Текст книги "Воины Крови и Мечты"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Уолтер Йон Уильямс,Джейн Линдскольд,Джо Лансдейл,Виктор Милан,Майкл А. Стэкпол,Карен Хабер,Джеральд Хаусман,Ричард Аллен Лупофф,Джеффри Карвер,Стивен Эмори Барнс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Помните, – предупредил Ян, – нельзя смотреть вниз. Представьте, что укрощаете сокола и не отводите взгляда от его глаз.

Я кивнул и начал восхождение.

Почти половину пути мне удавалось ни о чем не думать и сосредоточиваться лишь на трещинах в блестящей черной поверхности. Ян поднимался вслед за мной, цепляясь за те выемки, откуда я убирал свои ноги. У нас не оставалось ни места, ни времени для ошибки. Приходилось подниматься размеренно, дышать в унисон, двигаться непрерывно.

Затем на долю секунды мой взгляд отвлекся. Я увидел щель между моей грудью и стеной. В этой щели виднелась самая красивая долина из всех, какие мне приходилось видеть. Мы покинули эту долину, начиная восхождение. Там, внизу, трепеща под ветром, вспыхивали на солнце листья кофейных деревьев. Я разглядел сборщиков кофе, их желтые шляпы и грубые мешки; меня захватила красота открывавшегося вида, и мне и в голову не пришло, что это была красота смерти.

Я почувствовал потребность разжать руки и слететь вниз, в эту желанную щель, и в то же время ощутил присутствие кого-то, помимо Яна, и этот кто-то прижимал меня к телу горы. Я моментально понял, что это существо было женского рода. И тут прелестная долина скрылась из моих глаз. Пролетающее облако стерло ее, и я обнаружил, что прижимаюсь щекой к горячему камню. Таинственное существо заставило меня двигаться: я вспомнил блестящий глаз покоренного сокола и продолжил восхождение.

В ту ночь мы разбили лагерь на поляне орхидей. Сладкий аромат диких ямайских орхидей пропитывал ночной воздух, и сосновые ветки, которые мы жгли в костре, добавляли ему сладости. Разреженный горный воздух казался особенно прохладным и свежим после изнурительного подъема.

Я рассказал Яну о том, что случилось со мной на Лестнице Иакова.

– Да, – вздохнул он, – я здорово испугался. Вы некоторое время совсем не двигались.

– Я знаю, что у меня случился смертельный сон альпиниста, но она вернула меня к действительности.

Ян пристально посмотрел на меня сквозь пляшущее пламя.

Наконец он заговорил:

– Вы сказали, что «она» вернула вас к действительности.

– Это был дух той самки сокола. Она пришла ко мне. Соколиха.

Он долго молчал. Мы оба смотрели на пламя, на искры, на тишину, струящуюся между нами. Слова казались тогда слишком глупыми. Дул ветерок, напоенный крепким запахом горных орхидей, нас окружала ночь, непроницаемая, словно пучина, лежавшая под Бычьими Рогами.

– Друг мой, – сказал наконец Ян, – отныне вы будете предоставлены сами себе. Мне больше нечему учить вас.

– Мне хотелось бы, чтобы вы сказали мне еще одну вещь.

– Да? – Он вопросительно посмотрел на меня.

– Если она меня благословила – что теперь?

Он нахмурился.

– Она не благословила вас. И не прокляла. Она просто взглянула на вас. И теперь для вас начнется настоящая работа.

Когда мы вернулись из Синих гор, до старта триатлона оставалась всего пара дней. Я провел большую часть из них на берегу, медитируя. Ян приходил и уходил по своим делам. Он был дружелюбен, как обычно, но под его вежливостью ощущалась отчужденность. В утро моего отъезда в Кингстон его нигде не было видно. Полагаю, он так пожелал.

Между Портом-Марией и Кингстоном курсировал один из древних сельских автобусов, у которых обычно бывают имена наподобие «Принц Альфонсо» или «Король Табби». Они бывают набиты цыплятами и козами, так же, как и людьми, и когда на перевале начинается болтанка, все в салоне хаотически катается и кувыркается.

Возле маленькой деревушки Френдшип в автобус вошла красивая женщина и села рядом со мной. Внезапное ее прикосновение вызвало во мне странное, забытое ощущение – сексуальный позыв. Моя длительная изоляция от женщин навела на меня сон наяву, в котором я представлял, что занимаюсь любовью с сидевшей рядом женщиной. Под беспорядочное раскачивание автобуса я начал мысленно раздевать ее.

Затем мы вытянулись рядом, услаждая друг друга. Автобус и его многочисленные обитатели задрожали и исчезли из глаз. Остались только мы с женщиной, ее медового цвета кожа таяла на моем теле, пока мы страстно преодолевали изгибы перевала, помня лишь о своей плоти, своем вожделении.

Когда мы уже спиралью ввинчивались в оргазм, автобус внезапно отчаянно затормозил и, не вписавшись в поворот, рухнул вниз с горы. Бамбуковые стволы колотили об обшивку машины, и нас швыряло из стороны в сторону. В лица пассажиров полетел багаж; раздались крики, вопли, стоны агонии.

Инстинктивно я сжал руку сидевшей рядом женщины. В ту же секунду автобус начал кувыркаться и в конце концов приземлился в реку. Сжатый барахтающимися телами, я беспомощно наблюдал, как поток, захлестнувший покореженный автобус, смыл ребенка.

– Надо выбираться отсюда! – крикнул я женщине, чью руку все еще сжимал.

С силой вытянув ее из переплетения тел, я вырвался наружу через уже разбитое окно, и река укрыла нас своим сумраком. В течение следующих нескольких секунд автобус скрылся под водой, и мы принялись бороться за свои жизни с беснующимся потоком.

Река Два Дракона известна своим предательским характером. Разбухший от недавних дождей, поток швырял и терзал нас до тех пор, пока неожиданно мы не врезались в какой-то твердый предмет. Это была стальная балка, прикрепленная к недостроенному мосту. Зеленая вода яростно била нас со всех сторон. Мы оба были пригвождены к стальному выступу.

И тут, к своему ужасу, я осознал, что отпустил руку женщины. Ее нигде не было видно. Вокруг меня вздымались лишь бешеные буруны. Женщина исчезла, ее смыл поток.

Мне оставалось лишь взобраться по стальному шпилю в небо, продвигаясь дюйм за дюймом и тихо ругаясь. Я знал, что преодолел предел своих возможностей, зашел за черту, в сумрачный, не поддающийся определению мир, где доступно чистое ощущение истины. Все вокруг сверкало, словно иней на солнце.

Затем я увидел сметенный взрывом Вавилон, и ноты нью-орлеанского джаза защекотали внутренний слух. Я зачарованно следил, как львиноподобное солнце с монументальной грацией заходит над Вифлеемом. Взрывающиеся пшеницей поля Иерихона, переливающаяся акварель Атлантиды, висящие над Нилом черные тучи.

Я затерялся в качающихся кедрах Ливана в поисках своего имени, в поисках любви, а дети Освенцима слушали скрипку Сеговии, рыдающую в снегах.

Потом все взвихрилось и куда-то умчалось.

Меня сотрясли рвотные спазмы. Я посмотрел на свою ладонь и увидел смятую полоску ткани, разорванную финишную ленточку. В течение нескольких безумных секунд я успел побывать всем: рыбой, ящерицей, обезьяной, человеком. Затем я услышал беспорядочные крики, увидел окружавшие меня лица. Забег окончился, я победил. Толпа приветствовала меня.

Я встал на ноги и, шатаясь, посмотрел в небо. И прежде, чем крылья закрыли от меня солнце, я увидел глаза соколихи.

Джоэл Ричардс
Слушай

Дзэн-буддизм, или даосизм, в зависимости от того, говорите ли вы с японским или китайским практиком боевых искусств, привнесли многое в систему отношений и образ мышления, которые способны изменить как философию человека, так и его телесное состояние.

Кэмерон оглядел просторный пол из твердого дерева в рекреационном центре Проектного института. Хотя он активно использовался как учеными, так и административным персоналом для игры в баскетбол и волейбол, на хорошо отполированной древесине нельзя было заметить ни царапинки – и все это без лака или защитных покрытий. Дерево темора оказалось уникальным представителем местной флоры. Производные из его коры служили сырьем для заменителя ацетилколина, являвшегося многообещающим средством для восстановления памяти и борьбы со старческим слабоумием. Исследовательская группа Кэмерона работала над синтезом этого вещества в водорастворимой форме.

Но сейчас Кэмерон был не в рабочем настроении. В настоящий момент его вниманием нераздельно владел полированный, девственно-гладкий пол. Он сделал шаг вперед, еще один, медленно и плавно прокладывая путь по невидимой извилистой дорожке. Каждое движение вытекало из предыдущего, при этом нельзя было заметить, когда кончалось одно движение и начиналось следующее. Но каждое движение было отточенным.

Шаг. Второй. Поворот, пируэт.

Вот только некого было кинуть на пол. И некому было кинуть на пол его.

Кэмерон мысленно переключился с дзюдо на карате и пожалел, что недостаточно тренирован в этом искусстве. Его опыт и категория сложности оценивались лишь зеленым поясом. И все же каратист мог наносить удары фантому, чувствуя при этом удовлетворение. Что касается дзюдо, то оно требовало уке, который бы оказывал сопротивление, и тори, который бы парировал броски. Но в этом мире не было дзюдоистов.

И тут, как ни странно, в зале возник каратист. Перед Кэмероном задрожал воздух, возможно, от теплового излучения. Он поднял взгляд и увидел безмятежные черты Хидео Накаджимы, своего старого сенсея, с такой отчетливостью, что мог рассмотреть поношенный черный пояс и все детали вышивки до последней нитки.

Сенсей приближался к нему не спеша, совсем не с той скоростью, с которой встретил бы высокоопытного противника в открытой борьбе. Он провел серию ударов. Кэмерон блокировал их и с разворота нанес круговой удар. Грациозным и экономичным движением сенсей уклонился от удара и сделал боковой выпад. Кэмерон увидел, что нога сенсея дотронулась до его доги, но ничего не почувствовал. Он быстро, прокрутил в памяти первую серию заблокированных им ударов и отметил, что пропустил прямой выпад. Однако удара при этом не было. Значит, никаких выпадов он не блокировал.

Кэмерон повернулся к партнеру и никого перед собой не увидел.

В стороне стоял Руководитель Проекта. Рядом с ним был алкайданский гость, которого Кэмерон раньше не замечал. А может, замечал?

Алкайданец с улыбкой отвернулся.

* * *

Руководитель Проекта аккуратно сложил руки перед собой на столе и внимательно посмотрел на них Кэмерон тоже посмотрел на них. Эти руки были оружием, столь же смертоносным, как руки каратека. Сколько анкет перелистали руки Мэйнваринга, сколько меморандумов они подписали! И каждый из этих документов мог разрушить любую карьеру.

Но сейчас это не были руки палача. Мэйнваринг сам казался обеспокоенным.

– Питер, – сказал Мэйнваринг, – с облегчением должен сказать, что наши хозяева все же продлили нам визу. При этом с болью сообщаю, что она продлена и вам тоже. Но факт остается фактом.

Кэмерон ждал, но взгляд Мэйнваринга вернулся к наманикюренным и неподвижным рукам.

– Приглашение, – повторил Кэмерон без вопросительного оттенка.

– Они приглашают вас на собеседование. Если вы зарекомендуете себя удовлетворительно – что бы это ни значило, – вы будете приглашены на Охоту.

– Понял.

– В самом деле? – Мэйнваринг поднял брови. – А я вот многого не понимаю. Например, как эти алкайданцы выглядят на самом деле. Они способны менять форму, но на что они похожи в те моменты, когда не пытаются произвести на нас определенное впечатление? Как они мыслят? Почему они изобретают и заставляют нас заполнять бесчисленные формуляры? Мне приходится проталкивать слишком много нелепых бумаг даже – честно признаюсь – по моим стандартам. Путь к вершине дерева устлан этими бессмысленными документами.

– Очень образно, – заметил Кэмерон.

– Да, Питер, я понимаю собственные аллюзии. Для того, чтобы присматривать за вами, учеными, и освобождать вас от бумажной работы, которую вы презираете, требуются кое-какие мозги. Мне нужно, чтобы вы занимались своим делом и производили годную для рынка продукцию из этих ботанических компонентов, которые вам кажутся столь многообещающими. Мне будет работать проще – а вам спокойнее, – если вы сумеете представить медикаменты, которые принесут компании прибыль. – Он сделал паузу и нахмурился. – Между тем мне приходится иметь дело с алкайданцами, их прихотями и обычаями. И прикидывать, что мы сможем дать им взамен, когда они выступят с требованием компенсации. Возможно, Охота наведет на некоторые мысли. – Мэйнваринг взглянул на Кэмерона: – Или они у вас уже имеются?

Кэмерон мрачно смотрел на Мэйнваринга.

– Соломенные маты и дога для дзюдо.

Мэйнваринг прищурился. Открыл рот, но передумал говорить. Помахал Кэмерону, давая понять, что тот свободен.

Ансари Фархал был Мастером Охоты этого года и, стало быть, наследником алкайданского титула кир. Кир – это земной напиток из черной смородины и белого вина. Очень крепкий и освежающий, насколько Кэмерон мог припомнить. Ансари-кир выглядел весьма крепким. Хотя слово «освежающий» к нему, конечно, не подходило. Скорее здесь было уместно определение «благородный». Благородство проявлялось в намерениях, а не в признаках аристократического вырождения.

Глаза Ансари блестели. Блестело и его одеяние. При ходьбе он весь мерцал. Движения Ансари были экономны, плавны, целесообразны. Ничего лишнего. Он пользовался руками, а не думал, куда их деть. Ансари пригласил Кэмерона присесть.

– Не согласитесь ли поучаствовать в нашей Охоте? – спросил он.

– Да.

– А знаете ли вы, что это такое, какова добыча, каковы правила?

– Нет.

Ансари-кир повернулся от стола к окну и посмотрел на лес, начинавшийся прямо под стенами замка. Никаких газонов, никаких регулярных парков не было в поместье этого аристократа. Оно напоминало деревушку в Шварцвальде.

Кэмерон рассматривал его профиль и вспоминал римские монеты.

Ансари-кир повернулся к Кэмерону анфас:

– Мы подходим к ущелью, через которое переброшен непроверенный мост, а внизу беснуется вихрящаяся стремнина. Кто-то должен испробовать мост – в противном случае добыча ускользнет. Вы или ваш компаньон по охоте. Что вы выберете?

Кэмерон внимательно огляделся.

– Я не вижу ни моста, ни стремнины, ни компаньонов.

Ансари-кир кивнул:

– Увидите.

– Таков был его ответ? – спросил Мэйнваринг.

– Похоже, да.

Мэйнваринг покачал головой:

– Это немного проясняет ситуацию. Я не воспринимаю их образ мышления. Возможно, именно поэтому выбрали не меня. Но, Питер, вы сами-то можете это объяснить?

– Объяснение все испортит, – сказал Кэмерон, но физиономия Мэйнваринга разжалобила его. Перед ним сидел уже не тот бюрократический монстр, что так пугал его еще недавно. Руководителю Проекта требовалась помощь. – Это двойная отсылка. Ответ является частью вопроса. Кроме того, здесь заключена скрытая шутка, использующая нашу собственную идиому. Мост, который не надо переходить, пока мы не доберемся до него. Возможно, мы никогда до него не доберемся.

Мэйнваринг молчал.

– Они советуют нам покончить с многочисленными вариантами плана, – мягко добавил Кэмерон. – Жить сегодняшним днем.

Когда прибыл Кэмерон, участники Охоты уже собирались во дворе замка, но Ансари-кир отложил хлопоты, чтобы поприветствовать инопланетного гостя. Не выпуская бокала из руки, с дружелюбностью, выходящей за рамки ноблесс оближ, он обнял Кэмерона за плечи и повел его по широким ступеням в зал. На грубо сколоченных козлах, покрытых дамасским ковром, стояла огромная хрустальная чаша. Приятное сочетание контрастов. На серебряных подносах высились горы булок и караваев, от некоторых поднимался пар. Несколько слуг резали хлеб и намазывали его паштетами из стоящих рядом чаш. Когда хозяин зала и Охоты приблизился в обнимку с Кэмероном, все разом повернулись и подняли бокалы в приветствии.

– Мистер Питер Кэмерон, – объявил Ансари-кир. Он сделал шаг назад и поднял бокал. – Наш новый компаньон по Охоте!

Все поднесли бокалы к губам, описав ими в воздухе изящные параболы. Ближайший к ним слуга взял хрустальный кубок, оправленный серебром, наполнил его из чаши и протянул Кэмерону.

– За Охоту! – провозгласил Кэмерон. – И за Поле!

Все выпили под одобрительный ропот. Кэмерон выпил тоже.

– Пейте и ешьте, джентльмены, – сказал Ансари-кир. – Наши скакуны ждут нас.

Через пятнадцать минут Кэмерон запомнил имена дюжины присутствовавших и проглотил завтрак, который вполне сошел бы за обед в земном ресторане.

Затем вся компания вернулась во двор, где их ждали скакуны и егеря. Ансари-кир вновь отвлекся от приготовлений, чтобы проверить, удобно ли Кэмерону в седле нарядно убранного гаффа, чья сбруя и упряжь весело играла всеми красками на утреннем солнце.

– Возьмите, – Ансари-кир протянул ему шлем местного производства, декорированный янтарно-зелеными цветами Охоты. – Наденьте его и слейтесь воедино со своим скакуном.

И с этим миром, мог бы добавить он. Кэмерон надел шлем и увидел, что все краски окружающего обрушились на него с преувеличенной яркостью. Он услышал звуки лесной жизни за стенами замка: пугливых земляных грызунов; обитателей деревьев; парящих стервятников. Ближе и сильнее всего ощущался разум его гаффа. Он ждал не команды, но импульса, и желал нести Кэмерона как напарник, а не как вьючное животное. Сознание егерей – их жажда бесконечной погони. Сознание компаньонов – вихри их энергии, бушующие вокруг без слов.

Кэмерон огляделся. Если компания и чувствовала Кэмерона, его отчужденность, то не подавала виду. Шлемов на них не было.

– В этом нет необходимости, – сказал/подумал Ансари-кир. – Да, они видят/чувствуют ваше присутствие. С радостью и предвкушением.

Он махнул рукой, и ворота распахнулись. Нетерпеливая кавалькада выехала из замка, но не в лес, а на поляну, поросшую весенней травой и полевыми цветами. Кэмерон ее раньше не видел. Он вспомнил, что стены со всех сторон были окружены лесом. Каждая стена? Возможно, здесь существовало больше сторон обзора, больше румбов поворота, чем обычные тридцать два?

Еще один вопрос, заключавший в себе ответ. Лучший из вопросов. Он остался незаданным.

– Вперед! – скомандовал Ансари-кир.

Кэмерон тронул скакуна.

Когда позже Кэмерон вспоминал об этом, все казалось ему бесконечной идиллией. Возможно, так оно и было. А возможно, это было синаптической вспышкой длительностью в долю секунды, сжатием, которое невозможно определить словами. Слова. Словами там пользовались редко. Шлем устранял потребность в словах, за исключением тех, что обладали собственной ценностью и автономной телесностью, тех, которыми можно было любоваться, пока они вспыхивали. Или слов, слишком коротких для абстрактного движения мысли. Их оказалось больше, чем можно было бы ожидать от утра, наполненного скачкой по лесам и полям.

Кавалькада тянулась через поляны, влажные от утреннего тумана, затем нагретые полуденным солнцем. Пение ранних сверчков замирало, когда они ехали по траве, но неослабное жужжание продолжало проникать через шлем. Несмолкаемое полуденное жужжание насекомых.

Приходилось пересекать темные подлески лавра, пробираться по лесным тропинкам, где можно было ехать очень медленно цепочкой по одному.

Когда день достиг своей самой жаркой точки, они выехали из лесной прохлады на травянистую низменность у реки. Солнце стояло в зените, но ярко расцвеченный палаточный лагерь притягивал взгляд и манил прохладой. Компания спешилась и пустила расседланных животных попастись, напиться и отдохнуть. Палатки хорошо проветривались, полотнища не доходили на несколько футов до земли. Внутри их ждали подносы с сырами и хлебом, напитками во льду, освежающими шербетами. Все это было словно только разложено, хотя слуг нигде не было видно.

Компания восприняла возможность отдохнуть как должное. Хотя самому Кэмерону было жарко, его страдания, казалось, не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило с Ансари-киром и остальными. Пот ручьями струился по их лицам, размывал черты, делая их плоскими. Орлиный нос Ансари-кира словно распух, превратившись в лепешку. Кэмерон пригляделся к своим компаньонам. Их одежда, хотя и созданная специально для Охоты, выглядела слишком тонкой для этого занятия. Она расползалась по швам и была усеяна дырками и прорехами, оставленными ветками и колючками. Под дырами виднелась покрасневшая кожа.

Никто не обращал на это внимания; все принялись за еду и напитки. Кэмерон последовал их примеру, пока Ансари-кир не созвал всех в самую большую палатку. Еще до того, как его глаза привыкли к царившему внутри сумраку, ноги и нос Кэмерона дали ему понять, что он находится в додзё. Он почувствовал крепкую упругость татами. В жарком воздухе висел свежий запах соломы. Кэмерон сел на край мата и снял обувь. Подняв глаза, он увидел своих компаньонов в новом образе. Они предстали перед ним в еще более отчетливом человеческом обличье, с разными типами телосложения и весом, все одетые в доги для дзюдо. Он узнавал лица своих старых друзей и соперников, ощущал запах их тел, почувствовал грубоватую мягкость своей многократно стиранной доги на плечах. Слабый ветерок шевелил волоски на его обнаженной груди.

– Ваш додзё, ваше искусство, Кэмерон, – сказал Ансари-кир. Он единственный сохранил тот облик, который запомнился Кэмерону. – Проведите нас через растяжки и укеми.[7]7
  Укеми – подготовительные упражнения.


[Закрыть]

Хрустящие звуки хлопающих рукавов доги наполнили воздух, отскакивая от стенок палатки. Затем дзюдоисты разбились на пары, повторяя движения за Кэмероном. Партнером Кэмерона оказался Ансари-кир, действовавший в роли обороняющегося. Кэмерон, выступая в качестве тори, провел огоши:[8]8
  Огоши, осото гари, тай отоми, куби наге – приемы дзюдо.


[Закрыть] вращаясь внутрь по спирали, присел в повороте, подводя бедро под пояс партнера. Он обхватил руками талию Ансари-кира, чтобы закинуть его себе на спину, и тут понял, что что-то не так. Приседание оказалось недостаточно глубоким, и он не сумел нарушить равновесия партнера. При этом Кэмерону никак не удавалось обхватить партнера руками – тот оказался шире, чем казалось на глаз.

Кэмерон инстинктивно развернулся лицом к партнеру. Ансари-кир поклонился.

– Прошу прощения, – сказал он.

Кэмерон огляделся и увидел, что Ансари-кир стал гораздо более приземистым и тяжелым, чем казался в палатке для отдыха. Лишь лицо оставалось прежним. Кэмерон понимающе кивнул. Он провел Ансари-кира через серию коротких движений – в основном бросков через бедро. Остальные дзюдоисты повторяли движения ведущей пары: внутрь-наружу, внутрь-наружу. Воздух стал тяжелым и влажным, наполнившись испарениями, слегка отличными от запаха человеческого пота.

Они обучались быстро.

Воздух был также пропитан ожиданием чего-то, физически ощутимым, почти как этот запах. В конце концов Ансари-кир озвучил коллективное желание:

– Рандори?

Кэмерон кивнул. Он шагнул на середину мата вместе с Ансари-киром. Они поклонились, ухватили друг друга за отвороты и рукава дог и начали.

Кэмерон увлек соперника в круговое движение против часовой стрелки. Попробовал поставить блок щиколоткой. Ансари-кир перепрыгнул. Кэмерон зашел слева в осото гари, но противник, кружась, уклонился. Они возобновили круговое движение. Кэмерон попытался воспользоваться своими длинными ногами, чтобы проделать тай отоши, весьма целесообразный бросок, когда противник короткий и коренастый. Он развернулся на левой ступне, выбросил правую ногу, чтобы заблокировать щиколотку Ансари-кира, и попытался перекинуть его через вытянутую ногу. Но противник вновь перепрыгнул через блок, а затем развернулся в куби наге. Ансари-кир сделал быстрое движение бедрами, пытаясь нарушить равновесие Кэмерона, одновременно заводя руку для захвата головы. Кэмерон успел вовремя присесть, сохраняя равновесие и уходя из-под захвата. Ансари-кир был проворен. Слишком проворен.

Они вновь закружились, и Кэмерон обдумал создавшееся положение.

И тогда он понял, что делать. Он перестал думать, впал в бессознательное состояние, разрешив думать телу, не допуская отчетливых мыслей, понятных противнику. И тогда тело само нашло брешь в обороне противника и вошло в нее: это был бросок через бедро, которого обычно не ждут от высокого противника. Теперь настала очередь Ансари-кира приседать, уворачиваясь от сеои наге.[9]9
  Сеои наге, учи гари – приемы дзюдо.


[Закрыть] Но Кэмерон резко изменил направление вращения, зацепив левую ногу противника своей правой, чуть пониже колена, толкнул Ансари-кира левым плечом, оттесняя его в угол. Правая нога оппонента оторвалась от земли, а Кэмерон продолжал теснить его, подпрыгивая и не отпуская опорную ногу Ансари-кира до тех пор, пока тот не упал на спину, тяжело ударившись о мат.

Кэмерон помог ему встать. Они разошлись, чтобы одернуть доги и поклониться.

– Какая техника? – спросил Ансари-кир, подняв брови.

– Учи гари. Внутренний захват ногой.

Они освободили место для спарринга другим партнерам. Затем поменялись противниками.

Время шло. Солнце опускалось, пока его лучи не проникли под полог палатки, высветив пляшущие между спортсменами пылинки.

Они вернулись в палатку с закусками. Кэмерон рассматривал своих компаньонов из-за горок фруктов. На них вновь появилась охотничья одежда, а внешность продолжала претерпевать изменения. До какого предела? Какую часть их истинной природы способен воспринять он сам и все человечество?

Где была их истинная природа и где иллюзия? Или они остаются все теми же, принимая иные формы?

Кэмерон почувствовал влагу на обнаженной руке и взглянул вверх. Над ним стоял преобразившийся Ансари-кир, более не напоминавший патриция, держа в руке несколько кубиков льда. Капли холодной воды вытекали из его волосатых пальцев и падали на руку Кэмерона.

Та же вещь. В иной форме.

Обратно ехали не спеша. Лес теперь казался менее величественным, он был замусорен сухостоем и зарос колючим подлеском. С интересом, но без сочувствия Кэмерон следил за тем, как рвалась одежда охотников, превращаясь в клочья, едва прикрывавшие пятнистую кожу, покрытую беспорядочными островками меха. Но изысканная мысленная игра не прекращалась, прикрывая телесное ядро соблазнительным покровом.

Оставалось благородство мысли. Кто-то сказал когда-то: обычный человек есть Будда; иллюзия есть спасение. Глупая мысль – и мы становимся заурядными, вульгарными, тупыми. За ней следует просвещенная мысль – и мы становимся Буддой.

Ансари-кир придвинулся вплотную к Кэмерону, его лицо напоминало дикую волосатую маску. Но отчетливость и ясность мысли не исчезли.

«Я бы выразил это иначе: глупая мысль – и мы становимся просвещенными. Просвещенная мысль – и мы вновь становимся заурядными существами».

Ансари-кир пришпорил скакуна и умчался вперед. «Хватит разговоров. Просвещенность – это деятельность, а не состояние. Едем».

В кабинете Мэйнваринга царил беспорядок. Ящики стола выдвинуты, пол уставлен ними. Портьеры со стен сняты и уложены на полу между коробками. Стол Мэйнваринга бел непривычно пуст, на нем виднелся лишь голографический кубик с изображением его семьи и блокнот с исчерканными листками.

– Ну что это такое? – спросил Мэйнваринг. – Вся эта Охота с ее добычей?

– Можно рассматривать ее как метафору. Все зависит от того, что вы захотите увидеть, – сказал Кэмерон. – Я увидел Охоту как некое фокусирующее устройство. Добыча – это то, что нам следовало бы замечать ежедневно, голоса, к которым стоило бы прислушиваться. Иногда стоит прийти в движение, оторваться от корней, чтобы воспринять это. – Он сделал паузу. – Кажется, я был частью добычи. И дзюдо тоже. Добыча – то, что я должен был сказать и показать им.

Мэйнваринг кивнул:

– Ценное прозрение, несомненно. Но я надеялся на что-то более ощутимое, нечто, что мы могли бы использовать. – Он посмотрел на Кэмерона: – Знаете, алкайданцы хотят, чтобы я уехал. А вы остались.

Кэмерон посмотрел на Мэйнваринга. Руководитель Проекта выглядел неважно. Он сам претерпел значительные изменения. Утеря власти вызвала разительные перемены в поведении.

– Мне это не очень понятно, – продолжал Мэйнваринг. – Они просят, чтобы в будущем в исследовательские группы включались дзэн-буддисты. И практики боевых искусств. Карате, дзюдо, фехтование на мечах – как это называется?

– Кендо.

– Да. Полагаю, все это они узнали от вас.

– И от вас тоже, – сказал Кэмерон. – От нас всех. Не рассчитывайте скрыть от них какие-либо тайны. Они тешат нас, разговаривая с нами, но это совершенно необязательно. Они телепаты.

Мэйнваринга это обеспокоило меньше, чем ожидал Кэмерон. Возможно, его больше занимал крах этой ступени в своей карьере.

– А что они хотят от практика боевых искусств?

– В основном их интересует образ мышления, – сказал Кэмерон. – Взгляд на мир. Это и еще взаимодействие, спарринг – физический и ментальный. Вот что они ценят в каждой новой культуре, с которой встречаются, и этим мы сможем отблагодарить их за то, что хотим от них получить.

Мэйнваринг вернулся к своему излюбленному занятию – принялся складывать руки и внимательно их разглядывать.

– Полагаю, они сумеют приспособиться к физическим требованиям боевых искусств, несмотря на то что меняют форму тела.

– Они не меняют форму тела, – сказал Кэмерон.

Мэйнварниг посмотрел на него.

– К этому заключению пришла наша контактная группа, ознакомившись с их произведениями искусства и сравнив их с тем обликом, в котором они перед нами предстали, – сказал Кэмерон. – Но это неверно. Они способны воздействовать на наше сознание, окружая себя иллюзиями. Они создают привычный нам образ, чтобы мы чувствовали себя комфортно.

«Включая и кучу бессмысленных бумаг для тебя». – Кэмерон подумал об этом, но вслух не сказал.

– А вы знаете, как они на самом деле выглядят?

Кэмерон покачал головой. Безнадежно.

– По-моему, это не важно, сэр. Для них это все иллюзия.

– М-да, – сказал Мэйнваринг. – Сомневаюсь, что мне удастся это понять. Но я буду стараться.

– Возможно, вы идете не тем путем.

– А существует тот путь?

Кэмерон удивился. Потом одобрительно кивнул.

– Вот теперь лучше.

– Стоит ли мне вновь и вновь приставать к вам с вопросами? – Мэйнваринг повернулся к Кэмерону, и тот впервые увидел на лице Руководителя Проекта проблески самоиронии. – И кого расспрашивать, если вас не будет поблизости?

Кэмерон некоторое время рассматривал лакированную поверхность стола, затем потянулся к исписанному блокноту. Он прикинул на глаз его толщину, повернул торцом вниз и с силой ударил по столу. Стол отозвался сухим деревянным треском.

Мэйнваринг поднялся было, но тут же опустился обратно в кресло.

Кэмерон наклонился, чтобы вернуть блокнот. Мэйнваринг наблюдал за ним с поднятыми бровями, затем протянул руку, чтобы взять блокнот. Кэмерон вновь повернул блокнот торцом вниз и ударил Мэйнваринга по руке. Тот вскрикнул, больше от неожиданности, чем от боли.

– Почему стол не вскрикнул? – спросил Кэмерон. Мэйнваринг застыл с поднятой рукой, ошарашенно глядя на Кэмерона.

Кэмерон заговорил в наступившей тишине:

– Научитесь слушать, и вы услышите.