Соавторы: Джеральд Хаусман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)
Хью продолжал бежать, каким-то образом сохраняя равновесие, вытянув руки, словно пытаясь ухватиться за что-то, и в конце концов упал на самой границе лагеря, прямо перед ними. Он лежал, тяжело дыша, весь в испарине, вздрагивая от напряжения. Потом вдруг почувствовал, что его осторожно поднимают.
Они говорили с ним, но он не мог выговорить ни слова. Не оглядываясь, он понял, что сзади больше никого нет. Моргнул, протер глаза.
– Джеми, – спросил он. – Джеми здесь? Мальчик?
– Джеми. Да, Джеми здесь, – ответил один из мужчин, все еще поддерживая его за руку. Он смотрел мимо Хью на тропу. – Ты бежал, кровь на лице и на руках. Тебя преследовали враги?
– Да. Нет, – сказал, оглядываясь. – Теперь уже нет. Отведите меня к Джеми.
Другой человек поддерживал его с другой стороны. Они повели его между типи.
– Он… еще… жив? – спросил Хью.
– Может быть, – сказал тот, что слева. – Был жив, насколько я знаю. Он твой сын?
– Нет.
– Друг.
– Был.
Ближе к центру поселения они остановились перед одним из типи.
– Здесь? – спросил Хью.
– Да. Хотя, если он спит, лучше не будить его.
– Нет, я не буду. Я подожду.
– Входи.
Они ввели его в типи, в центре которого горел небольшой очаг, дым от которого выходил через отверстие в потолке. Хью постоял несколько минут, мигая и привыкая к темноте после слепящей белизны.
И тут он увидел лицо. Тонкое и бледное… Почти чужое. Но вот память заставила знакомые черты проступить под маской, и он увидел…
…Джеми возле огня, только лицо, изможденное болезнью, остается страдальческим даже во сне. Хью бросил рюкзак и ружье у входа, обогнул очаг, приблизился, склонился над лежащим юношей. Как тихо, как тихо он лежит. Хью протянул руку, подержал перед лицом Джеми, пока не почувствовал дыхание. Тогда он сел возле лежанки.
– Я подожду здесь.
– Хочешь поесть?
– Нет, спасибо. Не сейчас. Просто посижу здесь. Индейцы тихо вышли. Хью смотрел на лицо Джеми. Такое изменившееся и такое знакомое.
– Как это случилось, Джеми? – спросил он. – Лихорадка от плохой воды. Всегда надо кипятить ее. А может,. замерз или не просушился как следует? Черт возьми, Джеми, ты всегда был беспечен. Я пытался тебя учить. А ты никогда не слушал. Нужно ценить собственную жизнь.
Хью сердито фыркнул, наклонился и положил руку на грудь, прикрытую шкурами. Он кивал в такт слабым вздохам, потом приложил ладонь ко лбу мальчика.
– Холодный. Ты холодный и мокрый, Джеми. Как смерть, – сказал он. – Это ни к чему, парень. Думаю, ты не станешь этого делать, – он плотнее подоткнул шкуры. – Тебе надо согреться. Давай-ка, возвращайся и присоединяйся к живым, чтобы мы могли поговорить.
Джеми издал слабый звук.
– Что говоришь? Что ты говоришь, парень? – спросил Хью.
Джеми застонал, и веки его задрожали, но остались закрытыми.
– Ты меня слышишь, Джеми? – спросил он. – Это я, старый Хью.
Брови Джеми вздрогнули, рот напрягся.
– Хью, – повторил Хью. – Я тебя нашел и вот сижу здесь.
– Хью? – прошептал Джеми.
– Точно. Я здесь, с тобой.
Джеми открыл глаза. Несколько раз моргнул и уставился па пего.
– Я умер, да? – спросил он.
– Нет, – сказал Хью. – Ты не умер.
– Но ты ведь умер, значит, и я тоже.
– Я не умер, Джеми. Я выжил после того, как вы с тем парнем бросили меня.
– О черт, Хью! Я не знал! Я…
Хью покачал головой и, наклонившись вперед, прижал палец к губам Джеми.
– Тише! Тебе вредно беспокоиться. Все в порядке. И я в порядке. Теперь я о тебе позабочусь.
– Хью, это должно быть…
– Да все было не так плохо. Отдыхай. Поспи-ка. С тобой тоже все будет в порядке.
Мальчик кивнул, закрыл глаза и вздохнул. Хью сделал то же самое.
ДЕВЯТНАДЦАТЬ
КОЛЬТЕР/ГЛАСС
Сент-Луис, 1812 год.
Шли годы, и Кольтер отдался плавному течению жизни на ферме Среднего Запада. Время, когда он шел, бежал, полз, осталось позади, как и пройденный путь. Он нашел себе невесту на Миссури, Салли из страны, где каждая девушка – Салли, осел на кусочке черной илистой земли, фермерствовал и считал себя счастливым, потому что выжил. С крылечка его домика в Салленс Спринг, неподалеку от слияния Литтл Беф и Биг Беф на южном берегу Миссури, можно было наблюдать за проплывающими шлюпками. Он желал им счастливого пути и ни о чем не жалел. Годы суровой жизни в типи среди кроу отошли в прошлое. Кольтеру хотелось наконец хотя бы чуточку комфорта вместе с женой на этой прибрежной ферме; у них рос сын Хайрам. Старый Дэниел Бун, тоже великий путешественник, был их соседом выше по реке, они любили покурить и поболтать вечерком, оба терпеть не могли ложь и лжецов, и особенно когда их собственные имена упоминались во всяких небылицах.
Джон Кольтер сидел в самом дальнем углу бара Датчмана. Он присел на краешек скамьи в шерстяном пальто, застегнутом на все пуговицы, словно вот-вот собирался уходить, и с виду почти не отличался от остальных посетителей, если не считать того, что одежда на нем была сшита женой, тогда как громкоголосые мужчины, собравшиеся в баре, носили кожаные куртки с бахромой или плащи, богато расшитые бисером и перьями, давно не стиранные и пропитанные грязью и копотью походных костров. Это были не горожане, а трапперы последнего поколения.
За истекшие четыре года он был в Сент-Луисе второй раз, пытаясь раздобыть немного денег для фермы и семьи. Он не любил тратиться, а еще меньше любил бывать в питейных заведениях. С одной стороны, он вообще мало пил, а с другой – у него было предубеждение против таких мест с тех пор, как Мериуэзера Льюиса убили в таверне на Натчез Трейс. И что хуже всего, Льюис сошел в могилу без гроша в кармане, не расплатившись с Кольтером по счетам. За экспедицию, которая теперь стала всемирно известной, Кольтеру недоплатили 377 долларов 60 центов, и он понимал, что никогда их уже не увидит.
Была ранняя весна, кипучее время, когда речники и трапперы встречаются, чтобы поговорить о вещах, в которых знали толк, – тайниках, кладах и тугих кошельках. Старые добрые времена бобрового промысла канули в Лету, но истории о тех людях не забывались. Многие из них были еще совсем не старыми, но лучшие их деньки остались в прошлом, и теперь они уже не ждали от жизни ничего хорошего. Выглядели они, как правило, старыми и потрепанными. Годы опасной жизни укрепили их нервы, посеребрили волосы, изрезали морщинами лица. У многих не хватало руки, ноги, глаза. Некоторые лишились скальпов, при этом кожа на лице обвисала, и они пытались подтянуть ее войлочными шапками. У этих грубых людей было нечто общее, то, что они называли «нищета гор». Теперь, когда для них миновали времена жалящих стрел и пуль, летнего снега и зимнего дождя, они сидели в тепле таверны, плечом к плечу, забавный сброд разукрашенных перьями, мехом, помятых, переломанных, морщинистых, битых проходимцев, которых хлебом не корми, дай только потрепать языком…
Кольтер не был любителем эля или виски, но как-то незаметно для себя опрокидывал кружку за кружкой, пока не напился. Он приехал в город с одной целью: рассчитаться по векселю на 45 долларов в пользу Уильяма Кларка. И тут, впервые за долгое время, увидел свое отражение в зеркале, и, хотя воздух был сизым от трубочного дыма, Кольтер рассмотрел себя вполне отчетливо. Он был моложе многих, но выглядел старым, и это заставило его забраться в самый темный угол таверны. Избавившись хотя бы на короткое время от необходимости корчевать пни, выращивать кукурузу и ходить за скотом, он должен был бы почувствовать облегчение. Но этого не произошло. Он пил пенистое пиво, кружку за кружкой, чтобы заглушить тяжелое чувство. Вид собственного преждевременно состарившегося лица выбил его из колеи.
А в самом деле, сколько ему лет? Он не знал точно. Определенно не больше сорока. Но эти глаза с кислыми желтыми белками, тусклые, потухшие, почти безжизненные.
Что-то застряло у него внутри и не отпускало. «Уж не дикие ли это земли?» – подумал он.
Кожа желтовато-бледная. Постоянно чешется, словно в ней живут муравьи. Может, это крошечные манданские дьяволы? Его предупреждали, чтобы он не совал руку в ту дыру, но он именно это и сделал. Вся его жизнь была такой, постоянная борьба с опасностью.
Среди всеобщего гомона он услышал имя: «Кольтер», – произнес кто-то. Он вздрогнул и увидел человека, размахивающего руками. Тот рассказывал историю легендарного Джона Кольтера.
– …Что вы, он же собрал коллекцию скальпов – сто один!
Кольтер почувствовал приступ старой лихорадки. Голова кружилась от крепкого эля; его вдруг зазнобило. Стиснув кулаки, он глубже откинулся в тень.
– …Его кожаные мокасины были полны крови, а он все бежал, при каждом шаге булькая и хлюпая кровью!
Кольтер поднял высокий воротник и совсем утонул в тени.
– …Голый, как сойка, он убежал от этих дикарей, только его задницу они и видели!
Совсем утонув в своем пальто, Кольтер стал похож на птицу, на ястреба, только острый нос высовывался из тени, и высокий воротник торчал сзади, как капюшон ястреба.
– …Те, кто его знали, а я – один из них, говорят, что он так и оставил убитых краснокожих сидеть, словно они попивают чаек, и это была его метка, вроде как подпись.
Кольтер совсем пропал из виду, только безголовое пальто сжимало рукой кружку эля.
– …Пятьсот миль он пробежал в тот день, а когда добрался до форта, ноги у него были, как копыта у бизона!
Кольтер закрыл глаза от шума, и вдруг увидел медведя, встающего перед ним на дыбы, тяжелая лапа падает на лицо, разрывает кожу под бровями. Потом его обхватывают огромные передние лапы. Последнее, что он запомнил. прежде чем кровь залила глаза, было зловонное дыхание зверя, тошнотворная вонь гниющей плоти, приправленная сладостью ягод и меда, вызывающая в памяти образ разлагающегося мертвеца.
Он открыл глаза и вновь услышал гомон и хохот, стук глиняных кружек, сталкивающихся в тяжелом воздухе. Выглянув из воротника, он увидел старика, встающего из-за стола.
– Дураки! – крикнул старик. – Все вы тут – ночные горшки. Одно дело сказки рассказывать, а другое дело – врать напропалую. Среди вас нет ни одного, кто имел бы право чесать языком о Джоне Кольтере, потому что вы, хорьки, его никогда не видели.
Он пригладил свои седые вихры растопыренными пальцами. Вызывающе посмотрел на трапперов.
– Говорю вам, в этой комнате столько вранья и самодовольной глупости, что честному человеку хочется сдохнуть и лечь в могилу. Старый наконечник стрелы у меня в плече так не саднит, как ваше вранье.
Он обвел их уничижительным взглядом.
– Виски я не пью, о хлебе и соли не забочусь, но ложь – этого я вынести не могу. Что я здесь делаю? Лучше вернуться назад, к индейцам. Они если и хвастают, то совсем немного.
Голос его сорвался; он решил больше не тратить слов. Нахлобучив потертую бобровую шапку, старик повернулся на каблуках и вышел из таверны.
Кольтер слабо улыбнулся. Он узнал этого человека, или думал, что узнал. Старый Ричардсон, некогда траппер, а теперь такой же фермер, как и он. Настоящий правдолюбец, хвастовства ни на грош, только арикарский наконечник в плече.
Кольтер тоже двинулся было к двери вдогонку за стариком, но толстая барменша загородила ему дорогу, протягивая серо-голубую грифельную доску с нацарапанным на ней счетом.
Подслеповато щурясь, не в состоянии разобрать непонятные иероглифы, он жестом попросил дать ему доску и, вынув перочинный нож, нацарапал на ней свои инициалы Д. К. с корявым крестом под ними.
В этот миг молодой человек, сидевший напротив, встал из-за стола. Он быстро глянул на знак, узнал его, вынул из кармана маленький деревянный кругляшок, покрытый янтарным лаком, и вручил его Кольтеру.
– Один человек из Стюарте Дрэфт, Вирджиния, дал этот медальон моему отцу, – весело сказал молодой человек. Потом с внезапной серьезностью добавил: – На нем тот же знак, сэр. Вы ведь Джон Кольтер?
– Какое отношение имеет ваша болтовня к цифрам на доске? – наступала барменша. – Кому интересно, кто вы такие!
Молодой человек бросил ей тяжелую круглую монету; подпрыгнув, монета зазвенела на каменном полу. Барменша, хотя и была толстухой, а за монетой нырнула, словно щука. Потом забрала свою доску и пошла прочь, бормоча проклятия в адрес трапперов.
Кольтер криво улыбнулся.
– Если у тебя есть голова на плечах, – сухо сказал он, – ты постараешься сохранить ее на своем месте. Мой тебе совет: оставайся в Сент-Луисе, твое место здесь.
– А у меня такое мнение, – ответил Хью Гласе, – надо самому посмотреть, что делается в мире. Голова головой, а посмотреть надо. Испытать судьбу, сэр, как вы.
Кольтер, прищурившись, рассматривал юношу, пытаясь разглядеть в нем мужчину, которым тот станет. Он понял, что это не хвастливые слова, они чисты, как горный источник.
Джон кивнул.
– С Богом, – прошептал он. – Я верю, что ты доползешь дальше, чем я, – и неловко встал из-за стола. Потом, не оглядываясь, вышел из таверны и медленно побрел в темноту.
В следующем году Джон Кольтер умер от желтухи и был похоронен на холме возле фермы.
И вот мы идем, прочь от всего,
бежим и ползем.
Идем, как положено, хотя сказке конец,
во тьме и под солнцем,
в тумане, мимо белеющих костей бизонов,
проходим сквозь зимы и годы,
мимо разрытых и зарытых могил,
сожженных деревень и почерневших долин,
где текут реки и течет время, мы ищем
настоящий конец, но не находим,
только могилы, которые приходят и уходят
Джон Кольтер умер, оставив после себя:
2 кровати, 4 стула, один стеклянный стакан, 1 блюдо и 5 тарелок, 1 плуг, 1 мотыгу, одну голландскую печку, 2 кастрюли, 3 миски, 1 кофейник, 1 маленькую прялку, 2 бутылки, 4 жестяные кружки, ножи, вилки и ложки, 1 капкан, 1 колоду карт, 1 утюг, 3 книги, 1 жеребца, 1 кольт, 1 корову и теленка.
Его имущество, по описи от 10 декабря 1813 года, было оценено в 233 доллара 76 3/4 цента после уплаты всех долгов, и похоронен он был в безымянной могиле на Туннел Хилл под Сент-Луисом.
Могила была вскоре заброшена и позже стала частью железной дороги Миссури Пасифик.
Никто не знает, где нашел успокоение старый Хью, хотя Джеми Бриджер хотел назвать форт Вайоминг его именем.
И вот мы идем, прочь от всего, вниз,
в бесконечных пещерах,
сквозь будущие города,
и находим в конце каждой дороги череп.
Чей он – едва ли это важно,
но там, в том месте встречи,
где время пересекает мир,
он заключает в себе
акт ненасытной страсти,
придавая значение
яркому мгновению своей казни,
под солнцем, небом, звездами,
где сгорает настоящее и будущее,
отворачивая дороги от великой тьмы,
помечая землю долгим давлением пристального взгляда.
Проходя, ты теперь видишь их запечатленными
в древних чертогах Земли;
проходя, ты видишь всех их запечатленными глубоко,
на стенах пещеры.
