Текст книги "Воины Крови и Мечты"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Уолтер Йон Уильямс,Джейн Линдскольд,Джо Лансдейл,Виктор Милан,Майкл А. Стэкпол,Карен Хабер,Джеральд Хаусман,Ричард Аллен Лупофф,Джеффри Карвер,Стивен Эмори Барнс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Результатом этих передряг стало то, что мне пришлось проделать несколько длительных марш-бросков, путешествуя последовательно на поезде, повозке, влекомой быками, арендованном «Форде» и моторной барже. Мистер Филеас Фогг, несомненно, подивился бы не столько маршруту, сколько завидной скорости: мне удалось добраться до Циньдао всего за четыре дня.

На последнем этапе я ехал в вагоне первого класса, одетый в безупречно сшитый спортивного покроя костюм из серой фланели – бриджи со складками, короткая куртка, тонкий трикотажный шарф. При мне было пугающее количество чемоданов из тонкой телячьей кожи ручной выделки, с которыми обычно путешествуют люди со средствами. Со стыдом признаюсь, что на голове у меня была серая шапочка дерби, не относящаяся к разряду деталей, допустимых в костюме спортивного джентльмена вроде меня, но, к сожалению, предполагалось, что я – бизнесмен, и мне приходилось играть выбранную роль. Утешало лишь то, что жемчужно-серая шапочка безупречно сочеталась по тону с гетрами. Страдая от унижения под шапочкой дерби, я поймал себя на том, что тоскую по своим фасонным шмоткам, оксфордским сумкам, ярким галстукам и смелым двубортным пиджакам в стиле, лишь недавно завезенном из Америки и получившем название «такседо»; Хан Шан и Теруо, подумал я, должны ответить за это.

Поскольку Циньдао находился под оккупацией, мне пришлось пройти японскую таможню, к чему я был готов. Еще в Гонконге я приобрел у лучшей шайки подделывателей документов прекрасный британский паспорт на имя Йин Ло Фо, который, оказывается, был реальной личностью, гонконгским торговцем текстилем средней руки, который никогда в жизни не выезжал из колонии и который, если удача меня еще не покинула, пока не собирался изменять своим привычкам.

Нас, пассажиров, заставили покинуть поезд и переправить свой багаж под навес, где орудовали таможенники. Японских граждан пропускали с минимальными формальностями, у европейцев и американцев проверяли документы, а вот китайцев заставляли ждать до последнего, а затем на их багаж налетала стая местной саранчи в униформе, длинноволосых корейских крестьян, записанных в японскую армию, людей, незнакомых с законами чести и живущих только ради наживы.

Я, однако, был готов к такому повороту событий. Я отыскал глазами дежурного офицера, типичного представителя той категории людей, которых японцы посылали в те дни за границу – очень молодой, с пробивающимися усиками и шпагой больше его самого; возможно, это был спасающийся от нищеты выходец из провинциального самурайского семейства, воспитанный в духе честной бедности и уважения к кодексу бусидо, а теперь ставший пушечным мясом и для бессовестной банды хищников и милитаристов, отправившей его на заклание.

– Прикажите вашим людям осторожнее обращаться с тем чемоданом! – заорал я по-японски, указывая на багаж тростью. – Там находится старинная бронза эпохи Шань, бесценный дар для генерала Хироши Фуджимото из гарнизона Циньдао!

В определенных культурах, проникнутых духом милитаризма, считается само собой разумеющимся, что тот, кто кричит, обладает для этого соответствующим статусом и полномочиями. Соответственно и этот юноша был склонен поддаваться обаянию внешности, особенно когда мускулистый субъект вроде меня властно орет на весь вокзал. Он сначала опешил, потом отдал салют – немало меня этим изумив – и велел своей солдатне положить мой багаж на тележку и доставить его прямо в мое купе. При этом он даже не взглянул на мой тщательно подделанный паспорт.

А где же, может подивиться внимательный читатель, раздобыл я старинную шаньскую бронзу? В кладе Хан Шана имелось несколько статуэток, но они были такие жалкие, изъеденные коррозией и некрасивые, что мне пришлось вновь обращаться к гонконгским специалистам по подделкам произведений искусства, которые сделали бронзовый треножник, гораздо более изысканный по форме и отделке.

Когда поезд подвез меня к центральной станции, я зарегистрировался в отеле «Байерн», реликте периода германской оккупации города, а затем распорядился послать поддельную бронзу вместе с карточкой Йин Ло Фо главной лягушке в этом болоте, а именно генералу Фуджимото. Несколько часов я провел в пивной, потягивая светлое пиво, слушая немецкий оркестр и стихотворные тосты «Ein Prosit», а затем появился надменный молодой субалтерн в безупречно отглаженной форме и при шпаге и пригласил меня проследовать к генералу.

Мы с генералом Фуджимото с первой минуты воспылали друг к другу искренней любовью. Я понимал его и давал ему понять, что он понимает меня. Это был крепкий приземистый старикашка с большим животом и усами; его кабинет был забит китайской бронзой и фарфором, которые он экспроприировал, или реквизировал, или иным способом отнял у населения. При моем появлении он извлек бутылку коньяка и провозгласил тост за мое здоровье. За коньяком и сигарами я рассказал ему, что являюсь текстильным фабрикантом из Гонконга, что меня обеспокоила всеобщая стачка, и, поскольку у японцев такой прекрасный метод взаимодействия с забастовщиками, я подумываю о перенесении своего производства в Циньдао.

– Забастовщики! – Мутноватые глаза генерала слегка вспыхнули. – Черт бы их побрал! Мои люди без устали расстреливают их и закалывают штыками, а они продолжают бастовать и устраивать демонстрации.

Я заверил его, что считаю пули и штыки самым лучшим лекарством для забастовщиков и что начинать применять его следует как можно раньше, время от времени, когда солдатам становится скучно, переходя для разнообразия к обезглавливанию. Генерал хлопнул себя по коленке и сказал, что я отличный парень и хорошо разбираюсь в том, как устроен этот мир.

С прискорбием признаю, что в данном конкретном случае моя наружность сослужила мне хорошую службу. Если бы я со своей толстой шеей не выглядел, как разбойник, втиснутый в английский костюм, то генерал, возможно, не принял бы меня с распростертыми объятиями.

После третьей рюмки я упомянул о карточной игре, в которую я якобы играл в поезде, проиграв при этом пятьсот мексиканских долларов. Он встрепенулся и спросил, не был ли это бридж с прикупом, и я признался, что играл именно в эту игру. Тогда он спросил, не составлю ли я ему компанию вечером в японском офицерском клубе на пару робберов, и я ответил, что не имею пока других приглашений.

В тот вечер я с облегчением сменил серый котелок на черный цилиндр и направился в клуб. Там я пролил коньяк на крахмальную манишку, еще больше пролил себе в глотку и принялся ставить деньги Хан Шана с бесшабашностью, очевидно, ошеломившей моих партнеров. В тот вечер я не пользовался амулетом Пиня, поскольку мне было безразлично, проигрывать или выигрывать – в случае проигрыша я надеялся отыграть все при встрече с Теруо. Я больше следил за другими игроками, нежели за игрой.

Среди игроков был бизнесмен по имени Ямаш'та – тощий человек, который носил очки в золотой оправе и седеющие усы в стиле Дугласа Фербенкса. Он не пил ничего, кроме холодного чая, играл скрупулезно и отличался превосходной памятью. Он заправлял делами на Маньчжурской железной дороге, которую японцы строили по концессии, выданной предыдущим китайским правительством, и один этот факт дал мне основания подозревать его в шпионаже. Это подозрение почти переросло в уверенность, когда я был представлен его компаньону, китайцу по имени Сань, который, несмотря на европейский вечерний костюм, оказался Мандарином Первого Ранга С Двойным Павлиньим Пером и Рубиновой Пуговицей, а также эмиссаром бывшего китайского императора Пу И, отличавшегося некоторыми странностями.

Пу И к тому времени успел уже дважды побывать императором, первый раз как марионетка бывшей императрицы Сиао-тинь, а затем, в течение пары недель, как марионетка генерала по имени Чань Сюн. Хотя у него не было места в китайском правительстве, Пу И до сих пор отсиживался в своем пекинском дворце, сохранив все регалии и привилегии, а также неплохую субсидию, и тот факт, что его эмиссар играл в карты с субъектом уровня Ямаш'ты, позволил мне предположить, что хотя генерал By и вышиб прояпонское правительство из Пекина, Пу И потихоньку мостил дорожку к своей третьей марионеточной карьере, на этот раз с Японией в качестве спонсора.

Впрочем, все это очень мало заботило меня, разве что позволяло предвидеть несколько грязноватых событий, которым суждено было произойти в ближайшее время на китайской политической арене. Мы играли по двадцать мексиканских долларов за очко, причем ставка постепенно возросла до пятидесяти по мере того, как дело шло к ночи. Я проиграл около восьмисот симолеонов, к отчаянию моего партнера Фуджимото и к видимому удовольствию его преемника Суня, который, будучи имперским чиновником, ставил не больше своих собственных денег, чем я.

Моим следующим партнером стал Ямаш'та, и я велел себе не расслабляться. Если кто-то и был способен меня разоблачить, так это он. Поэтому я побеспокоился о том, чтобы пролить еще немного коньяка на манишку, и пьяным голосом предложил повысить ставки. Мои оппоненты с готовностью согласились, но Ямаш'та лишь прищурил глаза, заказал еще холодного чая и погладил свои тонкие усики. Я был уверен, что он прикидывает, сумеет ли его механически расчетливая игра противостоять безалаберности партнера. Очевидно, он склонился к утвердительному ответу, поскольку кивнул и потянулся за колодой.

Его расчет был основан на деньгах. Хотя наши оппоненты выиграли первую игру, мы превзошли их по онёрам. Вторую игру каким-то чудом выиграли мы. Зато третья игра пошли целиком в нашу пользу, закончившись малым шлемом без козырей, и пока я разыгрывал болвана и брызгал коньяк на лацканы, Ямаш'та продолжал крушить наших противников, забирая пятьдесят очков по онёрам в малом шлеме и девяносто очков за четыре козырных онёра, в то время как у меня был пятый, а затем еще пятьдесят очков за удвоение контракта.

После этого Ямаш'та извинился перед противниками за такой разгром, сказал, что это чистое везение, и мы набили карманы мексиканскими долларами под завязку.

– Сегодня удача была на нашей стороне! – сказал я, закуривая сигару.

– Я рад, что ваш первый приезд в Циньдао осенен такой улыбкой фортуны, – сказал Ямаш'та. – Может быть, вы не откажетесь составить нам компанию и завтра вечером? Вы играете в американский покер? Мы собираемся каждую среду по вечерам.

– Разве? – брякнул старый генерал Фуджимото.

– Ну, разумеется, – сказал Ямаш'та. – Каждую среду.

– О! – воскликнул генерал, заражаясь желанием поскорее обобрать гостя. – Прошу прощения! Ведь сегодня вторник? Я ошибся!

Я понял, почему они хотят переключиться на покер. Покер, видите ли, даст им возможность играть против меня всем вместе, и если я буду вести себя столь же беспечно, то хотя бы кому-нибудь из них привалит небольшая удача, например, в виде одной-двух текстильных фабрик в Гонконге.

– Покер, да? – переспросил я. – Я в него играл, но вам придется освежить мою память относительно правил. Стрит бьет масть или наоборот?

После этой моей реплики все присутствующие, кажется, были готовы стать моими друзьями на всю оставшуюся жизнь.

Генерал Фуджимото довез меня до отеля и пообещал заехать завтра вечером, не позже девяти. Весь следующий день я провалялся, читая мистический роман – «Фортуна Регги», насколько припоминаю, – и между делом прогулялся до железнодорожных пакгаузов, чтобы отдать некоторые распоряжения личного характера. Затем я облачился в вечерний костюм, почистил цилиндр и стал дожидаться генерала.

Прибыв в японский офицерский клуб, я обнаружил, что к моим вчерашним партнерам присоединились два новых. Один из них, как я сразу догадался, был бессмертным – человек мощного сложения с глазами навыкате; его волосы блестели от бриллиантина, а одет он был в простую военную гимнастерку без знаков различия. Я позволил себе быстро ощупать его глазами, затем повернулся к другому офицеру, который был при полном параде, эполеты и все прочее, и напоминал швейцара мистера Астора, а на деле оказался полковником Аракаки, командиром 142-го батальоном военной полиции. Аракаки повернулся к бессмертному и представил его.

– Это капитан Кобаяси из моего батальона, – коротко сообщил он.

– Честь имею, – сказал я и поклонился. Я не был склонен думать, чтобы в 142-м батальоне было два бессмертных, поэтому почти не сомневался в том, что фамилия Кобаяси была псевдонимом Теруо Минамото, бессмертного, выигравшего амулет у Хан Шана. Что ж, подумал я, скоро мы это проверим.

– Заказать коньяк? – предложил улыбающийся генерал Фуджимото. Я улыбнулся ему в ответ.

– Только если пообещаете не давать мне пить слишком много, – сказал я. – Сегодня утром у меня так болела голова.

Я не боялся, что меня одурачат и обыграют – амулет позаботится о том, чтобы этого не случилось, – меня больше беспокоило то, что могло произойти после игры. Я хотел сохранить ясную голову, чтобы обеспечить путь к отступлению.

Итак, я потягивал коньяк и играл в покер примерно с час, делая большие ставки. Вначале я часто выигрывал просто потому, что мой безалаберный блеф пугал более аккуратных игроков, и они выходили из игры, но когда они ловились на мою удочку, я начинал сильно проигрывать.

Я заметил одну важную вещь. Все японцы были чрезвычайно почтительны с капитаном Кобаяси, даже те, кто Превосходил его по званию. Выигрывая, они извинялись перед ним, склоняли голову, когда он обращался к ним, наперебой предлагали огня, когда он закуривал. Простой капитан навряд ли привлек бы подобное внимание. Таким образом я убедился не только в том, что Кобаяси был ками, но и в том, что остальные знали об этом.

После нескольких сдач я заметил, что выпученные глаза Кобаяси заблестели. Каждый раз при раздаче карт его губы начинала кривить нервная усмешка. Он беспрерывно курил, прикуривая одну сигарету от другой. Речь свелась к односложным междометиям, и за очередной картой он тянулся с таким видом, словно она была предметом его тайных вожделений.

Да, он был игроком, одним из тех бессмертных, которые не могут устоять против власти азартных игр. Возможно, задачей Ямаш'ты и Фуджимото было обеспечивать его простодушными и неопытными партнерами, прежде чем он ввяжется в серьезную игру и начнет проигрывать японские императорские регалии. После часа игры я понял, что Кобаяси не способен замечать что-либо, кроме карт, и решил прибегнуть к помощи магии.

Проиграв триста долларов на одной карте, я извинился и, покачиваясь, направился в уборную, где вынул из портсигара амулет Пиня, лизнул его и приклеил к левому запястью, прямо над точкой пульса, в надежде, что так он сработает быстрее. С минуту я подождал, чтобы посмотреть, что изменилось в окружающем мире, но не заметил никакой разницы. Я даже посмотрел в зеркало, проверяя, не заострились ли у меня уши и не начали ли глаза светиться внутренним светом, но ничего такого не произошло, и я спрятал амулет обратно в портсигар и вернулся к играющим.

При первой же сдаче ко мне пришла масть, и я понял, что амулет Пиня не был подделкой.

Я ни на йоту не изменил стиля игры и продолжал делать большие ставки. Я прикидывался более пьяным, чем был на самом деле, с благодарностью вспоминая курс обучения, который прошел в шанхайской Золотой Национальной Оперной Компании, где меня не только лупили и морили голодом, но еще вбили в голову так называемые Семь Повадок Пьяницы. Карты мне шли феноменальные – стриты, большие собаки и тигры, подбор мастей и четырех одинаковых карт следовали один за другим. При том Кобаяси постоянно приходили почти такие же хорошие карты, как мне; он ставил против меня больше остальных и проигрывал большие суммы. Генерал Фуджимото, изумленный его плохим джоссом, сослался на безденежье и вышел из игры с извиняющимся поклоном в сторону ками, однако остальные остались и продолжили игру. Ямаш'та затих, переводя глаза с меня на Кобаяси и провожая каждую карту с таким видом, словно пытался что-то сообразить.

– Большой тигр, – сказал Кобаяси и положил на стол свои карты – король, валет, десятка, девятка, восьмерка.

– Как интересно! – сказал я. – У меня тоже большой тигр! – И я с пьяным смехом положил на стол короля, даму, валета, девятку и восьмерку.

Кобаяси откинулся в кресле и холодно смотрел, как я подгребаю к себе деньги. Ямаш'та хмурился, словно соображая, как мне удалось это сделать, но я-то знал, что не мог подтасовать карты, потому что он сам их сдавал.

– Полагаю, – сказал он, – что вы, джентльмены, несколько устали от покера. Не сыграть ли нам для разнообразия раунд-другой в фан-тан?

Ага, подумал я, фан-тан. Игра, на которой прокололся Хан Шан.

– Подходяще! – бодро поддержал я, и мы собрались у стола для фан-тана. Ямаш'та сказал, что готов вести игру, если мы дадим ему минуту передышки: он поднялся в свой номер наверху и вскоре спустился, как я заметил, в вечернем костюме слегка иного покроя; несомненно, в рукавах у него имелся запас камешков. Он взял чашу, палочку и пригоршню маленьких цветных камешков и подошел к столу.

Ямаш'та орудовал палочкой, словно факир на сцене – не для того, чтобы отвлечь внимание, как думает большинство, а для того, чтобы оправдать неестественное положение рук, которое требуется для извлечения дополнительных камешков из рукава. Он призвал нас быть внимательными, постучав палочкой по поднятой чаше, затем захватил пригоршню камешков, высыпал их в чаше и перевернул ее на стол. Предполагалось, что я не замечу того, что камешки, оказавшиеся в чаше, на самом деле высыпались из рукава, а те, что он взял первоначально, так и остались в кулаке. Перевернув чашу на стол, он тут же сунул руку в карман, чтобы избавиться от камешков. Он действовал безупречно, ему даже палочка была не нужна – я никогда не заметил бы обманных движений, если бы не следил за ними специально.

– Нечет! – провозгласил я и бросил на стол горсть мексиканских долларов.

– Чёт! – быстро сказал Кобаяси. Я поискал глазами добавленный камешек, не заметил его и понял, что для начала число камешков будет четным.

Я не сводил глаз с Кобаяси, пока Ямаш'та переворачивал чашу и подсчитывал камешки палочкой, передвигая их попарно. Выпученные глаза Кобаяси блестели, он покраснел – было видно, как на висках бешено пульсируют жилы. Он пребывал в лихорадочном состоянии – даже зная, что игра подтасована, все равно взмок от возбуждения, возможно, возраставшего от сознания неизбежности собственной победы.

Я проиграл. Сунь прокомментировал, что, вероятно, моя удача переменилась. Я допускал такую возможность и планировал в следующий раз поставить на нечет, чтобы заставить Ямаш'ту использовать припрятанный камушек. Но мне не пришлось этого делать – когда Ямаш'та поднял руку с палочкой, чтобы начать следующий раунд, весь запас камешков выпал у него из рукава и рассыпался по столу.

Ямаш'та побледнел. У Фуджимото отвисла челюсть, то же самое произошло с Сунем. Я притворился придурком и уставился на упавшие камешки.

– Скажите, – сказал я. – Никогда такого видеть не приходилось!

Кобаяси уставился на Ямаш'ту с холодной ненавистью, на скуле у него дергался маленький мускул.

– Я ужасно извиняюсь! – выдавил Ямаш'та. – Просто не понимаю, как такое могло произойти! Пожалуйста, простите меня – уже поздно, мне пора спать.

– Со всяким может случиться, старина, – сказал я примиряюще, все еще притворяясь, что ничего не понял.

И тут Кобаяси заговорил с Ямаш'той. По-японски, возможно, считая, что я не понимаю этого языка. Впрочем, может быть, его нисколько не волновало, понимаю я или нет. Он говорил мягким тоном, словно болтал по телефону с кем-то, кто его слегка раздражает, но слова были злые и острые, словно бритва. Лица остальных японцев окаменели, они делали вид, что не слышал, как Ямаш'ту вербально разрезают на кусочки прямо у них на глазах. Я был почти уверен, что Сунь тоже понимал происходящее, поскольку он побелел и заерзал.

Ирония ситуация заключалась в том, что Ямаш'та просто делал свое дело – не давал Кобаяси, или Теруо, которым, по моему мнению, он был, поставить интересы империи на кон в азартной игре. Но Кобаяси поносил его словами, которые я не адресовал бы собаке или даже Пу И. И Ямаш'та просто сидел и стоически глотал оскорбления с каменным лицом и глазами, устремленными в стол. Когда Кобаяси закончил, Ямаш'та вновь попросил прощения, сгреб камешки и тихо вышел.

Тут до меня дошло, что мне не нравится капитан Кобаяси. Мне не нравится то, как он обращается с людьми, чья работа заключалась в том, чтобы присматривать за ним, мне не нравится его жадность, не нравится, как он распускает слюни, предвидя результат подтасованной игры; в конце концов, мне не нравится его чрезмерное пристрастие к бриллиантину.

Даже если бы он не был Теруо, подумалось мне, я бы все равно с наслаждением заехал ему по картофелинам.

Наверное, и такой тупица, каким прикидывался человек с паспортом Йин Фо Ло, не мог не понять подоплеки происходящего, но я все же пытался сделать вид, что не могу взять в толк, почему все испытывают такую неловкость.

– Может, попробуем другую игру, – сказал Кобаяси.

Я постарался изобразить облегчение.

– Конечно, – сказал я.

– Знаете ли вы шоги?

– Очень извиняюсь, но нет. – Шоги – это род японских шахмат, удача не играет в них никакой роли. Я боялся, что амулет Пиня не поможет мне в этой игре.

– А как насчет ма-джонгга? – Это вставил полковник Аракаки, стараясь оказаться полезным.

– Превосходно! – сказал я. – Прямо пчелиная коленка, как мы говорим в Гонконге.

Кобаяси тонко улыбнулся с видом превосходства.

– Конечно, в этой игре не требуется никакого мастерства, – сказал он, – но я не возражаю.

Я предвкушал истинное наслаждение, которое мне суждено испытать в ближайшее время.

Мы велели одному из служащих клуба подготовить стол, а сами тем временем стали договариваться о правилах. Существуют тысячи способов подсчета очков в ма-джонгге, и нам предстояло решить, сколько очков за что присуждать и какой будет лимит. Аракаки предложил десять тысяч, я же сказал: какого черта, пусть будет двадцать. После того как все это было занесено на бумагу, мы начали.

Моя удача поначалу не слишком сопутствовала мне, что, возможно, было и лучше при долгой игре, поскольку это усыпляло моих противников ложным чувством безопасности. Я проиграл несколько партий Кобаяси, хотя при этом каждый раз оставался на втором или третьем месте. Это означало, что я все-таки выигрывал кое-какие деньги, поскольку в ма-джонгге вы платите не победителю, но каждому, у кого счет больше, чем у вас, – поэтому если я оказывался вторым, то Аракаки и Сунь должны были платить и мне, и Кобаяси, и, хотя я платил ему, моя прибыль от других партнеров обычно была довольно приличной.

У меня уже скопился некоторый выигрыш, когда началась игра без победителя, в которой никто не получает ма-джонгг. Ветер преимущественно дул с Востока, то есть от Кобаяси, ко мне, игравшему на Юге. Я снял с кучки фишек три бамбука, раскрыл их, и Кобаяси ухватился за них, как утопающий за спасательный круг.

– Ма-джонгг! – крикнул он, широко улыбаясь.

Но улыбка сползла с его лица, когда выяснилось, что я выиграл по очкам, поскольку у меня оказались Букет Цветов, три Зеленых Дракона, три моих собственных Западных Ветра, и все это вместе означало, что мои очки удваивались не меньше семи раз, в то время как ма-джонгг Кобаяси удваивался лишь один раз, за Трех Маленьких Ученых.

Кобаяси откинулся в кресле и потянулся за сигаретой. Взгляд его выпученных глаз был поистине ужасен, и свита в страхе застыла.

– Вам везет сегодня, мистер Йин, – сказал он холодно.

– Вы же сами говорили, – рассмеялся я, – никакого мастерства в этой игре не требуется! Только удача!

– Хм-м, – сказал он, поглаживая сигарету пальцами так, словно это был кинжал, который он намеревался вонзить мне в печенку.

– Я извиняюсь, – сказал полковник Аракаки, подсчитав свои потери, – но боюсь, что мне уже пора спать. Пожалуйста, продолжайте без меня.

Мы все попрощались с ним, за исключением Кобаяси, который продолжал поглаживать сигарету, не сводя с меня глаз. Я начал нервничать. Бессмертные живут так долго, что трудно угадать, какими способностями они успели овладеть. Не мог ли он догадаться, что я заколдован на удачу?

Если он и догадывался о чем-то, это не помешало ему нетерпеливо разложить фишки для следующей партии. Нам уже оставалось по нескольку фишек до победы – при условии, конечно, что достанутся выигрышные фишки. Я вытащил Сезоны и тут же открыл их, затем снял свободную фишку с верхушки кучки. Это были пять точек, которые завершали набор. Я с удивлением выложил фишки.

– Ма-джонгг! – сказал я. – Посмотрите-ка, я вытащил Сливовый Цвет на Крыше!

– Предельный набор! – прошептал Сунь. – Двадцать тысяч очков.

Должен сказать, что мы играли по доллару за очко. И поскольку мне должны были заплатить оба проигравших, то мне причиталось сорок тысяч долларов.

Сунь побледнел. Весь вечер он свободно тратил деньги, но еще двадцать тысяч монет на расходном счету, наверное, могли переполнить чашу терпения императорского казначея.

Впрочем, не беда. Он, пожалуй, мог покрыть разницу, продав одну-две государственные тайны.

Каюсь, меня не очень волновали проблемы этого дворцового лизоблюда – моим вниманием завладел Кобаяси, пожиравший меня своими вытаращенными глазами. На скуле вновь стал заметен небольшой тик. Он смял сигарету пальцами.

– Разве мы упоминали Сливовый Цвет на Крыше, когда начинали? – спросил он. Он потянулся за списком очков, который мы разработали перед игрой. – Если нет, то прошу извинить, но…

Я ловко выхватил листок из-под его протянутых пальцев.

– Да, да, – сказал я. – Я отчетливо помню. Сливовый Цвет как раз… – Я ткнул в список. – Как раз здесь.

Сунь посмотрел на список, вздохнул и грустно кивнул.

– Надеюсь, вы примете мою расписку, – сказал он.

Я посмотрел на него и скорчил гримасу, имитирующую выражение пьяного человека, который пытается решить, оскорбили его или нет.

– Прошу прощения, – сказал я, – но вы же не хотите сказать, что пришли на игру, не подготовившись к проигрышу?

– Конечно, – сказал он извиняющимся тоном, – предельная ставка – двадцать тысяч очков! Но разве такое часто случается?

– Достаточно часто, – сказал я, издавая глуповатый пьяный смешок. – Уверен, что капитан Кобаяси готов заплатить на месте или дать залог.

Ками был приперт к стенке, без малейшего шанса улизнуть. Он смотрел на меня своими особенными глазами, и на пару секунд мне показалось, что я слышу скрежет его зубов. Затем он подтолкнул ко мне через стол кучу денег.

– Здесь почти две тысячи, – сказал он.

– Для начала неплохо, – отозвался я.

– И… – Он долго смотрел на меня, а затем его руки нехотя ухватились за воротник гимнастерки. – Вот кое-что в залог.

Он расстегнул воротник и медленно вытащил амулет на цепочке. Я потянулся к нему и отдернул руку – эта штука была заряжена энергией, которая била на расстоянии, словно электрический разряд. Тем не менее я заставил себя взять амулет, поднести к лицу и рассмотреть его со скептическим видом.

– По крайней мере, это золото, – признал я. – Но двадцати тысяч оно даже приблизительно не стоит.

– Это фамильная драгоценность, – сказал он. – Я боюсь возвращаться в Японию без нее.

Я надеялся, что он говорил правду.

– Что это на нем, не старинные ли китайские письмена? – спросил я. – Что здесь написано… не могу разобрать… – Амулет был очень старый – об этом свидетельствовала надпись с закругленными иероглифами вместо квадратных, которые применяются в наше время.

– Да, – сказал Кобаяси. – Это очень древняя вещь.

Я осмотрел амулет с другой стороны.

– Это Дверные Боги? – Я нахмурился и посмотрел на Кобаяси. – Этот амулет китайский! – сказал я. – Как же он может быть фамильной реликвией семьи Кобаяси?

Он опять заскрежетал зубами при мысли о том, что ему приходится бессовестно лгать человеку, которого он считал жалким китайским буржуа. Я буквально видел, как от повышенного давления лопаются сосуды в его выпученных глазах. Мне представилось, что еще немного, и его глазные яблоки вылетят из орбит и покатятся ко мне по столу.

– Много поколений моей семьи вели дела в Китае, – сказал он.

– Что ж, – пробормотал я, – если это все, что у вас есть… – Я опустил вещицу в жилетный карман. – В самом деле, откуда у армейского капитана такие деньги?

После этих своих слов я слегка удивился, не увидев глазных яблок, катящихся по столу. Я повернулся к Суню, который в полной растерянности не мог ничего предложить, кроме расписки и пары платиновых запонок. (Кстати, эти запонки до сих пор у меня. Что касается расписки, то я ее пропустил через нескольких брокеров и в конце концов получил около двадцати центов на доллар, что наглядно показывает, чего стоят имперские чиновники.)

– Вы все должны прийти ко мне завтра в отель, – сказал я, поднимаясь из-за стола, – и я дам вам шанс отыграть все.

Я повернулся и, к своему удивлению, увидел, что Аракаки и Ямаш'та стоят в дверном проеме, загораживая мне выход.

– Привет! – сказал я. – Я думал, вы давно в постели!

– Я не мог уснуть, – сказал Ямаш'та, – при мысли о том, что вам предстоит столь долгий путь до отеля.

– Не такой уж долгий, – жизнерадостно отозвался я.

– Но машины у вас нет, а по ночам улицы становятся опасными из-за стачки, – продолжал Ямаш'та, – поэтому я договорился, что вам предоставят комнату здесь, в клубе, как моему гостю.

– Вы слишком добры, но не стоило так беспокоиться, – сказал я, пытаясь протиснуться между ними. Через плечо Аракаки я заметил людей в форме, стоявших в фойе. Несомненно, это были офицеры 142-го полицейского батальона, вызванные Ямаш'той и Аракаки сразу же, как только они прикинули, какой Преобладающий Ветер задул в ма-джонгге.

Аракаки отечески положил мне руку на плечо.

– Уже пятый час утра, – сказал он. – Банки откроются через несколько часов, вы сможете позавтракать здесь и отправиться вместе с мистером Сунем и капитаном Кобаяси в банк, чтобы забрать свой выигрыш.

Меня не грела мысль о том, что придется пробивать себе дорогу из клуба. Полицейские подразделения, в отличие от остальных военных, регулярно совершенствуют свои навыки в мирное время, управляясь с пьяницами, уголовниками и хулиганами, а 142-й батальон, можно полагать, за последние недели отточил свои умения до янтарного блеска, взаимодействуя с забастовщиками. Все они, без сомнения, были обучены одному из этих жутких японских искусств, в названии которых обязательно присутствует словечко «изящный», как, например, «Изящное Искусство», или «Изящное Искусство Обезглавливания», или «Изящное Искусство Выпускания Внутренностей из Врага и Удушения Его Собственными Кишками».