Текст книги "Великий страх"
Автор книги: Роксана Гедеон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Роксана Гедеон
Великий страх
ГЛАВА ПЕРВАЯ
НАЧАЛО КОНЦА
1
Король Людовик XVI собирал к Парижу войска.
Два последних месяца, май и июнь 1789 года, были месяцами смуты. Франция, казалось, катилась к анархии. Законы перестали действовать, признаком хорошего тона стала брань в адрес короля, королевы и правительства. Генеральные штаты, вернее, их третье сословие, после многодневных препирательств объявило себя Национальным собранием, затем переименовало его в Учредительное и поставило своей задачей выработку конституции. В ответ на попытку короля изгнать Национальное собрание из здания парламента депутаты во главе с графом де Мирабо обнажили шпаги.
Третье сословие, захватив полноту власти в Генеральных штатах, вело наступление на права духовенства и дворянства, на основы Старого порядка. Депутаты чувствовали у себя за спиной мощную поддержку Парижа.
Пале-Рояль, это известное место праздности и увеселений, стал центром революционных настроений. Поскольку доступ полиции сюда был закрыт, здесь можно было сколько угодно призывать толпу к насилиям. В Пале-Рояль собирались завсегдатаи кафе и кабацкие гуляки, пройдохи и лишенные прав юристы, забулдыги и неудачники-литераторы, художники и адвокаты, мелкие писцы, демагоги, зеваки и шатуны, приезжие и обитатели меблированных комнат. Здесь не было почтенных спокойных буржуа, которым дела и заботы о семье придают солидность и значение. Жужжащий, беспорядочный рой трутней заполнял Пале-Рояль, как подвешенный улей.
Здесь выступали все, кто имел здоровую глотку. Они взбирались на стул или стол и читали самые забористые места из только что опубликованных статей. Их слушали с жадностью и встречали громом аплодисментов каждое более смелое и наглое, чем обыкновенно, выражение против правительства. Здесь поливали грязью королеву, призывали резать священников и сжигать дома тех, кто был не согласен с мнением левых в Собрании.
Нигде не было больше порядка; даже французская гвардия начинала разлагаться и бунтовать. Первыми изменили королю те роты, где были суровые и требовательные начальники. Чем заниматься военными упражнениями и изнурять себя муштрой, гвардейцы предпочли покинуть казармы и отправиться в Пале-Рояль гулять с проститутками и пьянствовать, символизируя этим свою солидарность с третьим сословием. Между делом некоторые гвардейцы крали лошадей. Задержанные солдаты были отведены в тюрьму Аббатства, но не успели просидеть там и двух дней, как толпа силой освободила заключенных.
Такой пример и других воодушевлял на подобные бесчинства. Среди французских гвардейцев утверждался принцип: как бы ни был хорош начальник, но, раз он начальник, следует смотреть на него как на врага и не подчиняться ему.
Королевский двор был в трауре: несколько недель назад скончался маленький дофин, наследник престола. Ему было всего шесть лет. Костный туберкулез подкосил ребенка. Мария Антуанетта несколько дней пролежала в горячечном бреду, вне себя от горя; опасались даже за ее рассудок. Спустя некоторое время она поправилась, но не замечала ничего, что происходило вокруг: ни политических потрясений, ни угрозы бунта.
Наследником престола теперь стал четырехлетний Шарль Луи, герцог Нормандский. Это был здоровый румяный мальчик, совсем не похожий на своих хилых братьев и сестер. «Словно другой крови» – таково было мнение придворных.
Мария Антуанетта ничего этого не слышала. Даже сейчас, в силу своего сана обязанная присутствовать на Государственном совете, она сидела безразличная ко всему, очень бледная, что особенно подчеркивалось черным бархатом траурного платья. Королева очень похудела, лицо ее осунулось, в пышных пепельно-русых волосах засеребрилась первая седина.
Докладывал командующий войсками барон де Безанваль:
– Сир, с толпами, творящими бунт в Париже, городские власти уже не способны справиться. Нужно защищать добрых подданных и заставлять бунтовщиков чтить законы. Нужно железной рукой навести порядок. Следует ввести в столицу те шестнадцать верных вам полков, что стоят под Парижем…
Людовик XVI внимательно смотрел на барона беззащитными близорукими глазами.
– Господин барон, – наконец укоряюще произнес король, – неужели вы всерьез думаете, что на вопли голодного народа я отвечу картечью?
– Это не вопли голодного народа, государь. Столица наводнена шайками. Честные люди сидят взаперти в домах, опасаясь нападения; власть попала в руки бродяг и головорезов…
Поднялся брат короля граф д'Артуа и, перебив Безанваля на полуслове, заговорил очень громко и очень решительно:
– Твердость, брат мой, – единственное спасение… Чернь боится только кулака и узды, все другие признаки власти ей безразличны. Вспомните слова Анны Австрийской: «Народ следует держать в некотором страхе»… Отставка Неккера, на которую вы, сир, решились, вызовет вспышку злобы у третьего сословия. Нужна твердая рука, сир, чтобы погасить этот огонь!
– Принц де Ламбеск будет этой твердой рукой, – возразил король, – и мы отправили его в Париж. Но разве можно использовать те шестнадцать полков против своего собственного народа? Нет, господа, такого вы от меня никогда не дождетесь.
– Тогда народ использует их против вас, брат мой, и, поверьте, он не будет столь же милосерд, как вы.
Король опустил голову, задумавшись. Ему, как всегда, не хватало решительности. Да еще и это его мягкосердечие булочника, эта боязнь пролития любой крови, пусть даже это кровь преступников. Людовик XVI в душе, возможно, понимал правильность даваемых ему советов, но решиться ни на что не мог.
А эта отставка министра Жака Неккера, безумно любимого чернью? Бог знает, что вызовет в Париже весть об этом. Этого самодовольного человека в черном у меня не было причин любить, к тому же я подозревала, что он далеко не так умен, как все воображают. И все же по отношению к нему следовало бы проявить большую осторожность… Если уж так необходима была его отставка, надо было все обставить тише и тактичнее.
– Любопытно, что происходит сейчас в Париже? – сказала я мужу, стоявшему за спинкой моего стула.
– Разве вы не знаете, дорогая? – ответил Эмманюэль. – Чернь дерется за кусок хлеба, не подозревая, что наши пушки скоро избавят ее от необходимости в пище.
– Вы стали отвратительно циничным, Эмманюэль. За что вы так не любите парижан?
– А за что их любить? За то, что они нас ненавидят?
– Нет, – сказала я с воодушевлением. – Это не так. В нашем королевстве живет очень добрый народ. Просто некоторые писаки и мятежники задурманили ему голову своими речами… Вот как я думаю.
– С каких это пор вас стали интересовать такие вещи, Сюзанна?
Я сама задавала себе подобный вопрос. Может быть, с тех пор, как Франсуа де Колонн стал депутатом Собрания и часто ведет со мной разговоры о политике и прениях в Собрании? Да нет, политика меня и сейчас не особенно интересует. Тогда с чего бы это я так разговорилась? Иной раз сама себя не поймешь, такой сумбур в голове…
– Вы, кажется, уезжаете в Париж вместе с бароном де Безанвалем, сударь? – спросила я, обращаясь к Эмманюэлю.
– Да. Я командую одним из полков французской гвардии, фландрским полком, если только вы это помните.
– Разумеется, помню. Когда вы уезжаете?
– Сегодня в восемь вечера, мадам. Я зайду к вам перед отъездом.
– Будьте осторожны, – сказала я рассеянно. Совсем другое дело завладело моими мыслями.
Эмманюэль уезжает и Бог знает когда вернется… Может быть, я на целую неделю буду свободна от его присутствия. Мне давно не представлялось такого удобного случая. Никак нельзя упустить эту возможность. Надо найти способ, чтобы эту ночь провести приятнее и интереснее, чем все предыдущие ночи последнего месяца.
В галерее я встретилась с Изабеллой де Шатенуа. Эта прелестная брюнетка, как всегда, сразу разгадала, какими мыслями занята моя голова:
– Я по вашему лицу вижу, что речь у нас пойдет об адюльтере! Ну, что вы задумали на этот раз?
– Понимаете, Изабелла, – сказала я с легким смущением, – я в отчаянии, что снова прошу вас об услуге… я, наверно, надоела вам, но, видите ли… Эмманюэль уезжает по приказу короля в Париж, и я бы очень хотела, чтобы на сегодняшнюю ночь мы с вами поменялись комнатами.
– Вот как? – спросила она с легкой гримасой. – Вы все еще увлечены своим адмиралом?
– Все еще… Я ужасно недовольна тем, что вижу его так редко… Мне бы вашего мужа, Изабелла, – старого, глухого и неревнивого.
– Вы меня удивляете… И что вы такого нашли в этом адмирале? Вы такая нежная, ранимая, а он настоящий кусок железа. Я больше чем уверена, что он скверный любовник. Почему же вы так за него цепляетесь?
Я едва скрыла досаду от того, что слова Изабеллы были очень близки к истине. И как она всегда обо всем догадывается?
– Вам следовало бы дать мне несколько уроков, маркиза, иначе я всегда буду пребывать в иллюзиях насчет мужчин.
– Для начала я дам вам свою комнату. Кто знает, может быть, Сюзанна, вы найдете способ сделать из адмирала де Колонна человека. Боюсь только, что все ваши усилия направлены на бесплодную почву…
Я долго смотрела, как удаляется Изабелла де Шатенуа – стройная, изящная, грациозная… И все-таки, как ответить на ее вопрос? Может быть, все дело в том, что маркизе нужны только удовольствия и развлечения, а я нуждаюсь в любви, привязанности к кому-то. Ах, если бы у меня не было мужа!..
В своей комнате я быстро присела к секретеру, торопливо набросала несколько строк Франсуа, назначая ему свидание в десять часов вечера. Лакей помчался доставлять записку в Собрание, где в числе левых заседал адмирал де Колонн.
Я приняла ванну – вода была чуть теплая, как раз для такого жаркого вечера, и благоухала розмарином. Густые золотистые волосы, когда высохнут, тоже приобретут такой запах, а унция сверкающей пудры добавит им блеска. Я не виделась с Франсуа почти две недели, а не прикасался он ко мне и того больше – почти месяц, стало быть, сегодня вечером я должна быть очаровательна.
«У меня любовник, – подумала я с каким-то глупым и радостным волнением. – Это к чему-то обязывает».
– К вам пришли, мадам, – сообщила Дениза.
– Я никого не хочу видеть.
– Но это пришел его сиятельство, ваш муж.
Я нехотя поднялась из ванны, на ощупь нашла домашние туфельки, завернулась в простыню. Эмманюэль и не думал ждать – он вошел без предупреждения, когда я была еще не совсем готова.
– Что это еще такое! – сказала я раздраженно. – Без сомнения, постучаться вы не могли!
– Дорогая, я прошу прощения, я думал…
– Вы думали! Впервые слышу о вашей способности думать.
– Дорогая, – примирительно произнес Эмманюэль, – я хочу преподнести вам подарок.
– Я ни в чем не нуждаюсь.
– Но, Сюзанна, умоляю вас, взгляните сперва! Я так старался… Я купил эту вещицу уже месяц назад, но все ждал нужного момента. Мне кажется, она чудесно украсит вас, мадам.
Он открыл передо мной бархатный футляр, в котором хранился подарок, и я не смогла сдержать возгласа восхищения.
Я увидела роскошнейшее из ожерелий, когда-либо сиявших под сводами Версаля. Свыше сорока крупных и мелких брильянтов сливались в созвездия и сверкали так, что, кажется, даже в комнате посветлело. Настоящая алмазная россыпь, бриллиантовый дождь… А какая тонкая работа!
– О! – прошептала я, не в силах вымолвить больше ни слова. У меня перехватило дыхание.
– Вам нравится? – Эмманюэль был явно счастлив видеть выражение моего лица.
– Эмманюэль, вы… вы просто чудо! Какая прелесть! – воскликнула я, вся сияя от счастья и осторожно вынимая ожерелье из футляра. – Никогда не видела ничего прекраснее. Это самое удивительное из моих украшений, такого нет и у Марии Антуанетты…
Я осторожно застегнула ожерелье у себя на шее и взглянула в зеркало. Конечно, наряд на мне был неподходящий, но бриллианты чистой воды, словно сверкающие капли росы, даже сейчас самым чудесным образом оттеняли матовую, чуть смуглую кожу плеч и полуобнаженной груди.
– Знаете что, Сюзанна? Ни у кого в Версале нет такой красивой жены, как у меня. И поверьте, это вы украшаете ожерелье, а не оно вас.
Он ласково коснулся влажного завитка на моей шее. Я повернулась к нему.
– Но вы, наверно, совсем разорились, сделав мне такой подарок!
– Нет, Сюзанна. Вовсе нет.
– Сколько же оно стоит?
– Восемьсот тысяч ливров, дорогая. Услыхав это, я замерла с открытым ртом.
– Святой Боже, Эмманюэль, но ведь эта сумма равна нашему доходу за год! Нет-нет, это невозможно, я даже не знаю, как вы решились на такое…
– Сюзанна, дорогая, мы почти ничего не потеряли, – поспешил успокоить меня Эмманюэль, – я продал замок в Нормандии – старый, скверный замок, и занял недостающие деньги у Клавьера.
– У Клавьера! Вы, по крайней мере, в состоянии уплатить ему долг?
– Разумеется. В сентябре в нашем распоряжении будет около миллиона ливров…
Я поверила ему на слово. Подарок был так ослепителен и роскошен… Какая женщина устояла бы перед подобным соблазном?
Ровно в восемь вечера полк фландрской гвардии Эмманюэля д'Энена отправился в Париж. Я отдала Маргарите футляр с ожерельем и приказала подать мне бледно-серебристое муслиновое платье. Приближалось время появления Франсуа, и четверть часа спустя, отпустив служанок, я уже шла в комнату Изабеллы.
Был душный теплый вечер 11 июля 1789 года.
2
– Вот и верь после этого клятвам королей! Ведь не долее как месяц назад Людовик торжественно клялся Неккеру в своем уважении, а сегодня отправил его в отставку… Вероятно, это мадам Дефицит[1]1
Мадам Дефицит – прозвище, данное королеве за то, что она будто бы была главной виновницей дефицита государственного бюджета.
[Закрыть] постаралась?
– Франсуа, я не знаю, – нетерпеливо отвечала я. – И умоляю вас, давайте оставим этот разговор.
– Как вы можете не знать? Вы присутствовали на Государственном совете, все слышали… Разумеется, это дело рук мадам Дефицит. Она, эта шлюха, собирает войска против Парижа, строит интриги против Собрания.
Я едва сдерживалась, слушая такое уже добрых полчаса. Франсуа явился в комнату Изабеллы де Шатенуа разгоряченный после политических баталий, еще не остывший от многословных прений в кулуарах Собрания. И все же он мог бы понять, что я позвала его не для того, чтобы выслушивать его мысли по поводу отставки Жака Неккера. И тем более он мог бы понять, что мне не очень приятно слышать от него это прозвище – мадам Дефицит. Если уж на то пошло, то все слухи о коварстве и ненависти, которую якобы питает к народу королева, – сплошная чепуха. Мария Антуанетта просто убита смертью сына, она даже не знает, что творится вокруг нее!
Искорки недовольства вспыхивали у меня в сердце и мгновенно гасли. Какая чушь… Не стоит над этим задумываться. Я люблю Франсуа. Какое мне дело до его политических взглядов. Пусть забавляется политикой, если ему так нравится, мне-то что за дело? Конечно, мне горько оттого, что в стане аристократов он оказался изгоем, что его никогда уже не примут при дворе. Но, в сущности, не это главное. Ведь в любви участвуют не революционер и аристократка, а просто мужчина и женщина.
Я ласково обвила руками его шею, прошептала на ухо как можно нежнее:
– Франсуа, вы должны перестать говорить об этом. Ради Бога! Я женщина, а не депутат Собрания, и я люблю вас. Я хочу быть этой ночью счастлива, а ведь вы знаете, что мое счастье зависит от вас…
Окно в комнате было распахнуто, и я чувствовала дыхание свежего ветра, колеблющего занавески. Ночь была безлунная, беззвездная, но в теплом мраке летнего вечера таинственно мерцали одинокие огни Версальского парка. Комната Изабеллы де Шатенуа была пропитана томными ароматами вербены.
– Давайте забудем на время о том, что нас разделяет. Мой муж, политика, министры и депутаты – все это сейчас ничего не значит, правда?
В мгновение ока я оказалась в его объятиях. Мы опустились на постель, он привлек меня к себе, обжег дыханием губы. – Любите ли вы меня? – прошептала я, вся дрожа. Он вернулся к двери, запер ее на задвижку… Его руки быстро находили в моих локонах шпильки, вытаскивали их. Прическа рассыпалась, и пальцы Франсуа зарылись в мои волосы – глубоко, нежно. Эту ласку я всегда любила больше всего и бессознательно, невольно тянулась за его рукой, его прикосновениями.
Он слегка откинул меня назад, запрокинул мне голову и поцеловал. Сперва едва слышно, мимолетно… Это был даже не поцелуй, а легкая ласка, раздразнившая нас обоих. Я подалась вперед, и наши губы нашли друг друга. Какая-то странная сдержанность заставила меня медлить, чего-то стыдливо выжидать, но губы Франсуа были так настойчивы, что я приоткрыла рот, сливая его дыхание со своим. И последовавший за этим поцелуй ошеломил, оглушил меня своей глубиной – он вошел в тело, в кровь, казалось, проник до костей, до самых потаенных уголков плоти, и в то мгновение я была уверена, что уже отдалась Франсуа, а он овладел мною – этим одним-единственным поцелуем.
Так и не отвечая на мой вопрос, он сжал меня в объятиях так сильно, что я едва не задохнулась, чувствуя себя на удивление слабой и гибкой в его руках. Он мог лепить меня, изменять, как воск… И я подчинялась, поддавалась этим изменениям легко, с желанием, с томным упоением, которое уже давно хотела испытать.
Но вдруг все изменилось – исчезли и те недолгие ласки, и поцелуи; он шел к финалу, и я каким-то неведомым чувством поняла, что между нами не было гармонии, была лишь ее иллюзия, то, что я выдумала… А реальностью было только его досадное нетерпение, его тело, под тяжестью которого мои ноги раздвинулись, и его рука, которой он поспешно откидывал юбки моего домашнего платья. Под юбками у меня ничего не было. Я еще только хотела удержать его, а он уже попытался войти в меня. Ему это не удалось, ибо мое тело вряд ли было готово к такой спешке. Он попытался снова, с силой, которая сейчас не доставила мне ничего сладостного, вторгся в меня; мне оставалось лишь терпеть и недоумевать по поводу такой вопиющей глухоты и невнимания.
Я уже знала, что ничего не получится. Снова! Вернее, у него-то все будет в порядке, но не у меня. Он был на три лье впереди меня. Разумеется, я не могла поймать ритм, не могла следовать за ним, все мое тело было настроено на иной темп, а Франсуа не видел или не понимал того языка жестов, которым я пыталась объяснить ему свое положение. Высказывать свои чувства словами я не умела и не решалась, боясь причинить ему боль. Но так или иначе, чудо было разрушено, я ощущала лишь разочарование. Он двигался во мне, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы; я закрыла глаза и запрокинула голову, зная, что он ничего мне не даст, но не желая, чтобы он понял это.
Все закончилось очень быстро, даже быстрее, чем обычно. По его телу еще пробегала дрожь, когда он вышел из меня, оставив то чувство пустоты и пронзительной неудовлетворенности, которое уже становилось для меня таким знакомым. А ведь нужно было лишь терпение, немного чуткости с его стороны и внимания, немного больше понятливости – и я была бы счастлива не только от присутствия Франсуа, но и от близости с ним.
Он лежал, откинувшись на спину, и его правая рука уже искала сигару. Ах, эта привычка курить в постели!.. Он снова ничего не понимает. Да неужели он так глух, неужели он так плохо чувствует меня, что не считает нужным сказать даже слово после того, что было, хоть поцеловать меня в знак благодарности – именно благодарности, ведь мне-то он пока ничего не дал!
– Чья это комната? – спросил он внезапно.
– Маркизы де Шатенуа, – проговорила я, стараясь, чтобы мой голос не выдал моих чувств.
Я все же ждала, что он скажет что-то еще. Ну хоть слово! И не об этой комнате, а о чем-то другом! Даже банальная фраза: «Я люблю вас, дорогая» – была бы для меня сейчас целительным бальзамом. Но он заговорил о совсем иных вещах.
– Я спешу, любовь моя, мне надо идти. В Бретонском клубе еще продолжается заседание, там обсуждают скопление войск вокруг Парижа. У меня, кроме того, назначена встреча с графом де Мирабо. Увы, я должен оставить вас.
Я слушала, не веря своим ушам. Чего я никак не ожидала, так это того, что Франсуа уйдет. Я полагала, он останется на всю ночь, мы сможем быть вместе, разговаривать о чем-нибудь приятном…
– Вы уходите? – спросила я пораженно.
Он взял в ладони мое лицо, наклонился, чтобы поцеловать в губы, но я с силой вырвалась.
– Оставьте это! Вы хотите меня уверить, что в полночь еще могут быть какие-то заседания?
Франсуа быстро надевал рубашку.
– Я говорю правду, дорогая, я понимаю ваше огорчение. Но у меня есть дела, и я должен идти. Не будьте эгоисткой.
– Что вы, я не эгоистка, – сказала я колко. – Напротив, я весьма польщена тем, что среди ваших важных дел вы нашли минуту и для меня…
Я не сказала вслух всего, что думала. Так, в перерыве между делами, забегают к шлюхам в бордель. Там все делается быстро, без лишних разговоров. Через пять минут посетитель снова свободен и может отправляться по делам. Получается, со мной поступают таким же образом.
Франсуа присел рядом со мной, поднес мою руку к губам, но я поспешно ее высвободила.
– На вашем месте, сударь, я бы поторопилась. Дела не станут ждать.
– Сюзанна, а что, если мы завтра вместе поедем в Париж? Я взглянула на него недоверчиво и раздраженно.
– В Париж?
– Вы давно не виделись с сыном. Завтра я могу вас сопровождать.
Эти слова разом смыли всю обиду, которую я чувствовала к нему. Франсуа помнил о Жанно, он сам предлагал мне увидеться с сыном, стало быть, он понимал, как я истосковалась… Ну, разумеется, он понимает меня! То, что произошло сегодня, – всего лишь маленькое любовное недоразумение. Мне не следует устраивать сцены и дуться.
– В Париже сейчас опасно появляться в карете. Подыщите себе платье попроще, а я найду способ, как нам добраться до столицы. Мы несколько часов будем вместе… Ну, вы простили меня?
Закрыв глаза, я обвила руками его шею. Какой же он сильный и добрый, как я люблю его! Кроме Жанно, у меня нет человека дороже.
– Франсуа, я вела себя как идиотка. Я должна была понять, что вы несвободны, что у вас есть обязанности… Но ведь наступит время, когда мы будем счастливы, правда?
– Значит, мы едем завтра в Париж, не так ли? Я молча кивнула, не сводя с него глаз.
– Я буду ждать вас в полдень у отеля «Ренар» на улице Сент-Элизабет.
Я прижалась к его груди, порывисто вдохнула такой знакомый запах сигар:
– Если бы вы знали, как мне хочется видеться с вами иначе, а не так, урывками… Я бы хотела открыто, у всех на глазах подойти к вам, взять за руку и не бояться при этом оскандалиться или стать предметом сплетен… Я бы так хотела всегда быть с вами, Франсуа, – быть вашей женой, любовницей, служанкой, кем угодно, лишь бы рядом с вами!
Он ласково гладил мои волосы, осыпал поцелуями лицо, но ничего не отвечал. Я поняла, что говорю глупости. Нас так многое разделяет. Мой муж, например, – ведь от него никуда не деться. А положение Франсуа в Собрании! Мы стали людьми из разных политических лагерей, и общество вряд ли воспримет нашу связь с пониманием.
– Вы все еще любите меня? – прошептала я, и голос у меня дрожал.
– С каждой минутой все больше, радость моя.
Когда он ушел, я была уже почти счастлива. Причина недоразумений в том, что наши характеры еще не притерлись, мы не привыкли друг к другу, у нас не было на это времени. Но между нами существует любовь, и это чувство поможет нам достичь взаимопонимания.
И все же – хотя мне и не хотелось об этом думать – я не могла не признать, что Франсуа любит меня чуть-чуть не так, как мне бы хотелось.
3
День 12 июля, понедельник, оказался не таким погожим, как вчера, и солнце светило не так ярко; на небе собирались белые перистые облака. Однако ничто не предвещало дождя, и день был светлый и чистый.
За ночь я достаточно надумалась о своем сыне и проклинала себя за то, что не поехала в Париж сразу же. Вчера Неккер был отправлен в отставку – что, если по этой причине на улицах Парижа, как во времена Фронды, будут возведены баррикады и начнется стрельба? Я дрожала от страха, думая об этом. Мне надо было как можно скорее увидеть Жанно, убедиться, что с ним все в порядке.
На улицу Сент-Элизабет я пришла гораздо раньше, чем было условлено. На мне было простое светло-серое платье, скромная шляпка с прозрачной вуалью; я не надела ни одного украшения, если не считать крошечных золотых сережек в ушах, – словом, я сделала все, как говорил Франсуа. Меня никто бы не узнал в этом наряде. Но долго ли мне еще придется скрывать свое имя, как преступнице?
Франсуа появился ровно в полдень, как мы договорились.
– Пойдемте, – сказал он, – там, за углом, я оставил повозку.
– Повозку?! – переспросила я в ужасе. – Я буду ехать в повозке?
– А чего же вы хотели?
– Ну, я… я надеялась, по крайней мере, что вы найдете для меня извозчичью карету.
Франсуа смотрел на меня насмешливо.
– Мне кажется, вам не приходится выбирать. В Версале такая суматоха, что трудно найти даже повозку. Сомневаюсь, что вам предоставят что-то лучшее даже ради ваших прекрасных глаз.
Он повернулся на каблуках и быстро пошел по улице. Мне не оставалось ничего другого, как пойти следом.
– Что происходит в Париже? – спросила я, едва поспевая за ним. – Как вы думаете, моим детям ничто не грозит?
– Ничто.
– О, Франсуа! – я крепко схватила его за руку. – Вы действительно так думаете? Я хотела бы перевезти их в Версаль.
– К чему развращать детей в столь раннем возрасте? Они будут намного счастливее, если никогда не увидят этого сборища интриганов и шлюх.
Меня занимали иные мысли, и я не обращала внимания на эти крайне нелюбезные слова, хотя была с ним совсем не согласна.
– Но ведь толпы могут напасть на домик, где живут дети!
– Домик они не тронут. Толпы скорее нападут на Версаль.
Он помог мне усесться в повозку, и в это мгновение я обратила внимание на его костюм: синий камзол с двумя рядами пуговиц, жилет с вертикальными красными полосами, серые кюлоты, белые чулки, скромный галстук без кружев… Эта одежда делала его похожим на мелкого клерка или начинающего адвоката. Мне это не понравилось. Я не хотела, чтобы человека, которого я люблю, принимали за какого-то мелкого судейского…
– Ну, а вы-то, вы зачем так вырядились? Вы же депутат!
– Депутату тоже не мешает быть чуть-чуть похожим на сословие, от которого его избрали.
Он взглянул на меня и улыбнулся:
– Ну, не дуйтесь! Подумайте лучше о том, как трудно нам будет попасть в Париж…
– Почему?
– Потому что вокруг Парижа нынче, как я полагаю, собраны войска, и мне неизвестно, открыты ли заставы. Кроме того, на городских улицах наверняка творится что-то невообразимое, и нам будет стоить больших усилий добраться до вашего заветного домика… Но ведь так интереснее, не правда ли?
– Не знаю, как вам, – осторожно отвечала я, – однако мне не хотелось бы оказаться в гуще толпы, подобной той, что три месяца назад разгромила дома Ревельона и Анрио.
– О-о, дорогая! Нынешняя толпа во сто крат решительнее.
– Ваши слова нисколько не успокаивают меня, Франсуа.
– Не волнуйтесь. Никому не удастся узнать в вас знаменитую принцессу д'Энен де Сен-Клер, статс-даму Австриячки…
Он произнес это с такой холодной иронией, что я вздрогнула. Что он хотел сказать? Может быть, хотел напомнить, что мое имя, как имена всех женщин, приближенных к королеве, на улицах Парижа предается проклятиям?
Подавленная тоном Франсуа, я больше не разговаривала, молча наблюдая за дорогой. Повозка подскакивала на камнях, дребезжа, миновала Севрский мост. Запах пепла почувствовался в воздухе. Я подняла голову.
Огромный столб дыма клубился над Севрской заставой. Ветер нес золу и пепел прямо нам в лицо. Синее летнее небо окрасилось и затянулось темной пеленой, слегка светлеющей у самого своего верха и угольно-черной внизу. Сквозь дым вспыхивали языки пламени. Оглянувшись на запад, я заметила над заставой Сен-Клу такое же темно-алое зарево.
– Что это такое? – прошептала я испуганно.
– Вы разве сами не видите? Парижане жгут заставы. Это тоже протест против отставки Жака Неккера.
Эти слова меня рассмешили, несмотря на то, что я была слегка испугана. Жечь заставы для того, чтобы выразить протест и поддержать отставного министра…
– Протест против отставки Неккера, – повторила я насмешливо. – Скажите лучше, что вашей черни больше всего хочется, чтобы вино и ром были дешевы, поэтому-то они и жгут заставы – ведь на заставах взимаются пошлины за товары, ввозимые в город. Я так полагаю. И моя догадка верна – смотрите, сколько здесь пьяных…
Пьяных и тянущих вино здесь действительно было великое множество. Те, что еще держались на ногах, подходили к королевским гвардейцам, которые пока ни во что не вмешивались и не защищали заставы, и уговаривали их присоединяться к третьему сословию.
– Вы, похоже, горой стоите за Старый порядок, – язвительно отозвался Франсуа. – Вы, наверное, просто слепы, если не видите, что начинается революция.
– Я не вижу, – парировала я в том же тоне, – да, я не вижу никакой революции, я вижу только мятеж, который приведет всех, кто в нем участвует, на виселицу.
– Похоже, вы и меня туда отправили бы, а, моя дорогая? Этот вопрос был так нелеп, что я даже не стала отвечать.
Франсуа – единственный в лагере мятежников, кого я люблю. Ради него… честное слово, ради него, если он потребует, я буду стараться смотреть на мир глазами Собрания.
Париж бурлил… Из узких маленьких улочек толпы оборванных злых людей направлялись в Пале-Рояль и к Ратуше. Из обрывков разговоров я поняла, что горожане уже знают об отставке Неккера, и теперь ничто, казалось, не могло остановить этого мощного людского потока, выплеснувшегося на парижские бульвары.
Никто и не думал заниматься обычной будничной работой. Прекратился ремонт дорог: каменщики ушли митинговать, захватив с собой ломики и бросив неубранными груды щебня и вывороченного из брусчатки камня.
Все лавки и магазины были заперты, окна закрыты железными жалюзи – видимо, лавочники опасались ограблений и нападений со стороны многочисленных групп людей, одетых в лохмотья. Полиция стояла вдоль домов и не вмешивалась ни во что.
На площади Карусель, проезжая мимо своего отеля, я заметила, что два окна на первом этаже выбиты. Стало быть, и мой дом вызывал у кого-то ненависть. Хорошо еще, что Жанно со своей нянькой и Авророй находятся совсем в другом месте.
Мы выехали на улицу Шартр, и по мере приближения к Пале-Рояль ропот толпы, окружавшей нашу повозку, становился все громче, гневнее и возмущеннее. И чем больше подходило бродяг и оборванцев, тем громче становился крик.
Одно слово повторялось чаще других: «Заговор, заговор!»
Кричали иногда сущую чепуху, выдумывали всякие небылицы:
– Австриячка подложила мину под Национальное собрание, есть свидетели, которые это видели!
– Австрийская шлюха и ее прихвостень граф д'Артуа хотят взорвать весь Париж, а тех, кто уцелеет, сослать на галеры.
Мне стало казаться, что мы едем совсем не туда, куда следует, и я потянула Франсуа за рукав:
