Текст книги "Жемчужины зарубежной фантастики (сборник)"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Филип Хосе Фармер,Фриц Ройтер Лейбер,Томас Майкл Диш,Сэмюэль Р. Дилэни,Брайан Уилсон Олдисс,Джек Холбрук Вэнс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Хотелось бы повидать Эдну, – сказал я как бы между прочим. – Но вряд ли она меня узнает.

Сведя знакомство с Ястребом, я вскоре открыл, что у знати вроде Алексиса Спиннеля – свои маленькие игры. В них побеждает тот кому удается собрать под одну крышу наибольшее число Певцов Города. Нью-Йорк, в котором пятеро Певцов, делит второе место с Люксом, что на Япете. Лидирует Токио – там семь Певцов.

– Вечеринка с двумя Певцами? – поинтересовался я.

– Скорее, с четырьмя. Если я там буду.

Вчетвером Певцы собираются разве что на бал в честь новоизбранного мэра. Я одобрительно приподнял бровь.

– Надо узнать у Эдны Слово. Сегодня оно изменится.

– Ладно, – сказал я, закрывая саквояж. – Не знаю, что ты задумал, но рискну, пожалуй.

Мы двинулись в направлении Таймс-сквер. На Восьмой авеню Ястреб вдруг остановился.

– Погоди-ка. – Он застегнул куртку доверху. – Так будет лучше.

Прогулка с Певцом по улицам Нью-Йорка (два года назад я очень долго сомневался, что это полезно для человека моей профессии) наилучшая, как мне кажется, маскировка для человека моей профессии. Представьте, что на углу Пятьдесят восьмой вы заметили любимую звезду стереовидения. Скажите теперь честно: узнали вы парня в твидовом пиджаке, шедшего за ней следом?

Пока мы пересекали Таймс-сквер, Ястреба узнала половина встречных. И не удивительно – с его молодостью, траурным одеянием, черными от грязи босыми ногами и светло-пепельными волосами он был самым колоритным из Певцов. Улыбки, прищуренные глаза, указательные пальцы, направленные в его сторону…

– Кто, по-твоему, возьмет у меня товар?

– Алексис мнит себя искателем приключений. Может, ему приглянутся твои вещички, тогда он заплатит куда больше, чем тебе дадут за них на улице.

– А ты предупредишь его, что они «горячие»?

– Это его еще больше раззадорит. Он любит острые ощущения.

– Ну, будь по-твоему.

Мы спустились в подподземку. Контролер в будке потянулся было за монетой Ястреба, но узнал его и, пробормотав что-то неразборчивое, махнул рукой – проходите, мол.

– О! – воскликнул Ястреб с неподдельным изумлением и восторгом, будто с него впервые в жизни не взяли денег за проезд. – Огромное вам спасибо!

Два года назад Ястреб цинично объяснил мне: «Как только они заметят, что я ожидаю поблажек – все кончится». Когда я познакомился с Эдной Сайлем, она столь же цинично заявила: «Но ведь для того-то мы им и нужны, чтобы нас баловать».

Мы вошли в блестящий вагон и уселись на длинную скамью. Ястреб устроится с комфортом – руки разбросаны, нога на ногу. Напротив сидели две школьницы с неизменной жвачкой во рту. Они тыкали в нашу сторону пальцами, хихикали и перешептывались, да еще пытались это делать незаметно! Ястреб не смотрел на них, а я старался не смотреть.

Потом окна затянуло тьмой, загудело под серым полом. Рывок, нас кренит и выносит на поверхность земли. Город собирает в горсть тысячу блесток и швыряет ее за деревья Форт-Трайона. Окна вагона покрываются сверкающей чешуей, за ними покачивается поручень ограждения платформы.

Мы выходим под мелкий дождик. Читаем станционную вывеску: «Двенадцать Башен».

Дождь, едва мы спускаемся с платформы на улицу, прекращается. Только листья роняют капли на кирпичную кладку длинной стены.

– Эх, знал бы я, что пойду не один – велел бы Алексу прислать за нами машину. Я не обещал ему, что буду наверняка.

– А ты уверен, что мне можно с тобой?

– А разве ты здесь со мной не бывал?

– Был разок и без тебя, но все-таки, как ты думаешь, Алекс не…

Он метнул в меня обжигающий взгляд. Ну, ясно: Спиннель будет на седьмом небе от счастья, приведи он хоть целую ораву оборванцев (Певцы славятся подобными выходками). А если с ним придет всего один, да еще вполне респектабельный вор, у Алекса просто гора с плеч свалится.

Справа от нас убегали к городу опоры железнодорожных путей, слева за воротами раскинулся сад, за ним, едва не задевая крышей облака, высилась первая из двенадцати огромных, роскошных башен.

– Певец Ястреб, – буркнул мой спутник в микрофон, замурованный в стену у ворот.

Щелк-тик-тик-тик-щелк! Мы направились по дорожке к парадному входу.

За третьим рядом стеклянных дверей нам повстречалась группа мужчин и женщин в вечерних костюмах и платьях. Одну из женщин я сначала принял за Мод – на ней было облегающее платье из «исчезающей материи». Но секундой позже я увидел, что лицо под вуалью – коричневого цвета. Вы заметили, с каким неудовольствием уставились эти господа на оборванца, непонятно как проникшего в вестибюль? Кто-то из них, правда, узнал Ястреба и сказал остальным; брезгливые мины тотчас сменились улыбками.

Ястреб обратил на них не больше внимания, чем на девчонок в подземке. Но потом, когда они вышли, сказал мне:

– Один парень смотрел на тебя. Ты заметил?

– Да.

– Знаешь, почему?

– Он пытался вспомнить, видел ли меня раньше.

– И что, видел?

Я кивнул.

– До того, как мы с тобой познакомились. Я же говорил, что бывал здесь.

– Да, говорил.

Три четверти вестибюля покрывал синий ковер, остальное пространство занимал огромный бассейн, а в нем стоял ряд двенадцатифутовых шпалер, поддерживающих огромные пылающие жаровни. Куполообразный потолок был зеркальным. Над узорчатыми решетками вился дым, его струйки ломались в зеркалах.

Возле нас сдвинулись металлические створки лифта. Казалось, кабина не тронулась с места, а семьдесят пять этажей сами ушли вниз. На крыше был разбит декоративный сад. Со склона холма, усыпанного камнями (искусственными), пробираясь между папоротниками (живыми) вдоль ручья (вода настоящая – слышно журчание), к нам спустился человек – очень загорелый, очень светловолосый, в абрикосового цвета костюме парашютиста и черном свитере с высоким воротом.

– Добро пожаловать! – Пауза. – Как я рад, что вы все-таки пришли! – Пауза. – Я уж и надеяться перестал. – Пауза. Паузы предназначались для Ястреба – чтобы догадался меня представить. По моей одежде Спиннель не мог определить, кто я – лауреат Нобелевских премий в разных областях, с которым Ястреб познакомился за обедом, или прохиндеи, чьи манеры еще сомнительнее моих и нрав еще низменнее.

– Не хотите ли сиять курточку? – угодливо спросил Алекс. Это означало, что он совсем не знает Ястреба. Заметив, как исказилось на миг лицо Певца, он сразу стушевался. «Чувство такта у него есть», – подумал я.

Алекс кивнул мне с улыбкой (а что еще он мог сделать в ту минуту), и мы направились к гостям.

Эдна Сайлем сидела на прозрачной надувной подушке и, наклонясь вперед, спорила о политике с людьми, сидевшими рядом прямо на траве. Я сразу узнал ее – волосы цвета потускневшего серебра, голос, как звон треснувшего медного колокола. Ее наряд больше подошел бы мужчине; унизанные серебром и каменьями морщинистые пальцы, торчавшие из обшлагов, сжимали бокал. Переводя взгляд на Ястреба, я увидел еще с полдюжины гостей, чьи имена/лица способствуют торговле журналами и звукозаписями и привлекают в театры публику. (Вам знакомо имя театрального критика из «Дельты»?) Я узнал также математическое светило из Принстона, несколько месяцев назад взошедшее на научный небосклон с новой теорией кварков/квазаров.

К одной из женщин мой взгляд вернулся. Когда он вернулся к ней в третий раз, я узнал сенатора Эйболафию, самую вероятную кандидатуру на пост Президента от неофашистов. Сложив руки на груди, она прислушивалась к спору, сузившемуся до Эдны и не в меру общительного молодого человека с отеками под глазами (как от непривычных контактных линз).

– Миссис Сайлем, неужели вы не чувствуете, что…

– Прежде чем высказывать подобные пророчества, необходимо вспомнить…

– Миссис Сайлем, я интересовался статистическими данными…

– Необходимо вспомнить о том, – треснувший колокол зазвучал напряженнее, глуше, – что, если бы люди знали все на свете, в статистике не было бы нужды. Наука о вероятности математически выражает наше невежество, а отнюдь не мудрость.

Мне ее суждения показались интересным дополнением к лекции Мод. Вскоре Эдна подняла глаза и воскликнула:

– А, Ястреб!

Все обернулись в нашу сторону.

– Хорошо, что ты пришел Льюис, Энн, – окликнула Эдна двоих Певцов. (Он смуглый, она бледная: оба стройные как тополя; лица наводят на мысли о чистых озерах или о приношении дани в призрачном, безмолвном лесу; Певцами они стали семь лет назад, за день до свадьбы.) – Глядите, он нас не бросил, – Эдна встала, простерла руку над головами сидящих и ударила поверх костяшек словами, словно кием для пула[4]4
  Род бильярдной игры. (Примеч. переводчика.)


[Закрыть]: – Ястреб, эти люди спорят со мною о вещах, в которых я смыслю куда меньше твоего. Ведь ты заступишься за меня, правда?

– Миссис Сайлем, – подали голос с травы, – я вовсе не хотел…

Рука Эдны вдруг переместилась в горизонтальной плоскости на шесть градусов, пальцы растопырились. Мне:

– Ты?! Дорогой мой, вот уж кого не чаяла здесь встретить! Ведь ты тут почти два года не появлялся, верно? (Господь с тобой, Эдна. Заведение, в котором ты, я и Ястреб как-то провели вместе долгий пьяный вечер, больше напоминает бар, где я сегодня побывал, чем «Крышу Башни».) Где тебя носило?

– В основном, на Марсе, – правдиво ответил я. – Вообще-то, я только что прилетел.

Забавно все-таки говорить такие слова в таком месте.

– Ястреб… Нет, оба, – поправилась Эдна (что означало: либо она забыла, как меня зовут, либо помнит достаточно хорошо, чтобы не называть на людях по имени), – идите сюда и помогите допить отменный ликер душки Алекса.

Приближаясь к ней, я сдерживал ухмылку. Скорее всего, Эдна вспомнила мою профессию и не меньше моего наслаждалась ситуацией.

По лицу Алекса было видно, что у него упал камень с души. Теперь он знает, что я – кто-то.

Подойдя к Льюису и Энн, Ястреб одарил их одной из своих коронных ухмылок. Они ответили призрачными улыбками. Льюис кивнул; Энн протянула руку, чтобы коснуться Ястреба, но не коснулась. Эта сцена не укрылась от глаз гостей.

Алекс отыскал ликер, о котором говорила Эдна, и вручил нам с Ястребом большие бокалы, не забыв насыпать в них льда. Затем к нему подошел молодой человек с отеками под глазами.

– Но кто же тогда противостоит нечистоплотным политиканам? – обратился он к Эдне. – Как вы считаете, миссис Сайлем?

Регина Эйболафия носила платье из белого шелка. Ногти, волосы и губы – одного цвета. На груди – дорогая медная брошь. Меня всегда привлекали люди, лезущие из кожи вон, чтобы находиться в центре внимания. Прислушиваясь к разговору, она вертела в ладонях бокал.

– Я противостою, – ответила Эдна с категоричностью, свойственной только Певцам. – Ястреб противостоит. А еще Льюис и Энн. Никого у вас больше нет.

Затем смех Ястреба разорвал нить разговора.

Мы обернулись. Он сидел у края крыши, сложив ноги по-турецки.

– Смотрите, – прошептал он.

Мы посмотрели в ту сторону, куда указывал его взгляд. Льюис и Энн стояли совершенно неподвижно. У обоих были закрыты глаза, у Льюиса слегка приоткрыт рот.

– О! – тихо воскликнул кто-то. – Они сейчас…

Я внимательно следил за Ястребом, ибо ни разу не видел, как Певец реагирует на выступление других Певцов. Он сдвинул ступни, ухватился за большие пальцы ног и наклонился вперед. На шее выступили синие вены, под расстегнувшимся воротом куртки виднелись края двух зарубцевавшихся язв. Никто их, наверное, не замечал, кроме меня.

На лице Эдны угадывались гордость за друзей и предвкушение удовольствия. Алекс, который нажимал кнопку автобара, требуя еще льда (подумать только – прибавочный труд стал для знати средством выставлять себя напоказ! Вот они, плоды автоматизации!), взглянул на молодую пару и оставил агрегат в покое. Налетел ветерок (не знаю, искусственный или настоящий) и деревья шепнули нам: «Тсс!»

Льюис и Энн запели. Сначала по одному, потом дуэтом, затем снова поодиночке.

Певцы – это люди, рассказывающие другим о том, что видели. Певцами их делает умение заставить себя слушать. Доступнее объяснить я не могу, это и так сверхупрощение. Однажды в Рио-де-Жанейро восьмидесятилетний Эль Пассадо увидел, как рухнул целый квартал многоквартирных домов, после чего выбежал на Авенида дель Сол и пустился в импровизацию. В его песне были ритм и рифма (ничего удивительного – в португальском языке масса рифмующихся слов); по пыльным щекам старика струились слезы, а голос гулко бился о пальмы, растущие вдоль залитой солнцем улицы. Сотни людей остановились послушать; вскоре к ним присоединились еще сотни и сотни, и многим сотням рассказали они о песне Эль Пассадо. Через три часа на месте происшествия собралась огромная толпа с одеялами, едой, лопатами и (что самое главное) желанием сплотиться в работоспособный коллектив. Никакой репортаж по стереовидению из района бедствия не вызвал бы подобной реакции. Эль Пассадо считается первым Певцом в истории. Вторым была Мириам из Люкса, города под куполом. Тридцать лет, бродя по мощенным металлом улицам, пела она славу Кольцам Сатурна, на которые нельзя смотреть незащищенными глазами из-за сильного ультрафиолетового излучения. Но Мириам, страдавшая необычной разновидностью катаракты, ежеутренне выходила из города, любовалась Кольцами и возвращалась, чтобы спеть об увиденном. Все бы ничего, но в те дни, когда она не пела по причине болезни или отъезда (однажды Мириам пригласили в другой город, куда докатилась ее слава), падал курс акций Люкса и подскакивала кривая преступности. Объяснить эту взаимосвязь не мог никто. Колонистам оставалось только одно: присвоить ей титул Певца.

Отчего же возникло сообщество Певцов, почему они появились практически во всех крупных городах Солнечной системы? Некоторые считают это спонтанной реакцией на воздействие вездесущих средств массовой информации. От радио, газет и стереовидения просто некуда стало деться: они отучили людей самостоятельно оценивать события. (В самом деле, кто сейчас ходит на спортивные состязания или политические собрания без миниатюрного приемника в ухе, дабы не усомниться в том, что происходящее у него на глазах – не плод воображения?)

Раньше Певцом мог назваться любой желающий, а от публики зависело: признать его таковым или поднять на смех. Затем сама собой установилась неофициальная квота, и теперь, если возникает вакансия, Певцы сами решают, кого им принять в свои ряды. Кандидату, помимо поэтического и актерского талантов, необходимо обаяние, чтобы не пропасть в паутине общественного мнения, куда немедленно попадает новоизбранный. Ястреб, прежде чем стать Певцом, приобрел некоторую известность благодаря книге стихов, которую опубликовал в возрасте пятнадцати лет. Он гастролировал, читал стихи в университетах, но к моменту нашего знакомства в Центральном парке (я тогда гостил в городе тридцатый день; в Центральной библиотеке можно найти просто потрясающие книги) еще не успел прославиться и был весьма удивлен тем, что мне знакомо его имя. Ястребу только-только стукнуло шестнадцать, а через четыре дня ему предстояло стать Певцом (о чем его уже предупредили). Мы до утренней зари просидели на берегу озера, и Ястреб маялся, не зная, соглашаться или нет – ведь что ни говори, Певцу не столько нужен талант стихотворца, сколько актера. Но в списке его будущих коллег числились портовый грузчик, двое университетских профессоров, наследница миллионов Силитакса и как минимум две личности с весьма сомнительным прошлым, которое даже падкая на сенсации Рекламная Машина согласилась не освещать. Каким бы ни было происхождение «живых легенд», все они пели. Пели о любви, смерти, смене времен года, общественных классах, правительствах и дворцовой страже. Пели перед большими и малыми толпами, пели для одинокого портового грузчика, бредущего домой, пели на улочках трущоб, в лимузинах членов аристократических клубов, в вагонах пассажирских поездов, в прекрасных садах на крышах Двенадцати Башен; пели на званых вечерах Алексиса Спиннеля. Но воспроизведение их песен с помощью технических средств (в том числе публикация текстов) запрещено законом, а я уважаю закон, насколько это может позволить моя профессия, и потому вместо текста песни Льюиса и Энн предлагаю вам вышеизложенное.

Певцы умолкли, открыли глаза и огляделись. На лицах у них – не то смущение, не то высокомерие.

Ястреб взирал на друзей с восторгом, Эдна вежливо улыбалась. Мои губы расползлись в улыбке, от которой невозможно удержаться, когда ты тронут до глубины души и испытал огромное удовольствие. Да, Льюис и Энн спели потрясающе.

К Алексу вернулось дыхание. Окинув гостей гордым взглядом, он нажал кнопку. Автобар загудел, кроша лед. Никто не аплодировал, одобрение выражалось лишь кивками и перешептыванием. Регина Эйболафия подошла к Льюису и что-то сказала. Я навострил уши, но в этот момент Алекс ткнулся в мой локоть бокалом.

– Ой, простите…

Я взял саквояж в другую руку и, улыбаясь, принял бокал. Сенатор Эйболафия вернулась на прежнее место, а Певцы взялись за руки и застенчиво посмотрели друг на друга. И сели.

Гости разбрелись по роще и саду. Я стоял в одиночестве среди деревьев на сухом каменистом дне пруда и слушал музыку: канон а де Лассуса в двух частях, введенный в программу аудиогенераторов. (Помните, в последнем номере одного из литературно-художественных журналов утверждалось, что иначе невозможно избавиться от ощущения тактовых черт, которое выработалось у музыкантов за последние пять столетий?) Внизу, под пластмассовой кровлей, переплетались и вытягивались светящиеся линии сложного рисунка.

– Прошу прощения…

Я обернулся и увидел Алекса. На сей раз у него не было ни бокала со спиртным, ни представления, куда девать руки. Он нервничал.

– Наш общий друг намекнул, что вы… можете мне кое-что предложить.

Я поднял было саквояж, но ладонь Алекса оторвалась от уха (куда переместилась, коснувшись пояса, воротника и прически) и сделала предостерегающий жест. Ох уж мне эти нувориши…

– Не затрудняйтесь, мне ни к чему пока смотреть. Думаю, будет лучше, если я вообще останусь в стороне. Я бы охотно приобрел ваши вещи, если Ястреб не переусердствовал, расхваливая их, но теперь ими заинтересовался один из моих гостей.

Слова Алекса показались мне странными.

– Я знаю, вам это кажется странным, – продолжал он, – но, думаю, мое предложение покажется вам любопытным, поскольку сулит немалую выгоду. Видите ли, я коллекционирую оригинальные жанровые картины и мог бы предложить за ваш товар цену вещей, которые получил бы за него в обмен, то есть, цену картин. А поскольку ваш товар – особого свойства, мне бы пришлось предельно сузить круг лиц, с которыми можно договориться насчет обмена.

Я кивнул.

– Зато у моего гостя не возникнет подобных проблем.

– Вы не могли бы назвать его имя?

– Я спросил у Ястреба, кто вы такой. Он убедил меня, что задавать подобные вопросы крайне неблагоразумно. Пожалуй, столь же неблагоразумно называть имя моего гостя. – Он улыбнулся и добавил со значением: – А благоразумие – это топливо, на котором работает социальная машина. Не правда ли, мистер Харви Кодвэйлитер-Эриксон?

Я никогда не был Харви Кодвэйлитер-Эриксоном, но Ястреб слыл великим выдумщиком. Тут мне в голову пришла еще одна мысль, а именно: Кодвэйлитер-Эриксоны – семья вольфрамовых магнатов, живущая в Титисе на Тритоне. Да, недаром газеты и журналы хвалят моего приятеля за изобретательность.

– Надеюсь, вы все-таки забудете еще раз о благоразумии и откроете, кто ваш таинственный гость.

– Так и быть, – уступил Алекс с улыбкой кота, закусившего канарейкой. – Мы с Ястребом сошлись во мнении, что наибольший интерес ваши вещи, – он указал на саквояж, – должны вызвать у Ястреба.

Я сдвинул брови к переносице. В голову полезли тревожные мысли, которые я выскажу чуть позже.

– У Ястреба?

Алекс кивнул.

– Вы не попросите нашего общего друга подойти сюда?

– Отчего же. – Алекс поклонился и отошел. Примерно через минуту появился Ястреб. Увидев мое хмурое лицо, он перестал улыбаться.

– М-м-м-м… – начал я.

Он вопросительно склонил голову набок. Я потер подбородок суставом согнутого пальца.

– Скажи-ка, Ястреб, ты слышал о Специальных службах?

– Вроде бы.

– Дело в том, что эти службы очень мною заинтересовались.

– Ну да? – В зеленых глазах мелькнуло неподдельное изумление. – Это плохо. Говорят, там не дураки сидят.

– М-м-м-м… – повторил я.

– Как тебе это нравится: мой тезка сегодня здесь. Ты знаешь?

– Алекс ни словом об этом не обмолвился. А что здесь нужно Ястребу, как ты думаешь?

– Наверное, он хочет найти общий язык с Эйболафией. Завтра она начинает расследование.

– Вот оно что! – Снова – тревожные мысли. – Тебе знакомо имя Мод Хинкль?

Его озадаченный взгляд достаточно убедительно ответил: нет.

– Она из этой таинственной организации. Важная персона, судя по ее словам.

– Ну да?

– Незадолго до того, как мы с тобой встретились, она дала мне интервью. Намекала на какие-то вертолеты и каких-то ястребов. Потом она ушла, и появился ты. Сначала я решил, что в баре ты оказался случайно, но теперь мне так не кажется. – Я укоризненно покачал головой. – Знаешь, внезапно я попал в параноидальный мир, где стены имеют не только уши, но и глаза, а может, и длинные, когтистые лапы. Любой из тех, кто меня окружает – в том числе и ты – может оказаться шпионом. Такое чувство, будто за каждым кустом прячется легавый с биноклем, пулеметом или чем похуже. Одного я понять не могу. Пусть эти службы коварны, вездесущи и всемогущи, но все-таки, как им удалось втянуть в это дела тебя? Почему ты согласился на роль приманки?

– Прекрати! – Он возмущенно тряхнул шевелюрой. – Никакая я не приманка.

– Быть может, ты сам этого не осознаешь. Но у Специальных служб есть так называемое «хранилище голографической информации», их методы изощренны и жестоки…

– Прекрати, я сказал! – У Ястреба исказилось лицо, как в тот момент, когда Алекс предложил ему снять куртку. – Неужели ты способен допустить, что… – Тут он, похоже, понял, что я испуган не на шутку. – Слушай, Ястреб не какой-нибудь карманник В отличие от тебя, в параноидальном мире он не наездами – он в нем живет. Раз он здесь, можешь не сомневаться, что у него кругом не меньше собственных ушей, глаз и когтей, чем у Мод Хикенлупер.

– Хинкль, – поправил я.

– Какая разница? Ни один Певец… Слушай, неужели ты всерьез решил, что я…

– Да, – ответил я, хоть и знал, что мои слова сдирают коросту с его язв.

– Ты для меня однажды кое-что сделал, и я…

– Я добавил тебе несколько рубцов, только и всего, – хмуро возразил я.

Вот и все. Струпья содраны.

– Ястреб, покажи, – попросил я.

Он глубоко вздохнул, затем расстегнул медные пуговицы. Полы куртки распахнулись. Светящийся внизу рисунок расцветил его грудь пастельными тонами.

У меня стянуло кожу на лице. Я не отвел взгляда, но с присвистом вздохнул, чего тоже не следовало делать.

Он посмотрел мне в глаза.

– Больше чем тогда, верно?

– Ты решил себя угробить?

Он пожал плечами.

– Даже не знаю, какие из них – старые, какие – новые. – Он опустил голову и уставился на грудь.

– Пойдем, – резко произнес я.

Ястреб трижды глубоко вздохнул. С каждым вздохом (я это ясно видел) ему вес больше становилось не по себе, и наконец его пальцы потянулись к нижней пуговице.

– Зачем ты это делаешь? – Я хотел, чтобы в голосе не звучало отчаяния – и перестарался. В голосе вообще ничего не прозвучало. Унылая пустота.

Он пожал плечами, видя, что я не желаю унылой пустоты. На миг в зеленых глазах вспыхнул гнев. Этого я тоже не желал. Поэтому он сказал:

– Знаешь, человек так устроен: коснешься его – мягко, нежно, любовно – и в мозг поступает информация о прикосновении, как о чем-то приятном. А мой мозг почему-то воспринимает все наоборот…

Я покачал головой.

– Ты – Певец. Певцы должны быть не такими, как все, но…

Теперь Ястреб потряс головой. Снова в его глазах мелькнул гнев, и снова исказились черты лица, реагируя на боль – впрочем, сразу утихшую. Он опять опустил взгляд на щуплую грудь, покрытую язвами.

– Застегнись, дружище. Прости, если что не так.

– Ты в самом деле считаешь, что я связался с легавыми?

– Застегнись, – повторил я.

Он застегнулся и сказал:

– Между прочим, уже полночь.

– Ну и что?

– Эдна только что сказала мне Слово.

– Какое?

– Агат.

Я кивнул. Он застегнул воротник и спросил:

– О чем ты думаешь?

– О коровах.

– О коровах? – удивился Ястреб. – А что о них думать?

– Ты был когда-нибудь на молочной ферме?

Он отрицательно покачал головой.

– Для повышения удойности у коров заторможена жизнедеятельность. Это практически полутрупы. Они лежат в стальных ящиках, а в пищеводы по шлангам, разветвляющимся на тонкие трубки, поступает из огромного резервуара питательный раствор.

– Я видел на картинках.

– Сейчас ты сказал мне Слово, и теперь оно пойдет дальше, как питательный раствор по шлангам. От меня – к другим, от других – к третьим, и так – до завтрашней полночи.

– Я схожу за…

– Ястреб!

Он оглянулся.

– Что?

– Насколько я понял, ты не считаешь, что я стану жертвой таинственных сил, которые любят играть с людьми в кошки-мышки. Что ж, интересно было узнать твое мнение. Но даю слово: как только я избавлюсь от этого, – я похлопал по саквояжу, – ты увидишь фокус с исчезновением, какого ни разу в жизни не видел.

Чело Ястреба прорезали две глубокие складки.

– А ты уверен, что я не видел этого фокуса?

– Если честно – не уверен. – Наконец-то я позволил себе ухмыльнуться.

Я поднял глаза на пятнышки лунного света, мелькавшие среди листвы.

Потом опустил взгляд на саквояж.

Между валунами по колено в высокой траве стоял Ястреб. На нем был серый вечерний костюм и серый свитер с высоким воротом. Лицо – будто высечено из камня.

– Мистер Кодвэйлитер-Эриксон?

Я пожал протянутую ладонь – острые мелкие косточки в дряблой коже.

– А вы, если не ошибаюсь…

– Арти.

– Арти Ястреб. – Не знаю, укрылся ли от него беглый осмотр, которому я подверг серый наряд.

Он улыбнулся.

– Да, Арти. Я приобрел это прозвище, будучи моложе нашего общего друга. Алекс сказал, что у вас есть… скажем так: вещи, которые не совсем ваши. То есть, по закону вам не принадлежащие.

Я кивнул.

– Нельзя ли взглянуть?

– А вас предупредили, что…

Его нетерпеливый жест не дал мне докончить фразу.

– Все в порядке, показывайте.

Он протянул руку, улыбаясь – точь-в-точь банковский служащий, предлагающий клиенту сделать вклад.

Я провел пальцем по краю саквояжа. «Тск», – щелкнул замок.

– Скажите, можно отвязаться от Специальных служб? – спросил я, разглядывая его бритый череп. – Похоже, они решили за мной поохотиться.

Череп приподнялся. Удивленное выражение сменилось усмешкой каменного истукана.

– Вот как, мистер Кодвэйлитер-Эриксон? – Он окинул меня изучающим взглядом. – Если это действительно так, не выпускайте из рук свои сокровища. Больше мне нечего вам посоветовать.

– Это будет не так-то просто сделать, если вы предложите за них подходящую цену.

– Надо полагать, я могу приобрести их за бесценок…

Замок снова произнес: «Тск».

– …ибо, если мы не договоримся, вам придется крепко поработать головой, чтобы уйти с товаром от Специальных служб…

– Вам, видимо, случалось разок – другой от них уходить, – предположил я.

Арти кивнул с озорной ухмылкой.

– Вероятно, вам предстоит помериться силами с самой Мод. В гаком случае, я должен надлежащим образом поздравить вас и выразить вам сочувствие. Люблю все делать надлежащим образом.

– Похоже, вы стреляный воробей. Я не заметил вас в толпе.

– Сейчас здесь две вечеринки, – сказал Арти. – Как вы думаете, куда исчезает Алекс через каждые пять минут?

Я приподнял бровь.

– Светящийся рисунок под камнями – это разноцветная мандала[5]5
  Графический символ мироздания, характерный для многих направлений буддизма. (Примеч. переводчика.)


[Закрыть] на потолке нашего зала, – он хихикнул, – обставленного с восточной роскошью…

– …а на двери – специальный список приглашенных, – договорил за него я.

– Регина в обоих списках. И я. А еще – малыш, Эдна, Льюис, Энн…

– И мне полагается об этом знать?

– Но ведь вы пришли с человеком, внесенным в оба списка. Я подумал… – Он умолк.

Так. Выходит, я выбрал неверный путь. Что ж, опытный лицедей, играющий роль светского льва, знает, что для правдоподобия образа необходима уверенность в своем праве на ошибки.

– А как насчет того, чтобы обменять это, – я постучал по саквояжу, – на информацию?

– То есть, на способ уйти от когтей Мод? – Арти отрицательно покачал головой. – Если бы я и знал этот способ, было бы непростительной глупостью выдать его вам. Да и не следует вам так дешево отдавать свои «фамильные драгоценности». Поверьте, мой друг, – он ткнул себя в грудь большим пальцем, – вы не за того принимаете Арти Ястреба. Покажите, что у вас там.

Я снова открыл саквояж.

Некоторое время Ястреб рассматривал содержимое. Взял две вещицы, повертел перед глазами, положил на место и сунул руки в карманы.

– Даю шестьдесят тысяч. Настоящими кредитками.

– А как насчет информации?

– Поймите, я ничего вам не скажу. – Он улыбнулся. – Даже который час.

На планете Земля очень мало везучих воров. На других планетах и того меньше. Тяга к воровству – это, по сути дела, тяга к абсурду и безвкусице (иное дело – талант, он сродни поэтическому или актерскому, так сказать, божий дар шиворот-навыворот), но все же это тяга – такая же, как к порядку, власти или любви, и ее трудно преодолеть.

– Ладно, – сказал я.

В небе послышался слабый гул.

Глядя на меня с улыбкой, Арти сунул руку за лацкан пиджака и достал пригоршню кредиток, каждая достоинством в десять тысяч. Взял из горсти одну, другую, третью, четвертую…

– Эти деньги можно безо всякого риска положить в банк.

– Как вы думаете, почему Мод заинтересовалась мной?

– …пятую, шестую.

– Отлично, – сказал я.

– Может, уступите саквояж? – спросил Арти.

– Попросите у Алекса бумажный пакет. Могу, если хотите, послать их поч…

– Давайте сюда.

Гул нарастал.

Я протянул раскрытый саквояж, Арти запустил в него обе пятерни. Переложил товар в карманы пиджака и брюк. Оглянулся налево – направо, сказал: «Спасибо», повернулся и пошел прочь, унося в оттопыренных карманах вещи, которые теперь не принадлежали ему.

Я задрал голову, пытаясь разглядеть сквозь листву источник шума, затем поставил саквояж на траву и открыл потайное отделение, где хранились вещи, принадлежащие мне по праву.

Алекс протянул бокал джентльмену с отеками под глазами. Тот спросил:

– Скажите, вы не видели миссис Сайлем? А что это за шум?

В этот миг из-за деревьев появилась дородная женщина в платье из «исчезающей материи». Она визжала, вонзив сквозь вуаль в лицо растопыренные, унизанные перстнями пальцы.

– О Господи! Кто это? – пролепетал Алекс, проливая содовую на рукав.

– Нет! – крикнула дородная женщина. – Нет! Нет! Помогите!

– Неужели не узнаете? – шепнул Ястреб кому-то из гостей. – Это Хенриетта, графиня Эффингем.

Алекс услышал эти слова и бросился на помощь графине. Но та уже протиснулась между двумя кактусами и исчезла в высокой траве. Гости всей толпой помчались за ней следом. Пока они ломали кустарник, рядом с Алексом появился лысеющий джентльмен в черном смокинге и галстуке-бабочке. Он деловито кашлянул и с тревогой в голосе произнес: