Текст книги "Жемчужины зарубежной фантастики (сборник)"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Филип Хосе Фармер,Фриц Ройтер Лейбер,Томас Майкл Диш,Сэмюэль Р. Дилэни,Брайан Уилсон Олдисс,Джек Холбрук Вэнс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

От Арктики до Иллинойса

– Начнем с того, что Конфуций однажды сказал: если на Северном полюсе испортил воздух некий белый медведь, следствием будет сильный ураган в Чикаго. Под этим он имел в виду, что все события и, следовательно, все люди связаны между собой нерасторжимой паутиной. Если один человек совершает нечто на первый взгляд незначительное, от его движений все нити начинают вибрировать и оказывать воздействие на остальных людей.

Хо Чунг Ко, сидя перед своим фидеовизором на Тридцатом горизонте Лхасы, в Тибете, говорит своей жене:

– Этот беложопый все переврал. Конфуций не говорил такого. Ленин, спаси и сохрани! Сейчас позвоню этому типу и скажу ему пару ласковых.

Его жена говорит:

– Переключи на другой канал. Сейчас будет концерт из Пай Тинга и…

Нгомбе, Десятый горизонт, Найроби:

– Местные критики – банда черномазых выродков. Вот послушай, что говорит Лускус, он бы в одну секунду определил, что я гений. Завтра же утром подам заявление, что эмигрирую отсюда.

Жена:

– Мог бы сначала спросить, согласна ли я куда-то ехать! А дети? Мать? Друзья? Наша собака? – уплывает, замирая, голос – в темноту, подсвеченную на африканский манер, в ночь, где не бродят львы.

Лускус продолжает:

– Бывший президент Радинофф однажды сказал, что мы живем в эпоху Зацикленного человека. Делались довольно грубые выпады против этого проницательного, как мне кажется, определения. Но Радинофф не имел в виду, что человеческое общество – веночек из маргариток. Он имел в виду, что электрический ток современной жизни циркулирует по той цепи, частью которой мы с вами являемся. Мы живем в век Абсолютной взаимосвязи. Ни один из проводников не может дать слабину, иначе всех нас закроют. С другой стороны, не требует доказательств та истина, что потеря индивидуальности делает нашу жизнь бессмысленной. Каждый человек должен быть hapax legomenon…

Рускинсон подскакивает на стуле и вопит:

– Мне знакома эта фраза! На этот раз ты попался, Лускус!

Он так разволновался, что падает в обморок, это симптом широко распространенного дефекта в генах. Когда он приходит в себя, лекция уже кончилась. Рускинсон бросается к диктофону, чтобы прослушать то, что пропустил. Но Лускус уклонился ловко от главного момента и не дал четкого определения Пеллусидарного Прорыва. Он пообещал, что объяснит это в следующей лекции.

Старик, снова приникнув к окулярам, присвистывает:

– Я чувствую себя астрономом. Планеты вращаются на своих орбитах вокруг нашего дома, как вокруг Солнца. Вон Аксипитер, самый ближайший к нам, Меркурий, хотя он не покровитель ворам, он – их возмездие. Далее Бенедиктина – твоя опечаленно-покинутая Венера. Крепость, крепость, крепость! Сперматозоиды расплющивают себе головы об это каменное яйцо. Ты уверен, что она беременна? Твоя мать тоже там, начистила перышки; точно напрашивается под выстрел охотника; вот бы кто и стрельнул действительно. Мать Земля на подходе к перигею, который – госоргановская лавка, где она проматывает твое состояние.

Старик расставляет ноги, как будто борется с морской качкой, иссиня-черные вены на его ногах напрягаются виноградной лозой, которая душит ствол древнего дуба.

– Играю роль великого астронома, я – Доктор Звездочертзнаетчто, герр Штерншайссдрекшнуппе, затем быстрое перевоплощение, и я – Капитан дер подлетка фон харпцунен ди шпротен ин дер банка. Ах! Я видель снофа дас трамп шлепать, твой маман, рыскать, зарываться носом, давать крен в пьяном море. Компас потерян; каютам каюк. Гребные колеса молотят по воздуху. Шкоты шкодят. Чумазые кочегары шуруют лопатами так, что яйца у них вспотели, распаляя огонь своего бессилия. Винты запутались в неводах неврастении. И Большой Белый Кит – блестка в черных глубинах, но быстро всплывает, поставив целью прошить насквозь днище корабля, такое широкое, что невозможно промахнуться. Посудина обречена, я оплакиваю ее. Меня также тошнит от отвращения. Первая, пли! Вторая, пли! Ба-бах! Мама опрокидывается с рваной дырой в корпусе, но совсем не та дыра, о которой ты думаешь. На дно пошла, носом вперед, как подобает ревностному последователю какой-нибудь идеи, ее огромная корма взмывает к небу. Хлюп! Хлюп! С головою на дно! А теперь из подводного мира снова в космос. Твой Рыжий Ястреб, этот лесной Марс, появился только что из дверей таверны. И Лускус, одноглазый Юпитер, верховный покровитель искусства – прошу прощения, что мешаю в кучу скандинавские и древнеримские мифы, – выступает в окружении целой свиты своих приверженцев.

Экскреция как горькая сторона героизма

Лускус говорит фидеорепортерам:

– Смысл моего высказывания в том, что Виннеган, как и всякий художник, будь он гений или посредственность, создает искусство, которое складывается, во-первых, из секреции, процесса очень секретного, и, во-вторых, из экскреции. Экскреция понимается в первоначальном значении слова: отсеивание через испражнение. Творческая экскреция, или совокупное испражнение. Я предвижу, что мои уважаемые коллеги будут иронизировать по поводу данных аналогий, поэтому я пользуюсь этим моментом, чтобы вызвать их на дискуссию по фидео в тот день и час, которые их устраивают. Героизм состоит в смелости художника, который выставляет свои внутренние процессы на широкую публику. То, что у героизма присутствует горькая сторона, исходит из следующего факта: художника могут отвергнуть или не понять его современники. И не забывайте о той ужасной борьбе, которая ведется в сердце художника против разрозненных или хаотически разбросанных элементов, зачастую противоречивых, которые он должен совокупить и затем создать из них нечто уникально-целостное. Отсюда мое определение «совокупное испражнение».

Репортер фидео:

– Должны ли мы понимать так: все вокруг – большая куча дерьма, но искусство подобно морской стихии, которая перемалывает его на нечто блестящее, искрящееся?

– Не совсем так. Но близко к истине. Я обещаю развить предложенную тему и остановиться на деталях в другой раз. В настоящую минуту я хотел бы продолжить о Виннегане. Факт, что малые таланты показывают нам только поверхность вещей; они – фотографы. А великий мастер отражает внутренний мир предметов и живых существ. Однако Виннеган – первый художник, сумевший отразить более одного внутреннего уровня в единичном произведении искусства. Изобретенная им техника многослойного альторельефа позволяет эпифанизировать – то есть выявлять сокровенное слой за слоем.

Громкий возглас Прималукса Рускинсона:

– Великий Специалист по снятию капустных листьев с кочана!

Лускус – невозмутимо, после того как утихли насмешки:

– В каком-то смысле неплохо подмечено. Великое искусство, как некоторые овощи, лук например, заставляют нас плакать. Однако свечение, исходящее от полотен Виннегана, – это не просто отражение; свет всасывается, переваривается и затем излучается раздробленными частицами. Каждый прямолинейный луч делает видимыми не разные грани одной и той же фигуры в глубине полотна, но выявляет целостные фигуры. Целые миры, я бы сказал. Я называю это Пеллусидарным Прорывом. Пеллусидар – пустая внутренность нашей планеты, как ее изобразил в двадцатом веке ныне забытый автор романтических фантазий Эдгар Райс Барроуз, создатель бессмертного Тарзана.

Рускинсон издает стон, к нему снова подкатывается обморок.

– Пеллусидар! Прозрачный, от латинского «сверкать»! Лускус, вы – негодяй, разрываете древние могильники для своих дурацких каламбуров!

– Герой Барроуза проник в глубь Земли и обнаружил под ее корой иной мир. Который оказался в некотором смысле противоположностью внешнего мира: где на поверхности океаны, там материки, и наоборот. Подобным же образом Виннеган открыл внутренний мир, подлинное лицо того общепринятого образа, который рисуется при упоминании Рядового Гражданина. И точно как герой Барроуза, он вернулся к нам с ошеломляющим рассказом о своем рискованном исследовании душевных глубин. Выдуманный герой увидел, что Пеллусидар населен людьми каменного века и динозаврами, и точно так же мир Виннегана, хотя он, с одной стороны, абсолютно современен, с другой стороны, архаичен. Ужасно первобытен. Однако при высвечивании этого подземья обнаруживается непроницаемое, источающее зло пятнышко черноты, ему соответствует в Пеллусидаре крошечная неподвижная луна, отбрасывающая застывшую мрачную тень. Итак, я имею в виду именно то, что «пеллусидность», понимаемая как прозрачность, является частью «Пеллусидара». Однако слово «пеллусидный» определяется как «отражающий свет равномерно всеми гранями» или «пропускающий свет с минимальным рассеиванием или искажением». Полотна Виннегана обладают прямо противоположным свойством. Но сквозь изломанный, перекрученный свет проницательному глазу видно первозданное прозрачное сияние, ровное и устойчивое. Это тот свет, который я имел в виду в моей предыдущей лекции о полярном медведе и «Эпохе Зацикленного человека». Внимательно, пристально вглядевшись, наблюдатель может обнаружить его, даже почувствовать – фотонный пульс, биение жизни виннегановского мира.

Рускинсон на грани обморока. Видя улыбку Лускуса, его черный монокль, так и рисуешь мысленно образ пирата, который только что захватил испанский галеон, груженный золотом.

Старик, глядя все так же в перископ, говорит:

– А вон Мариам ибн-Юсуф, египетская дикарка, о которой ты мне рассказывал. Плывет, как Сатурн, с отчужденным царским, холодным видом, несет на голове одну из этих шляпок, от которых обезумели модницы: здесь подвешено, здесь закручивается, тут все цвета радуги. Кольца Сатурна? Или нимб?

– Она прекрасна, она была бы чудесной матерью моих детей, – говорит Чиб.

– Аравийская цыпа. У твоего Сатурна две луны – мать и тетка. Дуэньи! Ты говоришь, стала бы доброй матерью? Превосходной женой? Она умна?

– Не уступает умом Бенедиктине.

– Тогда дерьмо. Как и где ты их находишь? Ты уверен, что влюблен в нее? За последние полгода ты влюблялся в двадцать женщин.

– Я люблю ее. Это настоящее.

– До тех пор, пока не встретил следующую. Разве ты можешь любить что-то, кроме своих картин? Бенедиктина собирается сделать аборт, верно?

– Да, если я не сумею отговорить ее, – отвечает Чиб. – Если честно, я больше не испытываю к ней ничего, даже малейшей симпатии. Но она вынашивает моего ребенка.

– Дай-ка я взгляну на твой лобок. Нет, ты все-таки самец. А то я усомнился на секунду, уж так ты раскудахтался по поводу ребенка.

– Ребенок – это чудо, способное поколебать секстильоны неверных.

– Даже и не знаю, что можно возразить. Но разве ты не в курсе, что дядя Сэм прожужжал нам все уши, ведя пропаганду за снижение рождаемости. Ты как с неба только что свалился.

– Дед, мне пора идти.

Чиб целует Старика и возвращается в свою комнату, чтобы закончить последнюю картину. Дверь по-прежнему отказывается узнавать его, и Чиб звонит в госоргановскую мастерскую, где ему отвечают, что все специалисты на Фестивале народного творчества. Он покидает дом в полном бешенстве. Флаги пузырятся, воздушные шарики трепыхаются под напором искусственного ветра, усиленного по случаю праздника, а около озера играет оркестр.

Старик наблюдает в перископ за удаляющимся Чибом.

– Бедный малый! Его боль становится моей болью. Он хочет ребенка, и у него внутри сердце разрывается, потому что бедняжка Бенедиктина собирается сделать аборт. Отчасти его страдание вызвано тем, что он, сам того не сознавая, ставит себя на место обреченного младенца. Его собственная мать делала бесконечные – ну, скажем, многочисленные аборты. Только благодаря Божьему провидению он не стал одним из тех выкидышей, частицей небытия. Он хочет, чтобы этому ребенку тоже повезло. Но что он может сделать? Ничего. Есть еще одно чувство, его разделяют вместе с ним очень многие в этом мире. Он сознает, что запутался в жизни или что-то ее искорежило. Каждый думающий человек сознает это. Даже самоуверенные мещане и пустоголовые болваны понимают это подсознательно. Но ребенок, это прелестное создание, эта чистая незапятнанная душа, неоперившийся ангел, несет в себе новую надежду. Возможно, он не запутается. Возможно, он вырастет и станет физически здоровым, уверенным, разумным, добродушным, щедрым, любящим мужчиной или женщиной. Он не будет похож на меня или соседа за стеной – обещает себе гордый, но испытывающий тревогу родитель. Чиб думает именно так и клянется себе, что его ребенок будет другим. Но как и все остальные, он обманывается. У ребенка одна мать и один отец, но миллиарды тетушек и дядюшек. Не только те, кто приходятся ему современниками, но и мертвые тоже. Даже если бы Чиб скрылся в пустыню и воспитал ребенка сам, он передал бы ему свои неосознанные предрассудки. Ребенок вырастет с убеждениями и взглядами, о которых отец даже не подозревал. Более того, выросший в изоляции ребенок превратится в поистине диковинное человеческое существо. А если Чиб станет воспитывать ребенка в нашем обществе, тот неизбежно воспримет по меньшей мере какую-то часть убеждений и взглядов своих ровесников, учителей и… устанешь всех перечислять. Так что забудь об этом, Чиб, тебе не сотворить нового Адама из своего удивительного ребенка со всеми его скрытыми талантами и задатками. Если он вырастет, сохранив хотя бы наполовину здравый ум, это произойдет потому, что ты вложил в него любовь и воспитание, ему повезло с людьми и средой, в которой он рос, а также ему выпало счастье получить в наследство правильное сочетание генов. Это означает, что сейчас участь твоего сына или дочери – бороться за себя и любить.

Что для одного кошмарный сон, то для другого – блаженные грёзы

Говорит Старик:

– Я беседовал с Данте Алигьери буквально на днях, и он рассказал мне, что шестнадцатый век был сущим адом с его глупостью, жестокостью, извращенностью, безбожием и откровенным насилием. Посетив девятнадцатый век, он забормотал что-то невнятное, тщетно подыскивая подходящие обличительные определения. Что до нашей эпохи, то в результате визита у него так подскочило давление, что мне пришлось сунуть ему таблетку успокоительного и отправить обратно с помощью машины времени в сопровождении медсестры. Она была очень похожа на Беатриче, так что, наверное, послужила для него самым лучшим лекарством – кто знает.

Старик хихикает, вспомнив, как Чиб, когда был мальчиком, воспринимал все за чистую правду, когда дед описывал ему своих гостей из прошлого, таких выдающихся людей, как Навуходоносор – царь пожирателей травы; Самсон – обрушиватель храмов бронзового века и бич филистимлян; Моисей, который украл бога у своего тестя в Кените и всю жизнь боролся против обрезания; Будда – самый первый битник; Сизиф-не-липнет-мох, взявший отпуск от катания своего камня; Андрокл и его приятель Трусливый Лев из страны Оз; барон фон Рихтхофен, Красный рыцарь Германии; Беовульф; Аль Капоне; Гайавата; Иван Грозный и сотни других.

Наступил момент, когда Старик встревожился, решив, что Чиб путает вымысел с реальностью. Ему очень не хотелось признаваться мальчику, что он сочинил все эти удивительные рассказы главным образом для того, чтобы познакомить его с историей. Это было все равно что сказать мальчику: на свете нет никакого Деда Мороза.

Но потом, разоблачая себя неохотно перед внуком, он вдруг заметил едва скрываемую насмешливую улыбку на его лице и понял, что наступила очередь Чиба поморочить голову своему деду. Чиб с самого начала воспринимал все как сказку, или же с течением времени докопался до сути и не был потрясен своим открытием. Итак, оба посмеялись вволю, и Старик еще не раз рассказывал внуку о своих гостях.

– Машины времени не существует, – говорит Старик. – Нравится тебе или не нравится, Чиви – охотник за горностаевой белизной, а придется жить в этом, твоем времени.

Машины делают свою работу на коммунальных установках в тишине, нарушаемой лишь пощелкиванием электронных надсмотрщиков. Огромные трубы на дне океана всасывают воду и донный ил, другие трубы перекачивают их автоматически на десять производственных горизонтов Лос-Анджелеса. Там неорганические вещества становятся энергией, которая затем становится основой пищевых продуктов, напитков, лекарств, предметов материальной культуры. Сельское хозяйство и скотоводство почти отсутствуют за пределами городских стен, но это ни в коей мере не приводит к недостатку продуктов. Искусственное, но абсолютно точное копирование органического состава, так что какая нам разница?

Больше нет ни голода, ни нужды, разве только среди добровольных изгнанников, что бродят в лесах. Продукты и товары доставляются в Пандоры и выдаются всем обладателям пурпурной карточки. Пурпурная карточка. Эвфемизм, изобретенный газетчиками и фидеорепортерами, в нем улавливается отблеск царской мантии и божественного права. Права, дарованного уже только за сам факт твоего рождения.

С точки зрения других эпох наше время показалось бы бредовым кошмаром; тем не менее у нас есть преимущества, им неведомые. Чтобы население не превратилось в текучую, ни к чему не привязанную массу, огромное жилое образование разбито на небольшие общины. Человек может всю свою жизнь прожить в одном месте, не чувствуя необходимости куда-то идти для того, чтобы доставать себе что-то необходимое. Это сопровождается неким провинциализмом, присущим малым городам, узкими патриотическими настроениями, враждебностью ко всему чужому. Отсюда кровавые стычки между бандами подростков из разных городов. Отсюда бесконечные ядовитые сплетни. И настойчивое навязывание всем окружающим местных нравов.

В то же самое время житель маленького города имеет фидеовизор, который дает ему возможность наблюдать события в любой части земного шара. Вперемешку с ерундой и пропагандой, которая, по мнению правительства, служит на пользу людям, в его распоряжении бесконечное количество первоклассных программ. Человек может повысить свое образование до уровня доктора философии, не высовывая носа из дома.

Наступило второе Возрождение, расцвет искусств сравним с Афинами при правлении Перикла, с городами-государствами Италии во времена Микеланджело, с шекспировской Англией. Парадокс. Безграмотных больше, чем в любой другой отрезок мировой истории. Но также больше и образованных. Число говорящих на классической латыни превышает всех, кто говорил на ней при Цезаре. Древо эстетики приносит сказочные плоды. И сказочные результаты.

Чтобы разбавить как-то провинциализм и снизить до минимума угрозу международных войн, мы разработали политику хомогенизации. Добровольный обмен некоторой части населения одной нации с другой нацией. Заложники мира и братской любви. Есть граждане, которым не удается протянуть на одну пурпурную карточку, или же они думают, что им станет лучше жить где-то в другом месте, таких склоняют к эмиграции, прибегая к денежному подкупу.

Золотой век в одном отношении, кошмарный сон – в другом. Так что ничего нового не усматривается в современном мире. Он всегда был таким, в любую эпоху. На наш век выпали перенаселенность и автоматизация. Как иначе можно было решить все проблемы? Снова и снова, как и в предыдущих случаях, мы возвращаемся к Буриданову ослу (в действительности осел был собакой). Он умирает с голоду, потому что не может решить, какую гору еды – из двух одинаковых – ему съесть!

История – pons asinorum, ослиный мозг из евклидовой геометрии, где люди в качестве ослов на мосту времени.

Нет, эти два сравнения несправедливы и неверны. Нам предлагается лошадь – любая, на выбор, но единственное, что есть в наличии, – это мерин в ближайшем стойле. Дух времени отбывает сегодня вечером, и к черту опоздавших!

Составители программы Тройной Революции в середине двадцатого века оказались в чем-то точны со своими прогнозами. Но они не сумели предвидеть, в какой степени увеличение досуга скажется на Рядовом Гражданине. Они утверждали, что в каждом человеке заложены равные возможности развивать творческие наклонности, что каждый способен заняться искусством, ремеслами, любимыми делами или же образованием ради образования. Они отказывались признать факт «неравенства»: что только около десяти процентов населения – если не меньше – по природе свой способны производить что-то стоящее или хотя бы отдаленно напоминающее искусство. Коллекционирование марок, вышивание гладью и растянутый на всю жизнь учебный процесс быстро приедаются, так что давай опять пить, пялиться в фидеоящик и прелюбодействовать.

Теряя уважение к самому себе, отец семейства сбивается на свободный полет, становится кочевником в прериях секса. Мать, с заглавной «М», превращается в главенствующую фигуру в семье. Бывает, что и она резвится на стороне; но она заботится о ребятишках, она почти всегда на глазах. Таким образом, видя, что «отец» пишется со строчной буквы, что он – фигура слабая, его нет или он ко всему безразличен, дети зачастую становятся гомосексуалистами полностью или частично. Страна чудес – это также рай голубых вожделений.

Некоторые особенности нашего времени можно было предсказать. Одна из них – сексуальная распущенность, хотя никто не мог предвидеть, насколько далеко она распространится. Никто не мог знать заранее о появлении секты панаморитов, хотя Америка и порождала то и дело культы на грани безумия, как лягушка плодит головастиков. Вчерашний маньяк завтра уже мессия; подобным образом Шелти со своими апостолами пережил многолетние гонения и сегодня его заповеди укоренились в нашей культуре.

Старик снова ловит Чиба в сетку визирных нитей перископа.

– Вот он шагает, мой прекрасный внук, неся дары данайцам. Пока что моему Геркулесу не удалось расчистить авгиевы конюшни своей души. Тем не менее он, возможно, доберется, спотыкаясь, до успеха, наш кутежный Аполлон, наш Поверженный Эдип. Ему повезло больше, чем основной массе его современников. У него был конкретный отец, пусть и удалившийся в тень, есть также выживший из ума дед, скрывающийся от так называемого правосудия. Он получил любовь, воспитание и превосходное образование в этой вот звездной палате. К счастью, у него хорошая профессия.

Но Мама тратит уж очень много, она также пристрастилась к азартным играм, из-за этого порочного увлечения она теряет часть своего гарантированного дохода. Я считаюсь мертвым, так что ничего не получаю по пурпурной карточке. Чиб вынужден выкручиваться за нас обоих, продавая или обменивая свои картины. Лускус помог ему, создав рекламу, но в любой момент Лускус может повернуть против него. Денег от продажи картин все равно не хватает. В конце концов, деньги не составляют основы нашей экономики; они – скудное вспоможение. Чибу необходима эта премия, но он получит ее, только если отдастся Лускусу.

Нельзя сказать, что Чиб отвергает сексуальную связь между двумя мужчинами. Как и большинство его сверстников, он допускает любовь как с женщиной, так и с мужчиной. Мне кажется, что они с Омаром Руником время от времени навещают друг друга в постели. Почему бы и нет? Они любят друг друга. Но Чиб отвергает Лускуса, делает это из принципа. Он не станет ложиться под кого-то ради своей карьеры. Более того, для Чиба имеет большое значение та точка зрения, которая глубоко укоренилась в нашем обществе. Он считает, что гомосексуальная связь без принуждения – явление естественное, но гомосексуализм по принуждению – это уже педерастия, если воспользоваться устаревшей терминологией. Есть ли, нет ли оснований для подобного разграничения, но Чиб его делает.

Итак, Чиб, возможно, отправится в Египет. Но что тогда будет со мной?

Не думай о своей матери и обо мне, Чиб. Что бы ни случилось. Не поддавайся Лускусу. Помни последние слова Синглтона, директора Управления по переселению и приспособлению к новым условиям, он пустил себе пулю в лоб, потому что не смог приспособиться к изменениям вокруг, он сказал перед смертью: «Как с этим быть: ты завоюешь весь мир, но для этого подставишь кому-то свой зад?»

В этот момент Старик замечает, что его внук, который до этого шел, как будто чем-то придавленный, внезапно расправил плечи. Он видит, как Чиб переходит на танцующую походку, делая несколько импровизированных шаркающих па, после чего кружится несколько раз подряд. Ясно, что при этом он улюлюкает. Пешеходы вокруг него улыбаются.

Старик издает стон, затем смеется:

– О Боже, эта жеребячья энергия юности, непредсказуемый сдвиг спектра от черной тоски до ярко-красной радости! Танцуй, Чиб, танцуй до потери сознания! Будь счастлив, пусть это всего лишь на минуту! Ты еще молод, у тебя в груди бьет неистощимым ключом надежда! Танцуй, Чиб, танцуй!

Он смеется и смахивает слезу.