Текст книги "Великий страх"
Автор книги: Роксана Гедеон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Куда вы направляетесь? Мне нет нужды заезжать в Пале-Рояль. Вы же знаете, где живет мой сын…
– Знаю.
– Так почему же едете в Пале-Рояль?
– Это же нам по дороге, дорогая! Я – депутат, и мне не мешает послушать, что говорят в самом сердце Парижа о дворе!
– Черт побери! – возмутилась я. – Да вы хоть понимаете, какой опасности я подвергаюсь?
– Никакой опасности нет. Вас никто не узнает. Как мне кажется, в то время, когда вы блистали при дворе, вы не слишком утруждали себя знакомством с простым народом.
– Народом! – повторила я с горечью. – Порядочные люди сидят сейчас дома и молят Бога о том, чтобы хоть какая-то власть была восстановлена!
Я видела, что, несмотря на мои возражения, Франсуа не отказался от своего решения. Он только повернулся ко мне и сказал уже гораздо ласковее:
– Успокойтесь. Вы так дороги для меня, Сюз, я головой отвечаю за вашу безопасность.
Я промолчала, мрачно глядя в сторону.
Пале-Рояль гудел от криков и страстных призывов, сильнейшее брожение усиливалось с каждой минутой. Люди без определенных занятий, бродяги, вульгарные рыночные торговки – словом, всякий сброд с разнузданными страстями и исступленной ненавистью к каждому, кто был выше по положению и умнее, заполнил все галереи и кафе, жадно внимал каждому выступлению и разражался шквалом диких аплодисментов. Здесь было мало людей, одетых прилично или хотя бы опрятно, а еще меньше тех, кто умел говорить красноречиво и грамотно, но, если такие и были, они настолько подпадали под настроение толпы, так пропитывались пароксизмами ненависти, что выглядели ничуть не лучше остальных.
– Войска стоят под Парижем и в Сен-Клу!
– Завтра королевские гвардейцы вступят в Париж и парижане будут отданы на расправу иностранным наемникам!
Я брезгливо оглядывалась по сторонам. Запахи немытых тел, пота, водки и чеснока душили меня. Мне становилось страшно. Гневные, а то и озверелые лица, полные сатанинской злобы, ненормально блестящие глаза, дергающиеся, прыгающие губы и крик, крик без конца… Я не привыкла к такому. Страх сдавил мне горло: я боялась, что во мне узнают аристократку и обвинят во всех смертных грехах.
Я схватила руку Франсуа, решив ни за что ее не отпускать, и мне стало немного спокойнее. Мы остановились у кафе, где человек восемьсот жадно слушали какого-то молодого человека, взобравшегося на стол. Оратор был некрасивый, нервный, заикающийся, но своими речами он заслужил почтительное внимание толпы. Он говорил:
– Раз зверь попал в ловушку, его убивают… Так и мы поступим с аристократами. Никогда еще патриотам не предоставлялась более богатая добыча. Мы заберем у дворян сорок тысяч дворцов, особняков, замков… Две пятых всего имущества Франции – вот стоимость этой добычи… Нация будет очищена…
Я смотрела на этого человека с отвращением. Ничтожество, в свои тридцать лет ничего не добившееся, не заслужившее никакого положения в обществе, теперь решило компенсировать свои неудачи грабежами. И это называется патриотизмом?
– Граждане! – кричал оратор, задыхаясь. – Неккер изгнан! Можно ли оскорбить нас сильнее? После такой проделки они решатся на все, быть может, уже сегодня они устроят Варфоломеевскую ночь для патриотов. Батальоны немцев и швейцарцев придут с Марсова поля, чтобы нас перерезать…
«Да уж, – подумала я, – ничего удивительнее и представить невозможно». Как он решается так открыто лгать? Ведь я прекрасно знала, я сама слышала, что король запретил любое насилие, любое применение оружия.
– Отставка Неккера должна стать для нас гласом колокола к справедливому восстанию… Чтобы избегнуть смерти, у нас остался только один шанс – взяться за оружие!
– К оружию! – бешено взревели вслед за ним. Оратор выстрелил из пистолета – вероятно, для того, чтобы придать больше наглядности своим словам. Облако дыма заволокло его, но было видно, что он оглядывается по сторонам:
– Видите того человека? Это полицейский шпион. Подлая полиция здесь. Прекрасно! Пусть она как следует наблюдает за мной, да, это я, я призываю своих братьев к свободе… Живым я им не дамся в руки, и я сумею умереть со славой…
Он сошел со стола; его обнимали, теребили со всех сторон, благодарили и поздравляли. Толпа принялась кричать, что образует вокруг него стражу и не даст его в руки полиции, что пойдет туда, куда пойдет и он… Бедная полиция! Где она была в этот час?
Я с ужасом смотрела туда, куда указал этот оратор, в ту сторону, где якобы стоял полицейский шпион. Как он определил в нем шпиона? Не меньше двух сотен людей бросились на несчастного человека в сером камзоле, били его тростью, пока не выбили ему один глаз, заставляли в виде покаяния целовать землю, забрасывали камнями, катали в пыли. Не удовлетворившись этим, толпа палачей потащила свою жертву к бассейну – топить.
Оратора, по указанию которого была устроена эта расправа, происходящее нисколько не заботило. Он купался в лучах славы, наслаждался своим успехом и, решив блеснуть еще раз, прикрепил зеленую ленту к своей шляпе и отчаянно закричал:
– Да здравствует третье сословие! Да здравствует зеленый цвет! Пусть этот цвет надежды станет знаменем нашей революции…
Это предложение вызвало восторг. Люди как сумасшедшие бросились к деревьям, срывали зеленые листья и украшали ими свои шляпы, шарфы, перевязи. Проститутки, которых тут было пруд пруди, украшали себя целыми гирляндами из зеленых веток.
– Я знаю этого человека, – сказал Франсуа. – Это Камилл Демулен, адвокат без места…
– Да будь он проклят, – сказала я с ненавистью. – Я очень надеюсь, что он переживет когда-нибудь то же, что и тот человек, которого растерзали из-за его болтовни.
– К оружию! – бешено кричали люди вокруг нас. Франсуа протянул мне зеленый кленовый лист:
– Украсьте этим голову, да побыстрее.
– Зачем? Я же буду выглядеть как чучело!
– Может быть, вы хотите, чтобы вас тоже бросили в воду? Пожав плечами, я достала шпильку и прицепила лист к шляпе.
Гордость моя была уязвлена тем, что я была вынуждена делать то, что мне не хотелось. И уж конечно, я была удивлена тем, что этот глупый злой сброд выбрал для себя знаменем зеленый цвет – цвет графа д'Артуа. Так одевались его лакеи. Очень остроумно придумано: Париж будет воевать под знаменем роялизма…
– Послушайте, я покину вас, – торопливо сказал Франсуа, – мне кажется, вы доберетесь и сама.
– Но куда же вы? – воскликнула я испуганно, заметив, что он устремляется вслед за тем потоком людей, что отправлялись на поиски оружия. – Вы бросаете меня?
– Не могу же я пропустить такое событие. Прощайте!
В какую-то секунду я осталась одна, не в силах сдержать злых слез. Вот я и приехала с Франсуа в Париж, приятно провела время… Да он просто низкий, мерзкий человек! Вероломный предатель! Он бросил меня одну среди враждебной кровожадной толпы, нисколько не заботясь о том, что со мной может случиться.
– Все кончено, – прошептала я злобно. – Да, отныне все кончено. Если он не понял этого, тем хуже для него…
Я была в отчаянии от того, что произошло. Как он мог так поступить, обращаться со мной так небрежно и невнимательно… Или он мстил мне за то, что я насмешливо отзывалась о том, что было ему дорого? Но ведь и я часто страдала от его замечаний по поводу Старого порядка… Да и не все ли равно? Он поступил не так, как подобает благородному человеку, и это единственное, что я теперь сознаю!
Вдобавок ко всему мне было очень страшно. Повсюду ездили всадники, кричали и громко бранились женщины. Несмотря на то, что значительная часть народа отправилась на поиски оружия, Пале-Рояль отнюдь не опустел. Яблоко, брошенное сверху, наверно, не упало бы на землю, настолько плотной была толпа.
– Я не должна думать об этом, – прошептала я. – Мне надо во что бы то ни стало выбраться из этого осиного гнезда и добраться до Жанно.
Я пошла вдоль галерей, с трудом пробираясь сквозь галдящие группы людей. Толпа пьяных, выбежавших из какого-то кафе, заставила меня сойти с дороги, и в толчее я была прижата к дереву. Обернувшись, я увидела большое объявление.
Я равнодушно прочла первые его строки. Это был проскрипционный список, так называемый «приговор французского народа», записанный, вероятно, под неистовые крики толпы. Перечень имен тех, кто был якобы врагом отечества и, следовательно, приговаривался к смерти, был мне знаком. Список возглавлял король, за ним шли королева, д'Артуа, Конде, герцог Бурбонский, принц Конти, Полиньяки…
У меня потемнело в глазах. Очень ясно, между именами веселого графа де Водрейля и маркиза дю Шатлэ я увидела следующие строки:
«Принц де ла Тремуйль, известный злодей, негодяй и преступник, стрелявший в народ.
Принц д'Энен, прихвостень графа д'Артуа, мерзавец и растратчик.
Принцесса д'Энен, версальская шлюха, лесбиянка и мотовка».
Итак, мой отец, мой муж и я были приговорены к смерти и подлежали казни сразу, как только попались бы в руки патриотов.
Кровь отхлынула от моего лица. Я стояла напротив своего имени, четко напечатанного на белом листе. Не веря своим глазам, я еще раз прочла написанное.
Мой отец – он тоже виновен. Хотя я, его дочь, понятия не имела, когда это он стрелял в народ. Разумеется, он не стрелял. И даже жаль, что он этого не делал… Может быть, это внушило бы головорезам, творящим бунт в Париже, немного страха и уважения к власти. А мой муж? Ведь уж он-то при дворе всегда был тише воды, ниже травы.
Что касается меня, то я, оказывается, шлюха и лесбиянка. Как хорошо, черт побери, что мне сообщили об этом!
Да, у меня еще достало духу иронизировать. Но от гнева и оскорбления губы у меня дрожали, лицо покрылось бледностью, в глазах стояли злые слезы. Как отвратительно то, что в Париже нет войск, что никто не хочет привлечь мятежников к ответственности! А это милосердие короля – будь оно проклято!
– Добрый вечер, сударыня, – услышала я чей-то низкий, чуть насмешливый голос. Он прозвучал мягко, но с хрипотцой, с небольшими модулирующими раскатами на букве «р».
Я увидела высокого мужчину в голубом камзоле, отделанном серебряным галуном. Приветствуя меня, он приподнял роскошную шляпу, и солнце сверкнуло в его белокурых волосах. Я узнала банкира Рене Клавьера.
– Я очень удивлен, встретив вас здесь, мадам.
По спине у меня пробежала дрожь. Стоило ему хоть раз произнести мое имя, назвать меня принцессой или просто вспомнить о Версале, и внимание толпы будет привлечено ко мне. Потом я вспомнила, что вела себя с Клавьером очень высокомерно и холодно. Чтобы отплатить мне, ему нужно только узнать меня, и я тут же буду растерзана на тысячу кусков… О, разумеется, со мной не обойдутся так мягко, как с тем человеком, которого бросили в бассейн. Думая об этом, я стояла молча, сознавая, что нахожусь полностью во власти Клавьера.
– Дайте мне руку, – произнес он приглушенно.
Я подала ему руку, сама не понимая зачем. Пальцы у меня дрожали.
– Куда вам нужно идти?
– Перекресток улиц Кок-Эрон и Платриер, – проговорила я тихо.
– Я доведу вас до улицы Сент-Оноре, там стоит моя карета.
Он повел меня сквозь толпу, которая, несмотря на то что он был одет весьма роскошно, не выказывала к нему ни малейшей неприязни. Он был буржуа, стало быть, свой. Кроме того, его сопровождали несколько широкоплечих лакеев – можно было не сомневаться, что они вооружены.
Только позже, чуть успокоившись, я стала понимать, что этот человек оказал мне большую услугу. Он не поддался соблазну отомстить мне, значит, он благороден. Правда, употреблять такое слово по отношению к человеку, известному своими махинациями и спекуляцией, было немного странно.
– Какими судьбами вас занесло в Пале-Рояль?
– Меня привез адмирал де Колонн.
– Ну, и где же он, этот адмирал? – спросил банкир насмешливо. – Растаял в воздухе?
«Конечно, – подумала я, – он отлично знает о моей связи с адмиралом. И все-таки это очень досадно – то, что он знает».
– Адмирал вовсе не обязан следовать за мной, – произнесла я почти спокойно.
– Безусловно. Однако, по моей крестьянской логике, если уж дама привезена кем-то в Пале-Рояль, то ее следует так же аккуратно отвезти назад.
Он был прав. Крестьянская логика… Было странно слышать об этом от человека, который внешне ничем не отличался от аристократа.
– Вы благородный человек, – совершенно искренне сказала я. – У вас, наверно, сохранились обо мне не самые приятные воспоминания, я вела себя не слишком вежливо, и поверьте, сейчас я… я… словом, я сожалею об этом.
Насмешливо прищурившись, он взглянул мне прямо в лицо:
– В чем же вы видите мое благородство?
– Вы могли бы погубить меня, но не сделали этого.
– Увы, сударыня, вы ошибаетесь. Я не мог погубить вас.
– Но ведь вам стоило сказать лишь одно слово…
– А кто тогда вернул бы мне долг, те многие сотни тысяч ливров, которые я вам дал в рассрочку на полтора года?
Я сжала зубы. Боже, до каких пор я буду так глупа и наивна? Мало того, что я поверила в добрые чувства Клавьера, я еще и высказала их вслух, обнаружив, таким образом, свою невероятную глупость. Немногого же стоит моя голова… Надо было сразу догадаться, что этот торгаш волнуется о своих деньгах, – ведь это я ставила подпись на векселях.
– Вы разочарованы? – издевательски спросил он.
– Нет, – сказала я предельно легко. – Я понимаю вас.
– Вы должны знать, что я вовсе не благороден.
– Теперь я надолго это запомню.
Он улыбнулся, словно мой ответ его позабавил.
А мне действительно стало легче. Раз он думал только о своих деньгах, стало быть, я ничего ему не должна. Можно не утруждать себя благодарностью. Клавьер получит свое, когда я верну ему долг.
– Рене! – окликнул его капризный женский голос. – Долго ли мне еще ждать?
Мы были уже на улице Сент-Оноре, и эти слова произнесла высокая стройная женщина, стоявшая у кареты. Спутница банкира была в великолепном белом платье, с ярким бриллиантовым колье на груди, в роскошной шляпе с белыми страусовыми перьями. Конечно, она может одеваться хорошо, она не аристократка и ей нечего бояться. Я без труда узнала в этой красивой решительной брюнетке Луизу Конта, скандальную актрису, которая часто выступала перед королевским двором. Быстро же она променяла постель графа д'Артуа на постель Клавьера.
– Извините, – банкир галантно приподнял шляпу, – меня ждут, как видите. До встречи, принцесса. До лучших времен.
Не ответив, я быстро пошла прочь. Я и так достаточно унизилась, идя под руку с банкиром, да еще стала объектом внимания актрисы, его любовницы. Хорошо, что меня никто не видел. В такое время, как сейчас, аристократы должны как можно меньше общаться с буржуа.
– У меня нет с ним ничего общего, – прошептала я, облегченно вздыхая, – и очень даже хорошо, что он думал только о деньгах, которые одолжил мне.
Подобрав юбки, я углубилась в лабиринт улочек, ведущих к Центральному рынку. Оттуда было рукой подать до перекрестка Кок-Эрон и Платриер.
У самой калитки я была остановлена тремя оборванцами, вооруженными пиками и пистолетами – вероятно, похищенными из разграбленных оружейных лавок. Я почувствовала отвратительный запах дешевого вина и пота – запах, преследовавший меня еще с Пале-Рояля.
– Что вам угодно? – проговорила я, пытаясь распахнуть калитку.
Они схватили меня за руку, холодное дуло пистолета коснулось моего виска.
– Нехорошо, дамочка! Очень нехорошо убегать от патриотов!
– Вам, сударыня, не мешало бы пожертвовать чем-нибудь для третьего сословия.
Мерзкая ручища одного из них потянулась к моим золотым сережкам:
– Хорошая вещица, правда, ребята?
Я поняла, что им нужно, и невольный вздох вырвался у меня из груди.
– Безусловно, – выдохнула я, – безусловно, господа, вы кое-что получите.
Я поспешно сняла серьги, отдала их этим трем негодяям.
– Вот теперь бегите. Вы сделали хороший вклад в дело патриотов, нация вас не забудет. Вы отличная дамочка.
Хохоча, они пошли прочь, обмениваясь грубыми замечаниями. Оскорбленная, страдая от собственного бессилия, я смотрела им вслед, сжимая кулаки. Тяжелее всего было сознавать, что сейчас никто и ничто не может остановить этих мерзавцев, что нынче обращаться в полицию или взывать к правосудию так же глупо и безнадежно, как сопротивляться грабителям.
Правительство может быть каким угодно скверным. Но есть на свете вещь – и это я знала точно – гораздо худшая. Это уничтожение всякого правительства. Мы жили нынче именно в такое время.
4
Был первый час ночи 14 июля. В доме стояла тишина, и только Жанно хрипло посапывал во сне. Я подошла к постели, губами прикоснулась ко лбу ребенка. Жар был меньше, чем час назад, но малыш горел, и сон у него был тяжелый. Жанно сбросил с себя одеяло, спутанные волосы разметались по подушке, дыхание его было прерывистым, маленькие губы обметало. Сдерживая слезы, я присела рядом, не зная уже, что делать.
Сутки назад, укладывая Жанно спать, я почувствовала, что лоб ребенка необычно горячий. Потом начался непрерывный сухой кашель, от которого мальчик синел и задыхался. Полураздетая Полина, нянька Жанно, среди ночи побежала за врачом, а я осталась с сыном. Толковых врачей разыскать было трудно, королевский лейб-медик Лассон, к услугам которого я привыкла, был в Версале, и Полина привела какого-то аптекаря, оставившего для Жанно какой-то белый порошок, совершенно, впрочем, бесполезный. День прошел ужасно. Жанно кашлял так, что я опасалась за его жизнь. Сердце у меня разрывалось от боли. Сейчас, ночью, я была совсем одна. Полина еще вечером отправилась в Версаль за доктором, а также Маргаритой и Денизой, в услугах которых я нуждалась. Аврора спала в соседней комнате. Меня окружали только мрак и тишина, и беспокойство мое все возрастало. Не в силах сдержать волнения, я поднялась и, ломая руки, зашагала из угла в угол. Черт побери, куда делась эта проклятая Полина?
Эту девушку, провинциалку, приехавшую из Берри, я наняла два месяца назад для присмотра за Жанно и Авророй. Полина мне нравилась, несмотря на свое легкомыслие, кокетство и постоянные заигрывания с мужчинами. Это была яркая, красивая девушка, на год старше меня. И все-таки я, наверно, в ней ошибалась… Может быть, вместо того, чтобы мчаться в Версаль и искать Лассона, она тратит мои луидоры в кабаке с каким-нибудь офицером?.. Тысяча чертей, уже половина второго! Будь я проклята, если не уволю эту девку завтра же утром!
Я закрыла лицо ладонями, сознавая, что собираюсь сделать глупость. Конечно, Полина не виновата, она никак не могла вернуться к этому часу, это случится минут через сорок, а то и больше. До Версаля не так уж близко, а если учесть нынешнее положение в столице и ее окрестностях, то для поездок нужны упорство и мужество.
Плач Жанно заставил меня опомниться. Я бросилась к кроватке, порывисто склонилась над ребенком:
– Я здесь, моя радость, я здесь, я всегда с тобой. Увы, мое присутствие помогало мало. Жанно плакал так жалобно, что я готова была закричать от бессилия и отчаяния. Он бормотал какие-то слова, но, как я ни старалась, ничего не могла понять. Опасаясь, как бы снова не начался кашель, я заставила его проглотить сладкую ментоловую пастилку и напоила липовым чаем:
– Сейчас, любовь моя, тебе сейчас же станет легче. Твоя мама будет рядом, она не отдаст тебя болезни.
Я прилегла рядом с ним, осторожно укрыла одеялом. Жанно затих, снова забывшись тяжелым сном, но его личико, которое я ощущала на своей груди, было очень горячим, я чувствовала его жар даже сквозь свою одежду. Он опасно болен, наверняка… Святой Боже, все святые апостолы, что же я должна сделать, чтобы это прекратилось, чтобы Жанно не страдал? Теперь я не могла даже плакать, чтобы не потревожить уснувшего мальчика. Отчаявшись, я стала молиться, но слова молитвы показались мне такими пустыми и бессмысленными, что я умолкла.
Пальчики Жанно лежали в моей руке и казались такими горячими… Внизу хлопнула дверь. Я не шелохнулась, думая, что мне это померещилось. Но вслед за этим раздался приглушенный голос Полины и насмешливый, веселый баритон Эсташа Лассона.
– Слава Богу! – сказала я шепотом, сбегая по лестнице. – Я думала, что вы умерли!
– Никому не давал повода так думать, мадам. Я примчался сюда по первому же зову, и, кажется, это обойдется вам не меньше чем в десять луидоров.
Меня это не интересовало. С лихорадочным нетерпением я наблюдала, как Лассон тщательно моет руки, потом схватила его за рукав и потащила наверх.
– Как вы спешите, мадам! Не волнуйтесь, я уверен, с ребенком ничего страшного. Кровь Бурбонов, смешанная со свежей кровью аристократии, обычно рождает отменное здоровье и долголетие.
– Сейчас не время для острот! Умоляю вас, быстрее, вы просто несносны в своей медлительности!
Лассон долго слушал мальчика с помощью своей медицинской трубки, выслушивал все шумы сердца и хрипы в груди, проверял пульс и зрачки. Я стояла молча, полностью доверяя ему. Он отложил трубку и повернулся ко мне.
– Ну? – прошептала я.
– Нужно сделать небольшое кровопускание, мадам. Вы, мадемуазель, – он обратился к Полине, – вы должны помогать мне.
– Кровопускание? – проговорила я в ужасе. – Боже, пускать кровь такому маленькому! Вы убьете его. Нет-нет, я ни за что не позво…
Не вступая со мной в разговоры, Лассон довольно грубо взял меня за плечи и, вытолкнув за порог, крепко запер за собой дверь.
– Ужасно не люблю мамаш, которые вмешиваются не в свое дело.
– Вы не смеете так делать! – закричала я, изо всех сил дергая дверь.
– А вас никто и не спрашивает.
Я в бессилии присела на мягкий пуф, прислушиваясь ко всему, что происходило в комнате. К моему удивлению, Жанно не плакал, я слышала только его жалобное бормотание. Потом дверь отворилась, выпорхнула Полина с миской крови, а за ней, вытирая руки, вышел Лассон.
– Вы сидели тихо, мадам. Это весьма похвально.
– Что с ребенком?
– Все в порядке. Кровь пущена, через два часа жар спадет, и лихорадка прекратится. Лекарства я оставил на столике, мадемуазель Полина знает, когда и что принимать. Там пилюли и Доверов порошок…
– Но… что же это за болезнь?
– Коклюш, сударыня. Обыкновенный коклюш. Выполнение моих указаний, свежий воздух, мокрая марля над кроваткой – и ваш сын будет здоров уже через две недели.
– Вы уверены?
– Вы задаете мне этот вопрос каждый раз. Но разве я когда-нибудь ошибался?
Я была такая уставшая, что даже не смогла покраснеть, вспомнив, в каких щекотливых случаях обращалась к Лассону. На ощупь открыв шкатулку, я расплатилась с лекарем.
– Я очень благодарна вам, господин Лассон. Я не знаю никого во Франции, кто бы разбирался в своем деле лучше, чем вы.
Полина приготовила мне крепкий кофе по-венски, чтобы я немного восстановила силы. Мне очень хотелось спать.
– Почему не приехали Маргарита с Денизой?
– Маргарита приедет утром. А Дениза отправилась с Арсеном гулять на лодке в Сен-Клу.
– С Арсеном? Каким Арсеном?
– Да с Арсеном Эрбо, вашим лакеем.
Ах да, я знала это. Дениза явно идет прямой дорогой к замужеству. Арсен – прекрасная партия для нее. Будет хорошо, если она останется у меня. Никто лучше Денизы не умеет гладить мое белье и платья…
В четыре часа утра, прикоснувшись ко лбу Жанно, я поняла, что жар миновал. Личико ребенка с едва заметными тенями под глазами казалось спокойным. Жанно тихо спал. Это был хороший признак. Ужасно уставшая, обессиленная, умирая от желания поспать, я оставила сына на попечение Полины и, устроившись в глубоком кресле, уснула на несколько часов.
5
Проснулась я от шума. Кто-то громко стучал в дверь. Открыв глаза, я обвела взглядом комнату. Жанно по-прежнему спал, губы у него были полуоткрыты, голые ножки выскользнули из-под одеяла. Полины рядом с ним не было. Стук внизу был такой сильный, будто кто-то ломился в дверь.
– Мадам! Мадам! Ради Бога, идите сюда, я не знаю, что мне делать!
Это кричала Полина, голос у нее был испуганный. Встревоженная, я опрометью спустилась вниз.
– Открывайте, черт побери! Именем третьего сословия! Я удивленно взглянула на служанку.
– Это какая-то пьяная банда, – зашептала Полина, – они грозятся выбить дверь. Это грабители… Что прикажете делать?
– Бегите через черный ход в полицию… если в Париже нет больше полиции, приведите какой-нибудь патруль… или, может быть, нескольких королевских гвардейцев.
– Слушаюсь, сударыня.
– Или вот еще что… Бегите лучше на Марсово поле, там вместе с принцем де Ламбеском несет службу мой муж. Пусть едет сюда, и немедленно!
– Но как же… как же вы объясните, что делаете здесь? Ваш муж – он же ничего не знает о ребенке.
– Это моя забота. Бегите скорее, Полина!
– А эти люди – неужели вы их впустите?
– Когда таких людей не впускают, они обычно входят сами.
Я подошла к двери и, прислушавшись, спросила, придавая голосу металлический оттенок:
– Что вам угодно, господа, и по какому праву… Договорить я не смогла. Ответом мне стала такая грязная брань, что кровь отхлынула от моего лица. Раздался ужасный стук – негодяи били в дверь прикладами. Черт побери, они же могут потревожить Жанно!
– Открывайте! Мы – патриоты! Мы пришли требовать от вас помощи!
Разъяренная не меньше, чем испуганная, я не двигалась с места. Кто-то из бандитов выстрелил в замок, и замок, перебитый надвое, сорвался. Они вломились в прихожую, едва не прибив меня дверью.
– Ну и мерзкая же вы хозяйка, голубушка!
Сказав это, самый высокий и отвратительный из них ударил меня по щеке. Я вскрикнула, хватаясь рукой за лицо, вне себя от бешенства. Я не имела права ни на один неверный поступок. Там, наверху, были Жанно и Аврора.
– Что вам нужно? Как вы смеете врываться в чужие дома? Я позову лакеев!
– Гм, мы отлично знаем, что никаких лакеев здесь нет. А вот к вам пришли свободные граждане Франции, и вам придется потрудиться, чтобы хорошо принять их, иначе вам не поздоровится. Мы живо научим вас гостеприимству!
Их было пятеро, этих бродяг и оборванцев, и выглядели они как дикари – полураздетые, полупьяные, с ужасными отталкивающими физиономиями.
– Чего же вы хотите? – проговорила я в бешенстве.
– Мы требуем, чтобы нас накормили, напоили, дали нам денег и оружия.
– Оружия? У меня нет никакого оружия. А насчет выпивки, так мне кажется, что вам уже достаточно…
– Это нам решать, черт побери! И ты, дамочка, лучше прикуси язык, если не хочешь получить еще одну оплеуху.
– Что бы вы ни говорили, у нас в доме все равно нет того, что вам нужно…
Один из них толкнул меня так грубо и сильно, что я едва удержалась на ногах.
– Убирайся с дороги! Похоже, нам самим придется устроить проверку.
Они, бранясь и чертыхаясь, ввалились в кухню, по-дикарски нетерпеливо сбрасывали крышки с горшков и кастрюль, рылись в буфете. Найдя то, что им было нужно, они принялись есть все подряд – жадно, вульгарно чавкая и облизывая пальцы. Я смотрела на них с отвращением. Уж конечно, мне не было жаль котлет, супов и телятины, но как можно было смириться с тем, что эти мерзавцы так открыто и смело грабят меня, хозяйничают в моем доме?
– Видишь, Гаспарен, как живут богачи?
– Угу, у патриотов нет хлеба, а они обжираются мясом! Кухня представляла собой кошмарное зрелище – перебитая посуда, лужи супа на полу, пятна и грязь, оставленные башмаками новоявленных патриотов.
– Мы восстанавливаем справедливость, гражданка. Сам господь Бог велел нам делиться, не так ли?
Он назвал меня гражданкой. Ошеломленная таким обращением, впервые мною услышанным, я молчала.
– Где у вас вино? Ну-ка, показывайте! Мы хотим пить.
– Я не держу вина, – сказала я как можно спокойнее. – Там в буфете есть бутылка бордоского. В этом доме нет даже погреба.
– Вас следовало бы повесить за то, что у вас нет вина. Ту жалкую бутылку бордоского они прикончили в мгновение ока.
– Давай нам денег! Давай сама, если не хочешь, чтобы мы тут все распотрошили!
Я молча повела их в гостиную, открыла перед ними шкатулку. Мне оставалось только выполнять приказания. Денег было немного – два золотых луидора (хотя, впрочем, на эту сумму можно было прожить целый месяц) и банковские билеты общей стоимостью в триста экю. Патриоты быстро наполнили ими свои карманы.
– Ну, теперь вы довольны? Оружия здесь нет, сколько бы вы ни искали.
Один из них, по-видимому главный, окинул меня внимательным взглядом.
– Нет, еще не все. Смотрите-ка, ребята, какие у нее туфли!
– Ага, с серебряными пряжками…
– Снимай пряжки, живо!
Я наклонилась и, отстегнув пряжки от туфель, протянула их патриотам.
– Шикарные пряжки! Пойдут за двадцать ливров, не меньше.
– А что это у тебя наверху, гражданка?
Я похолодела от страха. Не хватало еще, чтобы Жанно увидел эти ужасные лица, услышал эти противные голоса! Заметив, что они направляются к лестнице, я опрометью бросилась вперед, загородила им дорогу.
– Господа, умоляю вас, не ходите туда! Там маленький мальчик, он болен, его нельзя тревожить! Там спят дети. Там нет ничего ценного, клянусь вам!
Они легко отшвырнули меня в сторону, так сильно, что я больно ударилась головой о стену. Их ничто теперь не могло остановить. Я уже слышала жалобный плач Жанно…
Входная дверь распахнулась. С невероятной радостью я увидела Полину и идущий вслед за ней целый взвод вооруженных людей.
– Вот они! – торжествующе воскликнула Полина. – Они ограбили несколько лавок, а теперь они грабят мадам. Пожалуйста, господин сержант, арестуйте их!
Я пока не понимала, кого это она привела мне на помощь. Это не были королевские гвардейцы, солдаты Эмманюэля… Эти люди были одеты по-разному, не в форму, а в обыкновенную повседневную одежду парижских буржуа. Тем не менее они очень решительно вскинули ружья, наведя их на грабителей.
– Ах вы, подлые мародеры, позорящие третье сословие! Бросайте оружие, вы арестованы!
Под яростную, но бессильную брань моих обидчиков все было кончено в два счета. Их вывели во двор. Сержант подошел ко мне, слегка приподнял шляпу:
– Мы – парижская милиция, гражданка. Наш отряд образован всего двадцать четыре часа назад, но мы уже многое успели.
– Да-да, – проговорила я машинально, уяснив, что имею дело с тем же третьим сословием, только более цивилизованным.
– Эти люди и их товарищи грабили булочные и винные магазины, наводили страх на весь квартал. Такая же шайка разгромила монастырь лазаристов, уничтожила там библиотеку и картины. А вот отель де Бретейль и Пале-Бурбон были спасены нами от разграбления. Пойдемте со мной, вы увидите, как мы поступим с ними.
Еще не опомнившись окончательно, я вышла во двор вслед за сержантом.
– Взгляните, гражданка: можете ли вы узнать в них главного?
Злость всколыхнулась во мне. Не раздумывая, я указала на того, кто ударил меня и больше всего оскорблял:
– Это он! Я его навсегда запомнила!
Сержант дал знак, и, не успела я и глазом моргнуть, как тому, на кого я указала, набросили на шею веревку и, подтащив к ближайшему дереву, вздернули на суке. Остальные грабители молча стояли, притихшие и присмиревшие.
