвище парижской бедноты, главной движущей силы революции.
[Закрыть] это зверье, эта проклятая чернь!
– Сюзанна! Сюзанна! – как сквозь сон, услышала я голос отца. – Придите в себя, опомнитесь. О смерти Эмманюэля, вернее, об обстоятельствах его смерти никто не должен знать, вы понимаете это?
– Почему? – спросила я тупо.
– Нам не нужно огласки. Пусть об этом знают только самые близкие друзья. Я все сделаю сам. Завтра утром к вам придет нотариус, он введет вас в права наследования, вы станете владелицей крупнейшего во Франции состояния…
– Мне все равно. Пусть этим занимается Паулино, мой управляющий… И вообще, я чувствую только страх. Меня ведь тоже могут убить. Я была в тех списках…
– Вот мы и дошли до самого главного вопроса.
– Разве вы приехали сюда не из-за Эмманюэля?
– Не совсем. Я хотел сказать вам, что мы должны уехать.
– О, – прошептала я, – куда же мы уедем, если повсюду творится то же самое, что и в Париже?
– Я говорю об эмиграции, Сюзанна.
Я посмотрела на него сквозь слезы, не совсем понимая слова отца.
– Посудите сами, дорогая. Во Франции никто из нас не может чувствовать себя в безопасности. Нужно уехать и подождать за границей, когда в королевстве снова наступит порядок.
– Черт побери! – возмутилась я. – Да неужели вы не можете собрать войска и покончить с этим бунтом?
– Двадцать часов назад для этого все было готово. Полки стояли под Парижем, готовые вступить в город. Дело было за королем. Все принцы уговаривали его, склоняли к решительному шагу! В самую последнюю минуту он отказался. На этом все кончено, Сюзанна, король покрыл себя позором, он не желает защищаться, и мы должны сами позаботиться о себе.
– Бросив короля на произвол судьбы?
– Что же нам остается? Вы видели, что стало с Эмманюэлем?
– Но эмиграция – это же трусость…
– Принцы так не думали. Мы и за границей останемся верными королю. Наступит момент, когда он сам призовет нас. А может быть, мы сами приведем во Францию аристократическую армию и покончим с бунтом. Для этого будет достаточно трех месяцев.
– Принцы? – прошептала я. – О каких принцах вы говорите?
– О тех, что уже эмигрировали.
– Но кто же, кто? Я ничего не знала!
– Уехали граф д'Артуа с женой и детьми, принц Конде, герцог Бурбонский, герцог Энгиенский, их друзья и фаворитки. Семейство Полиньяков – Жюль, Габриэль, Диана – уехало самым первым. Кроме них граф де Водрейль с семьей…
– И мужчины уезжают! Они, похоже, совсем забыли о том, что у них есть шпаги!
– А вы забыли о том, что вашей жизни угрожает опасность, что у вас есть сын, на котором тоже лежит печать аристократизма и которого чернь не пощадит!
Я вздрогнула словно от укуса. Жанно! Разве способны те люди, что побывали здесь недавно, что убили Эмманюэля, пощадить моего ребенка?!
– Послушайте, Сюзанна. Мы похороним вашего мужа. Вы откажетесь от должности статс-дамы и попросите прощения у королевы. Она будет огорчена, но поймет вас. Я улажу все финансовые дела, какую-то часть нашей недвижимости переведу в деньги, и мы уедем в Турин, к его величеству королю Сардинии… Впрочем, я уверен, что мы скоро вернемся.
Я долго сидела задумавшись. Покинуть Францию мне казалось ужасным. Я не привыкла ни к какой другой жизни, я стала такой француженкой, что все остальные страны казались мне краем света. Но с другой стороны, эти несколько июльских дней были сплошным кошмаром. Если порядок не восстановится, я так долго не выдержу. Мне повезло, что я нашла приют в этом маленьком домике. Будь я в своем отеле де-ла-Тремуйль, еще неизвестно, осталась бы я жива или нет. Без сомнения, я должна уехать. Как можно скорее. Надо переждать беспорядки подальше от Франции. А потом я вернусь – тогда, когда моей жизни уже ничто не будет угрожать.
– Что же вы решили, Сюзанна?
Я подняла голову, тяжело вздохнула.
– Завтра утром, отец, я отправлюсь в Версаль.
– Зачем?
– За заграничным паспортом.
– Вот как? Прекрасно. Я дам вам гвардейцев для охраны.
8
В Версале почти не осталось моих знакомых. Все они подумали об отъезде раньше меня. Уезжали поспешно, не заботясь о своих поместьях и имуществе, бросая все на произвол судьбы. Куаньи, Понтиевр, Барантен, маршалы де Кастри и де Бройи, де Дюра, Лозен, Мортемар – всех их и след простыл, не говоря уже о принцах крови и их окружении. Уехали первые красавицы двора, в том числе принцесса де Монако и графиня д'Эгриньи. В приемной Неккера я узнала, что выдано уже около шести тысяч заграничных паспортов.
Я медленно шла по галерее Версаля – бледная, печальная, очень стройная в своем траурном платье из черного бархата и черном кружевном крепе, накинутом на золотистые волосы. В девятнадцать лет я уже стала вдовой. Моя бабушка, принцесса Даниэль, в первом браке овдовела в шестнадцать лет. Мне часто говорили, что я похожа на нее. Если бы это сходство осталось только внешним…
– Итак, вы уезжаете, Сюзанна? – спросила Изабелла де Шатенуа, обнимая меня на прощание.
– Да. И не понимаю, как у вас хватает мужества оставаться. Ваш муж уехал, не так ли?
– Он смешон, этот мой муж! Во всяком случае, ему уже шестьдесят пять лет и не в его возрасте так панически бояться смерти. Я предпочитаю оставаться во Франции…
Она легко коснулась пальчиками моей щеки.
– Ну, а как же ваш железный адмирал? Неужели он так туп, что отпускает вас?
– Увы, – сказала я, – этого я не знаю. Он не удосужился сообщить мне свое мнение, а я, как вы понимаете, не из тех женщин, что сами ездят к мужчинам.
Паулино, мой управляющий, быстро уладил все дела, и через какие-то четыре дня я была готова к отъезду. Мы увозили из Франции все драгоценности, которыми владел мой род и род принцев д'Эненов, а также триста тысяч экю золотом. Жорж д'Энен заартачился и не пожелал покидать Францию, предпочитая заканчивать обучение в военной академии, а вернее – валять дурака и бездельничать. Аврора устроила мне целую сцену по этому поводу, не желая уезжать без Жоржа. Пришлось обещать ей, что мы скоро вернемся, и почти насильно втолкнуть ее в дорожную карету.
Маргарита решила остаться в Париже, чтобы вместе с Барбарой и Кола Берно присматривать за особняком. Дорога в Турин была бы слишком утомительна для ее ревматизма. Из служанок я взяла с собой только Денизу и Полину. Жак Питье, наш бессменный кучер, брался доставить меня с детьми в Турин без всяких приключений. Что касается Паулино, то он поехал вперед, чтобы подготовить для меня дом.
22 июля в Париже произошли новые убийства. Чиновники Ратуши, семидесятипятилетний Фуллон и его зять Бертье, были буквально растерзаны безумной толпой на куски без всякой на то причины. У них у живых вырвали сердца, их внутренности носили на пиках, смеялись и издевались… Могла ли я после этого оставаться во Франции?
На рассвете 23 июля 1789 года моя карета подъехала к заставе Сен-Дени. Я молча предъявила сонным гвардейцам паспорта, и карета была пропущена. Париж остался позади.
Тихо поскрипывали колеса, неумолимо увозя меня все дальше и дальше, однообразно покачивалась на рессорах карета. Мне хотелось плакать. Я знала, что там, в Турине, буду несчастна. Но когда Жанно, уже почти поправившийся, доверчиво тянул ко мне ручонки, заливаясь смехом, а Аврора что-то весело щебетала мне на ухо, отчаяние отступало. Я смотрела на них, и слезы уже не стояли в горле.
Впереди нас ехал отец со своей женой, мадам Сесилией, позади – карета маркизы Соланж де Бельер. Она, в отличие от нас, отправлялась в Вену.
