Текст книги "Парижские бульвары"
Автор книги: Роксана Гедеон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Поднимаясь, чтобы помочь ему, я опрокинула саквояж, с которым совсем недавно собиралась уехать. Среди прочих вещей, выпавших из него, был и маленький томик в зеленой оправе. Забыв о Брике, я с улыбкой подняла книгу. Как она оказалась здесь? Вольтер… Его читала когда-то синьорина Стефания. Вероятно, я привезла этот томик еще тогда, в феврале, когда приехала из Сент-Элуа. Я перелистала книгу, грустно улыбаясь, и вдруг заметила между страницами пожелтевший исписанный лист бумаги, сложенный вчетверо.
Места сгибов были так заглажены, что я с трудом развернула лист. Сердце у меня" забилось сильнее. Почерк был мне незнаком, но письмо было написано по-итальянски – на том самом языке, который я сейчас немного забыла.
«Милая Ритта, вероятно, пройдет немало времени, пока ты получишь это письмо, – быть может, год или два. Отец увез тебя в монастырь. Если когда-нибудь он позволит тебе встретиться с нами и ты сама захочешь нас повидать, тебе достаточно найти в Париже дом номер 16 на улице Эгу-Сен-Катрин и спросить о нашей судьбе Лоренцо Бельтрами. Он скажет тебе, где мы находимся.
Первое, что мы с Джакомо сделаем в Париже, – это поженимся.
Да благословит тебя Бог.
Стефания Старди, Джакомо и Розарио Риджи. 10 января 1780 года, Сент-Элуа в Нижней Бретани».
Потрясенная, я еще дважды прочла письмо. Потом снова взглянула на дату: прошло двенадцать лет! Не год и не два, а целых двенадцать!
Предположения Антонио оправдывались. Он был прав, когда говорил, что Джакомо не мог исчезнуть, не оставив даже записки.
Итак, я думала, что совсем одна в Париже, а у меня, оказывается, могут найтись родственники! Да еще какие родственники – родные братья!
Что я помнила? Их лица? Их голоса? Нет, пожалуй, это почти стерлось в памяти. Но я помнила сказку Джакомо о голубоглазой фее Кренского озера. Я помнила, что тогда, все вместе, мы были очень дружны. Мы были счастливы. Наконец, я помнила, как мы с Розарио, босые, бежали по маковому лугу навстречу розовому солнцу, громко смеялись, а тугие стебли трав хлестали нас по щиколоткам и осыпали брызгами росы. Как хорошо мне было тогда!
Значит, достаточно сходить на улицу Эгу-Сен-Катрин, и я буду знать, где Джакомо? Я задумалась. Это, конечно, маловероятно. Письмо было написано двенадцать лет назад. За этот срок названный мне Лоренцо Бельтрами мог умереть или переехать. Но этого адреса вполне достаточно, чтобы я попыталась хотя бы разыскать брата.
Я очнулась лишь тогда, когда Брике дернул меня за рукав.
– Мадам, да что вы сидите? Пора уходить. Если вы этого комиссара пришибли, вас искать будут.
Брике, узнав какую-нибудь тайну, тут же принимался болтать о ней.
– Помолчи немного! – сказала я. – Ты собрался уже? Тихий стук в дверь помешал Брике ответить.
Я похолодела. Кто бы это мог быть? Я никого не ждала. Стук повторился.
– Ну-ка, ступай открой, – скомандовала я, нащупав сквозь ткань юбки пистолет. Если это за мной, я…
Порог переступила изящная дама под вуалью и уже знакомый мне барон де Батц, вооруженный, как и в прошлый раз.
– Ах, слава Богу! – произнесла я, облегченно вздыхая Я совершенно забыла о бароне Забыла даже, что он обещал явиться именно сегодня.
– Вам не придется уговаривать меня идти в Тюильри, – сказала я устало. – Из Парижа мне не удалось выехать. Так что идти мне некуда, кроме как…
– Вы меня узнаете? – прервала меня дама, поднимая вуаль.
Я рассеянно сделала реверанс.
– Ваше высочество, вы – ландграфиня Гессен-Дармштадтская?
Дама гордо кивнула.
– Я узнаю вас, мадам. Но нынче в этом нет никакой необходимости. И не увидев вас, я бы все равно пошла в Тюильри.
Дама переглянулась с бароном.
– И вы заставили меня идти сюда, если идти было незачем? Барон пожал плечами, словно признавал свою ошибку.
Потом обратился ко мне.
– Почему вы пытались уехать? Ведь вы обещали, что останетесь в Париже еще на пять дней!
– Я была уверена, что срок, обещанный мной, истек еще вчера.
– И вы решили уехать без пропуска? Как вы наивны, сударыня.
– Заставы закрыли только сегодня, и я не знала об этом.
– Заставы закрыты со вчерашнего вечера, и неизвестно, на какое время.
Он почтительно поклонился ландграфине.
– Ваше высочество, вам лучше спуститься вниз и поскорее уехать. Оставаться здесь вам небезопасно.
– Вы советовать, чтобы я уехаль?
– Да, принцесса, я вам это советую. Если ваши благородные намерения найдут отклик у королевы, вас немедленно известят.
Мы остались одни. Барон повернулся ко мне и посмотрел так испытующе, что я не выдержала его взгляда.
– Вы готовы ехать в Тюильри, сударыня?
– Куда же мне еще ехать?
– Не отвечайте вопросом на вопрос. Знаете ли вы, что сегодня ночью или, самое позднее, завтра утром дворец Тюильри подвергнется нападению и будет взят санкюлотами?
Я ошеломленно посмотрела на барона.
– Вы хотите сказать, что Тюильри падет, как Бастилия?
– Да. Готовы ли вы к этому, сударыня?
Я тяжело вздохнула.
– Что поделаешь, ведь я обещала вам… хотя, поверьте, весьма маловероятно, что королева прислушается ко мне. Она так горда, что вряд ли согласится бежать… К тому же вы сами говорите, что Тюильри обречен… Стало быть, он окружен и убежать оттуда невозможно.
– Дворец не окружен и вряд ли будет окружен до самого штурма. Санкюлоты военным делом не владеют. Если вам удастся повлиять на Марию Антуанетту, я достану вам пропуск и, если вы избегнете ареста, вы уедете из Парижа.
– Вы достанете мне пропуск? – переспросила я. – Но это невозможно!
– Я куплю его.
– Купите? О, если бы он продавался! Он жестом остановил меня.
– Я даю вам слово, сударыня. Итак, вы идете в Тюильри?
– Да, сударь.
– Тогда возьмите вот это.
С этими словами он протянул мне крошечную стеклянную трубочку.
– Спрячьте ее за корсаж.
– Но что это? Зачем?
– Это цианистый калий, сударыня.
– Яд? Вы предлагаете мне яд?
– Да, сударыня. Вам стоит раскусить ампулу и…
– Но, ради всего святого, зачем это мне?
– Затем, зачем цикута нужна была Сократу. Чтобы избежать мучительной смерти – разве это непонятно?
Потрясенная, я машинально спрятала ампулу.
– Все вещи оставьте здесь, – приказал он, заметив, что я оглядываюсь по сторонам. – Они только помешают вам.
Я повиновалась, чувствуя, что понемногу начинаю подпадать под власть этого странного незнакомца, смуглого, как гасконец, с глазами черными, как ягоды терновника, с типично южной внешностью и английским акцентом. Кто он? Откуда его осведомленность и богатство? Почему он вмешивается во все?
Во дворе дома я встретила Брике и приказала ему дожидаться меня в доме номер 16 на улице Эгу-Сен-Катрин. Несколько луидоров барона совсем его успокоили.
Мы ушли. И почему-то мне показалось, что за нашим уходом следят чьи-то глаза.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ДЕСЯТОЕ АВГУСТА
1
Ночь была тихая и по-августовски душная. Золотисто-дымчатыми кварцами мерцали на небе звезды. Было жарко, и даже роса не взбрызнула каплями листья цикламенов, самшита и жимолости. Пронзительная тишина стояла в воздухе, не нарушаемая даже соловьиным щебетом. Птицы тоже умолкли, словно ожидая чего-то.
Пробило полночь. Чуть спустя из-за туч выглянула луна, и сумрачный золотисто-лунный свет залил павильон Флоры, сад Принцев и террасу Маленький Прованс. Вдоль галерей горели свечи, темными радужными бликами отражаясь в зеркалах. Цветной пояс факелов охватил Тюильри. Было хорошо видно, что у каждой амбразуры окна, в каждом проеме, у косяков дверей залегли солдаты – последние защитники дворца…
Я медленно прошла вдоль галереи в комнаты Марии Антуанетты. Там были сумерки: зажжено было только одно золотистое бра. Я видела одни силуэты: расплывшуюся фигуру Людовика XVI, вжавшегося в широкое кресло, измученно склоненную голову королевы, четко вырисовывающуюся на фоне распахнутого окна, худой силуэт принцессы де Ламбаль де Савой-Кориньян, и еще нескольких людей, оставшихся верных монархии, – камердинер Лапорт, несколько министров, командир швейцарцев Бекман…
Они ждали. Чего? Разумеется, своего конца. Оставалось только прошептать слова молитвы: «В руки твои, Господи, предаю душу свою…»
– Ваше величество, – тихо произнесла я, решаясь на последнюю попытку, – умоляю вас, покиньте дворец!
Королева не посчитала нужным даже ответить на мои слова. А ведь уйти можно было… Дворец не был окружен, подходы к нему пока свободны. Мария Антуанетта была слишком горда, чтобы уйти. И усилия ландграфини были тщетны…
– Главные ворота уже закрыли? – спросил король.
Я кивнула. Ворота были распахнуты до самой полуночи навстречу всем аристократам, желавшим защитить короля. Да где им было взяться в Париже?
– Пришло не более двух сотен, сир, – сказала я.
– Негодяи, – прозвучал в сумерках голос мадам де Ламбаль. – Трусы, они предпочли отсиживаться за границей.
Она имела право так говорить. Измученная болезнью, уже уехавшая в Лондон, она тут же вернулась, узнав, что ее подруге королеве грозит опасность.
– Сейчас придет маркиз де Манда, – сказала я, чтобы немного сгладить тягостное впечатление, вызванное словами принцессы.
Он пришел буквально сразу же после моих слов – маркиз де Манда де Грансей, командующий охраной дворца, жесткий, суровый военный, настоящий солдат. Едва он вошел, все взоры с мольбой устремились к нему: как там, вокруг Тюильри? Что происходит в Париже? Удастся ли нам пережить эту ночь или мы уже к утру будем зарезаны?
– На вас вся надежда, – устало и обреченно проронила королева, и уже не было нужды добавлять что-то еще.
– Ваше величество, я жизнь отдам за вас и короля. Но известие у меня неприятное.
Людовик XVI неловко повернулся в своем кресле, принял у Лапорта бокал с прохладительным.
– Как будто за последние два года были какие-нибудь приятные известия, – заметила королева. – Говорите, маркиз, мне теперь все равно, я и умереть готова безропотно.
– Ваше величество, такая готовность пока ни к чему. Я хотел только сообщить последние новости: в Ратуше собрались мятежные секции. Мэр Парижа Петион изолирован, и власть перешла к бунтовщикам, столица полностью в их руках.
– Но Тюильри?..
– Сколько всего этих секций?
– Каковы силы дворца?
Маркиз де Манда жестом остановил все вопросы.
– Господа, я все скажу. Секций собралось двадцать восемь. Остальные выжидают, но нам от этого мало толку.
Наступила тишина, и слышалось лишь, как посапывает во сне маленький принц Шарль Луи: он, утомленный тревожным днем, мог спать даже среди такого шума.
– Сир, – обратился маркиз к Людовику XVI, – санкюлотами командует некий Югенен. Кто он такой – никому не известно. Мне назвали имена некоторых других предводителей наиболее крупных отрядов этого сброда: это Муассон, Александр, Вестерман и Тулан.
– Но скажите же хоть что-нибудь о наших силах! – воскликнула я, не выдержав.
– Скажу, сударыня, – сурово отвечал мне маркиз. – Можете, если угодно, оценить мое военное мастерство. Подступы со стороны Нового моста защищаются жандармами и артиллеристами секции Генриха IV. Проход со стороны Манежа перекрыт отрядом роялистов, верных их величествам. Вход в сад Тюильри со стороны площади Людовика XV защищен четырьмя пушками. Перед воротами на площади Карусель стоят шесть пушек и жандармы. Еще четыре пушки установлены во дворе Принцев… Наконец, в самом дворце сосредоточены 950 швейцарцев под командованием майора Бекмана, двести аристократов, которые откликнулись на призыв короля, 900 конных жандармов и две с половиной тысячи гвардейцев.
– Что, значит, мы можем защищаться? – спросил король взволнованно.
– Мы превратим Тюильри в неприступную крепость, – сурово отвечал командир. – Сир, мы будем стоять до последнего. Но…
– Что такое?
– Силы наши невелики, ваше величество.
– На ведь минуту назад вы перечислили нам всех защитников дворца, и их насчиталось что-то около четырех с половиною тысяч. Да еще пушки…
– Все это так, сир, – жестко отвечал маркиз де Манда, – но из этих четырех с половиной тысяч большую часть составляют национальные гвардейцы, настроенные республикански.
– Республикански? Следует ли понимать это так, что они нарушат присягу?
– Очень легко, сир. Кроме того, девять сотен жандармов хотя и более верны, чем гвардейцы, но все же не вполне надежны. В случае замешательства они перейдут на сторону сброда. И это еще не все. Канониры, поставленные у пушек, уже сейчас заявляют, что не станут стрелять.
Из группы людей, стоявших в темноте, выделился человек воинственного вида в сдвинутой на ухо треуголке.
– Прошу простить меня за невежливость, сир, но я хочу сказать, что наша секция Библиотеки не примкнула к мятежу и если угодно, наш батальон штыками заставит предателей канониров стрелять!
– И наша секция Луи XIV полагает так же, – отозвался кто-то из темноты.
– Штыками не заставить никого, – резко возразил маркиз де Манда. – Нам нужна смелость, твердость и уверенная решимость. Только этим мы можем устрашить предателей. Они увидят нашу уверенность и заколеблются в своей измене. Да, сир, именно так.
Король тяжело повернулся в кресле. Свет ночника упал на его лицо – усталое, отекшее, измученное. Парик помятый, костюм в беспорядке… Но главное – на лице ни следа решимости, о которой говорил только что маркиз.
– А что скажете вы, господин Лангланд? – спросил Людовик XVI, обращаясь к командиру канониров, и в голосе его звучала надежда. – Правда ли то, о чем говорил господин де Манда? Будете ли вы верны присяге?
Мрачная тень легла на лицо Лангланда.
– Посмотрим, – произнес он почти грубо.
– Вы, сударь, не смейте так отвечать! – раздался молодой голос, полный презрения и ярости. – В такую минуту здесь не место изменникам и шпионам, способным ударить в спину! Трусы, замышляющие предательство, должны знать, что их ждет смерть, и только смерть!
С этими словами молодой аристократ со звоном обнажил шпагу. Лангланд хмуро отступил в темноту.
Испугавшись, я бросилась между ними, стремясь погасить ссору.
– Господа, ради Бога, вы просто с ума сошли! Сейчас только распрей нам и недоставало… Успокойтесь, умоляю вас! – Повернувшись к дворянину, я обратилась к нему голосом, полным укора: – А вы сударь, как вы можете? На глазах у ее величества… Имейте хоть каплю уважения к ней! Я не имею чести знать вашего имени, но я уверена, что действовали вы под влиянием горячности… Господин Лангланд достоин всяческого презрения, но таковы ли все канониры, находящиеся в его подчинении?
– Да, – повелительно поддержал меня маркиз де Манда, – дуэли сейчас излишни. Почему вы здесь, маркиз де Лескюр? Отправляйтесь в галерею и займите свое место у амбразуры окна!
Приказ прозвучал так твердо, что молодой человек и не подумал возражать. Сдержанно поклонившись, он оставил комнату королевы.
Я посмотрела ему вслед. Маркиз де Лескюр… Как забывчива я стала! Ведь это тот самый дворянин, который в феврале привез мне письмо от отца и говорил о предстоящем великом мятеже Вандеи, Бретани и Пуату. Святой Боже, где же он, этот мятеж?
– Таким образом, – сказал маркиз де Манда де Грансей, – абсолютно верны их величествам только швейцарцы и аристократы, собравшиеся во дворце по призыву короля. Они тверды, как камень, и будут стоять до последнего. Это утешительно, сир. Но неутешительно другое: таких верных защитников едва ли больше тысячи.
– Тысячи? – вскрикнула Мария Антуанетта. – О мадонна! Всего тысяча, а стаи убийц растут как снежный ком!
Часы громко пробили три четверти первого. Наступила тишина, вызванная словами королевы и предчувствием чего-то зловещего. И тут где-то вдалеке, словно подтверждая это предчувствие, злорадно ударил колокол. Звонила одна церковь, другая… Перезвон усиливался, нарастал, усугубляя тягостное впечатление от собственного звучания, к мрачному набатному гулу присоединялись другие церкви. Набат плыл над Сеной со стороны квартала Сент-Антуан, заполнял все пространство, проникал в щели, неприятным дребезжанием раздражал слух. А когда ударили в колокол церкви более ближних секций Гравилье, Моконсейль и Ломбар, их набат слился в такое мощное звучание, что сомнений больше не осталось: это знак к началу мятежа. Непонятно откуда донеслась громкая барабанная дробь – положительно, готовилось наступление.
И в такт к этой зловещей какофонии раздался душераздирающий возглас Марии Антуанетты, полный отчаяния, муки и сознания несправедливости:
– Чего они хотят от меня? Скажите! Что я сделала им, Боже мой?
2
Измученная тревогой и усталостью, я заснула на стуле где-то в прохладном углу галереи. Ночь казалась бесконечной. Во сне мне было жарко, снились непонятные кошмары. Я вскрикивала, ибо мне казалось, что с Жанно случилось что-то ужасное. Я открывала глаза, непонимающим взглядом оглядывалась по сторонам и успокаивалась: Жанно не здесь, Жанно в Сент-Элуа, в безопасности, на попечении Маргариты! С тоской в груди я снова погружалась в тяжелый чуткий сон. За окном было тихо, сад Тюильри тоже, казалось, спал глубоким сном, хотя ночная тьма между деревьями уже начинала светлеть и рассеиваться.
В четыре часа утра над Парижем взошло кроваво-красное солнце, огненно-опаловым светом залило Тюильри, смешавшись с серым ночным мраком. Солнце предвещало, что день будет жаркий…
– Сударыня, – сказал мне кто-то на ухо, – не угодно ли вам пройти в комнату, где отдыхают остальные женщины?
Я открыла глаза. Эти слова произнес офицер лет двадцати шести в шитой золотом перевязи и полном вооружении.
– Вы – Тьерри д'Альзак? – спросила я вдруг.
– Да, сударыня, – удивленно произнес он, помогая мне подняться.
Я машинально одернула платье, привела в порядок волосы.
– А меня вы узнаете?
– Нет, к сожалению… но вижу, что вы мужественная женщина. Позвольте, я провожу вас к остальным аристократкам, а потом вернусь на свой пост. Вы сможете выспаться не на стуле, а на кровати.
– Тьерри, – сказала я, – ведь я Сюзанна.
– Сюзанна?
– Да.
– Принцесса де Тальмон? О Боже! Девочка в голубом платье из тафты!
– Ах, когда это я была девочкой!
Он поцеловал мне руку. Я смотрела на этого человека, вспоминала свое детское любовное приключение – ведь он был первым мужчиной, поцеловавшим меня, – но радости не чувствовала. Тоска, печаль, какие-то совершенно сумрачные ощущения…
– Наконец-то вы меня узнали…
Я пошла по галерее, сопровождаемая своим давним знакомым.
– Где вы были все это время? Я не встречала вас в Версале.
– О, вот видите, а я слышал, что вы были звездой. Слышал обо всех ваших увлечениях, о графе д'Артуа и вашем замужестве.
– А где были вы?
– На острове Сан-Доминго. Потом служил в Индии и на Маскаренских островах.
– За что же свалилась на вас такая немилость?
– Не знаю. Я подчинялся приказу. В колониях я стал генералом.
– Вы генерал? О, милый Тьерри, я сожалею, что наше знакомство не продолжилось!
– А я не могу вспомнить о нем без краски стыда.
– Не скромничайте. От вас был в восторге весь монастырь, где я воспитывалась.
– В восторге? Но они даже не знали меня!
– Знали, еще как! По моим рассказам.
– Восхищаться особенно нечем, милая Сюзанна… Я был неуклюж и неловок.
– Мой друг, в свои восемнадцать лет вы уже были неотразимы. Помните тот ослепительный фейерверк над поместьем Бель-Этуаль?
Он кивнул, сжимая мою руку.
– Мы пришли, дружок. Я грустно улыбнулась.
– Прощайте, Тьерри. Эта встреча доставила мне несколько приятных минут. Я хотела бы увидеть вас еще раз и… и желаю вам поэтому остаться живым.
Мы расстались. Я прошла в комнату для женщин, Тьерри вернулся на свой пост, к пушкам и ружьям. Прижавшись лицом к прохладному стеклу окна, я широко раскрытыми глазами смотрела во двор. Воздух звенел от тревоги, и чем выше поднималось солнце, обливая сад пурпурно-алым сиянием, тем напряженнее становилась обстановка.
– А где маркиз де Манда? – спросила я живо, оборачиваясь к женщинам. – Во дворе его не видно!
Из пяти или шести аристократок, собравшихся в комнате, я не знала ни одну. Их одежда не была похожа на мою, простую и даже бедную, на них были шелк, кружева и тесьма… Видимо, это жены или родственницы тех дворян, что пришли защищать дворец.
– Как, вы не знаете? – пискнула одна из них, девушка лет шестнадцати. – Господина маркиза вызвали в Коммуну!
– В Повстанческую Коммуну?
– Да, сударыня!
– И он пошел?
– Да, сударыня.
У меня от ужаса перехватило дыхание. Что же он, не понимал, чем ему грозит этот вызов?
Дамы цеплялись за меня, умоляя не оставлять их одних. Я слушала их, ничего не понимая. Они что, полагают, что я воительница? Я никого не смогу защитить, так и знайте!
– Француженки, если вы не способны сохранять спокойствие уже сейчас, зачем же вы пришли сюда? – воскликнула я, отбиваясь от них.
– Мы так много слышали о вас!..
– Останьтесь с нами, ради Бога!
– Если начнется стрельба, без вас мы не выдержим!
– Отпустите меня! – пронзительно закричала я, не в силах выслушивать это безумие. – Оставьте меня, мне нужно к королеве!
Потрясенная, я выскочила за дверь и побежала по галерее. Легкомыслие этих женщин поражало меня, их уверенность во мне пугала… Я слабая, слабая, самая слабая на свете! Как они не понимают, что мне скоро тоже захочется визжать от страха?
Я ворвалась в комнату Марии Антуанетты, бросилась перед ней на колени, больно ударившись о паркет:
– Мадам, ради всего святого, разве вы не видите, что теперь все кончено? Вы отпустили маркиза де Манда и этим поставили точку, ему уже не вернуться в Тюильри. Вам нужно спасаться, ваше величество, вам нужно покинуть дворец, пока его не окружили повстанцы, – я умоляю вас об этом, я заклинаю вас!
Королева смотрела на меня пораженно и с известной долей сострадания, потом спохватилась, поднялась с кресла и, подбежав ко мне, принялась поднимать с пола:
– Что это с вами, дитя мое! Вы нездоровы? Да встаньте же!
– Ваше величество, прислушайтесь ко мне хоть чуть-чуть!
– Нет, что за несносная подданная! Встаньте, говорят вам! В конце концов, я не привыкла…
– Мадам, вы моя подруга, я хочу, чтобы вы были живы.
– Нет! Я – ваша королева! И я приказываю вам подняться! Я встала, крепко сжимая руки Марии Антуанетты в своих.
– Вот так-то лучше… Вы испугали меня, Сюзанна. Я очень признательна вам за то, что вы остаетесь со мной в тяжелые минуты, но, принимая такое решение, вы должны были знать, что положение мое безвыходно и почти смертельно… Мы будем защищаться. Но из дворца я не сделаю ни шагу.
– Но почему?..
– Потому что я горда. Да, я зовусь Марией Антуанеттой Габсбургской и Лотарингской, и это имя дает мне право быть гордой, но не дает права трусить.
Я опустила голову, приходя в себя. Возбуждение миновало, я снова осознала все досадные реальности, и среди них – твердую как сталь гордость королевы.
– Ваше величество, в таком случае, дайте мне денег. Мария Антуанетта изумленно и с испугом отшатнулась.
– Что вы говорите?
– Дайте мне денег, мадам. Я снова подкуплю Дантона.
– О… бедное дитя мое, вы сами не понимаете, что говорите. Я трудно глотнула, готовясь разразиться вразумительной речью, которая объяснила бы мое предложение. Королева смотрела на меня обеспокоенно и нервно ломала руки.
– Послушайте меня, мадам. Дантон заправляет в Повстанческой Коммуне, я это слышала. Дантон – единственный, кто еще не потерял человеческого облика среди этой стаи убийц! Дантон – единственный, кто даст себя подкупить и сдержит слово, единственный, да, единственный!
– Но что же он сможет сделать, этот ваш Дантон? С разъяренной чернью не справился б и дьявол!
– О, – задыхаясь, отвечала я, – Дантон сможет. Он спасет вашу семью, спасет вашего сына, государыня! Поверьте мне, ради Бога… Это последняя возможность. Если ее не использовать, Тюильри падет, а толпы ворвутся во дворец и растерзают вас – ведь они уверены, что вы похитили себе народные деньги и поэтому у вас каждая комната отделана бриллиантами!
– Но как… как же вы можете сделать это? То, что вы предлагаете, неосуществимо.
Я молчала, стараясь успокоить биение сердца в груди. Меня ужасал сам вид королевы. Бледная, как лист бумаги, – сказываются кровотечения, начавшие мучить ее этим летом. Уголки губ – некогда по-габсбурговски полных – опустились. Беспокойства и тревоги безжалостно отметили лицо преждевременными морщинами. Глаза погасли и выцвели от слез – это те самые глаза, напоминавшие ранее ярко-синие сапфиры! Марии Антуанетте было тридцать семь лет, выглядела же она на сорок пять.
– Ваше величество, – снова начала я, – не беспокойтесь об этом. Во мне никто не узнает принцессу, будьте уверены. Я полгода жила в рабочем квартале и даже говорить научилась по-санкюлотски. Мне нужны только деньги и ваш перстень, который послужит пропуском через роялистские заграждения.
Мария Антуанетта какое-то мгновение молча смотрела на меня, потом качнула головой и быстро взяла со шкафчика сверток:
– Возьмите, Сюзанна. Здесь пятьдесят тысяч экю.
Ее рука легко перекрестила меня. Королева обняла меня за плечи, привлекла к себе, поцеловала в щеку…
– Если на свете есть Господь Бог, моя дорогая, он воздаст вам за вашу доброту.
3
Аристократы и прочие верные королю отряды пропускали меня без возражений, увидев королевский перстень, но удивленно оглядывали и даже отпускали на мой счет язвительные замечания. Вид у меня наверняка был устрашающий – по крайней мере, перед тем как уйти из дворца, я постаралась придать себе его. Я распустила волосы, взлохматила их и небрежно разметала по плечам, засучила до локтей рукава, дерзко подоткнула юбку… В руках у меня была длинная пика, на голове – красный фригийский колпак, тоненькая талия стянута трехцветным республиканским поясом. Словом, я стала настоящей санкюлоткой, способной заткнуть за пояс знаменитую Клер Лакомб по прозвищу Красная Роза.
Я поражалась пустынности улиц. Было уже пять часов утра, небо над Парижем прояснилось, темнота развеялась, но ни молочницы, ни торговки не появлялись. Изредка выступали из густой зелени кавалерийские отряды, слышался отдаленный лошадиный топот… Тревога зависла в воздухе. Кто кого? Да, черт возьми, пора бы уже узнать, кто кого!
Бойко стучали барабаны… Но люди – куда делись люди?
Даже окна домов были плотно закрыты и занавешены.
Мне показалось, что я добралась до Королевской площади, где находилась Ратуша, за несколько минут. Здесь до сих пор горели костры, глава щипало от дыма и гари. Пожалуй, только здесь царило оживление. Десятки людей пересекали площадь, растворяясь в сумраке улиц, другие исчезали в Ратуше. Телегами возили на площадь оружие, представители секций впопыхах раздавали пики всем, кто изъявлял желание их получить. Сердце у меня сжалось. Да, наступление готовится, оно будет, и будет уже сегодня…
Я подбежала к двери, сопровождаемая хохотом и даже гоготаньем толпы, расположившейся вокруг костров. Хохот этот тем не менее показался мне достаточно дружелюбным. Попасть в Коммуну теперь было в десять раз легче, чем тогда, когда я просила сохранить мне дом. Ни один клерк не встретился мне на дороге. Одни только санкюлоты – в черных, коричневых длинных штанах, желтых шароварах, деревенских безрукавках и грязных почерневших рубашках, с повязками, шарфами и дырявыми шляпами на головах. Кто в сапогах, кто в сабо, а кто довольствуется собственными подошвами… Вот уж где действительно была неразбериха! То и дело кто-то палил из ружей, ссорился, кубарем скатывался по лестницам. Я швырнула пику в угол с отвращением и облегчением одновременно и нащупала за поясом свой изящный дамский пистолет. Дальше мне ход был закрыт: толпы, сгрудившиеся на площадке лестницы, затаив дыхание, слушали громовые голоса, доносившиеся с верхнего этажа. Позже я поняла, что там проходит заседание новой, мятежной Коммуны.
В отчаянии я побежала по коридорам, пытаясь найти хоть какую-то лазейку, любой черный ход, потайные ступеньки, чтобы пройти к Дантону. Путь в его кабинет, находившийся этажом выше, был мне прегражден, и все же я непременно должна была туда попасть. Спрятанные в складках юбки пятьдесят тысяч экю тяжело били меня по щиколоткам, мысли путались, от волнения и спешки я не могла остановиться и обдумать все спокойно. Мне казалось, что в запасе не остается ни минуты, что санкюлотские полчища уже на площади Карусель, а роялистские укрепления сметены бушующей толпой…
Я распахивала все двери подряд, временами глохла от громких криков и грязной брани. Распахнув одну из дверей, низенькую и скрипящую, я остановилась, ошеломленная переменой: прежде мне навстречу распахивались большие комнаты, озаренные светом свечей, украшенные лепными потолками, теперь же я видела лишь непроглядную темноту. На меня повеяло затхлым запахом пыли, паутины, старых тряпок и трухлявого дерева…
Я ступила шаг, потом другой, вслепую нащупывая ногой ступеньки… Узкая лестница вела вверх. Держась рукой за осыпающуюся стену, я принялась подниматься по ступенькам, как вдруг сверху до меня донесся звук какого-то разговора. Я остановилась.
Два мужских голоса, два густых модулирующих баса… «Он здесь?» – «Уже пятнадцать минут. Мы все сделали быстро, ты же знаешь». – «Его нельзя оставлять здесь. Нужно от него избавиться». – «Погоди, сейчас я соберу людей… Они вышвырнут его в Сену».
Я абсолютно ничего не поняла из этого разговора. Слова о некоем человеке, которого обещали вышвырнуть в Сену, показались мне странными, но не настолько, чтобы я всерьез задумалась об этом. Нынче вокруг происходило столько несчастий, что это перестало меня изумлять.
Голоса, казалось, затихли, послышались чьи-то шаги – видимо, собеседники удалились. Я принялась подниматься по лестнице, дрожа от нетерпения. Внезапно моя нога наткнулась на что-то мягкое, податливое… Неожиданность была так велика, что я не удержалась на ногах и неловко упала на колени. Упала прямо на теплое тело какого-то человека…
Мне показалось, что волосы зашевелились у меня на голове. Прямо перед моими глазами была голова маркиза де Манда, командующего обороной Тюильри, – раскроенный лоб, проломленный череп, куски мозга, плавающие в луже крови. В темноте тусклым золотом переливалась его перевязь.
Обезумев от ужаса, я отчаянно закричала.
Какое-то мгновение я была совершенно лишена возможности что-либо понимать. Мой пронзительный вопль наверняка эхом пронесся по всей Коммуне, от ужаса, казалось, задрожали стены. Сверху, из недалекого уже коридора послышались быстрые звуки шагов и те самые голоса – мужчины, не успевшие далеко уйти и слышавшие мой крик, несомненно, поспешили вернуться.
Дверь наверху распахнулась, и свет озарил темную лестницу.
– Кто здесь, черт побери?
– Что за бабы здесь в такое время?
Кто-то схватил меня за руку и потащил вверх. Ослепленная светом, не пришедшая в себя от ужасного испуга, я и не думала о сопротивлении.
– Вот она, эта шлюха!
Человек швырнул меня навстречу какому-то гиганту с гривой черных волос и изуродованным оспой лицом.
