Соавторы: Джеральд Хаусман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Кольтер потряс головой, избавляясь от видения. Камни, камни. Охотники иногда вешают на деревьях ястребов с распростертыми крыльями, еще живых, молящих криком о милосердии.
Милосердие? Джон задумался, был ли этот мир миром животных или миром людей? Что это за неживотное животное, это человеческое животное, которое не может ладить ни с человеком, ни со зверем? Ему многое пришлось повидать в этом суетном мире – караваны переселенцев на лесных дорогах, плутающие в тумане, и водопады на орлиных островах, где белые медведи оставляют свои отметины на деревьях двухсотфутовой высоты.
Люди в экспедиции молились неизвестным богам или богам, известным своей кровожадностью. Сам Христос, полузабытый в этих лесах, нес людям проклятие вместо удачи. И они проклинали Его в ответ и с тем же выдохом молили о благословении, ибо все здесь было новым в этой ужасной земле, словно в насмешку названной кем-то – обетованной.
Вот почему Кольтер везде, где бы ни шел, оставлял эту свою странную подпись – Д. К. с крестом – на дереве, на камне, на стене пещеры и на тоненьких стволах молодых деревьев, чтобы они, когда вырастут огромными великанами, хранили на своем живом теле его тотемный знак.
Охотник. Он был охотником. Он убивал. Но только ради того, чтобы жить, чтобы есть. Хотя даже это порой казалось ему преступлением. А ведь он видел тысячи мертвых бизонов, убитых только ради того, чтобы вырезать язык и горб. Мериуэзер Льюис прострелил одной бизонихе легкие, когда та паслась со своим теленком. А потом застрелил теленка и его братца. Он застрелил бы и теленка этого теленка, если бы таковой существовал…
И почему охотник всегда держит в памяти картинки смерти? Он слышал, как кости мертвых животных поют на ветру словно арфы, и видел овес, прорастающий сквозь пустые глазницы белеющих черепов. У людей Льюиса и Кларка в руках был гром, а на ремнях – молнии; гром и молния были их союзниками, их повелителями – так говорили индейцы.
Только на следующий день, спустившись далеко вниз по реке, Кольтер полностью оценил свою удачу. Он вспомнил свой обморок на вершине Сердца Горы и смутно все остальное – как кто-то ухаживал за ним, спасая от морозной ночи.
В памяти навязчиво вертелась одна картинка: подобно тому как шаманы кроу лечат раненых, вылизывая их с ног до головы, его нянчила мать-волчица. Неужто это и правда было? Память не сохранила четких деталей, кроме ощущения материнской ласки, тепла, запахов древесного дыма, сала, рыбы и прикосновений мягкого меха.
Река окончательно прояснила разум. Удача и дырявая лодка позволили ему худо-бедно продержаться на плаву до сумерек. И тут он наткнулся на утонувшую антилопу. Он видел такое не в первый раз. Бывало, баржа Мануэля Лизы с трудом пробивалась через трупы животных, но даже поселенцы, с их волчьим аппетитом, не трогали эти тонны мяса. Животные тонули сотнями, и река, замедляя течение среди зарослей пижмы, источала трупный запах. Правда, в тех случаях, когда бешеный поток ловил молодое животное – бизона, лося, антилопу или оленя – и мясо было еще свежим и кровоточило, любой в экспедиции готов был отведать порцию филе, запивая ее глотком рома.
Радуясь первому за много дней куску мяса – окороку антилопы, зажаренному на углях, – Кольтер с сожалением вспоминал вкус рома и его тепло, разливающееся по жилам.
На поляне у реки, где он устроил лагерь, рос шалфей. Джон сорвал несколько стебельков и бросил их на угли, чтобы копченое мясо стало слаще. На второй день горы, словно театральный занавес, расступились, река приобрела цвет кофе с молоком. В тополином молодняке он отыскал крыжовник и дикую смородину. Пока он пировал там, вокруг разбрелось дружелюбное стадо белохвостых оленей, непуганых и послушных. Они тоже тянулись за ягодами, слегка толкая его боками. Где-то в зелени крон сойка с голубым гребешком ругалась и срамила человека и его странных друзей.
К полудню он преодолел самый опасный порог. Гранитные скалы остались позади, и перед ним раскинулась река, полноводная, грязная и зловонная, с берегами, испещренными красной и белой глиной, которой многочисленные племена пользовались для боевой раскраски.
Эта местность была Кольтеру домом родным. Его всегда манили горы. Но когда он откликался на зов, они обращались с ним весьма сурово. Горы терзали его плоть, а равнина ее залечивала. Теперь чернохвостые олени как собаки бежали за его лодкой. Они вместе ели «белые яблоки», которые Друйярд называл pomme de prairie, похожие на репу клубни растений семейства бобовых – человек может неделями питаться только ими, если нет под рукой ничего другого. Олени в этой обширной, похожей на парк, прерии были упитанные, не то что худые горные, которых раньше доводилось видеть им с Поттсом. Соскучившись по соли, чернохвостые лизали Джону лицо, пока он отдыхал на солнышке.
И все равно, он ни на минуту не переставал чувствовать себя дичью – охотник, за которым охотятся. Сумев уйти от черноногих на Сердце Горы, он теперь стал более удобной добычей. Хотя через горы они не перейдут, Кольтер был уверен в этом, но вполне могут обойти их с востока на своих отличных сплетенных из ивовых прутьев снегоступах. Сначала они вернутся в свои типи, поедят мяса, нарассказывают небылиц, укрепят сердце, подсластят охоту крепким сном. А потом – и это так же верно, как то, что теперь у него на ногах мокасины, – отправятся за ним лучшие из бегунов, способные бежать по равнине днем и ночью, легендарные марафонцы.
Истина заключалась в том, что настоящая охота за Джоном Кольтером только начиналась. То, что ему дважды удалось ускользнуть от индейцев, было скорее их промашкой, нежели его проворством. Так что игра продолжается, и ставка в ней – жизнь.
Остановиться у реки, грея измученное сердце последним теплом осеннего солнца и добротой милых оленьих морд, было опасно – и все же Джон не смог отказать себе в этом. Внутренний голос твердил, что черноногие уже в пути, что он теряет драгоценное время, что скоро будет слишком поздно. И его ждет адский огонь.
Поев «яблок», Джон вернулся к реке, осмотрел лодку, убедился, что течь не усилилась. Вспомнил другую лодку, подарок Льюиса. Она была настоящей бездонной бочкой. У нее был кованый железный каркас, который мастерили несколько недель, и все равно она текла в каждом шве. В тот самый день, когда она затонула, случилось дурное предзнаменование – разом сломались тринадцать топорищ. Новые, сделанные из дикой вишни, оказались гораздо хуже. Помнится, ребята целый день оглядывались через плечо, ожидая чего-то ужасного.
Стряхнув воспоминания, Кольтер снова пустился в плавание, на глазок определив высоту солнца на юге. По берегам раскинулись широкие поляны, на которых пестрели пышные желто-лиловые купы колючих диких груш. С берегов вниз клонились подсолнухи, Кольтер отметил обилие диких огурцов, камыша, конского щавеля. Здесь, в низине, земля еще наслаждалась летом, и буйная растительность радовала глаз, заставляя забыть о том, что его жизнь в опасности.
«По крайней мере от голода я не умру», – подумал Кольтер. Сосны уступили место тополям, тополя – ольхе. Предгорье мягко переходило в сочные влажные луга – преддверие великих равнин, лежащих на юге. Гребя веслом, он видел в воде ондатр и выдр. Тут и там попадались печальные остовы доверчивых оленей, антилоп и бизонов, которые были сбиты с ног бушующим потоком и не сумели выбраться на крутой берег. А однажды он заметил медведя гризли, выглядывающего из кроваво-красных ободранных ребер утонувшего лося. Белая медвежья морда была вымазана кровью. Зверь поднял лапу, охваченный скорее любопытством, нежели страхом. Кольтер поднял в ответ весло, словно приветствуя хорошего товарища, и скрылся за поворотом.
Тремя годами раньше, когда Льюис имел неосторожность подстрелить одного из этих невозмутимых животных, гризли бросился за ним в воду, хлопая лапами и делая вид, что играет. Льюис выпустил в него одну за другой девять мушкетных пуль. Медведь раскинул лапы и закружился в воде, словно небольшой водоворот. Казалось, пули не причинили ему вреда, будто он был неуязвим для них. В дело вступили все охотники и поливали танцующего медведя свинцом до тех пор, пока он наконец, почувствовав боль, не бросился на Льюиса, который тщетно пытался спрятаться в воде. Над ее поверхностью торчал нос Льюиса да кисти руки с побелевшими суставами, сжимающие ружье. Медведь неумолимо приближался, не обращая внимания на град пуль. Казалось, ничто не сможет остановить его.
В конце концов огромный зверь, получив достаточно свинцовых шариков из тридцати ружей, скрылся под водой, издав леденящий душу крик, напомнивший всем плач умирающего ребенка.
Кольтер с содроганием вспоминал этот эпизод своей жизни, разбивая лагерь на крошечном островке, поросшем чахлыми березками. Середина островка была выжжена молнией. А может, это сделали индейцы. Как бы то ни было, центр острова представлял собой пепелище, причем совсем свежее.
Только ствол старого кривого дуба уцелел в пожарище. Кольтер подошел к нему и обнаружил круг из почерневших камней, тщательно выложенный у его подножия.
И отпрянул, поняв, что это священный дуб. С длинных ветвей, покачиваясь на ветру, на шнурках свисали кожаные щиты. В центре каменного круга возвышался плоский порфировый валун, не тронутый огнем. Кольтеру, который в своих странствиях не раз встречал нечто подобное, круг напомнил манданское колесо судьбы. Манданы молились священным камням в центре круга. Они приносили им разнообразную пищу, окуривали дымом. Совершив подношение, люди, желавшие узнать будущее, ложились возле них, курили священные травы и ожидали знака.
Став на колени в золу перед древним дубом, Кольтер поклонился лиловому камню в центре, который имел не менее десяти футов в поперечнике. Казалось, он слегка дрожал в неверном вечернем свете.
Нет, нужно что-нибудь поднести ему… Джон вернулся к лодке и достал небольшой кусок копченого мяса, который берег на ужин.
Что ж, придется обойтись без ужина… Застывший силуэт дерева четко вырисовывался в сгущающихся сумерках. Камень же – будто в нем жила частица северного сияния – начал светиться собственным светом. Кольтеру не было нужды трогать камень, чтобы узнать, какой он на ощупь. Гладкий, словно грудь женщины. Он как-то видел мужчину и женщину, занимающихся любовью возле такого камня. Манданская скво слыла бесплодной. А осенью живот ее начал пухнуть и к весне она разродилась здоровым ребеночком.
Джон смотрел на камень, мерцающий в сумерках. Ветер с реки кружил мягкий пепел вокруг его головы. Он закрыл глаза и положил у камня кусок мяса, все, что мог ему дать. Однажды у него на глазах человек отрезал себе указательный палец правой руки и положил его туда, куда Кольтер сейчас положил мясо, направив палец на восток, а когда утром проснулся, палец был повернут на юг. И человек пошел этим путем, уверенный, что впереди его ждет удача. Так оно и случилось потом, человек стал вождем.
«Да, немало частиц своей плоти разбросал я по горам и долам Развилки», – пробормотал Кольтер.
Он склонил голову. Камень мерцал. Казалось, откуда-то из его глубин доносится шепот манданской молитвы, смешиваясь с шумом реки и растворяясь в ночной пустоте.
Посидев несколько минут, не думая ни о чем, Кольтер встал, вернулся к лодке и уселся на прибрежный валун, размышляя, что же делать дальше. У другого берега шумно расправлялась с утонувшим бизоном разбойничья компания: сороки, волки, вороны. При звуках этой дружной пирушки урчанием напомнил о себе желудок. Маленькие клубни дикой картошки давно переварились – живот требовал еще, требовал мяса. Но того же требовал и священный камень. И он его получил, а желудок – нет.
Кольтер сидел на валуне и следил за взмахами хищных крыльев над кровавой тушей, пока с верховьев вместе с опустившейся тьмой не спустился гризли и не разогнал падалыциков. Теперь сквозь лепет реки с того берега доносилось лишь мощное чавканье.
Джон прилег, завернувшись в одеяло. Оно помогало мало, стужа пробирала до костей. Ночной ветер завывал в кронах, заглушая возню гризли в вязком мясе мертвого бизона. Кольтер скорчился, дрожа от холода. Потом встал, пошел на пожарище и стал раскапывать руками мягкий песок. Чем глубже он копал, тем теплее становился песок. Он проработал так где-то с час, пока вырыл себе ложе вблизи от светящегося камня и кривого дуба, на котором кожаные щиты похлопывали от ветра.
Закопавшись в землю, Джон наконец согрелся. И заснул, укрывшись одеялом до подбородка, попав во сне в продымленный вигвам манданов, где кружком сидели старики, а за ними теснились молодые мужчины с женами, закутанными в плащи из бизоньих шкур.
Приглашенные Кольтер, Льюис и его люди бок о бок стояли в вигваме, наблюдая. Что это был за обычай, они не знали. Знали только, что он имеет отношение к бизону, но каким образом, не могли сказать с уверенностью. Юный жены были голыми под своими плащами. Жалобно воя,. юноши подходили к старикам, униженно умоляли заняться любовью с их женами.
Долгие дни охоты отняли у них много сил. Но краем глаза Кольтер видел, что кое-кто из их команды все же поддался искушению… «Дьявольское наваждение, – услышал он слова Льюиса. – Сифилис – лучшая награда тем, кто замарается об этих язычников, не знающих лучшей жизни…» И выбежал из вигвама в своей развевающейся шинели, бормоча проклятия.
Кольтер, однако, уйти не смог. Нечто большее, нежели простое любопытство, словно пригвоздило его к месту. Отведя взгляд от похотливых болванов из команды Льюиса и Кларка, он стал наблюдать за стариками с дряблой плотью и седыми волосами, которые с вожделением проникали под плащи и один за другим, словно одурманенные опиумом, проваливались в забытье любви…
Кольтер был больше не в силах бороться с собой. Когда одна из них распахнула плащ, он вошел в его сумрак и куда-то упал. Жилище наполнилось стонами стариков, вздохами юных жен и жалобным нытьем юнцов, которые, согласно ритуалу, предлагали своих женщин любому, кто захочет проникнуть под мягкую тяжесть мохнатых плащей.
Джон катался с ней по полу. Молодая, крепкая, она боролась с ним. Слезы благодарности катились по его щекам. Добравшись до ее тела, Джон ощутил, как его руки… его когти… устремились вниз, а грудь прижалась к ее груди. Он рвал ее своим зубастым ртом.
Кольтер проснулся, дрожа от холода. Был серый рассвет. Медведь на том берегу все еще трудился, глубоко погрузив морду в тушу бизона. Прямо над головой, на ветке черного дуба сидел ястреб, негромко покрикивая на ветру. Кольтер, неловко изогнувшись в песчаной яме, подставив лицо ветру и завернувшись в одеяло, лежал на животе, руки его были стиснуты, а ноги дергались в каком-то бессознательном танце.
Песок запекся на губах, Джон сильно вспотел. Встал, накинув одеяло на плечи. Возле лодки рос куст черемухи.
Джон достал нож, отрезал несколько кусков коры и пожевал, зная о способности черемухи выгонять лихорадку.
Потом, с отвращением прислушиваясь к чавканью медведя – было еще слишком темно и туманно, чтобы разглядеть его полностью, – вернулся на пепелище. Ястреб улетел.
В центре камня что-то лежало.
Весь следующий день Кольтер размышлял о том, что нашел на камне. Мысли об этом то приходили, то уходили, но не оставляли его. Подобно лихорадке, которая вдруг нападала на него, а потом отпускала, образ камня то исчезал, то возникал вновь, ввергая его в некий сон наяву. Он бросил лодку, когда открылась сильная течь, выбрал удобный для ходьбы берег, свободный от медведей и волков, и побежал, не обращая внимания на холодный пот на пылающем лбу.
Равнина, полого поднимавшаяся от реки, была золотисто-коричневой. Западный ветер предвещал дождь. Джон бежал, пошатываясь, останавливался, чтобы отдышаться, падал на колени, прислушиваясь к грохоту собственного сердца.
Нет ничего хуже, чем попасть под град в этих местах. Он буквально прибивает человека к земле, расстреливая небесной картечью. Град размером с мушкетную пулю…
Это вновь напомнило ему о Льюисе, раненном в зад, но неспособном, в силу хорошего воспитания, отвесить надлежащий эпитет провинившемуся. «Черт возьми, ты подстрелил меня», – вот наихудшее ругательство, какое тот смог из себя извергнуть.
– Я не стрелял в вас, сэр, – оправдывался Кольтер. Но тщетно: Льюиса было трудно переубедить, его упрямство можно было сравнить разве что с его благовоспитанностью. Вместе они составляли его основные достоинства.
– Ну же, имей мужество признать правду. Ты пальнул мне в зад; проделал вторую дырку там, где должна быть только одна!
– Вы были одеты в коричневое и выглядели, как медведь, когда наклонились…
– Это все отговорки. А не попробовать ли тебе стрелять в москитов? Их здесь гораздо больше, чем дичи… ахх, моя Дырявая задница, моя несчастная, израненная филейная часть…
